Главная ?> Геополитика ?> Концептуальные основы ?> Рэндалл Коллинз: геополитические предпосылки распада Советского Союза ?> Современная теория геополитической динамики: реконструкция исследовательской программы Р.Коллинза
Николай Розов

Современная теория геополитической динамики: реконструкция исследовательской программы Р.Коллинза

Коллинз демонстрирует уверенное и прагматичное поведение нового хозяина в доставшейся ему по наследству усадьбе: сохраняет явно разумное и рациональное, но готов перестроить и переоборудовать любую часть наследия, если потребуется. При этом он нимало не смущается возможным обвинениям в эклектике и соединении несоединимого. Так, мы привыкли считать несовместимыми и чуть ли не противоположными парадигмы Дюркгейма и Вебера, но у Коллинза они прекрасно уживаются и только обогащают друг друга

Постановка проблемы геополитической динамики

Рэндалл Коллинз, уже имея опыт построения теории конфликтов [Collins, 1975], поставил перед собой задачу распространения ее на сферу государственной власти.

Расширяя теорию конфликтов, я решил подойти серьезно к определению Максом Вебером государства как монополизации легитимной власти над территорией. Обращение этого определения в объяснительную теорию означает отношение ко всему в нем как к переменным [Collins, 1995/1998, p. 1552].

Обратим внимание на этот весьма нетривиальный подход к теоретизации предметной области: берется жесткое статическое определение, уже доказавшее свою силу и конструктивность; каждое понятие в нем "раскачивается", превращается в понятие-переменную, т.е. понятие, объемлющее ряд значений, которые соответствуют некоторой шкале. Территория может быть большей или меньшей, легитимность власти над ней может быть более высокой или более низкой, каждая часть территории может иметь монополию той или иной власти, либо не иметь такой монополии (быть спорной, быть под совместным протекторатом и т.п.). Соответственно мощь государства определяется его способностью утверждать монополию власти, уровнем ее легитимности и величиной контролируемой территории. Далее идет проблематизация отношений между переменными и проблематизация условий, определяющих изменения в этих переменных: почему растет или сокращается территория, почему растет или падает легитимность власти. Ответом на такого рода вопросы и должна стать теория.

Результатом стала теория условий, которые определяют геополитические подъемы и упадки территориальной власти, вместе с последствиями, вытекающими из этих изменений власти (ibid).

Теоретизация легитимности

Рэндалл Коллинз — автор книги о социологии Макса Вебера, он сам называет себя веберианцем и соответственно черпает основополагающие постулаты (ядро своих теорий) из наследия своего духовного отца. Сетуя на то, что широко известными стали только статические представления Вебера о легитимности (три классических типа авторитета — традиционный, харизматический и правовой рациональный), Коллинз подчеркивает значимость динамического фактора изменения легитимности, который обозначен в главе "Политические сообщества" книги Вебера "Экономика и общество" [Weber, (1922) 1968, p. 901-1372]. Согласно Веберу, этот фактор напрямую связан с внешней политикой государства.

Политика работает извне внутрь, и именно внешние, военные отношения государств являются критическими детерминантами их внутренней политики. Это происходит из-за центрального характера легитимности как ресурса в борьбе за власть. Легитимность, понятая в обычном типологическом ключе, представляется недостаточно теоретизированной. Она признана как имеющая значение, но, кажется, нет пути выхода за пределы статической типологии, представления ее в движении. Каким образом легитимность достигается и теряется, кто получает ее в каких условиях? Вебер предлагает тезис, что легитимность связана с властной позицией государства на международной арене [Collins, 1986, p. 45].

Этот Веберовский тезис Коллинз далее реконструирует таким образом:

Легитимность правителей государства и тенденция к империалистической экспансии находятся в реципроктной связи [ibid, p. 146].

В другой работе Коллинз проводит ту же мысль проще и яснее: "Легитимность следует за геополитикой" [Collins, 1995], иначе говоря, чем больше (меньше) геополитический успех, тем более (менее) высока легитимность правящей элиты государства. Таков один из центральных тезисов ядра исследовательской программы Р.Коллинза.

Формирование гипотез геополитической динамики

Гипотезы, касающиеся условий или факторов роста-сокращения подвластных территорий, были заимствованы прежде всего из геополитических концепций. Гипотезы касаются действия фактора "окраинной — центральной" позиции, фактора ресурсов (территориальных, демографических, экономических) и фактора груза контроля над чрезмерно расширенной территорией. Далее эти гипотезы будут сформулированы уже в выверенной формулировке как подкрепленные эмпирической проверкой теоретические положения — принципы геополитической динамики. Путь от начальных заимствованных гипотез к этим принципам включал работу с эмпирическим материалом — исследованием долговременных закономерностей территориальных изменений. Материалом для анализа послужили исторические атласы Среднего Востока, Европы и Китая, охватывающие 3 000 лет.

