Российский Дальний Восток в геополитической системе координат азиатско-тихоокеанского региона

Демонтаж Советского Союза, а также политические перемены, происходящие в Российской Федерации и в сопредельных странах дальневосточной части Азии (Монголия, Япония, а особенно оба Китая и обе Кореи), выявили новые стороны геополитической ситуации в регионе. Отчетливее начали различаться природные основания геополитики, более проблематичными стали ее антропогенные аспекты. Многие политические "реальности", которые казались, если и не "вечными", то уж во всяком случае достаточно устойчивыми, начинают восприниматься как подверженные изменениям. Это касается не только ситуаций "двух Китаев", "двух Корей", японо-советского (российского) противостояния, но и общего положения российского Дальнего Востока, включая и его политический статус.

Политическая практика последних лет показала, что самые фантастические предположения могут померкнуть перед событиями, порожденными сознательным или бессознательным высвобождением политических сил, которые до поры оставались скрытыми или связанными теми или иными институциональными "предохранителями". В связи с этим помимо разработки разного рода сценариев внутриполитической динамики отдельных стран региона, а также внешнеполитических отношений между ними немалый интерес представляет инвентаризация тех факторов, которые способны воздействовать на политические процессы и провоцировать существенные перемены, но которые пока еще остаются не слишком отчетливо уясненными ни широкой публикой, ни политиками. В немалой степени это касается геополитических факторов.

Страны региона, и в первую очередь Россия, столкнулись с очень серьезными геополитическими вызовами, нуждающимися в осмыслении и оценке. С учетом фундаментальности проявившихся геополитических факторов и масштабности возникающих проблем требуется глубокий и всесторонний анализ, далеко выходящий за пределы "злобы дня сего" и позволяющий разглядеть неочевидные особенности и обстоятельства геополитики Дальнего Востока. Необходимость подобного взгляда оправдана в нынешних условиях не только научными интересами, но и требованиями текущей политики.

Задача настоящего материала, однако, состоит отнюдь не в том, чтобы предлагать политикам и гражданам России и сопредельных с нею стран какие бы то ни было решения, касающиеся развития и статуса российского Дальнего Востока. Тем более в нем нет попыток строить некие сценарии развертывания того или иного политического курса. Отдельные замечания на этот счет предназначены для того, чтобы сделать некоторые тезисы более доходчивыми и отчетливыми, чтобы пояснить вытекающие из теоретических положений доклада практические следствия. Сама же работа представляет собой прежде всего самый общий очерк тех геополитических факторов, которые так или иначе способны воздействовать на поведение основных политических акторов — нередко вопреки их воле и по большей части без отчетливого осознания политиками.

Что это за факторы? Их набор достаточно традиционен и вытекает из понимания геополитики как учения о роли географической (физико-органической, материальной) среды, имеющей как природное, так и антропогенное происхождение, на характер и структуру политической организации и политики в целом. При таком подходе можно вычленить ряд уровней, на которых происходит качественное определение условий для политической деятельности людей, а значит, и формирование основных факторов геополитики.

Во-первых, это геоморфология, т.е. крупные геологические структуры континентальных плит, горных цепей, островных дуг и т.п. Во-вторых, это непосредственно связанные с геоморфологией и рельефом и накладывающиеся на них бассейновые разграничения. В-третьих, это климатические и, шире, природные зоны, дающие еще большую вариативность условий жизнедеятельности, а с ней и политической практики людей при соотнесении с геоморфологией и рельефом. В-четвертых, это популяционные ареалы, конфигурация расселения, когда помимо антропобиологических качеств (физическая конституция людей, их расовые характеристики, отражающие приспособленность к условиям проживания и т.п.) все более важную роль начинают играть социальные — языковые, этнокультурные и т.п. В-пятых, это хозяйственная и транспортная инфраструктура, представляющая обычно искусственное, а нередко и искусное использование естественных предпосылок и природных ресурсов. В-шестых, это инфраструктура коммуникационных и организационных взаимодействий, обеспечивающих эффективное целедостижение, т.е. политическая по своей природе инфраструктура межролевых отношений. Наконец, в-седьмых, это ресурсы силового воздействия и конфигурация их размещений, что нередко только и принимается в расчет при поверхностном геополитическом, а фактически геостратегическом анализе.

