Главная ?> Русский мир ?> Диаспоры постсоветского пространства ?> Еврейская диаспора ?> Евреи дореволюционного Иркутска: наброски к портрету
Владимир Рабинович

Евреи дореволюционного Иркутска: наброски к портрету

При историческом исследовании трудно избежать соблазна взглянуть на прошлое сквозь зеркало сегодняшнего дня. Читателям такой "эгоцентризм" интересен, для ученого — заманчив. Всегда хочется найти исторические параллели с современными событиями или ярко проиллюстрировать их. И не столь уж важно, что зачастую такие выводы иллюзорны и страдают натяжками. Главное, в который раз убеждаешься в прозорливости великого Фирдоуси, твердившего: "Нет ничего, чего бы не было раньше".

Существует ряд направлений исторических исследований, где подобный метод не только допустим, но и весьма результативен. На мой взгляд, только так мы можем создать адекватную действительности модель социального взаимодействия различных этнических групп-соседей. Особый интерес вызывает изучение взаимоотношений этнического меньшинства, зачастую пришлого, и принимающего общества. Но в источниках мы редко встречаем описания быта, повседневной жизни, всех тех интересных "обычностей", без которых зачастую сложно представить реальную историческую картину. Утрата подобной информации весьма ощутима, и исследователь, оказавшись в такой ситуации, вынужден конструировать образ меньшинства, казавшегося нашим предкам банальным и "разумеющимся".

Обстановка, сложившаяся в дореволюционном Иркутске, может быть показательной. Долгое время город с полным на то основанием носил титул столицы огромного края. С этим статусом связывалось наличие определенных благ. Путешественники с нескрываемым удивлением и удовольствием отмечали "столичность" города. Особенно их поражала светскость и образованность, интеллигентность местного общества, высокие ("по-столичному") цены и рессорные пролетки на улицах города, что, несомненно, было признаком цивилизации и так редко встречалось в провинции. В сочетании с радужными перспективами экономического развития, они сделали Иркутск привлекательным местом для переселенцев всех национальностей и конфессий.

К середине прошлого века местная еврейская колония превратилась в крупное и стабильное социокультурное образование, занимающее видное место во всех структурах иркутского общества. Подобная интеграция не может рассматриваться как рядовое явление для российского еврейства. Впрочем, необычен и сам факт образования, вопреки всем официальным препонам, столь крупной региональной колонии.

Многие еврейские "островки" вне Черты** (и иркутские евреи в этом смысле не исключение) демонстрируют целый ряд специфических качеств, которые значительно отличали их от выходцев из основного национального анклава в западных губерниях империи. Это вполне типичная ситуация для переселенческих социумов. Подобные сообщества, независимо от их региональной "прописки", развиваются и живут по собственным, еще плохо изученным, законам.

*Здесь и далее имеется в виду так называемая черта оседлости — граница территории, на которой в 1791 — 1917 гг. разрешалось постоянное жительство евреям. — Прим. ред.

На формирование внешнего облика иркутской колонии оказали влияние многие факторы. В этом ряду следует назвать и многовековой опыт проживания этноса в рассеянии, и неоднозначное положение предпринимательского меньшинства в традиционном обществе. Важно и то, что диаспора возникла в условиях достаточно удаленного и от Черты, и от "столиц" крупного провинциального центра, что само по себе интересно и дает возможность наблюдать многие исторические процессы в их более отчетливых формах.

Перепись 1897 г. позволяет представить количественные параметры иркутской колонии. На рубеже веков численность евреев достигала здесь 3642 чел., что составляло более 7% постоянного городского населения. Это делало евреев по численности второй конфессиональной и третьей этнической группой в городе.

При этом реальные размеры колонии значительно превышали официально зафиксированные данные. Правовые ограничения и неопределенный статус сибирских иудеев привели к тому, что значительную часть колонии составляли лица, не имеющие права жительства в Иркутске. В связи с этим они были вынуждены скрываться от "официального ока". По оценочным данным, нелегалы, ставшие постоянной головной болью для полицейских чиновников, могли составлять до трети колонии.

Специфика переселенческого общества определяет и половую структуру общины. Правда, по данным переписи "сильная половина" имела лишь незначительный перевес (более 51%), что совпадает с соотношением мужчин и женщин во всем местном населении. При этом понятно, что большая часть не учтенных чиновниками нелегалов были именно мужчинами. Усомниться в точности официальных подсчетов заставляют статистические сведения за 1905 г., зафиксировавшие среди иркутских евреев уже 59% мужчин*. Эта цифра более реальна. Конечно же, подобный перекос объясним спецификой края ссылки, каторги и переселенцев. Надо иметь в виду и то обстоятельство, что льготы, позволяющие некоторым категориям российских евреев легально приезжать и селиться в Сибири, так же распространялись в первую очередь на мужчин. Впрочем, такой сексизм был вполне в духе времени. Все это способствовало формированию дисбаланса в половой структуре общины, который особенно остро ощущался на начальном этапе ее формирования (конец XVII — первая половина XIX вв.). Одним из его последствий стала распространенность браков иудеев с представительницами местных этнических групп (например, с так называемыми калмычками). В тоже время такая ситуация способствовала расцвету брачного маклерства, просуществовавшего вплоть до 30–40-х гг. прошлого столетия. Однако к концу века наступил определенный "паритет" и ситуация в общине стала более терпимой.

Уместно напомнить о настойчивом желании властей искусственно ограничить рост сибирского еврейства. Стержнем политики на долгие годы стало повеление Николая I: "Евреев в Сибирь не пускать!" Данный запрет распространялся и на тех иудеев, которые уже проживали в Зауралье. Чиновники старались всеми силами приостановить рост сибирской диаспоры. Достаточно вспомнить законы о кантонистах** и стоящие в этом же ряду запреты членам семей следовать за сосланными в Сибирь иудеями*.

* Кантонисты — Прим. ред.

К 70-м гг. прошлого столетия колония стабилизировалась и превратилась в устойчивое этнокультурное образование. Иркутские евреи стали неотъемлемой и значимой частью местного общества, интегрировавшись практически во все его структуры, играя важную роль в социальной, хозяйственной, политической и культурной жизни города и региона.

Важно отметить, что община имела целый ряд интересных черт, которые придавали ей определенную специфику. Внешний облик сибирских евреев, их образ жизни, поведенческие стереотипы, психологические черты, особое отношение к своей этничности, религии, властям и принимающему обществу и, наконец, особое видение себя, мира и своего в нем места, — все это заметно отличало местных иудеев и от окружающего социума, и от соплеменников из Черты.

