Город в Америке: жители и власти

Глава шестая
ГРАДОВОДСТВО

Города всегда или меняются, или впадают в застой.
Однако отличительным признаком цивилизации
является то, как именно они изменяются, как право
собственности приводятся в равновесие
с менее предметным общественным интересом.

Билл Мойерс, комментатор ТВ

Разумная экономика

При совершенно других условиях в Саванне и Южном Бронксе сработал тот же самый процесс возрождения. Этот факт раскрывает силу подлинного процесса возрождения города. Я называю этот процесс «градоводством». Подобно тому, как фермерство в чистом виде означает заботу о животных, ведение разумного хозяйства и сохранение всего в целости, градовоство означает заботу о сохранении городской среды. Предметное окружение являет собой фактически рукотворную экосистему, простирающуюся от каждого отдельного переулка до шоссейных дорог, связывающих города между собой. До сих пор настоящее градоводство можно встретить то тут, то там сугубо случайно. Однако там, где оно стало фактом, его успехи поразительны. Тому есть немало примеров, кроме тех, что были уже описаны в книге.

Фундаментальный принцип градоводства, распознаваемый в истории Саванны, Южного Бронкса, Цинциннати или Питсбурга, заключается в том, что изменения постепенны, естественны, не имеют привкуса катаклизма и отвечают подлинным экономическим и социальным потребностям людей. В одном месте в одно время не происходит ничего чрезвычайного, ничто не является полем действия одного частного застройщика. Города не увядают в одночасье и не возрождаются в один день, так что всякая «скорая помощь» в лучшем случае лишь маскирует подлинную проблему, а в худшем — ее только усиливает. Города наиболее успешно развиваются под воздействием множества действующих лиц, осуществляющих индивидуальные маленькие подвижки среды, привнося в одно и то же время небольшие по масштабу изменения, дающие большие суммарные эффекты.

В стране немало примеров подлинного возрождения, и зна-чение их велико, но вся известность достается реализации крупномасштабных проектов. Они — излюбленная политиками игрушка, тогда как малые, разрозненные, весьма многогранные сообщества, меняющие себя сами, чаще всего оказываются вне поля зрения прессы и телевидения, а если и попадают на чьи-то страницы, то скорее как новинка, чем как существенное событие. Наиболее обобщенное впечатление от немногочисленных историй успеха сообществ сводится к тому, что они ничтожно малы по сравнению с новым строительством. Не следует однако удивляться тому, что если собрать вместе все некрупные события, в одно время происходящие в стране, будь то реконструкция жилищ или создание новых рабочих мест, или обучение, то их суммарное воздействие оказывается весьма значительным. Влияние множества малых и разбросанных событий такого рода трудно измерить, но преуменьшать его было бы неосторожно.

В специальной статье Вильяма Баера, посвященной «теневому рынку» или «множеству процессов перемен в существующем объеме жилищ за счет разделения, соединения, расширения и достройки, а также улучшений, за счет которых нежилые помещения становятся обжитыми», было показано, что вся эта активность, не относящаяся к сфере регистрируемого нового строительства, «дала увеличение общего объема жилплощади с октября 1973 по сентябрь 1980 года на 21%». Что же касается людей с низким уровнем дохода, то здесь и «теневой рынок» «охватывал до трети недорогих жилищ, находящихся в собственности владельцев, и до половины квартир, занятых квартиросъемщиками». Заново приглядевшись к этому процессу, Баер писал: «Общепринятый взгляд, что объем жилого фонда в США прирастает за счет нового строительства, неточен. Новое строительство и впрямь есть главный источник приращения, но оно утрачивает лидирующую позицию. Если в 50-е и 60-е годы до 90% прироста было создано новым строительством, то в 70-е годы эта доля упала ниже 80%, а между 1973 и 1980 годами она снизилась до 73%. «Теневой рынок занимает остальное пространство».

Баер приводит эти цифры, чтобы подчеркнуть, как велика доля реально занятых жилищ, не соответствующих принятым  стандартам: «Обычное решение проблемы хронического недостатка доступных жилищ в США сводится к строительству новых домов с существенными федеральными субсидиями, за счет которых уменьшается стоимость жилья для покупателя или квартиросъемщика».

Главное здесь заключается в том, что крупномасштабное но свое строительство попросту не единственный путь су-щественного приращения жилого фонда. К сожалению, статистика не раскрывает природу дилеммы, которую несет в себя не масштаб, а сама природы увеличения доли жилищ, создаваемых теневым рынком. Слишком часто, как например в Нью Йорке, числа отражают отнюдь не постепенный, а резкий характер перемен, когда напряженность рынка вытекает из беспорядка и спекуляций, следующих за джентрификацией и массовым перемещением.

Однако даже в Нью Йорке удается найти примеры увели- чения числа квартир без участия крупномасштабного стро-ительства и без косвенных последствий джентрификации. Это программа альтернативного управления в рамках деятельности Департамента жилищ и сохранения памятников. За счет этой программы (коммунальное управление жилыми домами, приоб-ретенными городом в результате невыплаченных налогов) в 1986 году произошло первое приращение жилого фонда в Нью Йорке за долгие годы. В соответствии с промежуточным отчетом 1987 года в «Нью Йорк Таймс» город утратил 7.000 жилищ между 1978 и 1981 годами, приобрел 11.000 единиц с 1981 по 1984 год и еще 37.000 единиц с 1984 по 1987 год. Этот прирост возник не благодаря строительству новых домов, а потому, что городская программа не позволила утратить старые. Ежегодный прирост за счет нового жилья, выставленных на рынок, составил в последние пять лет примерно 9.000. Разницу дает число спасенных квартир, — тех самых квартир, которые были бы брошены и снесены вместе с домами, если бы упадок продолжался. Это явный признак деятельности в рамках городской программы альтернативного управления.

Малые перемены, большие достижения: стандарты градоводства

Нелегко измерить долговременное влияние попыток «вылепить» новое жилье из старых зданий, построенных под другие задачи (мельницы, фабрики, пожарные части, городские ратуши), или за счет восстановления «оставшихся» от прошлых периодов жилищного строительства (дома с деревянным каркасом Викторианского стиля, кирпичные роу-хаузы, многоквартирные дома Арт-Деко или загородные отели), столь характерных для семидесятых годов. Независимо от сложности измерения мас-штабов столь разнообразной деятельности, нельзя преуменьшать ее значения для прямого приращения жилого фонда и, главное, как стимулятора других ценных инициатив.