Итак, в данной статье предпринимается попытка рассмотреть все семь уровней формирования геополитических факторов. Причем делается это, как подсказывает название работы, в определенной системе координат, которая имеет три основных ориентира или азимута: евразийский (российский), тихоокеанский и восточно-азиатский (китайский). Эти ориентиры выделены исходя из того, что российский Дальний Восток непосредственно примыкает и/или частично принадлежит к этим трем геополитическим областям глобального ранга.

Геоморфологический уровень геополитики . На данном уровне как раз и конституируются основные геополитические области глобального уровня. Как правило, их конфигурация задается соотношением основных континетальных плит земной коры, их "ядер" — т.н. платформ и "окраин" т.н. зон складчатости, а также океанических блоков земной коры.

С этой точки зрения российский Дальний Восток лежит в нескольких зонах складчатости разного возраста, примыкающих к т.н. Сибирской платформе (она в значительной мере совпадает с территорией Якутии и части Красноярского края). На Дальнем Востоке Сибирская платформа заходит только в Амурскую область и ряд лежащих к северу от нее районов.

От Китайско-Корейской платформы российский Дальний Восток лежит довольно далеко и отделен зонами складчатости, в которые попадает Маньчжурия и лишь в небольшой степени районы среднего течения Амура. Остальные зоны складчатости (Приморье, значительная часть Хабаровского края, Сахалин, Камчатка, Чукотка и т.п.) геоморфологически явно ориентированы на Тихий океан и связаны с порожденными им горообразовательными процессами.

Составляющая ядро Евразии Восточно-Европейская платформа и продолжающие ее структуры Западной Сибири, простирающие до Алтая и енисейских кряжей, существенно отдалены от российского Дальнего Востока. Они фактически не имеют непосредственного контакта, если не считать им условно южную, саянскую часть т.н. байкальской складчатости (эта древняя складчатость обычно считается границей евразийской плиты и Сибирской платформы).

Таким образом, российский Дальний Восток оказывается в основном окраинной частью самостоятельного геоморфологического образования, ядро которого образуют территории, связываемые с Якутией, Забайкальем и Амурской областью. Эта окраина ориентирована на Тихий океан. Она лишь очень незначительно связана с Китайско-Корейской платформой. Что же касается геоморфологической связи по азимуту Евразия — Дальний Восток, то она еще слабее и проблематичнее, так что ею можно фактически пренебречь.

Уже на геоморфологическом уровне проявляются обстоятельства, влияющие на формирование геополитических тенденций и противоречий. Геоморфология заставляет рассматривать российский статус региона как весьма двойственный. При имперском, центрированном на Восточно-Европейской платформе взгляде Дальний Восток предстает далекой окраиной даже не своей, а другой (полусвоей) морфологической ниши, да к тому же обращенной прочь, в еще более далекие океанические пространства. При восприятии же федеративном, предполагающем множественность центров и точек зрения, равно как и объединяющей рамкой (перспективой видения), Дальний Восток оказывается периферийной, но неотъемлемой частью крупнейшего и самодостаточного образования на востоке Сибири — фактически ядра Северо-Восточной Азии как самостоятельной геополитической области глобального ранга, функционально сопоставимой и с Евразией (Россией при включении Урала и Западной Сибири), и с Восточной Азией (Китаем).

Политические соперники имперской России, действующие в сопредельных геополитических областях (Китай в Восточной Азии, Япония и США в тихоокеанском бассейне), могут расценивать геоморфологические факторы как помогающие своим притязаниям и ослабляющие позиции России. Иной оказывается ситуация в случае противостояния федеративному российскому государству. Здесь китайские, японские и прочие претензии предстают крайне сомнительными. Правда, мыслима и ситуация, когда Якутия, Забайкалье и Дальний Восток на геоморфологических основаниях могли бы претендовать на образование самостоятельного политического образования, равноудаленного и от России-Евразии, и от Китая, и от Японии, и от США.