Показательно, что многие евреи-иркутяне осознавали свою "особость", идентифицируя себя и со своим народом, и с окружающим обществом. Логика такого самоопределения проста: "Мы не российские, не навозные, мы — евреи-сибиряки".

Это чувство могло выражаться по-разному. Шамес* иркутской синагоги Ицхак Бродоцкий в течение долгого времени вел и собирал переписку с раввинами, писателями и общественными деятелями "по разным вопросам еврейской жизни". Свое духовное завещание он назвал "Все для истории". В нем, в частности, говорится: ''Настоящую переписку передаю в распоряжение архива Иркутской Главной Синагоги, где она должна содержаться в полной сохранности под замком и ждать грядущего исследователя нашей истории в Сибири, наравне с остальными документами, собранными мною в течение моей жизни, и выдаче на дом никоим образом не подлежит"*. Автор явно надеется и верит, что собранные материалы станут интересными свидетельствами о жизни евреев в Сибири.

* Шамес (ашк.) или шамаш (ивр.) — синагогальный служка

Наиболее яркой иллюстрацией упомянутого тезиса может стать история создания книги "Евреи в Иркутске" (1915 г.). Это уникальное для России издание до сих пор не потеряло своего научного значения. Его инициаторами стали хозяйственное правление иркутского еврейского молитвенного дома и иркутское отделение Общества для распространения просвещения между евреями в России*. Непосредственными исполнителями общественного поручения стали журналисты и общественные деятели В. С. Войтинский и А. Я. Горнштейн. Известие о начинании всколыхнуло общину и стало значительным событием для всего города. В создании книги, сборе материалов, опросах старожилов принимало участие множество активистов. Они считали свою историю достойной для изучения, понимая, какой ущерб может нанести ее забвение. При этом через всю книгу красной нитью проходит мысль об уникальности всего сибирского еврейства, и иркутского в частности.

Формирование новой идентичности проходило в ограниченный временной период, и этот процесс шел на всей территории Сибири. В начале 1870-х гг. в Иркутске власти разрешили организацию иудейской общины, началось строительство синагоги, произошла интеграция разобщенных до этого евреев. К этому времени диаспора заняла определенную нишу в принимающем обществе и установила с ним устойчивые взаимоотношения. Но катаклизмы и потрясения XX в. прервали этот процесс задолго до его завершения. При этом приток новых поселенцев из Черты никогда не ослабевал и в значительной мере определял состояние общины. Таким образом, мы вправе говорить лишь о существовании определенных исторических тенденций, способных со временем привести к возникновению новой этнокультурной общности.

Необходимо учитывать ряд важных факторов, оказывающих влияние на этот процесс: 1. Космополитичность сибирского общества вообще, и иркутского в частности. Данный социум изначально пестр и многообразен. Он формировался из переселенцев — колонистов, ссыльных и каторжан, авантюристов разного пошиба. Любой человек, оказавшись за Уралом (и чем дальше, тем быстрее и ярче), волей-неволей начинал меняться, превращаясь в сибиряка. Это были люди, имеющие вполне определенный психологический портрет: предприимчивость, энтузиазм, энергичность, свободолюбие. Все они по тем или иным причинам выпадали из привычного течения жизни в традиционном российском обществе. В Сибири они сами выстраивали свою жизнь, сами делали ее домом на стабильной и долговременной основе. При этом можно четко проследить и другую тенденцию: стремление воссоздать на новом месте свою родину, сохранить и защитить этническую самобытность. Борьба и взаимодействие этих направлений во многом определяли и вживаемость новосела в общество, да и сам вид социума. Властные структуры (заметьте, на много более слабые, чем в центральных районах России) были вынуждены принимать новые традиции и правила и чаще всего легализовать их.

2. История переселенческого общества обладает, если можно так выразиться, повышенной плотностью. Многие глобальные исторические процессы, общие для всего государства, протекают в таких условиях весьма бурно. Как следствие, внутренние и внешние изменения заметны уже во втором-третьем поколении поселенцев.

3. По известному выражению М. Гефтера, диаспора — это "мир миров". За тысячелетия рассеяния евреи создали множество "островков", по-своему непоторимых. Не случайно возник термин "другие евреи". Каждая из региональных колоний обладает заметным своеобразием, и сибирские евреи не исключение. В этой связи следует отметить еще один важный факт. Рождаемость среди местных иудеев была самой высокой в регионе, значительно превышая средние цифры. В результате, в начале XX в. большинство иркутских евреев были коренными горожанами или, по крайней мере, родились в пределах губернии. Но при этом большинство родителей были не местного происхождения. Для них Сибирь была пристанищем, местом длительного, но часто вынужденного пребывания. Им пришлось пройти длительный этап вживания, если угодно, "натурализации" в сибирском обществе. Для большинства иркутских евреев, независимо от их правового статуса и способа проникновения в Сибирь, этот процесс протекал примерно одинаково. С некоторой долей условности можно схематично выделить несколько значимых ступеней адаптации.

Первым шагом на этом пути становилась сама дорога в Сибирь. Часто она сопровождалась большими трудностями и чисто физическими лишениями. В первую очередь их испытывали на себе невольники. М. Новомейский сохранил семейные рассказы о своем ссыльном деде: "Он был арестован за помощь, оказанную польским мятежникам и предоставление им убежища во время восстания 1830–31 гг. Группу схваченных мятежников, в числе которых находился и мой дед, несколько месяцев протомили по тюрьмам, а потом отправили в Восточную Сибирь. Путь из Москвы в Баргузин ссыльные проделали пешком. Через каждые двадцать-двадцать пять километров этап загоняли в пересыльную тюрьму или крепость, и длился этот поход почти четыре года. Партии ссыльных, по несколько сот человек в каждой, собирали в Москве. Два дня шли, на третий — отдыхали. Кормились из расчета 10 копеек на душу в день. На эти деньги ссыльные в местах ночлега покупали еду. Условия сибирской ссылки для евреев были особенно жестокими – на то были специальные инструкции..."*.

В местах водворения ссыльных независимо от их происхождения ждали новые лишения, яркое описание которых мы можем найти в отчете иркутского генерал-губернатора за 1877 г.: "..Колонизация их (ссыльнопоселенцев — В.Р.) в Сибири, как это уже осознанно давно, не только не приносит пользу обществу и стране, но напротив — вред и разорение; пришельцы эти, за весьма незначительными исключениями, будучи оторваны от родины, зачастую от семьи, легко свыкаются со своим новым положением: тюрьма, продолжительное странствие по этапам, а для иных и каторга в придачу, — ожесточают и развращают их окончательно, они являются сюда нищими, оборванными и изнуренными и встречают здесь недружелюбный еще привет со стороны коренных жителей. Они не находят для себя ни занятия, ни приюта, потому что здесь их чуждаются... Большинство поселенцев служат бременем стране, обреченной кормить этих тунеядцев".

