Валерий Лебедев

Фатальные волны эмиграции

Часть первая

Общепризнанно, что русскоговорящей (или проще — русской) общины в Америке нет. Как-то за многие десятилетия она не сложилась. Первым признаком общины является представительство ее интересов во властных структурах. Или, как минимум, лоббирование этих интересов. У итальянцев есть свои сенаторы, губернаторы и мэры, у китайцев и ирландцев есть. У всех — кроме русских (точнее русскоязычных). В Нью-Йорке сейчас 400 тысяч (!) этих русскоязычных, вторая (после итальянцев) община. А всего в США не менее 3 миллионов. Но Патаки и Джулиани руководили штатом и городом. А вот русской (так уж нас всех, выходцев оттуда, называют) общины и нет. Почему бы это? Мне кажется потому, что они гасят друг друга. Максимум, о чем можно говорить — это о волнах эмиграции. О первой волне эмиграции известно мало и я о ней скажу чуть подробнее, чем об остальных.

Ближайшие результаты гибели Александра II сказались очень быстро. Либеральная общественность, еще недавно с упоением следившая за "корридой" и охотой на царя, ужаснулась содеянному и на короткое время отшатнулась от террористов. Еще больше ужаснулась власть. Ни те, ни другие не могли взять в толк, как это у русского человека поднялась рука на монаршую особу. Пользуясь тем обстоятельством, что Гриневицкий, бросивший в императора смертоносную бомбу, был поляком, власти выдвинули спасительную для "православного сознания" идею, будто убийство царя есть дело рук инородцев. Затем была пущена в ход идея, что в заговоре народовольцев главными были евреи. А евреев-то было на самом деле очень мало. Из известных народовольцев только Григорий Гольденберг, Геся Гельфман, да Лев Гартман. Властями использовались еще несколько "подозрительных фамилий" — та ж Вера Фигнер и руководители военной организации "Народной воли" Штромберг и Ашенбреннер. Но Гольденберг был арестован почти за год до последнего покушения, Гартман примерно тогда же бежал во Францию, а Гельфман даже не была агентом третьей степени "Исполнительного комитета Народной воли". Да и "еврейство" Гартмана, Штромберга и Ашенбреннера существовало лишь в воспаленном воображении тех, кто хотел в это верить. Но это все для властей было уже не так важно. Муссируя эти и еще несколько имен, население быстро довели до еврейских погромов. Это еще не были чудовищные (с убийствами) погромы начала ХХ века, но все-таки...

В конце концов, правительство выступило с любопытной инициативой: предложило всем желающим евреям эмигрировать, пообещав (и выполнив обещание) финансовую помощь для переезда за океан, своего рода "подъемные". Объяснение было простое: хотя евреи черты оседлости, конечно, никакого отношения к убийству царя не имели, они все-таки были одного племени со злодеями, а простому русскому человеку, дескать, не объяснить всякие юридические тонкости об индивидуальной ответственности за вину, не растолковать, что коллективные наказания — это отрыжка "доисторических времен". Поэтому, говорили власти, мы не можем сдержать праведный гнев русского народа против инородцев, убивших царя. Мол, лично вы в этом не виноваты, но виноваты ваши соплеменники, потому срочно уезжайте. Те, кто смотрел фильм "Скрипач на крыше" (по роману "Тевье-молочник" Шолома-Алейхема) могли как бы увидеть самое начало "мирных" погромов местечковых евреев.

И действительно, очень многие решили уехать от греха подальше. Именно, в результате покушения на Александра II и началась первая большая волна еврейской эмиграции в Америку. Известный исследователь еврейского вопроса в России Дубнов пишет, что за 1881–1884 годы страну покинуло не менее миллиона евреев! Это очень большая цифра. И затем, в течение еще двух десятков лет эмиграция продолжалась. Россия этих людей потеряла, а Бронкс и Бруклин постепенно стали превращаться в еврейские (русские) районы Нью-Йорка, обитатели которых стали первыми читателями появившейся в 1910 году газеты "Новое русское слово".

Следующая волна (вторая, которую обычно называют первой, забыв о действительно первой) эмиграции хорошо известна — это остатки белого движения, а также интеллигенция и все несогласные (и имеющие возможность бежать) с новой властью большевиков. Дворяне, графы и даже князья. Офицеры, казачьи полковники и писатели. Их отношение к предыдущей волне было однозначным: ее в упор не видели. Конечно, дворяне из хороших домов и, тем более, интеллигенция, не могли бы признаться хотя бы в бытовом антисемитизме. Но, не забудем, в белом движении он, как говорится, "имел место". Да и вообще сказывались очень разные культурные стереотипы. Вот хотя бы знание языка. Первая волна, живущая в своего рода гетто, говорила по-английски на уровне "пиджн-инглиш", а то и вообще не говорила. Для них как раз и стали издавать "Новое русское слово".