Градоводство означает также признание особой ценности приспособляемости — приспособляемости как свойства пла-нировки и самого архитектурного проектирования. Подобно тому, как городская экономика должна проявлять многообразие и гибкость, чтобы быть устойчивой, сами здания тоже должны обладать приспособляемостью к разнообразию целей. Разно-образие и экономически эффективная конверсия старых построек (и ординарных, и выдающихся) сегодня резко контрастирую с очевидной негибкостью преувеличенно массивных монолитных сооружений, заполонивших городской ландшафт повсюду. Сегодня многие восхищаются чудесами конверсии старых построек, превращенных в жилье или офисы или в сочетание того и других. Старые конторские здания стали жилыми домами, особняки превратились в офисы, производственные здания стали многоквартирными домами, а старые доходные дома — мастерскими, все что угодно, от баржи до овина, стало рестораном, и можно найти зернохранилище, переродившееся в гостиницу. Все эти здания строились без какого бы то ни было представления о гибкости использования, но сами их скромные габариты предопределили приспо-собляемость под новые нужды, а их архитектурные качества и солидность постройки сохраняют привлекательность. Можно ли придумать альтернативные формы использования сегодняшних стерильных монстров, которые, вполне возможно, станут завтра так же редки, как белые слоны? Жесткость городской ткани, создаваемой в наши дни, и гипертрофированные размеры многих из широко рекламируемых новейших построек не имеют и следа той гибкости, что помогает пережить спады и подъемы экономики и долговременные системные преобразования. Сегодня мы, штрих за штрихом, стираем с лица города унаследованную им от прошлого гибкость, вместо того чтобы усиливать ее, вплетая в рисунок неизбежных перемен.

Градоводство — это этика слитности

Градоводство отнюдь не сводится к спасению и новому использованию старой застройки. Речь не идет просто об очередной программе в жанре панацеи для жилищной проблемы или сохранения памятников. Это многоаспектный подход к болезням города, нацеленный на сохранение и упрочение как природной, так и рукотворной среды, будь последняя родом из восемнадцатого или девятнадцатого века. Развитие через сообщество, движения в защиту природной и исторической среды, которыми отмечено ушедшее десятилетие, оставило четкий отпечаток на градоформирующем сознании.

Этот подход к обновлению города не нравится политическим лидерам. Он не обещает скорых результатов. Он труден. Он не отображаем на одной эффектной фотографии, подобно единственному крупному жилому комплексу. К тому же, он отнимает львиную долю прибыли и сил у традиционной системы, связывающей риэлтеров, застройщиков, строительных профсоюзов, банкиров, брокеров по страховым операциям. Тем самым этот подход лишает политиков мощной финансовой подпитки их избирательных кампаний.

Этот подход отнимает изрядную часть инструментов контроля у традиционных властных центров, передавая их самим сообществам. Это и хорошо, и плохо: хорошо, потому что в этом лежит источник эффективности подхода, плохо, потому что именно в связи с этим широкое внедрение новых принципов встречает мощное сопротивление.

Усиление групп, имеющих непосредственную опору в городских сообществах, пугает политиков, хотя совсем не обязательно несет в себе серьезную для них угрозу. В самом деле, градоводство — процесс, приносящий наибольшие выгоды всем, кто работает и живет в городе. Из историй успеха на этом новом пути можно извлечь полезнейшие выводы относительно разумных способов решения городских проблем.

Старение и упадок естественны для городов, однако разумное управление и внимательный уход могут удерживать процесс распада в рамках. В Европе, где и земли, и материалов, вроде дерева, недостаточно, градоводческое отношение к ресурсам давно вошло в привычку. Мы, напротив, обычно ждем, пока не разразится катастрофа, затем все бросаем, начинаем заново, а затем, когда маятник идет обратно, начинаем еще раз, теперь уже восстанавливая с нуля все, что было разрушено ранее.

Градоводство существенно отличается от ранней стадии движения в защиту исторических памятников, которое концентрировало внимание на спасении и реставрации отдельных сооружений в качестве культурных ориентиров. Хотя и важная в культурном отношении, существенная — в художественном, нередко разумная в экономическом смысле, эта ранняя стратегия, сфокусированная на изолированных объектах, оказывала все же ограниченное воздействие на окружающую среду. В рамках градоводства старейшие постройки в стареющих соседствах восстанавливаются раньше, чем возводится нечто новое, не только потому, что они примечательны в архитектурном отношении или ценны в социальном смысле, или важны в функциональном. Это делается прежде всего потому, что дать им разрушиться попросту нерационально и с хозяйственной, и с ценностной точек зрения. Отсюда второй принцип градоводства: приведение старого в порядок до того, как начато строительство нового.

Инвестиции в сообщество вместо переселения

Стоит перевернуть порядок событий и начать строить новое до того, как восстановлено старое, и упадок соседства не будет остановлен, — его только замаскируют. Ни социальные институты, ни прямые межчеловеческие отношения, которые и определяют соседство, не могут устоять или возобновиться при создании полностью нового комплекса. Межперсональные контакты по сути клей, которым сцементированы чувства сообщности: расширенность «семьи» до церковного прихода или общественного клуба, доверие лавочника, который знает всех покупателей в лицо, информационные сети, формируемые в общественных местах, школьные знакомства между детьми и их родителями, привычность учителей, наблюдающих, как растут дети... Люди укоренены в соседство не только через предметность его застройки, но и через систему этих отношений.

Герберт Ганс очень точно описал этот феномен в книге «Городская деревня: групповая и классовая принадлежность в жизни италоамериканцев» (The Urban Villagers: Group and Class in the Life of 1talo-Americans), в которой он анализировал близорукую политику реновации, стершую с лица земли и предметную, и социальную ткани города в бостонском Вест Энде. Там в опоре на «ориентацию планировщиков и социальных работников на идеалы среднего класса» были построены жилые дома, весьма выгодные для застройщиков, но никак не заменившие собой разрушенные невидимую субкультуру и запутанную сеть личных и социальных взаимосвязей. Ганс живо описал внутреннее функционирование классического рабочего соседства и показал, как необходимость выезда «расколола семьи, разбросала друзей и родственников и легла тяжелым бременем на и без того скудный семейный бюджет».

Еще раз подчеркнем, что многие из зон наибольшего социального бедствия сегодня — это застройка, в свое время призванная заместить собой соседства, объявленные трущобами[3]. Многие из этих недавних комплексов уже требуют радикальной перестройки. То, что социальная субкультура и человеческие связи служили интегрирующим фактором в старых соседствах, что он уравновешивал если не перевешивал физический упадок застройки, к которому исключительно адресовали свои претензии планировщики, не принималось во внимание, когда их сносили и, увы, это по-прежнему недопризнано и недооценено.

В 1972 году добрая половина Прют Айго, жесткого по схеме и гигантского по масштабу муниципального комплекса в Сент-Луисе, того самого, что был в свое время (постройка 1955 года) воспет специалистами за новые достижения[4], была взорвана из-за накопившихся драматических проблем и дороговизны их исправления. За десять лет после того, как в 1953 году в Бостоне был завершен жилой комплекс Коламбиа Пойнт на 1.500 квартир, огромный, негибкий и неудобный, он успел прийти в полный упадок. Теперь на его месте возводится комплекс из преимущественно роскошных квартир, общей стоимостью 200.000.000 долларов. В Далласе похожий на тюремный городок, а его квартиранты будут разбросаны по городу в результате жилой комплекс из 2.600 квартир уже предназначен к сносу, выигранного судебного процесса по иску о расовой сегрегации. В Канзас Сити пять жилых башенных домов были взорваны в 1987 году, чтобы дать место строительству группы особняков.

