Версия для печати

Вперед или назад?

Заключение к книге "Демографическая модернизация России, 1900 — 2000"

Противоречивые результаты модернизации

Демографические результаты российского XX века противоречивы, огромные достижения соседствуют здесь с огромными провалами.

На одной чаше весов — успешное, пусть и с некоторым опозда­нием, включение в общемировой процесс демографического перехода, на другой — необычная инверсия его основных этапов, череда демогра­фических катастроф, в результате которых падение рождаемости опе­режало снижение смертности. В итоге страна навсегда лишилась обыч­ного в таких случаях прироста населения и подошла к завершающим стадиям перехода без всяких —

На одной чаше весов — быстрое и успешное, хотя и с упомянутой инверсией, прохождение многих ключевых этапов демографического перехода, на другой — остановка на полпути, явная незавершенность этой важнейшей социальной трансформации. В результате, с одной стороны — небывалое снижение смертности, удвоение продолжитель­ности жизни, с другой — неспособность закрепить и развить успехи в борьбе со смертью, новое нарастающее отставание от «западных» стран по уровню смертности и продолжительности жизни и связанные с этим громадные демографические потери в мирное время.

На одной чаше весов — резкое повышение экономичности и соци­альной управляемости воспроизводства населения, ход которого те­перь в гораздо меньшей степени зависит от неподконтрольной общест­ву смертности. На другой — использование доступного человеку контроля рождаемости для ее сокращения намного ниже уровня прос­того замещения поколений. В результате к концу XX века население России уже 35 лет не воспроизводило себя и не было никаких призна­ков изменения этой ситуации, а в последнем десятилетии века естест­венный прирост населения России стал отрицательным, и началась его

На одной чаше весов — возникновение предпосылок невиданного расширения индивидуального демографического выбора и суверените­та институтов частной жизни — семьи, брака и т.п. — как объективное следствие демографического перехода, на другой — постоянные попыт­ки тоталитарного и патерналистского государства или его рудиментов ограничить и такой выбор, и такой суверенитет. В результате — ослаб­ление внутренних сил семьи или других институтов и форм организа­ции частной жизни, их способности отстаивать свои интересы в конку­ренции с другими социальными институтами в новых исторических условиях.

На одной чаше весов — небывалое ослабление бремени демогра­фической необходимости и раскрепощающее влияние этих перемен на женщину и семью, на другой — неумение распорядиться этим истори­ческим выигрышем, многолетнее стремление использовать его исклю­чительно в интересах советской мобилизационной экономики. В результате — массовое вовлечение женщины в «общественное производ­ство» практически наравне с мужчиной и блокировка развития совре­менных семейных и феминистских ценностей, соответствующих но­вым, созданным демографической модернизацией возможностям.

Все эти противоречия, с которыми Россия подошла к началу XXI века, имеют двоякую природу.

Одни из них обусловлены особенностями советской догоняющей модернизации. Как и всякая догоняющая модернизация, она была ос­нована, по крайней мере частично, на использовании уже готовых со­циальных и технологических достижений более продвинутых стран. Эти достижения заимствовались выборочно, фрагментарно, без того «социокультурного бульона», на котором они первоначально выросли. Поначалу казалось, что прививка желанных ростков модернизации к иному социокультурному и экономическому стволу прошла успешно, новое растение бурно пошло в рост, но когда оно выросло, оказалось, что оно не способно плодоносить. Именно так было со снижением смертности. В советское время Россия довольно быстро прошла ранние этапы эпидемиологического перехода, когда главные успехи достига­лись за счет внедрения «сверху» заимствованных медицинских и сани­тарных технологий, новейших лекарств и т.д. Но дальнейшая модерни­зация процесса вымирания поколений, ведущая к оттеснению все большего числа смертей к более поздним возрастам, требовала измене­ний в массовом поведении населения, для которых еще не было необ­ходимой социальной и культурной почвы, и никто не спешил ее созда­вать. Соответственно эта часть демографической модернизации в России, равно как и в других постсоветских и ряде «постсоциалисти­ческих» стран, осталась незавершенной.

В мире есть очень много стран догоняющей модернизации, кото­рые находятся намного дальше от завершения демографического пере­хода, чем Россия. Этим в решающей степени определяется вся общеми­ровая ситуация, которая подталкивает к завершению демографической модернизации, несмотря на серьезные препятствия на этом пути.

Но рядом с проблемами завершения демографического перехода стоят и другие, которые вытекают из противоречий иного рода и сохра­няются и после того, как переход завершен. И эти проблемы, и эти про­тиворечия тоже очень важны для России, но на этот раз они связаны с теми направлениями ее неравномерного перехода, на которых она продвинулась достаточно далеко. Они не специфичны для России, а в большей или меньшей степени знакомы всем индустриальным и городским обществам, особенно тем из них, которые столкнулись в XX веке с тоталитаризмом, государственным или клерикальным давлением на частную жизнь граждан.

Среди них несомненно главное место занимает характерное для всех постпереходных стран падение рождаемости ниже уровня простого замещения поколений и неспособность без миграционной подпитки не только обеспечивать демографический рост, но даже поддерживать чис­ленность их населения неизменной. Положение усугубляется тем, что депопуляционные тенденции в развитых странах набирают силу на фоне стремительного роста населения развивающегося мира из-за слишком медленного приспособления уровня рождаемости к быстро снижающе­муся уровню смертности и резко выросшего коэффициента замещения поколений. И то, и другое — суровая реальность, с которой человечество вступило в XXI век. Она способна очень сильно повлиять на глобальный расклад сил, на соотношение мировых политических, экономических и культурных полюсов, на весь облик мира, в котором мы живем.

Любая страна, любое общество должны быть готовы к этим пере­менам, с тем чтобы минимизировать возможные потери и увеличить возможные выигрыши. А для этого нужны трезвый взгляд на меняю­щийся мир и ясное понимание тех вызовов, на которые придется отве­чать в нынешнем столетии.

Россия пытается найти свои ответы на эти вызовы, причем здесь довольно широко распространено мнение об исключительности рос­сийской демографической ситуации, равно как и об исключительности путей, ведущих к ее преодолению. Много говорится и пишется о «вы­мирании русского народа», о «демографическом кризисе» и чудесных способах выхода из этого кризиса. Вот несколько образчиков таких рассуждений.