Вторая волна эмиграции, как известно, в основном накрыла Европу, а Америку зацепила только брызгами. Так что особых конфликтов между первой и второй волной еще не было. Во всяком случае, этих конфликтов было меньше, чем внутри самой второй волны. Там обвиняли друг друга в том, что Россию жидам и армяшкам продали, в пособничестве красным бандитам, в большевизанстве, в краже полковой казны. Давали звучные пощечины и стрелялись. Или просто так стреляли, как в Милюкова, пулю для которого поймал грудью Набоков. И издавались две очень враждующих между собой газеты ("Возрождение" и "Последние новости") в Париже.

То была огромная трагедия страны, отдельных людей и целых классов. И позже, когда после войны до Америки докатилась третья огромная волна, состоящая из "перемещенных лиц", как их тогда называли, то есть из угнанных в Германию (и уехавших добровольно) — тоже продолжалась огромная трагедия. Там были и те, кто боролся со Сталиным, и те, кто служил Гитлеру. Но вторая волна приняла их враждебно: большевизаны проклятые, коммунистическая сволочь. Верой-правдой служили режиму, нас расстреливали, а когда жаренный петух клюнул, то к нам прибежали. Два эти потока разделяли социальные и культурные барьеры. Дворяне, интеллигенты — и "рабочие и крестьяне", в лучшем случае — кулаки и их сынки. Парвеню и хамы. Что может быть общего?! Затем настало долгое затишье. До самого начала 70-х годов, когда после наметившейся политики "разрядки" (детанта) из СССР начали выпускать евреев, сразу превратившихся из изгоев в желанное средство передвижения для тех, кто рвался из страны Советов. Пик этой эмиграции пришелся как раз на годы после подписания Хельсинских соглашений (1975), а самое большое число уехало в 1979г. (50 тысяч). Здесь к культурным и социальным различиям прошлых волн добавилась еще и национальная, так что о возникновении общины и речи не могло идти.

Нет согласия в том, продолжается ли сейчас эта четвертая волна (она имела перерыв с 1980 — ввод войск в Афганистан — по 1986 — начало перестройки) или можно начинать отсчет пятой? Ведь сейчас нет никакой трагедии. До трагедии не дотягивают даже владельцы ваучеров, сгинувших в ненасытных утробах вороватых чековых инвестиционных фондов. Еще 12 лет назад эмиграция была тяжким испытанием. В каком- то смысле — отчаянным шагом. Подал и — в неизвестность. Пустят? Не пустят? На сколько лет без работы в отказе? Пустили! Все бросали — дачи, квартиры, мебель, книги... Эх, да что говорить, это хорошо известно. А сейчас? Много лучше. Но вот как раз это и кладет грань между теми, кто приехал до 1992 года и теми — кто после. Кто уехал "после", мог приватизировать квартиру и привезти деньги. Стало быть, они не съели своей порции. А это очень несправедливо. Предшествующая же четвертая волна, хотя и называет себя еврейской, очень привержена чисто русскому пониманию справедливости: честно, когда другому не лучше, чем, мне. Но настоящая справедливость торжествует, когда ему хуже.

Часть вторая

Эмигранты, по старинке называемые беженцами, хотят забыть прошлую жизнь как страшный сон. Раньше — из-за пятого пункта, или политики, или невозможности самореализоваться. Теперь — из-за бедности, неверия в будущий светлый день, страха перед коммунистическим Мининым и патриотическим Пожарским, которые собираются заложить жен и детей, но страну спасти. Ну, и повально — из-за детей, которых не хотят закладывать ради спасения страны. Мы поехали сюда ради детей. Потому наша родина здесь. А ту сбросим в Лету. Особая статья — взаимоотношение между эмиграцией последних пяти лет и предыдущими годами. Эти отношения в целом из рук вон плохие. Вроде и социальная среда та же, и национальность, и культурный багаж — а вот поди ж ты. Прямо-таки на роду написано, как видно, враждовать бывшим "россиянам". Сейчас причины вражды чуть ли не бытовые. Мы, говорят нынешние старожилы, помнится, в 70-х годах приезжали нищими. И вэлфера никакого не было. А нынешние? Квартиры приватизировали и продают. Приезжают с десятками, да что там десятками, сотнями тысяч долларов. Да еще на велфэре сидят, да дешевые квартиры получают. Отсюда идеология неприятия новичков со стороны старожилов.