Бассейновые разграничения существенно меняют геополитические тенденции в сравнении с геоморфологическими. Дело в том, что монолитность Северо-Восточной Азии буквально взрывается т.н. мировым водоразделом, т.е. разграничительной линией между океаническими бассейнами. Этот водораздел идет от Чукотки и спускается довольно близко к побережью Охотского моря, чтобы на уровне Шантар уйти далеко на запад к истокам Амура, а затем качнуться на восток, пройти по Хингану и снова уйти на запад к истокам Хуанхе.

Мировой водораздел разделяет, таким образом, территорию потенциально мыслимой федерации Северо-Восточной Азии на восточную (тихоокеанскую) и северную части. При этом водораздельная граница далеко не совпадает с административной, так что значительные пространства дальневосточных областей оказываются бассейново связаны с севером, т.е. с Якутией по преимуществу.

Другое важное обстоятельство заключается в том, что в тихоокеанской Азии отчетливо заметны два больших бассейновых укрупнения. На севере это бассейн сходящихся Амура, Сунгари и Уссури, на юге — расходящихся Хуанхе, Янцзы и Меконга. Эти два укрупнения отчетливо разъединены сужением в районе условной линии Цзыньчжоу — Чифын. С этой точки зрения бассейновое членение связывает южную часть российского Дальнего Востока и Маньчжурию, отделяя последнюю от Китая. Что же касается Амура, то он выступает не столько как граница между маньчжурскими и тунгусскими землями, сколько как их соединитель.

Для политических акторов бассейновые членения создают немалые проблемы. В российском контексте обнаруживается еще одно разграничение, отдаляющее и без того Дальний Восток от российских и сибирских центров политической гравитации. В контексте российско-китайских отношений присутствие двух империй в одном бассейне создает ситуацию "двух пернатых в одной берлоге". Традиционное решение проблемы за счет создания совместного пограничья — лимитрофной зоны, которая была бы одновременно полукитайской и полуроссийской, крайне затруднено тем, что Амур являет собой четко проходящую "естественную границу".

Наконец, в тихоокеанском контексте к амурскому бассейному расширению примыкает и зона самостоятельного и непосредственного океанического стока от Ляодуня до отделенных Сихотэ-Алинем речных долин. Основу этой зоны составляет Корейский полуостров, что делает Корею своего рода естественным ядром консолидации земель Дальнего Востока, которые отделены приморскими хребтами от бассейнов собственно Амура и которые благодаря непосредственному морскому стоку ориентированы ярко (тихо)океанически. Это последнее обстоятельство питало, вероятно, претензии Японии и США на контроль над Кореей или, по меньшей мере, на вовлечение в сферу своего влияния вопреки близким континентальным соседям — Китаю и России.

Климатические и природные зоны на российском Дальнем Востоке довольно противоречиво и неоднозначно связаны и с евразийской, и с восточно-азиатской зональностью. Логика первой заключается в широтном, "флагоподобном" расположении полос тундр, тайги, леса, лесостепи и степи между практически ненаселенными арктическими и южными пустынями. Логика второй — в последовательной смене меридионально растянутых степей лесостепью, а затем и лесами между континентальными высокогориями и океаном.

Основная часть российского Дальнего Востока лежит, казалось бы, в продолжении широтных, "евразийских" тундр и тайги. Фактически же тундры и тайга Восточной Сибири и Забайкалья поддерживаются влиянием дротики и глубоко вторгающейся на континент зоной вечной мерзлоты. Показательно, что при моделировании глобального потепления и отступлении зоны вечной мерзлоты в Северо-Западной Азии возникает совершенно самостоятельная зональность с обширным ядром в виде степных пространств в районе Якутии.

Более внимательный взгляд заставляет признать, что собственно дальневосточная тайга Приморья, растянувшаяся в меридиональном направлении, связана с последовательным переходом от океана и приморской тайги к лесам, а затем к лесостепям Маньчжурии, к степям Монголии и, наконец, к пустыне Гоби. Приамурская тайга в этом случае попадает в переходную зону "поворота" от логики широтной (арктической) и меридиональной (тихоокеанской). Что же касается собственно меридиональной зональности, то ее логика после маленького "сбоя" (исчезновения лесостепи и прямой "встречи" лесов и степей в районе Пекина) возобновляется, но уже без таежной полосы в собственно Восточной Азии, т.е. в китайской геополитической области.