«Предсказана этническая смерть, скорая демографическая катаст­рофа. Кто-то, может, и отчается. Но отчаяние — удел слабых. ...На гра­ни национальной, в том числе и демографической, катастрофы русский народ был не единожды. Не единожды сокращалась его численность и бывал, казалось, подписан ему приговор. Но всякий раз он возрож­дался, множился числом. Народ русский обладает особыми метафизи­ческими качествами, не укладывающимися в рациональное мышление, которые позволяли ему выходить с честью из самых трудных положе­ний. И масштабы грозившей опасности удесятеряли его силы, энергию, жизнестойкость» (Гливаковский 1990: 136). «Русскому народу, видимо, все же предстоит существенно увеличить свою численность... С нами Бог, и потому нам ничего не страшно...» (Антонов М. 1990: 16,19).

В создание мифологии демографической исключительности Рос­сии внес свой вклад и такой уважаемый ученый, как Питирим Сорокин, не очень компетентно, а потому излишне оптимистически оценивав­ший демографическое состояние России после катастроф первой поло­вины XX века. «Население Советского Союза, — писал он, — удиви­тельным образом пережило эти демографические катастрофы и занимает в настоящее время третье место среди населения всех стран... Такое почти чудесное восстановление после катастрофических потерь населения происходило несколько раз в истории русской нации. Это иллюстрация к тому, что я определяю как «огромную жизнеспособ­ность» и «упорство» данной нации» (Сорокин 1990: 473-474).

П. Сорокин не проводил различия между «русской нацией» и на­селением СССР и к тому же пользовался недостаточно корректными показателями, что и привело его к умозаключению о почти чудесном исцелении русской нации. Наш анализ российских демографических реалий XX века не дает оснований видеть в них ничего чудесного, ниче­го такого, что нельзя понять умом или измерить общим аршином. Де­мографическая эволюция России находилась в русле хорошо понятных мировых тенденций. Политические и экономические особенности со­ветского пути развития наложили глубокий отпечаток на ход демогра­фической модернизации, в чем-то затормозили ее, а в чем-то, может быть, и ускорили, но в главном не вывели Россию из общемирового и даже общеевропейского русла.

Двигаясь именно в этом русле, Россия подошла к своему нынешне­му бедственному демографическому состоянию, которое одних заставляет верить в чудо, а других подталкивает к поиску более реалистичес­ких путей выхода из демографического тупика.

Путь назад

В эпохи крупных общественных перемен многие острейшие проблемы времени часто кажутся очевидным следствием отхода от заветов предков, разрушения векового, раз навсегда установленного порядка. В полном соответствии с таким взглядом и путь к решению этих проблем видится очень простым: возврат к прошлому, когда таких проблем не было.

Эта всем хорошо знакомая из истории ситуация нередко воспроиз­водится и сейчас, при анализе нынешних демографических трудностей. Часть исследователей, не говоря уже о политиках, журналистах, а тем более «человеке с улицы», отказываются видеть сложный, противоре­чивый характер происходящих сдвигов. Они не хотят или не могут осо­знать, что вековые устои потому и рухнули, что уже исчерпали свой ресурс, что со старым берегом нужно было расстаться, ибо на нем уже нельзя было жить.

Их аргументация, обычно односторонняя, не содержит признания положительного вклада демографической модернизации — за исключе­нием снижения смертности, которое, собственно, и делает изменения неизбежными; но это лишь делает их позицию особенно уязвимой. Она направлена на изобличение всех спорных результатов модернизации, которых и в самом деле немало, но которые критики модернизации, воз­можно, еще и преувеличивают. Соответственно, будущее рождаемости они связывают с контрмодернизацией — с восстановлением, по крайней мере, частичным, прежних семейных нравов, реабилитацией «материн­ского призвания женщины», осуждением всех новых социальных прак­тик, связанных с расширением свободы индивидуального выбора, в частности сексуального, матримониального и репродуктивного и т.п.

Главные сомнения вызывает, однако, не столько такая критика — она во многом даже полезна, ибо противостоит другой односторонно­сти — идеализации «прекрасного нового мира» и нежеланию видеть его оборотные стороны. Сомнения касаются прежде всего контрмодернизационных программ, в которых обычно проступают отчетливые черты утопии. Таких утопических программ немало в России, но и в этом от­ношении она не представляет собой никакого исключения.

При всей остроте проблемы «вымирания» для России, ее едва ли можно признать специфически российской. Она более чем актуальна для всех постпереходных стран — от Америки до Японии. Соответ­ственно во всех этих странах нарастает тревога, появляется спрос на объяснения, прогнозы и спасительные советы и, как и в России, истин­ным спасением многим кажется отказ от настоящего во имя прошлого.

Примером такого подхода к анализу постпереходной демографи­ческой реальности могут служить взгляды американского политика П.Дж. Бьюкенена, изложенные им в книге «Смерть Запада» с харак­терным подзаголовком «Чем вымирание населения и усиление иммиг­рации угрожают нашей стране и цивилизации» (Бьюкенен 2003). Как известно, демографическое положение США несколько лучше, чем по­ложение России, европейских стран или Японии, в частности рождае­мость американских женщин существенно выше, а приток мигрантов — значительней и устойчивей. Население США быстро растет. Однако демографическая ситуация и в США далеко не идеальна, при относитель­но более благоприятных количественных показателях, они переживают те же качественные перемены в семейном и демографическом поведе­нии людей, что и европейские страны. Поэтому обеспокоенность Бьюкенена вполне обоснована, тем более что, хотя в центре его размышле­ний стоит его собственная страна, он озабочен судьбами всего «Запада». О чем же говорит нам его анализ?

«Запад умирает. Народы Запада перестали воспроизводить себя, население западных стран стремительно сокращается. С самой Черной Смерти, выкосившей треть Европы в четырнадцатом столетии, мы не сталкивались с опасностью серьезнее. Нынешний кризис грозит уничтожить западную цивилизацию... Католики, протестанты, право­славные — все они участвуют в грандиозной похоронной процессии за­падной цивилизации» (Там же, 22). Казалось бы, поставив столь серь­езный диагноз, следует столь же серьезно задуматься и о причинах болезни и хоть как-то воспользоваться плодами демографической нау­ки, которая уже не менее ста лет бьется над загадкой трансформации семьи и снижения рождаемости. Не исключено, что ее достижения за это время не столь уж велики, но теория демографического перехода, разработанная американскими и европейскими исследователями, поз­воляет понять, что речь идет о достаточно жестко детерминированном объективном историческом процессе, которым очень сложно, а может быть и невозможно, управлять.