В Бостоне и нескольких других городах используются и более творческие способы, когда осуществляется реконструкция подобных жилых комплексов с целью увеличения площади квартир ради сокращения их числа, повышения общего комфорта и реорганизации ландшафта с учетом социальных потребностей. Это конечно же ближе к градоводству, так как используются уже имеющиеся ресурсы, вместо того, чтобы обычным у нас образом все сносить и все строить вновь. Во многих местах муниципальные комплексы и сносят под замещение новой застройкой, и подвергают радикальной дорогостоящей реконструкции задолго до того, как их можно было бы назвать старыми.

При всех подобных изменениях массовое переселение людей с низкими доходами непременно сопровождает «реабилитацию». Точно так же, как это происходило, когда эти плохо спроектированные, раздутых габаритов комплексы только начинали строиться. Проекты «обновления» в их последнем поколении разрушаются под напором тех же самых проблем, которые вызвали обветшание их материальной подосновы, — по той причине, что по-прежнему нет разумного подхода к самому сердцу социальных задач. Здания замещаются зданиями, но социальные проблемы остаются. Вновь вырывают с корнем обитателей 1.500 квартир Коламбиа Пойнт[5] и застраивают участок наново, чтобы исправить крупную строительную ошибку и повторить старую социальную. Планировщики продолжают исповедовать подход к «обновлению», при котором напрочь игнорируются фундаментальные потребностей тех самых людей, которым (официально) программы нового строительства призваны служить. Это подход, исключает из проектного процесса тех самых людей, которые могли бы внести немалый вклад в реконструкцию и зданий, и собственной жизни. Замена ряда ошибочно задуманных комплексов новыми анклавами довольства для среднего и высше среднего классов может, разумеется, соответствовать более рафинированным нормам проектного искусства, но только не нормам социальной справедливости.

Отсюда прямой путь к третьему из ключевых принципов градоводства — уважению к сложившейся социальной ткани города. Вкладывать средства в одну лишь предметную структуру территории недостаточно. Игнорируя как невидимые и потому несущественные рисунки человеческих отношений, взламывая семейные и социальные институты, создатели новых комплексов усиливают отчуждение людей, живущих на этой территории. Соответственно, независимо от того, насколько хороши или дурны будут новые постройки, соседство не станет лучше, потому что социальная ткань будет разорвана. Люди замечательно  приспосабливаются к осмысленным переменам окружения, если при этом остаются в целости общественные связи, которые укореняют их на месте. Если бы в свое время «бульдозерированные» соседства перестраивались по принципам градоводства, там скорее всего не возникло бы новых трущоб. Когда новые здания возводят в относительном порядке, принципы градоводства требуют, чтобы в первую очередь, при сохранении социальной инфраструктуры и институтов, были заполнены пустующие участки. Планировочная структура, облик и масштаб новых построек должны соответствовать характеру территории, а не вступать с ним в конфликт и не подавлять его. Альтернативные формы жилища должны быть доступны местным жителям. Градоводство — это то, что случилось в Саванне, Питсбурге и на Келли Стрит в Южном Бронксе, где перестройка создала новые возможности и для коренных обитателей, и для вновь прибывших, а не только для этих последних.

Традиционным ответом властей на городской упадок является «плановое сокращение периметра», о котором мы поговорим подробнее в следующей главе: избирательно забрасываются старые соседства в утративших популярность частях города при одновременном строительстве в тех, что пользуются популярностью; селективно умерщвляютсмя старые парки и прочие публичные блага и создаются новые в другом месте; выборочно подталкивается к отмиранию старый общественный транспорт, старые улицы, старые коллекторы и прочих звенья городской инфраструктуры для строительства новых хайвэев, которые пригонят в город еще больше машин, которые его душат и создают новые соседства или «новые города», требующие новых инфраструктур и разрушения существующих.

Экономика разумности вместо экономики отбросов

Градоводство переворачивает привычную шкалу приоритетов, и уже потому все звенья могучей индустрии строительства/сноса ему решительно противостоят. Этическая система градоводства признает, что существенные эффекты достижимы через после-довательность малых шагов, крупоно-масштабные вложения средств отнюдь не трактуются как самоценность, и над ним не висит дамоклов меч в виде обычной для казенной машины альтернативы: все или ничего. Градоводство может осуществляться и в тучные, и в скудные годы, но к нему относятся благосклоннее в периоды нехватки средств, когда их не находится для крупных инвестиций, и вся игра в городе идет на малые суммы. Однако это не означает, что ценность градоводства проступает только в трудные времена. В качестве экономики разумности она имеет значение всегда.

Один из лучших периодов в деле возрождения соседств пришелся на время максимального сокращения нового строительства. В 1980 году, когда инфляция рванула вверх, а процент по ссудам устремился вслед за нею, заинтересованность в инвестициях упала по всему Нью Йорку, и в Манхэттене особенно. И чиновники, и бизнесмены стонали в бессильной тоске. В январе 1980 года «Нью Йорк Таймс» опубликовала на первой полосе трех номеров серию статей под общим заглавием «Вакансий нет», где была во всем объеме представлена нехватка жилья, возникшая в силу остановки нового строительства. «Создание нового, стандартным образом финансируемого жилья под найм упало до послевоенного уровня», — отмечал репортер  Алан Оузер. Однако, пока этот унылый, казалось бы, тренд набирал силу, в городе происходило и нечто позитивное.

При нехватке доступного по цене предложения в Манхэттен-ских соседствах людям пришлось искать жилье в других местах, где фактически не случалось притока свежих сил с периода великого исхода в пригороды после войны. Это были территории в Куинзе, Бруклине и Бронксе, куда искатели домов или квартир не стали бы и направляться, будь новые жилища доступны в сердце Манхэттена. Немало из тех, кто жил в пригородах пониженной притягательности, оставались на месте, не имея средств для переезда, что фактически помогло стабилзировать территории, которые пострадали бы под грузом нового нашествия. В свою очередь именно обжитые соседства могли в первую очередь привлечь новых поселенцев.

В целом ряде соседств процесс наполнения происходил медленно, весьма постепенно, без того крупного вытеснения, которое неминуемо случилось бы при слишком масштабной джентрификации, происходящей излишне быстро. Таким образом два процесса шли одновременно. Конечным результатом стало множество привлекательных, ранее игнорировавшихся соседств, страдавших в разной мере от различного типа недосмотра или недоинвестированния, и теперь «открытых» искателями качества, которые никогда бы не появились здесь, не будь на них сильного финансового давления. Старые соседства, годами утрачивавшие население, и в первую очередь свой средний класс, пополнились новыми людьми, новыми капиталовложениями и обрели или увеличили собственную стабильность. Здесь градоводство и рынок жилья сработали совместно на самом элементарном уровне — в тех соседствах, где разрушение городской ткани, хотя изношенной и обветшалой, не вышло все же за предел восстановимости[6]. Поскольку депрессия в сфе-ре строительства имела общенациональный характер, тот же процесс развертывался в старых соседствах по всей стране, от Балтимора до Сиэтла, от Бостона до Сан-Франциско.