Какие же геополитические тенденции обнажает эта новая конфигурация природных влияний и ориентаций?

Первое. При нынешнем балансе температур и влажности природно-климатические различия между Евразией и Северо-Восточной Азией оказываются сглаженными, создается впечатление непрерывного продолжения евразийских тундр и тайги от Скандинавии до Тихого океана. Это, естественно, оказывается геополитическим фактором, способствующим целостности политической организации от Кольского полуострова до Чукотки и Камчатки, от Балтики до Охотского моря. Данные обстоятельства работают и на имперскую, и на федеральную организацию большой России, способствуют признанию Восточной Сибири и Дальнего Востока ее неотъемлемым частями.

Второе. "Угол", который образуют приморская тайга с приамурской, в сочетании с меридиональной зональностью Маньчжурии подчеркивает особое положение бассейна Амура и земель непосредственного тихоокеанского стока (Приморье, Корея, Ляодунь) относительно как Северо-Восточной (российской), так и Восточной (китайской) Азии. Это далеко не очевидный пока фактор, который может действовать в пользу идей выделения самостоятельного образования (федерации?) Маньчжурии, Приамурья, Приморья и, может быть, также Кореи. При усилении и рационализации имперского контрапункта России и Китая в духе хантингтоновского "столкновения цивилизаций" можно было бы рассматривать как вполне логичное и желательное образование достаточно широкой и мощной лимитрофной зоны от Монголии через Маньчжурию и Приамурье к Приморью, Кореи, способной к самостоятельному существованию и эффективному умиротворяющему взаимодействию с обеими империями-цивилизациями.

Что касается тихоокеанского вектора, то в контексте природы климатических зон океанические районы Ляодунь-Корея-Приморье, а также "промежуточные" пространства Маньчжурии и Приамурья представляются наиболее геополитически притягательными для тихоокеанских политических акторов (Япония, США и т.п.) как из-за относительного ослабления связей данных регионов с Россией-Евразией и Восточной Азией (Китаем), так и благодаря высокой роли климатического влияния на них собственно океана (муссоны и т.п.).

Популяционные ареалы и конфигурации расселения еще более усложняют конфигурацию геополитических влияний и факторов политического взаимодействия. Обращают на себя внимание контрасты между плотно заселенными территориями вдоль рек и побережий, а также искусственных транспортных трасс и узлов и между слабонаселенными пространствами в горах и в северной тайге. Эти контрасты еще более подчеркнуты этнопопуляционно. Российские и ханьские имперцы явно численно доминируя в "своих" секторах плотного заселения, численно преобладают над автохтонным тунгусо-маньчжурским и отчасти тюркским и монгольским (за пределами собственно Монголии) населением.

Этнопопуляционная структура провоцирует высокую степень напряженности геополитического противостояния России и Китая. Острота проблемы усугубляется мощным нелегальным проникновением на российский Дальний Восток китайцев. Оценки такого проникновения весьма различны, однако даже самые скромные свидетельствуют о крайне высокой степени этнопопуляционного давления Китая на российский Дальний Восток, которое неизбежно стимулирует момент имперской геополитической экспансии.

Смягчению нагнетаемого конфликта могло бы способствовать сохранение и увеличение автохтонных этнопопуляций, их более активное включение в политику. Не слишком, к сожалению, мощным, но достаточно важным геополитическим фактором могло бы стать более активное участие монгольских и, особенно, корейских меньшинств в политической жизни Маньчжурии и российского Дальнего Востока.

Хозяйственная и транспортная инфраструктура существенно усложняет и без того достаточно противоречивую из-за этнопопуляционных перекосов геополитическую ситуацию в регионе. Слабость и уязвимость российской хозяйственно-транспортной инфраструктуры жизнеобеспечения Дальнего Востока усугублена концентрацией экономических и, особенно, финансовых ресурсов в европейской части страны. При этом непосредственно приближены к российскому Дальнему Востоку мощные и бурно растущие центры деловой и хозяйственной активности в Китае, Южной Корее и в Японии.