В подобных условиях вполне логичным выглядит, что большинство иудеев начинали обживать край с поиска в округе единоверцев. Попадая в незнакомую обстановку, поселенец нуждался в поддержке, совете и участии соплеменников. К этому же подталкивала устойчивая религиозная традиция: "Полноценным еврей может быть только в общине единоверцев".

В первой половине XIX в. власти селили ссыльных иудеев компактно в отдельных населенных пунктах. Именно так, например, появился довольно примечательный еврейский островок в забайкальском городке Баргузин, который С.В. Максимов назвал "жидовским Иерусалимом, где еврей не линяет и не затеривается"*.. Однако в 60-ые гг. такая практика изменилась. Ссыльные евреи стали рассеиваться по всему краю по деревням старожилов, а большое скопление их в одном месте уже не допускалось. Тем не менее, ориентация на поиск единоверцев сохранялась. Этническая солидарность значительно облегчала "вживание" в новое общество, усиливала социальную мобильность всей диаспоры и ее отдельных членов. Первое, что сделал тот же А. Х. Новомейский, прибыв в Баргузин, — разыскал ближайшего еврея: "Тот проживал в семи километрах от города в маленьком селе, которое насчитывало семьдесят-восемьдесят душ. Когда дед пришел к нему, тот выставил на стол местное угощение — миску кедровых орехов. При этом он сказал: "Грызи орехи, придет нищий — будет у нас хлеб". Ссыльные были столь бедны, что покупали хлеб у тех, кто ходил по избам и просил подаяния"*.

Следующим шагом сибирской натурализации был поиск своей экономической ниши и создание собственного дела, приносящего, по возможности, стабильный доход. Делая первые шаги, предприниматель крайне нуждается в поддержке единоверцев, как материальной (финансирование, партнерство или патронаж), так и моральной, но от этого не менее ценной (советы, связи, любая полезная информация и т. п.). При отсутствии у большинства евреев-новоселов родственных и клановых связей в Сибири подобная этническая солидарность и взаимовыручка были просто неоценимы.

Первые заработки часто были случайными и небольшими. Для многих иудеев "малый бизнес" был лишь началом успешной экономической карьеры. Вновь обратимся к ярким характеристикам В. Максимова: "Придет он (еврей — В.Р.) на каторгу нищ как Иов, бос, голоден и оборван; месяца через три-четыре при своей юркости, втерся в урочные работники: дровосеки, рудовозы, взял годовой урок, нанял за себя охотников из заводских крестьян, кончил их руками и своею суетней этот урок в неделю: сделался по закону на весь год свободным. Смотрят, у жида уже появился на руках из веков возлюбленный им инструмент – коробочка, на котором он играет умелыми руками так, что коробочка превращается в коробку, коробка в лавчонку и лавку. Прежний, совсем истрепанный еврей преобразуется уже в торговца, умеющего ублаготворять мылом, табаком, железом, чаем и омулями. Мыло варит сам понемножку, льет свечи, папиросы крутит. На омулях он обсчитал, железо у него ворованное из казны, чай он держит только контрабандный" После этого следует несколько неожиданный вывод: "Где зашевелились евреи, там мелочная торговля процветает: еврей делается образцом и примером для неподвижного сибиряка-горожанина, которому есть чему у него поучиться. Для Сибири еврей пригоден и полезен. В Сибири для них — широкое поле вместо того, на котором они живут теперь и где так надоели всем туземцам..."*. Другой автор также обратил внимание на особенности этого этапа: "В корреспонденциях из Сибири несколько раз указывалось на то, как еврей, прибывший в Сибирь ни с чем, начинает свою деятельность в селении каким-нибудь грошовым гешефтом, потом переходит к своему излюбленному делу — кабаку... Он мало-помалу богатеет, а со временем может сделаться сильным мира сего..."*.

На этой стадии начинающему дельцу могла помочь удачная женитьба. Социальная значимость этого поступка была огромна. Учитывая, что большинство новоселов прибывали в Сибирь без семьи, вступление в брак может считаться важным этапом интеграции в новую среду. Женитьба позволяла установить необходимые связи, получить помощь и поддержку новых родственников. Кроме того, брак повышал социальный статус новосела ("солидный человек должен быть женат"), привязывал его к определенному клану и социальному слою.

Нельзя считать, что женитьба была просто удачным вложением капитала или пропуском к достатку. У евреек несколько иная роль в обществе и семье, нежели место женщины в православной культуре. Еврейки не только вели дом, но и принимали активное участие в делах своих мужей, порой заменяя их в бизнесе или принимая весьма ответственные решения. В истории колонии оставили след удачливые предпринимательницы. В 70-е гг., когда евреи только начинали осваивать экономическое пространство региона, весьма заметной фигурой была купчиха первой гильдии Ольга Яковлевна Коппе. Тогда же приписалась к гильдейскому купечеству Аграфена Марковна Маркевич, владелица многих иркутских питейных заведений, винокуренных и водочных заводов, разнообразного городского недвижимого имущества. Она прибыла в Сибирь 1 августа 1836 г. в возрасте пяти лет вслед за своим ссыльным отцом. Отец скопил определенный капитал, который Аграфена Марковна, будучи очень предприимчивой женщиной и имея несомненный коммерческий талант, смогла значительно преумножить.

По завершении длительного процесса вживания в новую среду, который мы условно называем "натурализацией", новосел мог считать себя сибиряком. Для разных людей этот процесс протекал неодинаково, но в результате складывались те особые внутренние качества, о которых мы говорили выше. Эти качества были устойчивыми, они закрепились и были переданы второму и третьему поколению евреев, для которых Сибирь стала уже родиной. Они связывали с ней свое будущее и будущее своих детей, свой личный достаток, успех, наконец, безопасность.

Мы можем теперь представить себе образ типичного иркутского еврея конца XIX — начала XX вв., при этом следует помнить, конечно, об условности подобного конструирования.