Видимо, именно это и не устраивает Бьюкенена-политика, кото­рый дважды пытался баллотироваться в президенты США. Сколь серь­езной ни была бы затронутая им проблема (а она безусловно серьезна), найти отклик у массовой аудитории для политического деятеля почти всегда важнее любого другого результата. Поэтому его объяснения должны быть намного понятнее этой аудитории, чем заумные рассуж­дения демографов. На то есть хорошо отработанные приемы, и они примерно одинаковы и в Америке и в России.

Российского читателя не удивишь сообщениями о том, что причи­ны падения рождаемости в России находятся где угодно, только не в ней самой. Накануне распада СССР «патриоты» настойчиво указыва­ли на «специфически советскую причину вымирания славян — много­летнюю политику перекачки средств и ресурсов из европейских регио­нов страны на Юг... Никаких сил русского народа, даже если он снимет с себя последнюю рубашку и во имя псевдоинтернационализма совсем откажется заводить собственных детей, не хватит на то, чтобы финан­сировать воспитание, образование и благополучие детей в республи­ках, рождаемость в которых близка к физиологической плодовитости» (Гливаковский 1990: 135).  «В 50-60-е годы политика явного (физиче­ского) геноцида славян сменилась тихим геноцидом... Были целена­правленно подорваны материальные, социальные, психологические основы развития славянских народов, за счет которых... происходило и происходит развитие Средней Азии, Закавказья и некоторых других регионов страны. Следствием этого явился резкий спад рождаемости у русских, украинцев и белорусов, которые являются сегодня вымира­ющими нациями... Доля мусульманских народов в составе населения СССР неуклонно возрастает, а доля русских, славян столь же неуклонно падает» (Артемов 1992: 140).

Но вот цель достигнута, Россия освободилась от бремени Средней Азии и Закавказья, доля мусульман в российском населении резко сокра­тилась. И что же? Не успев даже выдержать паузы, «патриоты» начинают обличать новый источник «геноцида», начисто забыв о старом. «Нынеш­нее правительство начало настоящее истребление нашего народа... Благо­даря якобы «заботе демократов о народе», ...началась неестественная абсолютная убыль населения... Идет планомерное, целенаправленное истребление русского народа, планируемое из-за границы и осуществля­емое теперешними властями» (Первышин 1992: 56). «Сегодня... необъяв­ленная война против России стала фактом общественного сознания. Все чаще в самых разных социальных средах можно услышать: „Все ясно. Нас решили уничтожить", „идет зачистка территории", „для обслужива­ния нефтяных скважин много народу не нужно"... Война с Россией ведет­ся одновременно на многих фронтах. Тот фронт, о котором будем гово­рить мы, один из главных (если не самый главный)... Речь идет о системе снижения рождаемости, активно внедряющейся в России под вывеской „планирования семьи"» (Медведева, Шишова 1999).

«Демографическая война» против России оказалась даже более успешной, чем ожидали затеявшие ее зарубежные спецслужбы — «аме­риканцам такой успех и присниться не мог» (Там же). «Как обычно, в России революции осуществляются на иностранные деньги. Общий политический заказ... заключается прежде всего в вышибании тради­ционных представлений о семье и материнстве и в превращении России в гомосексуально-контрацептивный придаток Запада без мозгов, без сердца и без души» (Медведева, Шишова 1997).

Американцам бы только радоваться, но не тут-то было. Оказывает­ся, что пока США добивались успеха в демографической войне против России, они сами пали жертвой международного заговора. «Горстка марксистов-ревизионистов сумела „исказить" американскую культуру и содействовала началу деконструкции нашего общества» (Бьюкенен 2003: 128). «Сексуальная революция пожирает наших детей. Статистика абортов, разводов, падения рождаемости, неполных семей, самоубийств среди подростков, криминализации школ, наркомании, педофилии, ру­коприкладства в браке, тяжких преступлений, заболеваемости раком, внебрачного сожительства и падения образованности показывает, насколько глубок кризис в обществе, пораженном культурной рево­люцией» (Там же, 334)— «Рассуждая о смерти Запада, мы должны рассматривать Франкфуртскую школу как главного обвиняемого в этом преступлении. Пропагандистские нападки на традиционную семью со временем привели к фактическому отмиранию этого общественного института. Традиционные семьи сегодня в США составляют не более четверти от общего числа проживающих вместе людей» (Там же, 126). «Нынешние американцы и не подозревают, что эти идеи и теории были выпестованы в Веймарской Германии или в Италии Муссолини и что за ними скрывается стремление подорвать нашу культуру и уничтожить нашу цивилизацию» (Там же, 130-131).

Но коль скоро все дело в злонамеренном умысле, то его можно изобличить, покарать виновных и вернуться к незамутненным истокам народного здоровья, — и это справедливо в равной степени и для Аме­рики и для России: «Лишь общественная контрреволюция или рели­гиозное возрождение способны развернуть Запад в нужном направле­нии, прежде чем падение рождаемости достигнет критической отметки и опустит занавес в финале сыгранной Homo Occidentalis пьесы» (Там же, 75). То же, видимо, требуется и для России, ибо она «призвана быть хранительницей и мирной распространительницей самого чистого христианского учения и образа жизни — Православия, стать духовным лидером мира, маяком, указующим путь к спасению всей нашей без­божной, бесчеловечной и бессмысленной цивилизации... Поэтому для нее важно не только сохранить, но и существенно увеличить числен­ность своего населения...» (Антонов М. 1990: 21).

В практическом плане Западу «требуется срочно переломить ситу­ацию, иначе его одолеет третий мир, впятеро превосходящий своего соперника численностью сегодня — а к 2050 году уже вдесятеро!» (Бью-кенен 2003: 41-42). России же нужно, как минимум, «разработать кон­цепцию новой государственной семейной политики по стимулирова­нию рождаемости для обеспечения необходимого коэффициента замещения поколений — 2,2» (Медведева, Шишова 1997). Впрочем, другим авторам, правда еще советского времени, эта цель кажется не­достаточной: «При тех огромных территориях, которые нам надо вновь осваивать или вовлекать в хозяйственный оборот, при наших протя­женных границах, которые... надо защищать, стабилизацию численно­сти русского населения никак нельзя считать благом... Русскому наро­ду, видимо, все же предстоит существенно увеличить свою численность, и демографическая политика России должна быть нацелена именно на это» (Антонов М. 1990: 18-19)[1]. Трудно сказать, на что на­целена реальная демографическая политика России и есть ли такая политика, но официальная Концепция демогра­фического развития Российской Федерации на период до 2015 года, утвержденная правительством в 2001 году, дек­ларирует в качестве главной цели именно «стабилизацию численности населения и формирование предпосылок к последующему демографическому росту».