Состояние городской ткани, — уличная жизнь, человечный масштаб, архитектурное многообразие, культурное и коммерческое разнообразие предложения и спроса, переплетенность старого и нового — является реальной основой ее устойчивости против экономических волн и социальных перемен. Если текстура этой ткани разрушается, не остается ничего, кроме лох-мотьев и обрывков. Градоводство чтит эту текстуру, признавая ее непреходящую социальную и экономическую ценность, и направлено на своевременную ее «штопку». Это не только более экономная и осмысленная, но нередко и даже более быстрая форма ревитализации, чем всевозможные мега-комплексы. Когда развитие приходит в малых дозах, перемена представляет собой непрерывно развертывающийся процесс. Воздействие его недостатков и даже провалов можно свести к минимуму и удержать в рамках, тогда как воздействие его успехов не уничтожает его окружения через запуск перемен, сметающих все на своем пути.

Экономическое развитие это процесс, а не результат

Градоводство трактует существующую городскую ткань как экономическую ценность. Чиновники от индустрии строительства и сноса утверждают, что новые здания, новые хайвэи и вообще любые крупномасштабные проекты подстегивают экономику города. Однако центром их заинтересованности оказывается прежде всего недвижимость как таковая, а не экономика города и ее рост. Экономическое развитие есть процесс, а не проектируемый комплекс и не конечный результат. Это процесс, состоящий из множества нитей, включая рисковый капитал, обучение профессиям, техническую поддержку и ссуды, вырастающих из способностей и душевных сил всех работающих. Скорее всего, такой процесс включает в себя и укрепление недвижимости, будь то эффективное использование пустующего сооружения или сооружения, которое вместит в себя разрастающееся производство. Однако всякий такой проект строительства есть не более чем элемент, частица процесса экономического развития и, более того, является скорее его результатом, а отнюдь не исходным пунктом.

Исследования процесса создания рабочих мест, осуществленные Берчем, на которого уже была ссылка раньше, показали, что подавляющая их часть формируется малым бизнесом. Дальнейшие штудии Берча доказали также, что наибольшая часть новых рабочих мест возникает в тех фирмах, которые не могут себе позволить новое производственное или коммерческое строительство.

И как раз эти фирмы чаще всего вытесняются крупномасштабными проектами. Более того, этими наиболее угрожаемыми «генераторами рабочих мест», как правило, владеют местные жители, которым небезразлично состояние их сообществ, которые реинвестируют часть средств по соседству и нанимают немало местных работников.

Отсюда еще один из принципов градоводства — всемерная поддержка существующих малых фирм и процесса создания новых. Градоводство акцентирует расширение существующих предприятий и избегает того, чтобы сокращалась и без того сжавшаяся производственная база для полуквалифицированного городского населения, чтобы ее не приносили в жертву ради экспансии информационных услуг, дающих больше рабочих мест жителям пригородов, чем горожанам.

Чрезмерно большой объем производства в легкой и иной промышленности пресекается неестественным образом, хотя оправдывается это тем, что производство якобы вымирает. Есть однако различие между смертью от естественных причин и пресечением жизни решением внешних операторов недвижимостью[7].

Джоэль Коткин пишет в том же журнале в феврале 1988 года (The Great American Revival): «В самом деле, вместо того, чтобы вымирать, американская производственная база подвергается активной переструктуризации — с трудом, подчас болез-ненно, временами неровно, но довольно уверенно. С середины 50-х годов фактическое число рабочих мест на производстве и роль промышленных компаний выросли, хотя доля промышленности в национальном валом продукте и сокращалась. Внутри самого производственного сектора перемены еще заметнее.

Между 1974 и 1984 годами крупные компании сократили численность своих работников на 1.400.000 мест, но за то же время 41.000 новых производственных фирм создали достаточно мест, чтобы практически полностью компенсировать эту потерю. В результате компании с числом занятых менее 250 человек  составляют теперь 46% общей численности на производстве вместо 42% в предыдущем десятилетии. Если эта тенденция сохранится, то в течение 90-х годов их доля увеличится до 50%».

Градоводство представляет собой такую форму заботы о со-седствах, когда у самих людей, в них обитающих, есть возможность выигрывать на том, что штопаются прорехи в городской ткани, вместо того, чтобы возникающие новые латались чужеродной тканью впоследствии.

Учреждения непременно расцветают, если создают набор социальных, экономических и образовательных возможностей для непосредственных обитателей соседств.

Инвестиции направляются и на людей, и на сооружения, а не только на сооружения. Новый общественный центр, читальня или место для спортивных форм отдыха часто значат больше, чем еще одно жилое здание.

Очень часто новое строительство куда менее важно, чем улучшение уже имеющихся муниципальных служб или школьной системы.

В принципе градоводство вовсе не обязательно должно инициироваться гражданскими группами извне административных систем, однако случается это чаще всего именно таким образом. В действительности, содержание и нацеленность программы существенно важнее, чем-то, каков источник ее возникновения и реализации.

Осмысленное соучастие жителей и дискуссии

Наилучшими экспертами в городе являются его обитатели. Уже поэтому метаморфозы того или иного Места должены происходить снизу-вверх, от сообщества к ратуше, а не в обратном направлении. Перед лицом все большего числа примеров неверного проектирования в наши дни стало модно взывать к все более тщательной проектной проработке. Градоводство, вопреки этой моде, выступает за сокращение объемов проектной проработки, во всяком случае в тех ее формах, что заполонили всю Америку. Именно стандартное градостроительное проектирование произвело основные разрушения в Америке, и слишком часто проектная документация служит не более чем оправданием для мегаломании строительства с ограниченной обоснованностью по существу. Конечно, встречаются проектные подходы, которые скорее укрепляют городское начало, но эти альтернативные подходы, как правило, остаются на периферии общего потока.

Из сотен людей, которых я интервьюировала, чтобы написать эту книгу, самыми внимательными знатоками города, которые выступали за применение разумных планировочных принципов, оказывались все же именно лидеры соседств, занятые их реконструкцией, защитники исторических памятников, сторонники развития общественного транспорта, местные торговцы, защитники парков и скверов, и те, почти профессиональные конструктивные критики архитектурных проектов, кто в своих попытках доказать ошибочность предложенного достаточно часто выдвигают новаторские и логически строгие альтернативы. Индивиды этого типа постигают городской организм «изнутри-наружу», строят его образ не на чертежной доске, а на тротуарах, исходят из четкого уразумения того, как нечто делает, а не от идеализированной картины того, как оно должно бы делаться, учитывают особенности людских нужд, а не цены из справочника по стоимости недвижимости. Эти люди учатся тому, как обогащать и усиливать городское целое через укрепление его частей. Это микрообраз городской среды.