Каждая из волн отрицала последующую. То есть считала ее ненастоящей, фальшивой, не боевой, утратившей идеалы и вообще нагруженной разнообразными пороками. А главное, "незаслуженно мало" пострадавшей от властей на покинутой родине. Нынешняя четвертая (или четвертая с половиной?) "экономическая" эмиграция нагружена, ко всем прочим грехам, еще и деньгами от проданных приватизированных квартир. Понаехали, понимаешь, за вэлфером. Так встречают их здесь старожилы, исповедующие идеологию "каждый должен съесть свой кусок г...а". А кто каким-то образом пытается избегнуть участи г...еда, испытывает на себе все прелести остракизма и даже насильственного кормления этим народным продуктом. Наши старожилы блюдут дивный принцип дедовщины. Мы, когда были салагами, терпели, а теперь ты, салага, потерпишь, съешь свой кусок. Это будет справедливо. Напрашивается аналогия из физики: известно, интерференция волн света, сталкивающихся в противофазе, гасит эти волны и на экране вместо красивой картинки мы увидим сплошное черное пятно. Вот мы его и видим. Американцы борются за лучшую долю здесь. А наш человек поднимает тост: Выпьем, Александр, за то, чтобы в мире осталась хотя бы одна страна, куда в случае чего можно было бы убежать (это подлинный, по словам А.Галича, тост).

История (а точнее, психология) эмиграции из России началась давно с эмиграции в самой России. Сотни лет наиболее активная часть населения (в основном, из крестьянства) избавлялись от тягла — поборов, а потом и барщины, оброков и прочих примет крепостного права, набирающего силу и достигшего апогея при "матери отечества" (официальный титул, присвоенный Сенатом Екатерине II) очень простым способом: они бежали подальше от государственной длани. Куда? Да куда глаза глядят. На окраины страны, где их не могли бы достать сборщики податей, боярские люди, помещичья челядь и всякие слуги государевы. Российские люди бежали куда глаза глядят, потому что было куда бежать. Огромные степные пространства на юг давали возможность совершать туда броски задолго до призыва Жириновского. Еще большими были пространства на востоке, куда, уже на зависть Гитлеру, учинили натиск древние россияне. В результате этих бросков на юг и Drang naсh Osten (включая Ермака и его последователей) получилось нечто замечательное: территория России как бы сама по себе росла и росла, пока не стала одной шестой части суши. Потом эта стихия была оформлена государственной политикой как стремление к естественным границам: то есть люди бежали, шли и ехали прямо, пока не натыкались на моря-океаны, горы, либо, как говаривал Ключевский, "плотные политические общества" (иначе говоря — сильные государства). Вот это и были естественные границы. Да, государство явно выигрывало от этого забега в ширину.

А люди? Некоторым образом тоже. Ведь они выигрывали как бы свободу. Правда, трудную свободу. Дикая жизнь на приволье. Так что жизнь была не столько свободной, сколько привольной. А воля, по Бердяеву, это совсем не то же самое, что свобода. Воля — это либо бунт (Стенька Разин: "Я пришел дать вам волю"), либо "желание" сильного мира сего (евтушенковский "купчина толстопузая": "Желаю выйти тутова, рубите дверь по мне"), либо уход в скит и обретение свободы "внутри себя". А какая же свобода внутри себя? Да очень условная, ибо так и заключенный в одиночке может себя считать свободным.

И еще одна тонкость. Российские люди привыкли бежать от своего родного государства. Если, например, происходило постепенное закабаление крестьян, а потом, при Борисе Годунове, неведомо как отменили и последнее убежище "свободы" — Юрьев день, то народ разве протестовал? Ничуть не бывало! Народ принял это как должное. А вот отдельные активисты и бунтари побежали от кабалы еще пуще на окраины, создавая новые казацкие поселения то на Кубани, то на Яике.

С тех пор так и повелось. Чуть есть возможность — и сразу побежали от власти. Какой бы она ни была. Ведь и бывшее белое воинство побежало. И, само собой, интеллигенция. Цифра второй волны эмиграции была большой — не менее 3 миллионов человек. Потом точно так же бежала третья волна, послевоенная. О борьбе со Сталиным никто и не думал. Четвертая волна, которая накатывает по сей день, держит марку первых трех. Бежим-с от государства, хотя оно и называется демократическим. Но земля маленькая и от себя не убежишь. И жить приходится рядом. Стало быть, нужно уживаться и прощать: одним приватизированные квартиры, другим — укорененность в американской жизни.

2001 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.