"Средний" еврей-иркутянин был мужчиной, скорее всего местным уроженцем или, по крайней мере, сибиряком. Он был холост, что вполне объяснялось спецификой края*. Брачные предпочтения были вполне определенными и смешанных браков почти не наблюдалось. В противном случае один из супругов менял свою конфессиональную принадлежность. В этом же ряду стояли и случаи распада семейных пар при крещении кого-либо из супругов. Например, в прошении Соломона Гершгорина (одном из многих подобных) читаем: "Еще находясь в иудействе, я вступил в брак по иудейскому обряду с Зельдой Хаимовой, а затем я принял православие, а жена же моя от принятия православия категорически отказалась, а потому я, как православный, не желаю продолжать с ней совместную жизнь, как с еврейкой"*. Еврей-сибиряк имел обычно четверо-пятеро детей, причем рождаемость в их семьях была значительно выше среднестатистической.

Обращает на себя внимание высокий уровень грамотности членов местной диаспоры: более 49% иркутских иудеев были грамотными*. Образованность для этнического меньшинства, тем более городского, становятся дополнительным фактором безопасности и успеха, к тому же в диаспоре существовала устойчивая традиция, дающая грамотному еврею высокий социальный статус.

Общегражданское светское образование стало привлекательным и доступным для российских евреев лишь во второй половине XIX в. В этот период оно стало рассматриваться как один из возможных путей эмансипации, что вовсе не обязательно должно было привести к ассимиляции российского еврейства. В результате, число евреев-иркутян, имеющих образование выше среднего, в описываемый период составляло 6%. Это довольно значительная цифра, хотя и заметно уступающая среднему показателю для всего населения (11%). Разумеется, практически все образованные члены диаспоры принадлежали к первому поколению мигрантов. Это были или ссыльные интеллигенты, или, скорее, представители привилегированных категорий российского еврейства, имевших более широкий правовой статус.

В начале нового столетия резко увеличилось количество евреев в учебных заведениях разного уровня. Примечательно, что в бесплатном Иркутском еврейском училище, открытом общиной в 1897 г. — организации традиционной и обязательной с религиозной точки зрения, — наряду с обычными дисциплинами (еврейский язык, вероучение, еврейская история, разговорно-еврейский язык) преподавались также общие предметы в соответствии с программой Министерства народного просвещения. Сюда входили русский язык, арифметика, природоведение, география, русская история. Руководство школы считало эти дисциплины важной и неотъемлемой частью образовательного и воспитательного процесса.

В среде иркутских евреев отношение к училищу было особым. С 1897 по 1913 гг. община израсходовала на его содержание (не считая домов, земельных участков, оборудования и другой "натуральной" помощи) более 177 тыс. рублей. Это была одна из самых крупных затратных статей не столь уж и большого бюджета общины. Цифра внушительная, но даже этих средств не хватало на четырехлетнее образование 250–300 учеников. Недостающие средства пополнялись за счет частных пожертвований. В 1913 г. на содержание учебного заведения пожертвовали средства 228 человек. Общая сумма таких поступлений в 1910–1913 гг. составила 12800 рублей*.

Столь трепетному отношению к училищу Попечительский Совет, куда входила элита иркутской колонии, давал несколько объяснений. Конечно, главной причиной было стремление оказать благотворительную помощь беднейшим членам общины. Такие дети не имели другой возможности получить хотя бы минимальное образование. Вдобавок (и это рассматривалось как несомненное достоинство училища) выпускники имели возможность получить профессиональные умения — столярного ремесла для мальчиков и кройки и шитья для девочек, что должно было в будущем помочь им лучше адаптироваться. Однако руководство училища реально смотрело на эти перспективы, осознавая, почему далеко не все выпускники продолжали свое образование дальше: "Большая часть выпускников отдается родителями сейчас же в услужение куда-либо, ибо сильная нужда заставляет как можно скорее использовать всякую рабочую силу. Все ученики, окончившие нашу профессиональную школу, прикреплены к г. Иркутску. И естественно, что каждый из них, а равно и их родители отлично знают, что будучи лишены элементарного права, права передвижения, они при самом лучшем знании какого-либо ремесла, все же останутся беспомощными в борьбе за существование и принуждены будут отдавать свой труд за бесценок или вовсе сидеть без работы"*.

Поэтому гораздо более значимой была та роль, которую школа играла в сплочении общины, в процессе сохранения этнической культуры, традиции, религии. Для многих горожан ее деятельность стала толчком в определении своей идентичности. Это было особенно заметно в первые годы деятельности училища, когда оно рассматривалось как символ зарождения общины и реальное доказательство ее жизнеспособности.

Многие члены общины болезненно и остро воспринимали размывание этнической культуры. В частности отмечалось, что все учащиеся еврейского училища говорят дома и на улице на русском языке. Это показательно, ведь именно беднейшие слои этнических меньшинств хуже всего, на мой взгляд, откликаются на инонациональное воздействие. "Таким образом, — отмечается в отчете попечительского совета, – получается определенное противоречие: язык своего народа дети должны усваивать при помощи таких же методов, как и иностранный язык"*.

Отметим, что для сибирских общин, как и, наверное, для любого этнического меньшинства в такой ситуации, многоязычие было привычным и обыденным явлением. При этом представители разных социальных, профессиональных и имущественных групп, разных местностей и миграционных волн отдавали предпочтение разным языкам.

Наш средний еврей-иркутянин был, если можно так выразиться, "трехъязыким". Древнееврейский сохранил свои функции "священного" языка и использовался при молитве или исправлении ритуалов. Далеко не все владели им с достаточной степенью свободы. Так, например, когда "субботники" из поселка Зима попытались найти человека с подобными знаниями, им пришлось приложить для этого значительные усилия*.

Большинство членов диаспоры в большей или меньшей степени владели идишем ("еврейско-немецкой речью"). По свидетельству С. Х. Бейлина, чаще всего в Сибири можно было услышать диалект литовских евреев. Реже использовались другие "жаргоны". Идиш сохранялся как средство внутригрупповой и внутрисемейной коммуникации. Он выступал как важнейший фактор этнической идентификации и воспринимался (в том числе и окружающим обществом) как знак особости общины, ее непохожести на остальные национальные группы.

С. Х. Бейлин отмечал: "В разговоре с сибирскими евреями на русском или европейско-немецком языках услышите от них очень часто образную и меткую еврейскую поговорку и пословицу, чисто народный анекдот или шутку, не хуже, чем в любом еврейском центре "черты оседлости"" Автор отмечает интересную особенность языка сибирских евреев. На них "...сказывается обычное и то же самое явление, что и на семейских старообрядческих крестьянах: поселившиеся вольно или невольно в глубокой и глухой Сибири, евреи, будучи удалены от тех новых элементов и факторов, сильно влиявших впоследствии в европейской России на весь уклад еврейской жизни (как например, еврейско-немецкое просветительное движение, а потом и русское и многое другое), сохранили (выделено автором — В.Р.), именно в этой далекой и глухой Сибири, будучи оторваны от своего еврейского мира, очень крепко и любовно передали своим потомкам, как святыню и дорогую память о родных и родне, вынесенные ими народные обычаи, религиозные обряды, пословицы, поговорки, шутки, анекдоты — даже и песни из далекой родины своей..., и потому подчас удается услышать в глухой сибирской местности из уст "коренного" сибирского еврея сверх ожидания очень меткий старинный оборот еврейско-немецкой речи или характерную пословицу и поговорку, а также и шутку, как и анекдот — характеристику, которые уже редко услышишь даже в центре "черты еврейской оседлости""*.