К сожалению, доминирует макрообраз города, культивируемый банкирами, застройщиками и градостроителями, которые перегруппировывают части так, чтобы получить такое целое, какое представляется им желанным и важным. В их руках изменение города сверху-вниз, а оно всегда больше разрушает, чем восстанавливает. Они имеет на вооружении «теорию фильтрации»[8] в любой области, будь то экономика, планирование, градостроительство или жилищное строительство. Согласно теории фильтрации, беднейшие должны получать то, что остается от богатых (жилье, рабочие места и все прочее) по мере движения последних вверх и вовне. Градоводство напротив означает опору на концепцию «капиллярного подъема жидкости».

Планировка это процесс

В рамках градоводства процесс планирования может начинаться во множестве мест. Программа может быть инициирована изнутри сообщества, в администрации или как реакция на порождение приватных программ извне. Проблема или набор проблем предъявляется разным сообществам города, и каждое из них должно нести часть общего груза. Вопрос решается через дискуссии и аргументированный спор, а не через волевое решение и непременно связанный с ними конфликт и трения. Это резко отличается от простого перехода на сугубо эгоистические позиции самозащиты сообществ, когда сообщество уклоняется от участия в обсуждении проблемы по принципу «не в моем дворе». Но это столь же разительно отличается и от обычного муниципального подхода, когда избирается наиболее легкий, оппортунистический путь обрушивания проблем на голову хрупких сообществ в лошадиных дозах.

Вот пример: в рабочем соседстве Гринпойнт-Вильямсбург в Бруклине несколько лет назад была закрыта больница на восемь корпусов из-за того, что неподалеку открылся новый госпиталь, и возник переизбыток больничных мест.

Закрывшаяся больница отвечала нуждам преимущественно итальянского и испаноязычного соседства, состоящего из односемейных домов, небольших многоквартирных домов и фабрик, так что это событие должно было оказать сильное воздействие на район. Это сообщество уже испытало свою долю несчастий, когда молодые семьи выезжали прочь, витрины магазинов замазывались белым и наблюдались все прочие признаки поступательного упадка. Однако с середины 70-х годов, под вдохновенным руководством местной католической церкви[9], упадок удалось остановить и начать теснить. К середине 80-х те, кто ранее намеревался выехать, остались и существенно привели в порядок жилища. Появились новые обитатели и новые предприятия. Удалось убедить финансовые учреждения дать льготные ссуды на возрождение территории, были получены и скромные целевые частные гранты, что в целом повысило общий настрой, если не считать опасений, вызванных закрытием больницы.

Прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько еще хрупки были первые достигнутые результаты, сообщество обратилось к городу с программой конверсии бывшей больницы — программы, разработанной при помощи Пратт-Центра во главе с Роном Шифманом, уже известным читателю по истории Келли Стрит. Программа сообщества, действительно тщательно проработанная, расчлененная на малые шаги, предполагала преобразование больничных корпусов в новое много функциональное учреждение, включающее дом призрения на 200 мест, комплекс амбулаторного лечения, квартиры для стариков и для больших семей и небольшой приют для бездомных. Целыми автобусами жители района прибывали для участия в публичных слушаниях дела. Жители свидетельствовали, какие толпы бездомных кочуют по их улицам и в парке, куда они теперь боялись сунуть нос. Город повернулся к ним спиной и превратил больничный комплекс в приют для 700 бездомных, сформировав из них значительную часть общего населения района. Это классический случай утерянной возможности разумного соучастия: в процессе планирования. Программа сообщества для реконструкции закрывшейся больницы превосходила план городских властей по всем параметрам. Город искал одного места, куда загнать как можно большую часть своей гигантской проблемы. Сообщество, со своей стороны, было готово принять и 700 бездомных, но расселить на более обширной территории, так чтобы не допустить сверхконцентрации в одном месте, отдать для них часть бывшего больничного комплекса, использовав другие его части под иные свои потребности.

Если бы город принял эту программу, мы имели бы пример действительно осмысленного соучастия. Я подчеркиваю слово «осмысленного», потому что в наше время утвердилась практика измерять степень соучастия числом крупных или малых встреч с группами, представляющими интересы сообществ. Но все собрания в мире не стоят ни чего, если людей не слышат и игнорируют их мнение.

Новое, крупное, но не подавляющее

Хотя мы в основном подчеркивали сохраняющий аспект градоводства, этот подход оставляет предостаточно места для нового строительства в солидных масштабах, лишь бы результат не подавлял остальное окружение. Дело не в размерах как таковых, а только в мере соответствия. Действительно, многие крупные комплексы выпадают по масштабу из окружения, и этим объясняется часто встречающееся отождествление крупного и неуместного, однако суть дела не в этом. До настоящего времени наилучший пример работы в крупном масштабе мне удалось найти в Торонто. Там на территории в 44 акра по соседству с коммерческим центром даунтауна и в пятнадцати минутах ходьбы от набережной озера Онтарио, усеянной учреждениями культуры и развлечений, живут десять тысяч человек.

Когда я впервые посетила Торонто в середине семидесятых годов, здесь был хаос из брошенных, полуразвалившихся промышленных построек, свалок, плохо организованных паркингов и пустырей. Размах этой городской «помойки» можно было вполне оценить при взгляде от старого Рынка Св. Лаврентия, красивой кирпичной оболочки вокруг первоначальной ратуши Йорка, то есть старого ядра Торонто. Рынок и сейчас полон свежей провизией и кишит покупателями. Прямо от Рынка начинается новый жилой район, именуемый Соседством Св. Лаврентия. Это отнюдь не типический «комплекс», а подлинное городское соседство, с сетью собственных улиц, роу-хаузами, малоэтажными многоквартирными домами, магазинами, офисами, школами, скверами и пешеходными площадками, наново использованными промышленными постройками. По центральной оси лежит полоса зелени, используемая и для пассивного отдыха, и для развлечений, служащая своего рода общественным центром, очерченным соседними улочками. Возникло место, привлекательное и для жителей, и для служащих соседних контор. Здесь нет обычного торгового центра, и его роль исполняет грамотно организованная сеть отдельных, на первый взгляд случайно разбросанных магазинов.

Долгие годы в Торонто развертывались гражданские «битвы» против «бульдозеризации» и сверхкрупных новых комплексов. По всему городу можно обнаружить успешные результаты этой борьбы в виде нестандартных решений, порожденных сопротивлением стандарту. Город начал творчески реагировать на борьбу соседств, извлекши уроки из прежних баталий. Во всяком случае, на протяжении семидесятых годов торжествовала мудрая концепция полицентричности развития. Экспресс-хайвэи, угрожавшие ткани города, так и не были построены, а новое развитие приводилось в соответствие имевшимся транспортным возможностям. Уточненное зонирование преградило путь проникновению чрезмерного числа зданий-мастодонтов в даунтаун, и всячески поддерживалось дисперсное развитие во множестве мест сразу. Именно в этот период сформировалось и Соседство Св. Лаврентия.