Геополитический потенциал этих центров имеет различные "знаки". Китайская экономическая мощь только усиливает имперский момент экспансии, только усиливает уже отмечавшуюся геополитическую двусмысленность территорий в бассейне Амура и без того усугубленную этнопопуляционным давлением. Влияние же Японии и Южной Кореи несколько усложняет ситуацию, но зато усиливает моменты промежуточности, лимитрофности районов Маньчжурии и Дальнего Востока. Без преувеличения можно сказать, что экономическое присутствие на российском Дальнем Востоке Японии, Южной Кореи и других центров экономической мощи Тихого океана имеет не столько хозяйственную, сколько геополитическую ценность, хотя бы отчасти сдерживая имперское давление Китая.

Конфигурация политических систем и их пространственное расположение в целом близки к описанным в предыдущем разделе соотношениям.

Российская политическая структура, вообще отличающаяся аморфностью и рыхлостью, была усугублена "реформами" последних лет, равно как и усилением "периферийности" Дальнего Востока. Имперская дезинтеграция создает эффект "засасывания", который предполагает поначалу вовлечение и привлечение "варваров" для поддержания политической организации, но при утрате контроля чреват провоцированием войн и феодализацией политической системы. Противопоставить этой тенденции можно вытеснение или опережающую замену вульгарных, несовременных договорных отношений вполне модернизированными федеральными договорными отношениями.

В этом контексте политика примитивного сепаратизма, как и политика "усиления" имперского центра только провоцируют дальнейшую дезинтеграцию российской политии. Развитие региональной власти, установление договорных отношений между регионами, а также поддержка и координирование этих процессов федеральной властью, выступающей как совокупный представитель регионов и выразитель их общих интересов, становятся политикой, способной ослабить негативные импульсы имперской дезинтеграции и выявить позитивные геополитические потенции, связанные с модернизацией, а значит, и с усложнением и упорядочением политических отношений, повышением их плотности и надежности.

По контрасту с российской китайская полития остается высококонсолидированной, а ее управленческий потенциал, иерархические структуры имперского контроля даже получили развитие. Соответственно более основательной, последовательной и, главное, инициативной является и внешняя политика Китая в Азиатско-тихоокеанском регионе в сопоставлении с российской.

В условиях диспропорций, вызванных ослаблением российского имперского момента и усилением китайского, особое геополитическое значение приобретает наличие и инициативная деятельность вполне модернизированной и в значительной мере демократизированной японской политии, а также внешнеполитическое присутствие на Дальнем Востоке США и других вполне устойчивых полиархий (демократий), включая Канаду, Австралию и Новую Зеландию.

Следует особо отметить, что потенциально позитивная политическая роль Японии фактически блокируется упрямой постановкой т.н. территориального вопроса. Тем самым рецессивное имперство Японии, в целом находящееся под успешным контролем, высвобождается совершенно негативным образом и провоцирует имперские же реакции со стороны России, тогда как Японии с точки зрения ее долговременных геополитических интересов следовало бы способствовать развитию современных, федеративных и демократических начал в российской политике вообще, а на Дальнем Востоке в особенности. С геополитической точки зрения проблема т.н. "северных территорий" поддается вполне рациональному решению при условии отказа от прямолинейных имперских рефлексов и при использовании современных возможностей международного права и коллективных систем безопасности. Так, например, допустимы сложные, многосубъектные системы политического контроля над спорными территориями и Курилами в целом, которые позволяли бы России сохранить свой территориальный суверенитет в принципе, а заинтересованным сторонам обеспечивать права и интересы своих граждан.

Наличие двух корейских политий остается вне всякого сомнения усложняющим геополитическим фактором, который усугубляет и без того острые противоречия на Дальнем Востоке и не дает реализовать потенциально позитивную (хотя бы в отношении российско-китайского противостояния) геополитическую роль объединенной Кореи. В решении корейской проблемы тем самым оказываются заинтересованы силы, стремящиеся к балансированию интересов и умиротворению на Дальнем Востоке. Инерция же имперской экспансии и связанные с ней политики прямо эксплуатируют раскол Кореи.