На этом фоне возрастает значение и частота употребления русского языка. Он становится языком повседневного, бытового общения определенной части колонии, так и основным средством межэтнической коммуникации. Этому во многом способствовала и рыночная направленность хозяйственной деятельности сибирских евреев, и их интегрированность в структуры принимающего общество, что впрочем, сочеталось с традиционной замкнутостью диаспоры.

Говоря об Иркутске, необходимо отметить, что представители всех общинных групп имели устойчивые и многомерные связи с инонациональным окружением, сливаясь с ним, в том числе и внешне. Более того, различные социальные группы евреев стали составной частью принимающего общества. Бедняки общались с бедняками, элита — с элитой. Кальмееры и Патушинские танцевали на балах у генерал-губернаторов, принадлежали к богатейшим людям города и являлись известными общественными деятелями.

Облик иркутских евреев мало отличался от внешнего вида других горожан. Наблюдатели отмечали, что как такового "национального костюма" у сибирских иудеев не было, как не было и четко очерченного еврейского района. Конечно, любой новосел старался селиться поближе к "своим". Это, безусловно, облегчало процесс вживания в новое общество. В Иркутске некоторую концентрацию евреев можно было наблюдать в наиболее старых (но и самых дорогих и престижных) центральных районах города. Но и в других районах еврейские жилища встречались часто, и архитектура этих зданий ничем не отличалась от окружающих построек. Лишь на некоторых фасадах прохожие могли видеть давидовы звезды. Евреи владели значительной частью городской недвижимости (до 15%). Эти данные — одно из свидетельств уровня жизни местной общины. Наблюдатели единодушно отмечали зажиточность сибирских евреев. Это особенно бросалось в глаза выходцам из Черты, где к началу века понятия "сибиряк" и "богач" стали синонимами.

Основная масса общины принадлежала к среднему классу. Доли бедняков и состоятельных ее членов были примерно одинаковы (7–10%). Однако именно верхушка колонии, являясь составной и значимой частью местной элиты, определяла во многом ее внешний и внутренний облик. Весомая роль этой группы объяснима, ведь Иркутск — торговый город. Престиж и социальный вес предпринимательства здесь всегда был ощутим. Социально-профессиональная структура общины явно показывала ее рыночную направленность. По официальным данным, в 1897 г. наибольшее количество иркутских евреев были причислены к мещанскому сословию (52%), крестьянскому (25%), а уже затем к купечеству (8%). В тоже время предприниматели-иудеи составляли почти четверть всего иркутского цензового купечества*.

В своей хозяйственной деятельности община выступала как типичное предпринимательское меньшинство,. занимая четко определенную нишу в региональной хозяйственной системе. Ее специализацией стали торговля во всех ее видах и проявлениях, а также некоторые ремесла, винокурение и виноторговля, сфера городского сервиса и услуг, свободные профессии. Евреи были активны в освоении технических новшеств. При этом они заняли четкое место в региональном разделении труда, выполняя важные и нужные всему социуму посреднические функции.

Выбор такой экономической специализации не случаен. Он определялся многовековым опытом проживания в диаспоре; неопределенным правовым статусом сибирских евреев; спецификой переселенческого общества и сложными взаимоотношениями меньшинства с инонациональным окружением. Евреи заняли единственно возможную для них в такой ситуации нишу. По ряду причин эта сфера хозяйственной деятельности оказалась одной из немногих легально разрешенных для меньшинства, в то время как для других этнических групп (например, для русских или бурят) она была значительно менее привлекательна, хотя и носила значимый характер. В результате торговля и предпринимательство оказались зоной ослабленной конкуренции. Соперничество представителей разных этнических групп не носило здесь жесткого характера, но при этом отрасли рыночной инфраструктуры могли обеспечить быстрый оборот капитала и были востребованы всеми слоями общества. Другими словами, меньшинство искало и нашло в избранной специализации счастливое сочетание достаточно высокой прибыли, стабильности и безопасности на длительный период.

Разумеется, подобная хозяйственная деятельность требовала открытых и частых контактов с различными слоями принимающего общества. Колония постоянно испытывала на себе внешнее воздействие. Представляется, что наиболее сильно это влияние сказывалось, с одной стороны, на беднейших слоях еврейской общины, с другой — на ее верхушке.

Очевидно, не стоит преувеличивать разрушительность ассимиляции. Она, наверное, носила тот же характер, что и в остальных регионах России. Даже в "черте оседлости" эти процессы были весьма ощутимы, несмотря на высокую концентрацию еврейского населения. Скорее, следует говорить об аккультурации евреев Восточной Сибири. Мы используем этот термин вслед за американским ученым С. Ципперштейном, чтобы описать процесс культурных изменений, в котором под влиянием контактов между двумя (или более) самостоятельными культурными общностями в одну из них проникают элементы другой культуры. Такое понимание аккультурации особенно близко тем процессам и явлениям, что происходили в крупных торговых городах, например, в Иркутске или Одессе. Именно здесь в большей степени, чем где-либо в Черте, "местная христианская торговая элита представляла вестернизированную модель, достаточно приемлемую для того, чтобы евреи ей подражали"*.

Оценить глубину этих важных этносоциальных процессов крайне сложно. С одной стороны, народ, полторы тысячи лет живущий в условиях диаспоры, утрачивает даже такой важный элемент этнической идентичности, как единый национальный язык. В то же время количество смешанных браков между иудеями и христианами всегда было незначительным.