Несколько раз бывая в Торонто на протяжении последних лет, я всякий раз направлялась в Соседство, чтобы следить за его прогрессом. Джейн Джекобс обратила на него мое внимание, и именно она отвезла меня «к Св. Лаврентию» в 1977 году, когда строительство там только начиналось. Я слушала не без скепсиса ее описание предстоящих событий, но время доказало ее правоту. Я не слышала официальной версии событий до Конференции Городов Мира, состоявшейся осенью 1980 года в Бостоне. Выступая там, мэр Торонто Джон Сьюэлл описал «Св. Лаврентий», иллюстрируя городскую политику развития крупных соседств в ткани исторического ядра города. Задолго до того, как он стал мэром, Сьюлл принимал участие в «битвах соседств», будучи на стороне жителей. У него было здоровое недоверие к девелопинговым компаниям и к планировщикам, и он знал, что хотя обойтись без них невозможно, единственным способом заставить их произвести на свет нечто стоящее было вынудить их «подчиняться воле настоящих людей». Сьюэлла как-то не пугало то, что он называл «человеческим принятием решений».

Вместо того, чтобы начать с проекта детальной планировки, — объяснял Сьюэлл, — город направил планировщиков к жителям с целью выяснить их желания, изучить все улицы по соседству и здания, стоящие на них, чтобы понять, что делает их гибкими и работоспособными. После этого город принял стратегию развития (в противовес обычному плану), которая содержала немало целевых установок, но очень немного правил. Эта стратегия опиралась на несколько фундаментальных оснований:

«Прежде всего, мы стремились закрепить связь соседства с общей тканью города, что требовало распространить уличную сеть без разрушения. Решетка улиц обладала ясностью и способствовала интегрированности целого, хотя мне не были известны решения, где за уличной «решеткой» признавалась бы ценность.

Во-вторых, мы приняли за правило, что все здания должны выходить на улицу. Эта открытость неплохо работала в девятнадцатом веке и ни мало не потеряла актуальности в наши дни.

В-третьих, мы потребовали человеческого масштаба, установив предел высоты в восемь этажей, что было новинкой в Торонто.

В-четвертых, мы позаботились о разнообразии. Разные архитекторы работали над различными частями, и мы включили непременное многообразие типов застройки (кооперативы и низкодоходные здания для лиц с разным уровнем достатка), чтобы обеспечить многообразие в составе жителей и чтобы навскидку нельзя было отличить субсидируемое жилище от коммерческого.

В-пятых, мы позаботились о переплетении функций: жилье, магазины на первых этажах, офисы.

В этой схеме города функционировали неплохо раньше, и нас интересовало преобразовать город в соседство, чтобы одно не выпадало из другого по характеру. И вновь все это родом из девятнадцатого века. Нам хотелось быть старомодными, вместо того, чтобы отдаться на откуп нахальной современности, — добавил Сьюэлл не без иронии. — Здесь нет никакой нарочитой новизны, и мы просто воспроизвели вид города прошлого века».

Думаю, что именно это и было инновацией в наши дни, и достаточно смелой.

Джейн Джекобс добавила к этому: «Когда федеральное правительство получило программу и запрос на ее финан-сирование, ее тут же завернули обратно. Там сказали, что все это слишком старомодно, хотя вообще-то это лишь опережало приход новой моды на старое. Ничего подобного не поступало в виде проектов со времен Великой Депрессии. Авторы настаивали на том, что незачем все планировать в мелочах, что город выступает за гибкость развития, что это не космический корабль, который вот-вот улетит навсегда, что можно всегда вернуться к исходным посылкам и внести поправки, и что на земле это вполне резонно, что нужно проектировать здания так, чтобы их можно было по-разному использовать. Так, к примеру, они встроили школу в жилой дом (фактически, там две школы встроены в два жилых дома — впервые в Канаде) и спроектировали его таким образом, что если школе потребуется расширение, можно сделать это в рамках имеющейся конструктивно-пространственной системы. Если школа напротив будет сокращаться, высвобождающиеся площади могут снова превра-иться в жилые квартиры. Они сознательно проектировали жилье таким образом, чтобы в будущем квартиры первого этажа смогли бы превратиться в магазины, или быть объединены в большие пространства для иных надобностей. Это реальный город, а на космический корабль. И все это отдает радикализмом».

Джекобс отмечала и недостатки, но четко показала, что все они поддаются исправлению. Есть конечно известное единообразие: все здания в кирпиче, все столярные изделия в дереве, окрашенном в белый цвет, частью проектный стиль воспроизводит Викторианский характер старых соседств Торонто. Поначалу не было, естественно, патины, которую приносит время, и тех малых изменений, что привносятся людьми по мере обживания в среде. Торонто — город в кирпиче, а единый белый начнет сменяться разноцветьем и дополни-тельным декором. «Слишком много новых построек одного времени в одном месте, — говорит Джекобс, — но это уже фрагмент города, а не жилой комплекс».

«Дополнительное отличие «Св. Лаврентия», — подчеркивает Джекобс, — в том, что соседство формируется по стадиям роста, а не по фазам реализации раз навсегда утвержденного проекта. Конкретные проекты разрабатываются в ответ на озвученные новые потребности. Это было совершенно неслыханно, чтобы планировщики согласились с тезисом, что им неизвестно, что в точности будет необходимо в скором будущем».

Вслед за становлением Соседства Св. Лаврентия был осуществлен весьма шикарный частный проект застройки Маркет Скуэр всего в нескольких кварталах, по другую сторону старого рынка. Проект осуществлен одним из крупнейших канадских застройщиков — «Олимпия и Йорк», работающим и в США в стиле «больших проектов».

Маркет Скуэр не слишком велика по американским масштабам, но крупна достаточно, чтобы иметь привлекательность сугубо делового предприятия, будучи самым дорогим среди новых комплексов Торонто. Подобно «Св. Лаврентию», Маркет Скуэр сохранила решетку улиц, выдержана в лимите восьми этажей по высоте, имеет магазины, обращенные на улицу и со вкусом поддержана ландшафтной архитектурой. Место нравится и жителям, и прохожим. Там есть дорогие рестораны, сауны, спортивные залы и бассейн, — все, что может скрасить жизнь тем, кто может себе это позволить. При этом Маркет Скуэр не подавляет своего соседа, будучи удобным переходным звеном между «Св.Лаврентием» и башнями даунтауна. Рекламные проспекты застройщиков всячески подчеркивают именно те черты района, что делают его добротной частью старого соседства, и надо полагать, владельцы знают, что рекламировать. По сути, это сугубо рыночное решение организовано по тем же принципам, что и соседство, ничего при этом не потеряв. Различие лишь в финансовом статусе жителей.

Викториана в Саванне или Келли Стрит — весьма разнящиеся, но в равной мере старые соседства, где принципы градоводства себя оправдали. Однако Соседство Св.Лаврентия в Торонто показывает, что принципы градоводства могут быть столь же осмысленно применены в новом строительстве, как и при реконструкции, и что задача решаема в  случае государственного финансирования. При этом стоит заметить, что фундаментальные принципы «Св. Лаврентия» отнюдь не новы, что их использовали и в США, в средине 60-х годов, когда Нью Йорк позволил себе эксперимент в Гринич Вилледж. Этот эксперимент стал прямым следствием столкновения его обитателей с городом, при этом вовлекалось «низовое» жилое движение, возглавлявляемое Джейн Джекобс. Хотя Гринвич Виллидж предварительно не расчищали, цель была такой же — вплести новое в обветшавшее старое без того, чтобы уничтожить старое, так как характер и рисунок «штопки» были избраны самими обитателями Места.