Какими же способами предлагается «переломить си­туацию» и двигаться к достижению подобных целей? В России все еще есть немало людей, которые полагают, что низ­кая рождаемость — это просто следствие бедности, и убеждены, что стоит наладить экономику, и сама собой повысится рождаемость. На Западе в это уже мало кто верит: «Перемена в настроениях европейцев произошла в середине 1960-х годов, на пике послевоенного благополу­чия; именно тогда западные женщины стали отказываться от образа жизни своих матерей» (Бьюкенен 2003: 45). «У богатых меньше детей, чем у бедных... Чем богаче становится страна, тем меньше в ней детей и тем скорее ее народ начинает вымирать» (Там же, 56).

Казалось бы, пора уже и России перестать верить в свою демогра­фическую исключительность и оставить детскую наивность, уместную разве что в пору фантастических ожиданий ранней послереволюцион­ной поры. «Высокая рождаемость, — надеялись в те годы, — обычно характеризовавшая низкий материальный и культурный уровень насе­ления, весьма вероятно теперь будет характеризовать материальное благополучие и культурный подъем. Ведь совершенно очевидно, что улучшение благосостояния крестьянства в колхозах, сеть построенных и предполагаемых к построению яслей, очагов и т.д., явится стимулом к увеличению рождаемости» (Курман 1930: 143). «Совершенно очевид­ное» оказалось далеко не столь очевидным, и можно было бы извлечь из этого кое-какие уроки. Тем не менее, и сегодня в России многие упо­вают на «материальное благополучие» как на средство против низкой рождаемости. Типичный, хотя, конечно, далеко не единственный при­мер — интервью вице-премьера России, в котором говорилось, что «лучшим стимулом для рождения ребенка станет экономическая ста­бильность семьи, уверенность родителей в завтрашнем дне, возмож­ность создать своим детям достойные условия жизни» (Стимул 2001).

Но все же эту российскую наивность уже нельзя считать всеобщей, в России есть и такие люди, которые понимают, что дело не в благосо­стоянии, а в чем-то другом, что здесь, как и на Западе, речь идет о глу­боком изменении всего социокультурного фона, норм поведения, сис­темы ценностей: «Число детей как выражение экзистенциальных желаний человека, прямо связанных с существованием нации, челове­чества может перемещаться вниз иерархии ценностей, заслоняться дру­гими, более престижными приоритетами, такими как рациональность и свобода выбора, равноправие, справедливость и т.д. Это типичный пример игнорирования экзистенциального критерия, выдвижения ка­ких-либо условий, кажущихся более важными, чем само существова­ние» (Антонов А., Сорокин 2000: 34).

Конечно, в этих словах звучит уже более глубокая оценка ситуа­ции, это все-таки не теория заговора и не вера в «прямую связь» демо­графии и экономики. Но и в данном случае говорится не о внутренних, неустранимых противоречиях объективного исторического процесса, а о поправимых ошибках, о коллективном заблуждении, которое мож­но развеять с помощью «правильной» политики. И в этом смысле рос­сийские борцы с депопуляцией мало отличаются от американских: «От воли людей зависит, чем закончится процесс разрушения системы ценностей и норм многодетной семьи, — пишут они. — Тут два пути — предоставить все самотеку девальвации семейности или же приступить к абсолютно новой политике государства — к исторически беспреце­дентной просемейной политике укрепления семьи с несколькими детьми» (Там же, 127). «Если американцы хотят сохранить свою циви­лизацию, им нужно рожать как можно больше детей, — вторит им Бьюкенен. — Нет никакой гарантии, что правительственные инициативы побудят американок задуматься о судьбе нации; тем не менее, государ­ственная политика должна быть переориентирована на заботу о детях и о семье как таковой» (Бьюкенен 2003: 318).

Гарантии нет, но политику проводить надо. А рекомендации по ее проведению неизменно связывают повышение рождаемости с реабили­тацией прошлого, его семейной организации, прежнего положения женщины, морали, основанной на религиозной вере, а заодно и с отка­зом от «более престижных приоритетов, таких как рациональность и свобода выбора, равноправие, справедливость и т.д.».

Общий враг борцов с низкой рождаемостью — феминизм: «Акти­визация антиэкзистенциальных настроений и ценностных ориентации, размах феминистического движения в мире на фоне сохранения всеоб­щего предрассудка об «угрозе перенаселенности» будет и далее сопро­вождаться безразличием к упадку института семьи» (Антонов А., Соро­кин 2000: 126); «Освобождение женщин от традиционных ролей жены и хозяйки... привело к деградации этих ролей, этих типов поведения в американском обществе... Миллионы западных женщин... приняли фе­министскую теорию и не собираются ни выходить замуж, ни рожать детей» (Бьюкенен 2003: 126-127). «Сегодня ценности феминизма и контркультуры заложены в нашу социальную политику и налоговое законодательство. Консерваторы должны приложить все усилия к из­менению текущего положения дел» (Там же, 320).

Еще один источник низкой рождаемости — секуляризация: «Рели­гия везде в мире проиграла сражение с государством за семью» (Анто­нов А., Сорокин 2О00: 126). Появление здесь «государства» — просто отражение советской картины социального мира, было бы странно, ес­ли бы Бьюкенен в деградации американской семьи винил американское государство. Он говорит о другом: «Зов «богов рынка» для большинства современных женщин куда значимее, нежели знаменитые слова книги Бытия: «Плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю» (Бьюке­нен 2003:60). Но проигрыша религии в битве за семью опасается и он: «Крепкая вера и большая семья идут рука об руку» (Там же, 320). «Ли­шите народ веры — и он перестанет воспроизводить себя, а на освобо­дившиеся территории придут иностранные солдаты или иммигранты» (Там же, 248). Неудивительно поэтому, что путь к демографическому росту лежит через воцерковление. У нас такому «воцерковлению... под­лежат не индивидуумы, но вся русская культура, наука, мысль вместе взятые. Только таким образом коллективному самосознанию нации бу­дет придана духовная вертикаль, которая, в свою очередь, превратит проблему демографического роста в некое духовное задание на основе православной этики, запрещающей, например, контрацепцию и абор­ты» (Дугин 1997: 256).