Другим мерилом ассимилированности иркутской колонии можно считать статистику выкрестов, т. е. евреев, перешедших в православие или другие религии. Такой поступок сулил возможность приобретения большого количества льгот и послаблений. Вместе с принятием крещения еврей менял не только свое имя и фамилию. Он получал все права (в том числе и право свободного жительства и перемещения по Империи), налоговые льготы, денежное пособие для переезда в другую местность; послабление при причислении к сословиям и др. Таким образом, переход приносил вполне ощутимые выгоды. Однако отказ от иудаизма означал для еврея потерю своей национальной принадлежности, а в глазах единоверцев был низким, предательским поступком. Нередко выкресты, обрывая связи со своими соплеменниками, так и не находили своего места в новом окружении, которое по прежнему относилось к ним настороженно. Об этом говорят, например, официальные документы, тщательно подчеркивающие, что данный человек является "православным из евреев". Отчасти поэтому количество выкрестов в Иркутске было небольшим. Перепись 1897 г. зафиксировала лишь 20 иркутян, исповедующих православие или единоверческие религии, которые признали еврейский язык своим родным. Лишь 0,8% иркутских евреев по языку не принадлежали к иудаизму (для губернии эта цифра равнялась 1,2%). Мы можем предположить, что реальное количество выкрестов все же было несколько выше. По крайней мере, среди кантонистов в 40–60-е гг. XIX в. значительная часть была обращена в православие. По данным иркутских церковных властей, ежегодно в православие переходили пять-десять иудеев, что, тем не менее, составляло значительную часть иноверцев, принявших Святое Крещение.

Конечно же, были возможны и обратные переходы. В этих случаях процедура была сложнее. Для принятия крещения необходимо было подать соответствующее прошение властям и показать искренность своих намерений. При выходе из православия назначалось специальное расследование, причем не только церковное, но и полицейское. В 60-е гг. иркутский мещанин Шминдель обратился к государю с прошением пользоваться еврейскими обрядами. Будучи кантонистом, он был крещен в возрасте восьми лет. Было проведено специальное расследование. Воинские власти привели документы о добровольном принятии мальчиком крещения. На этом следствие закончилось, а Шминделю в результате отказали в его просьбе*.

Причины принятия православия могли быть различными. Интересно дело Семена Мармотова. В марте 1903 г. архиепископ Тихон получил прошение от иркутской мещанки Анастасии Полетаевой. В нем просительница жаловалась на то, что ее дочь Елена месяца два назад ушла из дома и с тех пор живет с Семеном Мармотовым: "Я неоднократно упрашивала ее и убеждала не жить с евреем и возвратиться домой, но она до сих пор жить продолжает..." Резолюция Тихона весьма категорична: "Поручается о. Алексею Попову вызвать ко мне дочь просительницы для вразумлений. Если еврейский род станет скрывать ее, то полиция должна высвободить ее из неволи жидовской". Выполняя распоряжение архиепископа, священник Иркутской Казанской церкви Алексей Попов провел соответствующее расследование, результаты которого изложил в рапорте: "Исполнить прописанную резолюцию я не мог, потому что, когда мне удалось узнать адрес местожительства Семена Мармотова, последний был уже не евреем, а православным и заявил о желании прекратить распутную жизнь с Полетаевой вступлением в законный с нею брак". Алексей Попов сам повенчал молодых с соблюдением всех формальностей. Далее в рапорте говорится: "Что касается прошения Анастасии Полетаевой... прошение несправедливо. Полетаева сама отдала дочь свою Мармотову в сожительство, но Мармотов полюбил ее и решил креститься, чтобы сочетаться законным браком. Когда мать узнала об этом, у нее созрела мысль отобрать дочь и передать ее другому сожителю...". Резолюция Тихона на рапорте: "Хорошо, что так кончилось. Дело считать конченным"*.

Церковь внимательно следила за выкрестами, стремясь воспрепятствовать фиктивным переходам в православие. Мероприятия этого рода не всегда достигали своей цели. В официальных документах встречаются сообщения о выкрестах, тайно исповедующих иудаизм. Еще более интересны официальные записи об умерших, которые вел иркутский раввин. В октябре 1905 г. умер от отравления верхоленский мещанин Михаил Николаевич Гутерман (28 лет): "Вероисповедания православного официально, но в тайне исповедовавший свою прежнюю религию — еврейскую. По разрешению иркутского губернатора погребен на еврейском кладбище". Некоторые из скончавшихся перед смертью считали своим долгом вернуться в "религию своих отцов". Такова была последняя воля Николая Прокофьевича (Аарон Лейбов) Гуткина, Григория (Израиль-Гирш Нисонов) Браунера, Абрама Яковлевича Файмана и др.*.

Выкресты часто сталкивались и с проблемами другого рода. Принятие православия встречалось бывшими единоверцами крайне отрицательно. Положение, в котором оказывались неофиты, ярко описано в нетипично искреннем и эмоциональном прошении Вениамина (Ицко) Иннокентьевича Абрамовича: "Претерпевая всякие лишения и оскорбления благодаря только тому, что был иудейского вероисповедания, я со дня прибытия (в Сибирь — В.Р.) с большим жаром принялся изучать христианскую религию; отказывая себе в необходимом, выписывал себе разные книги религиозного содержания и, несмотря на то, что я давно знаком с иудейством, на котором основано христианство, не скоро, однако же, к большому своему сожалению, смог прийти к заключению, что христианская религия гораздо выше иудейской". Абрамович настолько уверился в этом, что затеял обширную переписку с известными раввинами, доказывая несправедливость иудаизма и истинность Мессии, но, как и следовало ожидать, в ответ его обличали в отступничестве. После принятия крещения положение Абрамовича не улучшилось: "Ибо гоним начальством, как ссыльный, ненавидимый прежними приятелями своими евреями, как, по мнению их, отступник, в большом пренебрежении у остальных как бедный, я в настоящее время утопаю в волнах горести, печали и изгнания, одно только меня утешает, что Христос обещает гонимым Царство Божие..."*.

Таким образом, основная масса евреев осталась верной религии своих предков. В тоже время роль иудаизма для сибиряков была менее значимой, чем в "черте оседлости". Религия уже не определяла всю жизнь колонии, не регламентировала каждый шаг сибирского еврея, тем более что этому мешали жесткие правовые запреты. Но и в этих условиях иудаизм по-прежнему оставался важной стороной повседневной жизни сибирских евреев. Многие иркутяне видели в религии, синагоге и общине единственные гарантии сохранения своей культуры и этнической самобытности. Для еврея, оторванного от основного этнического массива, находящегося в западных губерниях России, религия оставалась практически единственным средством самоидентификации. Именно эта функция иудаизма усилилась в конце XIX — начале XX в. по мере роста просветительского движения среди российских евреев и усиления общественной активности диаспоры. Можно говорить о том, что устойчивая аккультурация компенсировалась не менее настойчивым стремлением сохранить, не растерять национальные традиции, будь то устный фольклор или основы иудаизма.