Ранний прецедент «заполнения»

Дома Вест Виллидж выросли в результате битвы, которую в 60-е годы вело сообщество Гринвич Виллидж против проекта грандиозной реконструкции — один из первых случаев, когда сообщество в Нью Йорке выиграло в конфликте со смешанным казенно-коммерческим планом, грозившим не оставить на Месте камня на камне. В 1961 году город объявил программу высотной застройки на месте западного окончания Вилледж, между Кристофер Стрит и Одиннадцатой Стрит. Программа предполагала снос четырнадцати кварталов, где были и старые многоквартирные дома, и отдельные дома из кирпича, и браунстоуны, и дома с мансардами. Все это было объявлено руиной, не имеющей ценности, «ничьей землей», согласно справке городской Комиссии планирования. Однако изыскание, проведенное сообществом, показало, что на территории жили 700 семей и функционировали более 80-ти предприятий, на которых работали сотни людей.

По программе властей группы высотных зданий должны были встать на месте всей прежней малоэтажной мозаики, однако после всех выселений и сносов общее число жилищ должно было возрасти всего на одну треть. Разношерстные обитатели соседства, позже превратившиеся в Комитет Вест Виллидж, выступили против программы и, избрав Джейн Джекобс (она только что завершила свою книгу о жизни и смерти великого американского города) председателем, наняли собственную архитектурно-проектную группу, которая должна была выработать альтернативное предложение. Альтернатива, известная как Вест Виллидж Хаузиз, состоит их сорока двух пятиэтажных домов без лифтов, сооружение которых не требовало ни сноса, ни выселений, предпологала сооружение 420 новых квартир. Лозунгом комитета было: «Ни один человек и даже ни одна ласточка не будут выселены!»

Вест Виллидж Хаузиз прошли весь мыслимый крестный путь, включая даже наложение ареста за неуплату налога на недвижимость, благодаря чему критики могли найти поводы для принижения роли результатов, а защитники — для обвинения чиновников в изощренных формах саботажа. Редкий проект, возводимый некоммерческим образом, укладывается в рамки сметы и сроков постройки; и этот не стал исключением из правила. Из-за его нестандартности и неприязни властей, он имел столько противнеков (в особенности пугал факт альтернативного проектирования за счет средств сообщества), что само его воплощение вообще следует считать чудом.

В 1962 году, когда «война миров» только разгоралась, официальная доктрина требовала, чтобы различные функции не реализовались в одном и том же месте, чтобы старые постройки уступали место новым, что для жилищ среднего класса лучше всего подходят высотные здания, со всех сторон окруженные открытым озелененным пространством. Комитет Вест Виллидж оспаривал все эти элементы доктрины, добавляя к ним еще многое, и никто из тех, кому доводилось ходить по этим, бывать в домах, мастерских и студиях, не мог бы поступать иначе.

Комитет пришел к выводу, что соседство отличается и силой, и здоровьем, что оно не нуждается в крупномасштабном вторжении, но его можно упрочить через заполнение множества пустующих площадок случайной формы в плане. Это в основном были заросшие жесткой травой малопривлекательные пустыри, оставшиеся после того, как давно уже были сняты рельсы старой ветки грузовой железной дороги. Сохранение существующей масштабности и гибкость проектного решения были определены как главная целевая установка. К тому же план работ должен быть осуществлен без укрупнений и обобщений, так, чтобы масштаб работ был зависим от степени доступности участка, без насильственных претензий на частную собственность. В результате возникли три проектные варианта поэтажного плана пятиэтажной застройки без лифтовых шахт с переменной шириной и глубиной корпуса, чтобы можно было их вписать в любой план участка. В «деревне» давно привыкли к безлифтовым домам из кирпича и браунстоуна, они всегда находили квартиросъемщиков, так как лифты не только дороги сами по себе, но и их шахты занимают значительное место. Как и в традиционных домах, первый этаж в новых был приподнят над уровнем земли, а полуподвальный уровень приспущен на несколько ступеней относительно тротуара. Там, где место это позволяло, на верхних уровнях были расположены двухэтажные квартиры, к которым вели четыре лестничных марша. Каждый уровень мог дать место двум трехкомнатным или одной четырех- и одной двухкомнатной квартирам, что обеспечивало проживание семей разнообразного состава. Ориентация квартир варьировалась от этажа к этажу, так что гостиные и кухни менялись местами так, чтобы, как писала Джекобс, «в любой момент дня и ночи чьи-то глаза и уши следили за делами в соседстве», не оставляя вниманием ни улицу, ни задние дворики.

К тому же здесь вообще не было открытой автостоянки — за счет использования гаража по соседству, зато было четкое разделение частного и публичного. Известных опасностей пространства, куда в действительности может зайти кто угодно, удалось избежать. Напротив, нашлось место для общественных площадок, раскрытых на улицу, что только усиливало традиционно оживленный характер здешних улиц. Обе эти особенности резко противоречили тогдашнему стандарту планировочных решений, требовавших высоких зданий, окруженных газонами, не предусматривающих того, что на них можно сидеть или лежать, автостоянок и публичных пространств. Одна из новых проектных схем предполагала, что на первом этаже может быть или квартира, или магазин, обеспечивая необходимую гибкость конструкции во времени, что также нарушало святая святых градостроительства.

Это был первый в Нью Йорке пример того, что теперь планировщики именуют заполнением или «пломбированием», когда новые постройки вписываются в очертания имеющихся пустот, не разрушая ничего вокруг себя. Таким образом каждая без исключения позиция программы Вест Виллидж была красной тряпкой для «специалистов» своего времени. Сегодня все это кажется таким элементарным: «Простота программы обманчива, — писала Джекобс. — В нее влилось немало творческой энергии — и в планировку, и в архитектурное решение. Проект был разработан так, чтобы адаптироваться к любой дыре, к любой щели в «деревне» или в другом месте. Мы видели, сколько дыр просвечивает в ткани города, а нашу программу можно реализовать и на участке диаметром всего 15 метров . Городские чиновники были насмерть перепуганы тем, что мы могли получать новое, не снося ничего старого. И еще более их напугало то, что сообщество делало это самостоятельно».

Программа была слишком радикальна для времени своего рождения. Никто не желал ее воплощать. Оппозиция состояла из чиновников мэрии, возмущенных неслыханной претензией сообщества на осмысленное соучастие в проектировании; из частных девелоперов, противившихся тому, чтобы коммерчески привлекательные участки были превращены в неприбыльное жилье, проекты которого, к тому же, создаются в недрах самого сообщества.