Контрацепция и аборты — особое всеобщее зло. Причина отказа западных женщины от образа жизни своих матерей «до сих пор остает­ся невыясненной, а вот способы вполне очевидны: контрацепция вдвое сократила прирост населения на Западе, а аборты стали своего рода «второй линией обороны» против нежеланных детей... Однажды исто­рики назовут противозачаточные пилюли таблетками, погубившими Америку» (Бьюкенен 2003: 45). «Контрацепция, стерилизация, аборт, эвтаназия — вот те четыре всадника, предвестники «апокалипсиса культуры», против которых выступит Господь в канун Страшного суда. Пилюли и презервативы стали серпом и молотом культурной револю­ции» (Там же, 127).

Примерно так же думают и в России, где власть также захватили последователи Маргарет Сэнжер, а причину отказа от образа жизни былых поколений и выяснять не надо: «В то время как в России, сло­мав ворота Зимнего Дворца и распяв истинную свободу вместе с убий­ством Помазанника Божия, толпы обезумевших людей рвались к новой свободе от совести, — Маргарет вовсю развивала свой тип свободы — сексуальный... В течение всего последнего времени над миром домини­ровал дух смерти, «когда земля упивается неповинною кровью, проли­ваемою братскою рукою, оскверняется насилием, грабежами, блудом и всякою нечистотою» (Послания св. Патриарха Тихона, 1918 г.). Конт­роль рождаемости есть его убивающий меч... Сокращение численности населения в конечном итоге обеспечивает демографический и финан­совый контроль над страной и территорией, которую некому больше защитить» (Медведева, Шишова 1997).

Все сказанное подводит к мысли, что «переломить ситуацию» в России можно, но для этого надо вернуться — с теми или иными ого­ворками — к образу жизни, а вместе с тем и к политической философии наших дедов. Ибо «идеалы свободы и прав человека возникли в полити­ческой сфере в контексте либерально-демократической парадигмы — где отрицается возможность для кого-либо выступать от имени обще­ства и предлагать любые доктрины «всеобщего блага», тогда как имен­но забота о всеобщем благе позволяет заключить, что «нельзя обосно­вывать личный выбор бездетности или однодетности индивидуальным правом на безусловную свободу выбора — лишь бы этот выбор был ра­циональным или сознательным» (Антонов А., Сорокин 2000: 33-34).

Сказать, что такие идеи новы, конечно, нельзя. Еще Платон утвер­ждал, что «дети больше принадлежат государству, чем своим родите­лям» (Платон 1972:284). В 1920-х годах в СССР многим казалось, что ребенок принадлежит не семье, а рабочему классу («Ребенок принадле­жит классу рабочих, он его будущий борец» [Кузьмин 1928: 82]). Гитлер в «Майн Кампф» разъяснял, что «право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения ра­сы» (Гитлер 1992: 213). Сегодня эти идеи освежаются в духе новых иде­ологических поветрий, старая погудка звучит на новый лад, теперь в России «дети должны пониматься как общенациональное достоя­ние... В конечном счете, должен быть выдвинут радикальный лозунг: «нация — все, индивидуум — ничто»» (Дугин 1997: 257).

Предлагаются разные варианты движения к достижению общего демографического блага.

Некоторые авторы с маниловской убежденностью призывают к гуманной просемейной политике ««светлой» по целям и по средствам их достижения». Они рассчитывают на «изменение иерархии челове­ческих потребностей, повышение семейного образа жизни с детьми в системе жизненных приоритетов». По их представлениям, «основ­ным средством принятия людьми целей укрепления семьи с детьми как личных целей, становится путь гармонического сочетания роста уровня жизни и расширения символов социального престижа личности с обзаведением семьей и рождением детей» (Антонов А., Сорокин 2000: 352).

Другие, соглашаясь с тем, что в России «демографи­ческий всплеск будет обеспечен идеологически, культурно, этически», с прямотой Собакевича рекомендуют не цере­мониться со средствами: «Пропаганда... национальной исключительности... должна стать осью политического воспитания народа... Народу следует внушить мысль, что, рождая русского ребенка, каждая семья участвует в нацио­нальной мистерии, пополняя духовное и душевное богат­ство всего народа... Учитывая тяжелое демографическое состояние сегодняшнего дня, начать национальную пропа­ганду надо как можно быстрее и использовать при этом любые политические и идеологические методы. При этом необходимо до предела нагнести националистические тен­денции, спровоцировав драматическое и быстрое пробуж­дение великого и мощного этноса»[2] (Дугин 1997: 257).

Все описанные только что подходы, безотносительно к тому, продиктованы ли они искренней озабоченностью нынешней демографической ситуацией в своих странах, или тем, что она открывает огромные возможности для по­литических спекуляций, «работы на публику», объединяет одна общая черта. Отталкиваясь от резко критической оценки нынеш­них демографических тенденций и опасаясь вытекающих из нее непри­ятных экономических, социальных, политических (в том числе и гео­политических) последствий, сторонники таких подходов направляют свои усилия на конструирование картины будущего, в котором нынеш­няя кризисная ситуация существенно изменена к лучшему. Путь же к лучшему будущему они видят в устранении разного рода социальных нарушений, искажений, извращений, которые временно возобладали, но от которых, проявив политическую волю, можно освободиться, с тем чтобы вернуться к демографической гармонии былых дней. Ины­ми словами, демографическое настоящее видится сторонникам этих подходов как болезнь, от которой можно вылечиться.

К сожалению, результаты нашего исследования не позволяют раз­делить этот по-своему оптимистический взгляд.

Мы полностью согласны с тем, что нынешняя демографическая ситуация в большинстве промышленно развитых, городских обществ, да и в мире в целом крайне неблагоприятна и чревата опасными послед­ствиями, серьезность которых трудно переоценить. В этом смысле раз­мышляющий о судьбах Запада Бьюкенен, пожалуй, ничего не преуве­личивает, и его анализ вполне может быть распространен и на Россию.