Многие иркутские евреи плохо знали идиш, не умея ни читать, ни писать на родном языке. Практически все носили обычное европейское платье, принимали самое активное участие в общественной жизни города. Но при этом с каждым годом все более оживленной становилась внутриобщинная жизнь, расширялась благотворительность, укреплялся интерес к этнической истории. В подобной ситуации логичным выглядит усиление интереса к иудаизму.

Примером, иллюстрирующим последнее утверждение, можно считать прошение нескольких десятков крестьянских семей, раскиданных по трем отдаленным волостям, о разрешении им собираться для молитвенных собраний. Крайне интересна резолюция, наложенная на прошение иркутским генерал-губернатором: "Я не могу не признать, что проживающие в Сибири евреи лишены возможности собираться для общественных молитв... При самом незначительном расширении понятия о месте жительства, лица иудейского вероисповедания уже получили бы несомненное право и возможность совершать общественные молитвы, полное воскрешение которых, при настоящих условиях и при фанатических требованиях иудейского закона относительно обрядовой стороны исповедания, неизбежно вызывает и будет вызывать тайные сборища, несравненно более нежелательные и вредные, чем собрания, происходящие с надлежащего разрешения и под должным надзором"*. Примеры подобных обращений к властям были довольно многочисленны. Налицо настойчивое стремление иудеев, раскиданных по всей Восточной Сибири, создавать религиозные учреждения и для исполнения предписанных обрядов, и для сохранения своей этнокультурной самобытности.

История создания иркутской религиозной общины довольно подробно рассматривается В. С. Войтинским и А. Я. Горнштейном. В 1877 г. были избраны первые официальные лица общины: ученый еврей, староста молитвенного дома и казначей. Первый официальный резник* — Е. Рябкин. Первое здание синагоги сгорело во время пожара 1879 г. Сразу же начался сбор средств на строительство нового каменного здания, которое сохранилось до наших дней. Долгое время это была единственная каменная синагога в пределах очень большого региона. Кроме Иркутска в губернии действовала лишь одна деревянная синагога в Нижнеудинске. И лишь в XX в. молитвенные дома открылись в Зиме, Черемхово и ряде других крупных населенных пунктов.

* Резник — шойхет (ашк.) или шохет (ивр.) — лицо, осуществляющее ритуальный забой скота и птицы в соответствии с религиозными нормами.

Внутренняя структура иркутской религиозной общины имела ряд особенностей, отличающих ее от "классического" образца, закрепленного традицией и религиозными догмами. Начать с того, что община не стала тем зародышем, вокруг которого формировалась диаспора. Наоборот, многочисленная еврейская колония сложилась значительно раньше, чем была разрешена властями деятельность общинных органов. Колония была, по сути, гораздо шире общины, их границы не совпадали. Тем не менее, в отчете Правления молитвенного дома перечисляется 600 постоянных посетителей синагоги*.

Власти, санкционируя создание общины, безусловно, преследовали свои цели. Они жестко контролировали всю внутреннюю жизнь диаспоры; органы внутренней автономии, или, если угодно, "светская ветвь власти", практически отсутствовали. Любой документ, принятый еврейским обществом, должен был утверждаться чиновниками (например, городская Дума утверждала порядок рассаживания посетителей синагоги во время богослужения*. Единственным официальным представителем всего еврейского общества был староста молитвенного дома, а затем раввин.

Все предписанные религией обряды, такие как обрезание младенцев, изготовление мацы, свадебные и похоронные ритуалы и т. п. проходили при синагоге. Подобное следование заповедям было исключительным явлением для Сибири. Евреи, проживающие далеко от Иркутска, стремились поэтому попасть в город, чтобы совершить тот или иной обряд. Примечательно, что услугами иркутской синагоги пользовались "субботники" и иудеи-иностранцы. Так, например, в годы мировой войны по особому распоряжению начальства многие пленные австрийцы-иудеи, скончавшиеся в Иркутске, были захоронены на еврейском кладбище.

Все же можно констатировать, что основная масса членов колонии не отличалась особой религиозностью, и на общем фоне совершенно терялись фигуры нескольких десятков ортодоксальных иудеев. Конечно же, многие евреи-иркутяне относились к иудаизму как одному из стержней этнической идентичности. Большинство из них употребляли в пищу только кошерную еду, достать которую в городе (в отличие от других мест, где проживали сибирские евреи) было несложно. Немало было и таких, кто смог получить в детстве традиционное еврейское воспитание и в зрелом возрасте стремился соблюдать основные заповеди иудаизма. Однако в целом евреи-иркутяне бывали в синагоге лишь по большим праздникам.

Очевидец пишет: "Стоит посетить в любой еврейский праздник синагогу... как окажется, что положение молящихся в здании будет походить на положение "сельдей в бочке", когда, несмотря на высь внутри синагоги, все-таки делается решительно душно всякому в ней стоящему. Однако ж, ортодоксальные евреи, хотя невмоготу, но переносят неудобства, а большинство молодых людей толпятся за теснотою двора на улице, так что для наблюдателя получается впечатление какого-то сборища на улице, и совсем с неопределенными целями". В остальные же дни синагога стояла полупустая. Существование этой проблемы признавало и хозяйственное правление: "Ни для кого не секрет, что многие из наших единоверцев, в особенности из интеллигентных слоев населения, стоят вне общины. Объясняется это, между прочим, и тем, что закон концентрирует общину вокруг синагоги, которая далеко не всеми посещается... Вопрос о реорганизации еврейской общины, о расширении ее за пределы синагоги, о привлечении в нее новых свежих сил — такова очередная задача общественной жизни евреев в России. И эта задача может быть разрешена общими силами представителей всех групп еврейства*.

Следует помнить о том, что сообщество иркутских евреев было не столь монолитна, как могло показаться на первый взгляд. Конечно же, этническая солидарность была значимым цементирующим фактором. Евреи чаще всего выступали единым фронтом и защищали соплеменников как от гонений властей, так и от агрессивно настроенной части общества. Известно много случаев, когда богатые и влиятельные евреи-иркутяне выступали защитниками прав менее состоятельных горожан. Внутри же общины подобного единства не наблюдалось. Можно говорить о существовании в колонии разных группировок, по-разному видящих свое место в обществе, имеющих разные приоритеты. Здесь не было явных религиозных противоречий, что имело место в общинах западных губерний. Никаких свидетельств о религиозных предпочтениях иркутских евреев или существующих на этой почве противоречиях нам найти не удалось. Однако противоречия в диаспоре все же были. Оставив в стороне личную неприязнь и конкуренцию, мы можем выделить несколько достаточно условных линий напряженности.

