Версия для печати

Что такое демографическая модернизация?

Введение к книге "Демографическая модернизация России, 1900 — 2000"

XX столетие стало для России временем огромных изменений — соци­альных, экономических, политических, культурных... Этот ряд можно продолжить, но он, во всяком случае, будет неполным, если среди ключевых перемен не назвать перемены демографические.

Демографические перемены, быть может, не столь очевидные, как экономические или политические, и потому позднее осознанные, за­трагивали глубочайшие пласты человеческого бытия, в корне меняли поведение людей в самых интимных областях их существования, их отношение к вопросам жизни, продолжения рода, любви, смерти, тре­бовали пересмотра ценностей, моральных норм, всего мировосприя­тия. Они охватили матримониальное, прокреативное, сексуальное, семейное, жизнеохранительное, миграционное поведение людей, чрез­вычайно сильно повлияли на становление нового типа личности чело­века, его интеллектуального и эмоционального мира, на его индиви­дуальный жизненный путь.

Совокупность этих перемен и составляет содержание демографи­ческой модернизации России. Эту модернизацию следует, разумеется, рассматривать в контексте общей модернизации страны, за исторически короткое время превратившейся из аграрной, крестьянской, сельской, малограмотной в промышленную, городскую и высокообразованную. Но одновременно де­мографическая модернизация России есть неотъемлемая часть всемирной демографической модернизации, глобаль­ного «демографического перехода», начавшегося в Европе в конце XVIII века и — в мировых масштабах — не завер­шившегося еще и поныне.

Если сказать коротко, то демографический переход — это переход от извечного равновесия высокой смертности и высокой рождаемости к новому равновесию низкой смертности и низкой рождаемости. И по своей сути, и по своим последствиям он представляет собой подлинную ре­волюцию, которая кардинально обновляет, модернизиру­ет тысячелетние социальные механизмы, управляющие воспроизводством человеческих поколений.

Пусковым механизмом этого исторически обуслов­ленного переворота служит одно из главных и наиболее бесспорных достижений нового времени — снижение смертности. До относительно недавней поры люди едва ли задумывались над тем, сколь многое в их жизни на протя­жении тысячелетий определялось высокой ранней смерт­ностью, казавшейся частью раз и навсегда установленного «божественного порядка»[1], сколь многие социальные уста­новления были подчинены диктовавшейся высокой смерт­ностью демографической необходимости. И прежде всего это относилось к тем из них, которые регламентировали второй фундаментальный процесс, определявший ход воспроизводства человеческих поколений, — рождаемость. Чтобы цепь человеческих поколений не прервалась, высокую смертность прошлых эпох должна была уравновешивать высокая рождаемость, и об этом заботились вы­работанные историей сложные и многообразные социальные механиз­мы. Они были «встроены» во все формы организации частной жизни людей и во многом предопределяли характер тендерных отношений, статус различных половозрастных групп, смысл и дух таких институ­тов, как семья, брак или наследование.

По мере того, как успехи в борьбе со смертью заставляли ее отсту­пать все дальше и дальше, приспособленные к высокой смертности институциональные формы, социальные и культурные нормы и пра­вила все более утрачивали смысл, в лучшем случае, становились не­нужными, в худшем — опасными. Полное обновление возводившейся тысячелетиями системы норм и правил, охранявших высокую рождае­мость и закрепленных во всех культурах и религиях, их приспособле­ние к кардинально изменившимся условиям выживания поколений становилось категорическим императивом времени. Миллионы людей ощущали это и начинали исподволь менять свое повседневное поведе­ние, все более и более отдаляясь от веками заведенного порядка, — задолго до того, как понимание модернизационного смысла происхо­дивших перемен стало частью интеллектуальных приобретений XX века. Поначалу они гораздо чаще привлекали внимание моралис­тов, нежели мыслителей.

Демографическая революция началась в то же время, по тем же историческим причинам и имела столь же всеобъемлющие всемирные последствия, что и промышленная революция в Англии и французская политическая революция. Но, в отличие они них, она долгое время
оставалась неосмысленной. Если термин «промышленная революция» был введен Ф. Энгельсом еще в 1845 году (Энгельс 1955:243 и след.), то термин «демографическая революция» появился и даже был вынесен в название кни­ги Адольфа Ландри только в 1934-м (Landry 1934)[2].