Однако реализация желаемой картины будущего, рисуемой им и многими его единомышленниками, в том числе и российскими, пред­ставляется маловероятной. Человек может до известной степени созна­тельно влиять на исторические процессы, но он не может конструиро­вать социальную реальность по собственному усмотрению. Любые общественные изменения системны; подвижка в одном месте влечет за собой миллионы других подвижек, контролировать их все невозможно. Добиваясь снижения смертности и удлинения сроков жизни, наращи­вая производительность труда и делая его более легким, съезжаясь в го­рода и благоустраивая их, люди не задумывались над тем, как скажутся успехи их начинаний на семейных нравах, уровне рождаемости или структуре населения. Но не сказаться они не могли.

Для того чтобы среди непредсказуемых последствий фундаменталь­ных изменений в жизни человеческого общества оказались и такие, кото­рые нам не нравятся, вовсе не нужны заговор Франкфуртской школы или интриги ЦРУ. Сегодняшние демографические тенденции, которые ни россияне, ни европейцы, ни американцы не могут не воспринимать как неблагоприятные, — неотъемлемое следствие европейского выбора, сде­ланного столетия назад. Они имманентны тому пути, по которому идут все индустриальные и постиндустриальные городские общества и на ко­торый сейчас мало-помалу сворачивает весь мир. Если бы у этого пути не было неотразимо привлекательных черт, не было бы и этого поворота. Его не было бы и в том случае, если бы в глазах тех, кто делает реальный выбор, — а его вот уже не одно столетие ежедневно делают десятки, а те­перь уже и сотни миллионов и даже миллиарды людей, — эти привлека­тельные черты не брали верх над чертами непривлекательными, нега­тивными, тоже давно и хорошо известными. Едкая критика западной цивилизации появилась одновременно с ней самой, но она не слишком повлияла на выбор народов. Мы хорошо знаем одну страну, в которой такая критика стала частью государственной идеологии, но сказать, что демографический выбор ее жителей оказался более удачным, чем в глав­ных цитаделях западной цивилизации, может только слепой.

Любой прогресс противоречив, у него всегда есть оборотная сто­рона, которая позволяет с умилением смотреть в прошлое. Но стрела времени движется только в одном направлении, и возврата к прошлому нет. Нигде нет признаков возвращения на тот путь, куда зовут консер­ваторы типа Бьюкенена. Да и было бы странно, если бы современные жители Нью-Йорка, Парижа или Москвы вдруг вернулись к образу жизни и семейным нравам крестьян XIX века. К тому же зовущие их к такому возвращению ревнители старины не все договаривают. Утра­ченный рай прошлого включал в себя в качестве неотъемлемого атри­бута высокую смертность. Именно она предопределяла всю систему демографических отношений, диктовала ключевые нормы демографи­ческого поведения. Последовательный возврат к прошлому требовал бы восстановления и этого его атрибута, но так далеко не заходит, разу­меется, ни один консерватор.

Есть и еще одна причина, по которой невозможен возврат к прош­лому. Сто лет назад население России было вдвое меньше, чем сейчас, но она была одной из самых многолюдных стран мира. Сейчас же ее место в мировой демографической иерархии быстро понижается, но пока не столько из-за сокращения ее собственного населения, сколько из-за стремительного роста населения в развивающихся странах. И это относится ко всему «Западу». Мы уже знакомы с адресованным ему призывом «срочно переломить ситуацию, иначе его одолеет третий мир, впятеро превосходящий своего соперника численностью сегод­ня — а к 2050 году уже вдесятеро!» (Бьюкенен 2003: 41-42). Не надо быть большим специалистом, чтобы понять: по большому счету, пере­ломить ничего уже нельзя. Даже если предположить, что «западные» народы прислушаются к тем, кто озабочен их демографическим упад­ком, повысят рождаемость, и к середине XXI века соотношение «раз­вивающийся/развитой мир» будет составлять не 10:1, а, скажем, 8:1, можно ли считать это «переломом», принципиальным изменением ситуации? Сможет ли Россия, даже при самых благоприятных демогра­фических тенденциях, когда-нибудь тягаться по численности населе­ния с соседним Китаем?

Нет, скорее всего, мир, «исправленный» по рецептам Бьюкенена и его единомышленников, в том числе и российских, при всей его при­влекательности, — не более чем иллюзия, «золотой сон». А жить чело­вечеству придется в совершенно другом мире.

В каком же?

Путь вперед

Схематическое представление о том, как будет выглядеть демографи­ческая составляющая будущего мира, могут дать глобальные демогра­фические прогнозы, в частности сверхдолгосрочный прогноз ООН (World population 2003). Его основные варианты — верхний, средний и нижний — трассируют различные возможные пути эволюции миро­вого населения на три столетия вперед. Все они предполагают заверше­ние периода значительных изменений рождаемости и ее последующую стабилизацию на одинаковом для всех стран уровне — как за счет повы­шения в более развитых странах, где сейчас она низка, так и за счет сни­жения в менее развитых странах, где пока она высока.

Согласно «верхнему» варианту, рождаемость стабилизируется (в развитых странах — к середине нынешнего века, в развивающихся — после заметного снижения — к концу XXII века) на уровне 2,35 рожде­ния на одну женщину (на 15% выше уровня простого воспроизводства). Демографический взрыв не прекращается, население Земли к концу ве­ка превысит 14 млрд. человек и будет продолжать расти (рис. Z-1). Доля развитых стран, которая в середине XX века составляла 34%, а в его конце — 20%, с середины XXI века устанавливается примерно на уров­не 12-13%. (рис. Z-2).

По «среднему» варианту рождаемость стабилизируется на уровне простого замещения поколений (2,06 рождения на одну женщину) — в развитых странах к концу нынешнего, в развивающихся — к концу следующего столетия. К середине XXI века демографический взрыв в мировых масштабах в основном завершится, к 2075 году численность населения планеты достигнет максимума в 9,2 млрд. человек и затем практически стабилизируется на уровне, близком к 9 млрд. Доля сегод­няшних развитых стран падает до 12,5% в конце XXI века, а затем снова несколько повышается — до 14%.