1) Приезжие — старожилы, "оппозиция", типичная для всего Зауралья. "Старожилы", для которых Сибирь была родиной, крайне настороженно относились к "новоселам". Они прекрасно осознавали существование культурных и психологических различий в образе жизни, которые существовали между ними и выходцами "из России". Последних называли "навозными" (т. е. "привезенными" или "завезенными"). Коренные сибиряки-евреи, несмотря на несомненное существование этнической сплоченности, также настороженно относились к приезжим. Показателен донос студента Иосифа Файбишенко на имя иркутского генерал-губернатора. Автор протестует против приезда в город молодой девушки из Бердичева Леи Березы: "...Уже неоднократно было объявлено, что никто из евреев, прибывших по воле из России, не имеет права проживать в вверенном Вам крае без особого на то с Вашей стороны разрешения. Все эти распоряжения остаются гласом вопиющего в пустыне и мало того, что прибывшие самовольно не выселяются, но с каждым днем их еще более самовольно пребывает, в особенности в г. Иркутск, который в скором времени превратиться в Бердичев или же в Броды, а полиция спит, хотя всех знает наперечет, т.к. в одном Иркутске их насчитывается сотнями... И тут только мы, коренные сибиряки, позволим себе предложить вопрос, в следствие же именно каких данных правительство нас, коренных сибиряков, теснит и выселяет, и за какие именно грехи, а прибывшим самовольно, без всякого разрешения начальства, евреям дозволяет оставаться здесь на жительство и заводить гешефты"*.

2) Имеющие право жительства — "нелегалы". Приведенный выше документ может быть иллюстрацией и для этой категории. Большой наплыв в Иркутск евреев, не имеющих права жительства, был постоянным источником напряженности между диаспорой и властями, служил поводом для многочисленных проверок, облав, депортаций. В таких условиях большинство членов колонии относилось к "нелегалам" настороженно, стараясь не оказывать им явного содействия. Во многом такая позиция была обусловлена боязнью вызвать неудовольствие властей и опасностью преследований со стороны полиции. Однако этническая солидарность сглаживала и это противоречие. Многие евреи-иркутяне оказывали помощь и содействие своим менее правоспособным соплеменникам.

3) Бедные — богатые. Сообщество было социально неоднородным. Хотя основная масса его членов относилась к среднему классу, были как очень бедные, неимущие, так и весьма богатые, принадлежащие к городской элите (Кальмееры, М. Фризер, И. Файнберг и др.). Непринятие низами своих более удачливых сопле–менников было вполне очевидным. И. Нейман с большим неодобрением расска–зывает о позиции верхов в случае, когда из Иркутска выселяли мещанина А. И. Гершевича: "Еврейская интеллигенция в Иркутске сначала стала беспокоиться по поводу этой выходки полиции, но, видя, что дело ограничилось одним Гершевичем, скоро успокоилась, полагая, что поголовного выселения не будет. Я обратился к нашим богачам-евреям, доказывая им, что необходимо вспыхнувшее пламя потушить в самом начале, не давая разгореться пожару. Все охали и ахали, но ничего не предпринимали... Мы решили подать прошение иркутскому генерал-губернатору графу Игнатьеву. Из более видных людей никто не хотел представляться графу... Но деньги на расходы богачи дали". Огромное раздражение со стороны неимущих вызывала способность "богачей" при помощи денег отвести от себя внимание полиции и неприятности и, следовательно, направить их на бедных соплеменников*.

4) "Ассимиляторы" — "изоляционисты". Существование этой "оппозиции" было характерно для всех еврейских общин России. Первая группа стремилась к растворению в обществе, призывая воспользоваться любыми возможностями для преобразований, объединив свои усилия с этническим большинством. Изоляционисты же опирались на традицию многовековой замкнутости диаспоры, пестуя свою религиозную и этническую уникальность. Конечно же, противостояние между этими идеологиями в Иркутске были не столь острым, как в Черте, но все же трения существовали, а в начале XX в. стали вполне заметными. Например, иркутский купец И. Виник в 1909 г. опубликовал брошюру "Лей Хайе а Мейсим (Воскресение мертвых)", в которой открыто "разбивал" изоляционистов и воздавал хвалу политике российских императоров*.

5) Противостояние евреев-иркутян, имеющих разный правовой статус. Непоследовательная политика властей привела к тому, что среди евреев были люди с различными правовыми основаниями для пребывания в крае, что само по себе являлось фактором размежевания. Воспоминание о былых гонениях сплотило бывших кантонистов в мощную спаянную группировку. Бывшие николаевские солдаты принадлежали к одному социально-имущественному слою, что позволяло им выступать единым фронтом при разрешении внутриобщинных проблем. Причем эта группа имела более широкие льготы, чем другие. Узкая трактовка законодательных положений о праве на жительство, принятая местными чиновниками, привела к противопоставлению ссыльных и их потомков другим категориям иркутских евреев. "Невольно возникает вопрос, почему честному еврею, не принадлежащему к привилегированным категориям, нельзя дышать сибирским воздухом, а всяким преступникам и их потомству из евреев же не только жить в Сибири, но и натурализоваться можно и пользоваться всеми гражданскими правами... Остается одно: совершить какое-нибудь уголовное преступление, и тогда он (еврей — В.Р.) получает возможность переселяться за казенный счет в Сибирь с домочадцами, которые делаются там полноправными членами общества..."*.

Существование подобных противоречий внутри диаспоры не носило разрушительного характера, т. к. сглаживалось многими факторами (этническая и религиозная солидарность, традиция, необходимость противостоять власти и этническому большинству и т. п.).

Мы не можем рассматривать еврейскую религиозную общину и евреев-иркутян в целом как некий изолированный, внешне меняющийся субстрат, какими стали к началу XX в. многие старые общины Черты. Это был скорее динамично разви–вающийся организм, органично включенный в принимающее общество. Опыт Иркутска показывает, что в условиях политической и экономической стабильности представители разных этнических групп заинтересованы в мирном совместном проживании, ищут и находят пути взаимного сотрудничества. Однако природа этих взаимоотношений во многом зависит от развития политической ситуации в государстве. Непродуманные действия властей или отдельных чиновников, преследующих свою выгоду, могут резко обострить межэтнические взаимоотношения. В условиях кризиса число людей, откликающихся на радикальные пропагандистские лозунги, резко увеличивается. Последствия такого обострения трудно предсказуемы. Нить, связывающая народы, зачастую очень тонка, но ее разрыв одинаково опасен для всех.

 

Источник: журнал "Диаспоры", №1, 1999г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.