Рашель Уолл, также одна из лидеров битвы, наряду с Джейн Джекобс, въехала в черту соседства вместе с мужем-художником буквально за день до того, как была опубликована официальная программа реконструкции. Театральный продюсер и эксперт паблик рилейшенз, Уолл имела не больше опыта, необходимого для предстоящей баталии, чем кто-то иной. Однако вступив в дело, Уолл никогда уже из него не вышла, оставаясь и сегодня одним из главных защитников «деревни». Она одной из первых выступила оппонентом Вествея — отрезка хайвэя длиной четыре мили и ценой 2.000.000.000 долларов, который предполагалось провести прямо через Вест Виллидж Хаузиз, — выиграв дело в суде. И она же остается консультантом горожан-воителей, где бы не происходила «война», в Нью Йорке. С первой битвы за Вест Виллидж миновало уже столько баталий, что Уолл припоминает ее отчужденно:

«Мы в самом деле могли утвердить новый прецидент, которым «смогли бы воспользоваться и в других районах, но оппозиция постаралась, чтобы такого ни в коем случае не случилось. Они создавали бесчисленные задержки, раздували сметы, отговаривали строителей от участия в конкурсе на реализацию, всячески охаивали проект. Преграды громоздились одна за другой с завидным постоянством, все удлиняя процесс. На нашем пути не только воздвигались все давно известные барьеры, но даже специально изобретались новые, и мы никогда не могли знать в точности, кто на этот раз работает против и кто нажимает кнопки».

Естественно, что сдвиги в экономике (инфляция, рост ссудных процентов при увеличении числа жилищ для среднего класса) работали только на усиление политической и технической оппозиции. Пришли и ушли два мэра подряд, пока наконец в 1969 году городское Бюро оценки наконец не одобрило программу строительства в рамках общей программы среднедоходного жилища. За этим последовали еще три года бюрократической волынки, из-за чего цена строительства удвоилась к 1972 году, когда оно наконец было начато, — спустя 10 лет после того, как сообщество выработала свою программу! Сложности не кончились и теперь: когда город погрузился в финансовый хаос 1975 года, строители бросили площадку, оставив стройку незавершенной и на грани полного банкротства. Общий объем федеральных субсидий на среднедоходное жилье был поглощен двумя высотными комплексами в других частях города. Город заявил, что для Вест Виллидж Хаузиз таких субсидий не будет, поскольку загрязнение воздуха от грузового транзита неподалеку превышало городские нормы. Город отказал в пролонгации ссуд по закладным, отменил первоначальный план продажи квартир как кооперативных и продал комплекс тому самому застройщику, который раньше от него отказался. Здания были завершены и превращены в доходные.

Итак, после многих лет урезания сметы за счет всяческих архитектурных изысков, внешний вид завершенных строений отнюдь не приводил в восторг. И все же, когда квартиры были наконец выставлены на продажу, заселение произошло мгновенно (при долгом списке ожидающих и весьма медленном обороте), а это всегда явный признак успеха. Сегодня проходишь через соседство, едва вообще замечая Вест Виллидж Хаузиз, — они вросли в среду гораздо крепче, чем это могло бы когда-то произойти с высотными жилыми башнями. Во всяком случае можно отметить, что Вест Виллидж Хаузиз, распрастранившиеся на шесть кварталов, проскальзывая между более старыми зданиями и обтекая их, создал приемлемый фон для бесконечной череды заметных, прекрасно, даже роскошно значительно позже отреставрированных зданий, многие из которых исчезли или затерялись бы в случае реализации первой официальной программы.

По своей планировочной и архитектурной гибкости, по потенциальной экономической эффективности Вест Вилледж Хаузез сыграли пионерную роль. Две фундаментальные цели, поставленные в опубликованном в 1963 году плане Комитета Вест Виллидж, были достигнуты: «а выполнить обещание, данное соседям по сообществу и мэру Роберту Вагнеру, что соседство может быть качественно преобразовано изнутри, если только угроза тотальной реконструкции будет снята, и б) разработать в качестве примера для других практический прием гармонического включения нового жилья в существующее сообщество без значительных жертв со стороны людей, которые уже давно живут здесь».

Это была Пиррова победа в лучшем ее варианте. Даже при оптимальных исходных обстоятельствах изменение под руководством самих жителей было в то время почти неосуществимо. Семнадцать лет противостояния и торможения гарантировали, что немного уроков будут извлечены из этого опыта. И в самом деле, в наше время при упоминании этого опыта (если его вообще вспоминают) его обычно называют в числе неудавшихся экспериментов. Как отметил один из наблюдателей, «специалисты» постарались, чтобы их правота была признана. С грустной улыбкой Уолл говорит: «Людям не хочется вновь оказаться в такой же безобразной ситуации. Как сказать людям, что город все время лгал? Мы отнюдь не стремились оказаться в роли предпринимателей. Мы только старались, чтобы разработанные нами концепции были наконец опробованы на практике». 14 октября 1974 года редакционная статья «Нью Йорк Таймс» отдавала должное целям, поставленным в Вест Виллидж Хаузиз, — «доказать, что новое строительство может усилить особенности среды и стиля «деревни», а не разрушить их безвозвратно». Дальше отмечалось, что «хотя проектное решение было сведено к предельной экономии ради того, чтобы программа выжила, осталось много такого, что можно одобрить, будь то уместный масштаб, сохранность соседств или отличная планировка квартир». Однако, завершал комментатор, трактовка программы городскими бюрократами была такова, что Вест Виллидж Хаузиз остались «незапланированным памятником системе, нацеленной на саботаж и на то, чтобы город удушил себя «красными линиями».

По мнению многих, Вест Виллидж Хаузиз непривлекательны в архитектурном отношении, и в лучшем случае могут быть названы «простыми». Это, однако, лишь подтверждает, что все, создающее добротное соседство, может быть усилено эстетическими свойствами, но не более того. Художественную привлекательность слишком часто используют как критерий для оценки возрождения соседств, хотя в этой специфической задаче этот критерий едва ли конструктивно применим. Важнее всего, что Вест Вилледж Хаузез соответствует характеру ткани города и непосредственного окружения. Достаточно крупная территория осталась живой и привлекательной, и главным результатом оказались стабильность и улучшение целого, а не изменение как таковое. Вопреки художественной неполноценности, именно эти базисные характеристики придали проекту ценность.

Единственным реальным пороком реализации оказались утрата части жителей и части предприятий в контексте объемлюшей территории. Если бы Комитет Вест Виллидж мог оперировать на большем пространстве, этих потерь могло бы и не быть. И все же процесс сработал, так как люди были вовлечены всерьез, обсуждение проблем было всесторонним и подлинный проектный процесс состоялся.

В городах Америки не счесть пустырей, которые можно было заполнить в соответствии с местными нуждами и приоритетами до того, как еще одно действующее здание или живое соседство падут жертвой бульдозерного ножа с огромными социальными и экономическими потерями. Вот общий урок из историй Викторианы, Келли Стрит, Маунт Оберн, Соседства Св. Лаврентия и Вест Виллидж Хаузиз в Нью Йорке. Перед городскими соседствами, будь они усталыми или изрядно разрушенными, есть нечто, находящееся за пределами выбора только между упадком и суперреконструкцией через спекуляцию. Неспособность широко применить новаторские решения несет в себе потери такого масштаба, какого эта страна более не может себе позволить.