У Ландри, а за несколько лет до него у американского демографа Уоррена Томпсона (Thompson 1929) впервые появляется представление о том, что за наблюдавшимися в их время изменениями и географическими различиями демографических показателей стоят не просто очередные временные колебания, каких было много в прошлом, не просто привычная неодинаковость поведения город­ских и сельских жителей и т.п., — они первыми заговори­ли о разных типах демографического поведения, о глубо­ких качественных различиях между ними, возникающих вследствие эпохальных исторических перемен. Эти идеи положили начало концептуализации взглядов на совре­менный этап мировой демографической эволюции, оформившихся впоследствии в теорию демографического перехода. Термин «демо­графический переход» был предложен в 1945 году американским демографом Фрэнком Ноутстейном (Notestein 1945:41) ^и получил ши­рокое распространение для обозначения тех фундаментальных демо­графических сдвигов, которые Ландри называл «демографической революцией».

До СССР теория демографического перехода дошла с большим опозданием. В отечественной литературе она была впервые применена к анализу демографических процессов А. Квашой (Кваша 1971) позд­нее — А. Вишневским (Вишневский 1973 Вишневский 1976; Вишнев­ский 1982 и др.).

Между тем, демографический переход не миновал ни Россию, ни СССР и к этому времени продвинулся здесь уже очень далеко. Страна шла, пусть в чем-то медленно, а в чем-то непоследовательно, по тому же магистральному пути демографического перехода, на который од­на за другой вступают все страны мира. Она начала движение по это­му пути с немалым опозданием. Даже ранние признаки демографи­ческого перехода в России отстоят от его начала в некоторых странах Западной Европы не менее чем на сто лет. Так что в каком-то смысле она следовала по уже хорошо проторенной дороге, «догоняла» ушед­шие вперед страны.

Но демографическая модернизация в любой стране, даже и «дого­няющая», — не простое заимствование, не слепое следование чужому примеру. Она — ответ общества на переживаемые им внутренние пере­мены, лишающие смысла многое из того, что составляло основу при­вычных, вековых демографических и семейных отношений. Поэтому она становится неотделимой частью истории любого общества, отра­жает ее своеобразие, испытывает на себе влияние множества конкрет­ных исторических событий, политической обстановки, культурной ситуации — и сама влияет на них.

Так было и в России. Как и другие стороны российской-советской модернизации, демографическая модернизация была «консерватив­ной», т.е. такой, которая «обеспечивала быстрые и довольно эффек­тивные технические и другие инструментальные перемены за счет консервирования многих основополагающих звеньев традициона­листского социального устройства» (Вишневский 1998:7). Консерва­тивная демографическая модернизация позволила России пройти очень большой участок пути, ведущего к утверждению нового типа воспроизводства населения, нового баланса рождаемости и смертно­сти, характерного для экономически развитых стран. Она стала одной из важных сторон тех фундаментальных перемен, через которые прошла Россия в минувшем столетии, а раньше или позже прошли или проходят все страны, но которые здесь гордо назывались «социали­стическими преобразованиями». Социальные, политические и идео­логические особенности советского периода не могли не наложить особого отпечатка на российский демографический переход, но не способны были и совсем лишить этот универсальный исторический процесс его общего для всех стран смысла.

В то же время, советская демографическая модернизация, проти­воречивая, непоследовательная, принимавшая нередко весьма при­чудливые формы, не могла не разделить участи всех других советских «модернизаций». «Консервативно-революционная стратегия разви­тия, скорее всего, продиктованная обстоятельствами, предопреде­лила противоречивый, ограниченный характер модернизационных перемен и невозможность их завершения в рамках созданной в сове­тское время экономической и политической системы» (Там же, 7-8). До конца XX века оставалась незавершенной и демографическая модернизация.

XX век закончился, Россия вступила в новый этап своего развития, и сейчас самое время подвести итоги, может быть, самого бурного в его истории столетия. Среди них — итоги столетнего демографического развития страны, которому и посвящена эта книга.