Наконец, по «нижнему» варианту прогноза, стабилизация рождае­мости на уровне 1,85 рождения на одну женщину (на 10% ниже уровня простого воспроизводства) в развитых странах достигается к концу XXI века, в развивающихся — в результате роста (после значительно падения к середине нынешнего столетия) — к концу XXII века. Уже пос­ле 2040 года население мира, едва преодолев планку в 7,5 млрд. чело­век, начнет сокращаться — до 5,5 млрд. в конце XXI века, до 3,2 млрд. в конце XXII и до 2,3 млрд. — в конце XXIII. Доля нынешних развитых стран не опускается ниже 14% в конце XXI века, а затем постепенно по­вышается, достигая к 2300 году 18%.

Конечно, в прогнозах такого рода речь идет лишь о самых общих схемах будущего. Но эти схемы помогают понять, перед какими демо­графическими альтернативами стоит современное человечество и к чему следовало бы стремиться в ближайшей и более отдаленной перспективе.

Учитывая всю совокупность глобальных экономических, соци­альных, экологических, политических проблем, с которыми население Земли сталкивается уже сегодня, можно смело утверждать, что наилуч­шей была бы демографическая эволюция не по «верхнему» сценарию —это был бы прямой путь к катастрофе.

Но и «средний» сценарий такой эволюции не внушает большого оптимизма. «Стабильные» 9 млрд. жителей Земли — это тоже очень много для человечества, которое на протяжении почти всей своей исто­рии не достигало и 1 млрд. человек. Нынешний демографический взрыв происходит одновременно с небывалым подъемом мирового сельско­хозяйственного и промышленного производства, при том что из-за стремительного роста населения этот рост не приводит к увеличению среднедушевых показателей производства и потребления. Зато он со­провождается таким ростом антропогенных нагрузок на природные системы жизнеобеспечения планеты, который эти системы могут и не выдержать[3].

Единственный вариант, оставляющий надежды на бу­дущее, — это развитие по «нижнему» сценарию, предполагающему не только прекращение роста, но и последующее постепенное сокращение населения примерно до той чис­ленности, какую оно имело в середине XX века, т.е. перед началом демографического взрыва. А это значит, что на какое-то — довольно долгое — время все человечество должно перейти к рождаемости, которая будет ниже уров­ня простого замещения поколений.

Такой сценарий — не только наиболее желательный, но и наиболее вероятный. Западные общества создали и социальные механизмы, побуждающие к низкой рождае­мости, и технические средства, позволяющие реализовать такие побуждения. Постепенно этот опыт перенимается всеми странами мира. Рождаемость повсюду снижается, пусть и не так быстро, как хотелось бы, а к числу госу­дарств с рождаемостью ниже уровня простого воспроизво­дства сейчас относятся уже не одни лишь высокоиндустриализованные страны, но и все еще крестьянский по преимуществу Китай — самая многолюдная держава мира, движутся в этом направлении и другие страны третьего мира (рис. Z-3).

Дальнейшее развитие событий по «нижнему» варианту прогноза ООН вело бы к реальному «перелому ситуации» — в отличие от иллю­зорного, о котором говорит Бьюкенен. И стоит задуматься над тем, действительно ли он и его бесчисленные сторонники, у которых волосы шевелятся от ужаса при одном лишь упоминании об аборте или презер­вативе (не будем ставить под сомнение их искренность) и которые с по­мощью публицистической риторики и законодательных инициатив пытаются распространить на весь мир уже забытое пуританское благо­честие средних классов викторианской Англии, — действительно ли они несут спасение человечеству или хотя бы «Западу», либо просто бестолково суют палки в колеса истории — занятие, столь же старое, как и наш мир, и всегда абсолютно бесплодное?

К счастью, жизнь идет не по рекомендациям ясновидцев, а по сво­им собственным внутренним законам. В начале XXI века кажется уже неудобным разъяснять читателю, что человеческое общество представляет собой самоорганизующуюся сложную систему, постоянно перера­батывающую огромный объем информации. Эта информация отражает состояние внешней и внутренней среды системы и, благодаря наличию множества каналов прямой и обратной связи, корректирует поведение элементов системы в интересах сохранения ее целостности и повышения эффективности ее функционирования. Какая-то часть общего по­тока информации относится к демографическому поведению и управ­ляет им. Тем или иным способом она доходит до миллионов людей, и в их демографическом поведении появляется удивительное единооб­разие (разумеется, с поправкой на то, что речь идет о стохастических процессах) — в каждую эпоху свое. Сигналы, которые улавливались людьми в конце XX века, не могли не отличаться кардинальным обра­зом от тех, которые поступали к ним в начале XVIII века, соответствен­но и демографическое поведение их стало иным. Энтропия не выросла, демографический процесс по-прежнему социально управляем. Но цель управления — другая, тогда объективным интересам системы соответ­ствовала высокая рождаемость, теперь — низкая.

Конечно, низкая рождаемость сегодня отвечает интересам не всех стран мира. Казалось бы, их население должно получать и иные инфор­мационные сигналы. Но возможно ли это? Едва ли. Информационное пространство планеты едино. Современные глобализационные процес­сы многократно увеличили скорость распространения информации, хотя «человечество всегда, с самого начала, росло и развивалось как глобальная система, где в едином информационном пространстве реа­лизуется общее по своей природе эффективное взаимодействие» (Ка­пица 2004: 86). Так что сейчас, более чем когда-либо, «эффективное взаимодействие, определяющее рост, реализуется во всем населении Земли и за значительный промежуток времени. ...Закон роста... нельзя применять к отдельной стране или региону, а только ко всему взаимо­связанному населению нашей планеты» (Там же, 85).

Именно процессы глобальной самоорганизации подталкивают население Земного шара на путь, схематически представленный «ниж­ним» вариантом демографического прогноза ООН и предполагающий ускоренное снижение рождаемости в развивающихся обществах. У них не было двух столетий для постепенного приведения культурных норм, регулирующих демографическое поведение людей, в соответствие с но­выми условиями, и хотя сейчас эти нормы быстро меняются, они все еще содержат много традиционных элементов, которые противодей­ствуют снижению рождаемости, замедляют его. Но сила такого проти­водействия ослабевает. Развитие промышленности, рост городского населения, снижение детской смертности, изменение положения жен­щины и другие модернизационные процессы, которые привели к массо­вому распространению нуклеарной малодетной семьи в странах Евро­пы, в Северной Америке или Японии, скорее всего, сделают ее основным типом семьи и в менее развитых странах, что и приведет к значительному снижению рождаемости в них.