Наконец, международные политические структуры, начиная с ООН и кончая двусторонними союзами, являются факторами геополитического сдерживания имперской политики экспансии на Дальнем Востоке. Связанные с этим возможности используются, однако, не только недостаточно (в смысле их "неразвернутости"), но и неэффективно даже там, где они формально наличествуют. Сдерживанию прогресса в этой области способствует вольное или невольное согласие с "антигегемонистской" политикой Китая, которая противопоставляет индивидуальные внешнеполитические действия коллективным.

Ресурсы силового воздействия, конфигурация их размещения и средств доставки . Данный уровень геополитики отражает инерцию политического мышления и неспособность стратегов стран региона к принят смелых и ответственных решений. Характер вооруженных сил, их размещение даже с учетом символических жестов умиротворения свидетельствует о сохранении военного противостояния в треугольнике Китай — Россия — США. При этом мощь США и их союзников Японии и Южной Кореи отнюдь не сдерживает имперские порывы двух других "вершин" стратегического треугольника, но, напротив, препятствует снижению их военно-стратегического потенциала. Правда, потенциал России фактически снизился, но не из-за внешних факторов, а исключительно в связи с внутренним кризисом. Стратегия США, а также рост китайской угрозы препятствовали российскому разоружению на Дальнем Востоке, проведению там мероприятий, связанных с реформированием вооруженных сил и системы обеспечения безопасности в целом.

Представляется геополитически рациональным развивать региональные межгосударственные системы безопасности, существенно активизировать роль ООН. Это может позволить ослабить стратегический потенциал каждой из вершин треугольника как за счет мер по сбалансированному разоружению, так и путем перевода части вооруженных сил, а также инфраструктур стратегического значения (базы, порты, аэродромы, радарные станции, посты наблюдения и т.п.) под полный или частичный контроль международных структур безопасности, включая ООН.

Подобная схема с известными уточнениями могла бы послужить и для продвижения в области снижения военного противостояния на отдельных специфических направлениях, например, на Корейском полуострове. В случае значительного снижения американского присутствия и усиления действительной роли ООН мандат сил ООН с возможным участием России, Китая, Японии и других государств, пользующихся доверием корейских сторон, мог бы быть существенно расширен, а уровень военного противостояния на полуострове — снижен. Такое решение, однако, невозможно без существенного прогресса в общерегиональном урегулировании и без создания соответствующей системы безопасности.

Таков крайне беглый и по необходимости общий обзор семи основных уровней формирования геополитических факторов. В этом обзоре учтены лишь самые крупные аспекты проблем. Учет множества других обстоятельств, равно как и более дробных, промежуточных уровней, даст более детальную и убедительную картину. Однако даже самые общие, предварительные контуры геополитической ситуации в трех основных координатных измерениях позволяют сделать вывод о наличии весьма опасных латентных тенденций, которые могут вольно или невольно (хотя бы в связи с недостаточной отрефлектированностью геополитических императивов практическими политиками) привести к нагнетанию конфликтов и дестабилизации международных отношений не только в регионе, но и в мире в целом.

Особенно важно осознать, что судьба и статус российского Дальнего Востока, отдельных территорий, составляющих это крупное геополитическое образование, имеют значение, которое далеко выходит за внутриполитические российские рамки. Страны региона оказываются жизненно заинтересованы в том, чтобы как на Дальнем Востоке, так и в России в целом успешно изживались синдромы агрессивной имперской политики, чтобы процессы политической модернизации, федерализации, демократизации продвигались бы вполне осмысленно. Это отвечает долговременным интересам даже Китая, который собственные имперские импульсы и опасные своей латентной мощью геополитические тенденции смог бы подвигнуть на развитие и усиление идущей уже, к сожалению, экспансии на российский Дальний Восток. Отказ пекинского руководства от такой политики немыслим, конечно, без существенного прогресса в области политической модернизации и демократизации самого Китая.

Этому, однако, могли бы способствовать и усилия других стран региона. В первую очередь полезными могли бы оказаться действия по укреплению существующих международных структур безопасности и по созданию новых, в том числе с участием России и Китая.

Источник: сборник "Россия и Корея в меняющемся мире". Материалы научно-практической конференции. Серия "Научные доклады", №48. М.: Московский общественный научный фонд, 1997, с.33–47.