Разумеется, движение по этому пути не может быть гладким. Оно требует перемен, которые расшатывают устоявшийся социальный порядок, затрагивают интересы людей, крупных социальных слоев. Поэтому оно встречает не только содействие, но и противодействие, нередко проходит в обстановке острого социального и культурного конфликта, тормозится им. В контексте этого конфликта следует рас­сматривать и постоянно возникающую консервативную оппозицию демографическому обновлению, свойственные ей преувеличенно кри­тическое отношение ко всем социально-демографическим нововведе­ниям и конструирование нереализуемых утопий возврата к «добрым старым временам».

Что касается консервативной критики настоящего, то в ней есть много верного, она часто привлекает внимание к реальным проблемам, в частности тем, которые порождены неравномерным разворачива­нием демографического перехода в разных частях света. Когда Бьюкенен утверждает, что демографический кризис — это наибольшая из стоящих перед Западом опасностей (Бьюкенен 2003: 316) и называет двумя главными проблемами, угрожающими самому существованию «могущественной Америки и Запада в целом», «вымирание населения» и «массовую иммиграцию людей различных цветов кожи, верований и культур..., ставящую под сомнение культурную целостность Запада» (Там же, 274), то с ним не только нельзя не согласиться, но нужно по­спешить добавить к числу находящихся в опасности стран и Россию. В самом деле, даже и успешное развитие глобальной демографической ситуации по «нижнему» варианту требует немалого времени, в ближай­шие же десятилетия оно не даст решения проблем — ни тех, которые обусловлены надвигающейся депопуляцией в развитых странах, ни тех, которые связаны с нарастающей перенаселенностью третьего мира. И те и другие будут только обостряться.

Если пытаться ответить на эти вызовы, реализуя предлагаемые консерваторами утопические проекты будущего, похожего на прошлое, то это может принести — и, кажется, уже приносит — больше вреда, чем пользы. Их авторы напоминают генералов, готовящихся к прошедшей и к тому же проигранной ими войне. Они рассчитывают на то, что их призывы будут услышаны — и народами, и правительствами постпере­ходных стран, и это приведет к росту рождаемости и ограничению им­миграции. На достижение этих целей они и призывают направить глав­ные усилия.

Однако реально наблюдаемые и непрерывно усиливающиеся тен­денции, равно как и весь сегодняшний мировой расклад, заставляют ду­мать, что XXI век в глобальных масштабах, напротив, будет веком снижающейся рождаемости и растущей межгосударственной миграции, направленной в основном из бедных, перенаселенных стран в богатые и недонаселенные. Более того, именно с этими двумя тенденциями мо­жет быть связано ослабление уже возникшего и пока нарастающего ми­рового демографического дисбаланса, равно как и некоторое смягчение вытекающих из него проблем. Но при этом возникнут или усугубятся другие проблемы, о которых в общем верно пишет Бьюкенен и посто­янно говорят российские милицейские генералы.

Если не касаться возможных глобальных военно-политических потрясений (это — не наш сюжет), а исходить из относительно мирного развития человечества в XXI веке, то скорее всего он станет веком огромных межгосударственных миграций, намного превосходящих по масштабам заокеанские переселения в XIX — первой половине XX века. Их движущей силой станет обоюдная экономическая заинтересован­ность бедных и богатых стран в применении труда — хорошо оплачи­ваемого, по меркам одних, и дешевого, по меркам других. Как сказал в одном из интервью генеральный секретарь ООН Кофи Аннан, уже сейчас «многие люди во всем мире воспринимают Европу как конти­нент неограниченных возможностей. Они хотят сюда попасть, чтобы начать новую жизнь. При этом они следуют примеру миллионов бед­ных, но активных европейцев, которые когда-то отправлялись в Новый Свет, потому что видели в этом свой шанс» (Annan 2004).

Приток миллионов иноязычных, инокультурных, исповедующих иную веру людей, непрерывно прибывающих в Северную Америку, Ев­ропу или Россию, и в самом деле создаст огромное давление на европейско-христианские ценности и основанную на них культуру, принесет с собой опасность утраты европейской культурной идентичности, мно­жество других проблем — экономических, социальных, политических. Перед лицом столь неприятной перспективы хочется зажмурить глаза, вслед за некоторыми российскими исследователями отказаться от «нео­боснованной переоценки возможности и достоинства варианта демогра­фического развития, при котором динамика населения полностью зави­сит от внешнего миграционного допинга», и начать разрабатывать прогнозы, которые «заведомо отвергают возможность перехода к миг­рационной зависимости» (Демографическое будущее 2000: 36,40). Хо­чется поверить даже странному утверждению, что «иммиграция не спа­сает, так как глобальная малодетность во второй половине XX века ставит вопрос: откуда же взять мигрантов?» (Антонов А. 2002: 183).

Но одно дело — наши желания или наши фантазии, а другое — не­умолимые цифры и факты, которые указывают и на увеличивающуюся потребность стран «Севера» планеты в притоке людей с «Юга», и на на­растающее с каждым годом миграционное давление «Юга» на «Север». Разумеется, существует и всегда будет существовать очень непростая проблема количественного и качественного соотношения спроса и предложения. Но само наличие этих двух взаимодополняющих (а не взаимоисключающих) тенденций заставляет ожидать весьма крупных миграционных потоков, направленных с «Юга» на «Север».

К этой перспективе можно относиться по-разному, но одно ясно: маловероятно, чтобы ее удалось избежать. Поэтому сейчас европей­ские, американские или российские стратеги должны думать не о том, как было бы хорошо, если бы удалось повернуть историю вспять, а о том, как с наименьшими потерями и с наибольшей пользой для себя

действовать в тех нелегких условиях, какие предложит — и уже предла­гает — реальная история. Сегодня тернистый путь вперед — это разви­тие в условиях низкой рождаемости, нулевого, а еще более вероятно, отрицательного естественного прироста и постоянного значительного притока мигрантов.

Отдает ли себе в этом отчет российский политический истеблиш­мент? Ведь от него во многом зависит, будет ли Россия готова ответить на новые — и очень суровые — вызовы времени или растратит силы, а главное, стремительно уходящее время на погоню за иллюзорными целями, на попытки вернуть невозвратимое. Пока никакой продуман­ной демографической стратегии в стране не существует, ни о каком про­рыве никто не думает. В реальной политике преобладает тактика мел­ких уступок контрмодернизационному давлению или, когда речь идет об иммиграции, — тактика глухой обороны.

Так серьезные сражения не выигрывают. Так их проигрывают.