Работа с атласами позволила Коллинзу не только проверить и уточнить геополитические гипотезы, но также выяснить, к чему, как правило, приводит кумулятивное действие соответствующих факторов. Так, выяснилось, что все семь объединителей Китая были властителями окраинных северных провинций, в которых население было более многочисленным, чем в других окраинных провинциях. Геополитические гипотезы говорили только о закономерностях расширения и распада чрезмерно расширившихся держав. Анализ атласов позволил обнаружить феномен фрагментации внутренних держав. Это явление было обнаружено в Китае в нескольких междинастических периодах, в Киевской Руси, на Балканах после упадка Османской и Австрийской империй, в средневековой Священной Римской империи. К той же закономерности относятся фрагментация Орды, попавшей в центральное положение между усиливающимися Османской империй и Московией, многократные разделы Польши. Далее выяснилось, что за фрагментацией внутренних областей, как правило, следует упрощение ситуации посредством успешных завоеваний одной (как в Китае, Месопотамии, Средиземноморье периода расцвета Римской империи) или двух держав/блоков держав (испанские и австрийские Габсбурги против французской коалиции, наполеоновская Франция против союзников, германская ось против союзной периферии в Первой и Второй мировых войнах). Именно в эти периоды происходят наиболее жестокие и опустошительные "решающие" (или "показательные" — showdown) войны между главными завоевателями. Примерами являются в Китае войны Чжена — первого объединителя Китая после периода "воюющих царств", войны Ассирии — первой объединительницы всей Месопотамии, войны Рима против Карфагена, войны монголов, пытавшихся объединить всю Евразию. Сюда же относятся опустошения и массовые жертвы среди гражданского населения в войнах XX в.

Коллинз объединяет заимствованные гипотезы и выявленные феномены в единую модель. Получается, что факторы ресурсного и позиционного преимущества приводят вначале к расширению нескольких окраинных держав, дроблению внутренних держав, последующему радикальному упрощению ситуации через завоевание всего региона (геополитической ойкумены) одной или двумя крупнейшими империями, которые в дальнейшем неизбежно распадаются вследствие груза контроля от чрезмерного расширения. После этого цикл начинается заново, но уже с другими центрами геополитической экспансии.

Теоретические положения — принципы геополитической динамики

В работах разных лет (Collins, 1978, 1981, 1986, 1992, 1995; Collins and Waller, 1992) Коллинз формулировал их по-разному. Существенных содержательных изменений практически не было, поэтому приведем эти утверждения в поздней формулировке 1995 г.

Принцип I. Величина и преимущество в ресурсах способствуют территориальной экспансии; при прочих приблизительно равных условиях большие, более населенные и богатые ресурсами государства расширяются военным путем за счет меньших и более бедных государств.

Принцип II. Геопозиционное или "окраинное" преимущество способствует территориальной экспансии; государства с врагами по меньшему числу направлений расширяются за счет государств с врагами на большем числе границ.

Принцип III. Государства в середине географического региона имеют тенденцию со временем делиться на меньшие единицы.

Принцип IV. Кумулятивные процессы приводят к долговременному упрощению (т.е. к подчинению всей территории региона двум-трем завоевателям. — Н.Р.), с масштабными гонками вооружений и решающими войнами между немногими соперниками.

Принцип V. Чрезмерное расширение (overextension) приводит к ресурсному напряжению и государственному распаду.

Коллинз уточняет последний принцип с помощью двух критериев. Чрезмерное расширение определяется, во-первых, снижением уровня уязвимости (военной достижимости) отдаленных регионов, соответственно сравнительным повышением их уязвимости для геополитических соперников, повышением вероятности отделения провинций. Этот критерий может быть численно выражен при использовании таких параметров, как расстояние до области, уязвимость которой вычисляется, пропорция условных военных ресурсов, затрачиваемых на передвижение на единицу расстояния, населенность области, откуда идет транспортировка, уровень доходов на душу населения [Collins, 1986, p. 190; Stinchcombe, 1968]. Во-вторых, к чрезмерности расширения приводит захват этнических общностей, не прилегающих к этнической "сердцевинной земле", или "хартленду" (heartland) завоевателей. Утверждается, что с каждым новым "этническим поясом" резко снижается моральный дух войск завоевателей и, напротив, растет воля к сопротивлению подчиненных народов [Collins, 1986, p. 191].

Расширение предметной области и преодоление аномалий

Приведенные выше геополитические принципы были получены преимущественно на основе анализа истории аграрных и ранних индустриальных государств. Сохраняют ли силу эти принципы в наши дни? Многие авторы отрицают это. Так, Андрески писал, что революция в транспорте и коммуникациях делает национальное государство анахронизмом [Andreski, 1968]. Основатель миросистемного анализа И.Валлерстайн также утверждал, что создание единой империи не только возможно, но очень вероятно в будущем. Даже такой авторитетный теоретик в социологии и геополитике, математический метод вычисления геополитической уязвимости которого использовался Коллинзом (см. выше), как Артур Стинчкомб, считал, что с военной точки зрения нормальное количество государств в современном мире не превышает единицу, что, возможно, и станет реальностью после более или менее продолжительного периода воюющих государств [Stinchcombe, 1968, p. 229].

Представим аргументы, подрывающие значимость геополитических принципов в ситуации современных технологий. Принцип I, касающийся преимущества в ресурсах, потеряет значение при установлении единой мировой империи. Различие окраинных и центральных держав теряет смысл, поскольку через военно-воздушные силы все страны имеют прямой потенциальный контакт между собой (против принципа II). Об этом свидетельствует высадка советских войск в Афганистане и Эфиопии, кубинцев в Анголе. Поскольку окраинные державы потеряли свои преимущества, нет факторов, ведущих к фрагментации центральных государств (против принципа III). Большие расстояния вследствие развития авиации также утеряли свое значение, поэтому чрезмерное расширение уже не является опасным (против принципа V).

В подтверждение радикальности изменений Коллинз приводит следующий пример. Согласно В.Макнилу, когда Османская империя совершала ежегодные походы на Балканы, эффективная территория для военных действий составляла около 900 миль. Это то расстояние, которое требуется, чтобы пройти пешим ходом от места базирования и успеть вернуться домой на зиму. Именно такое расстояние разделяет Стамбул и Вену — крайнюю точку реальных притязаний Османов [McNeill, 1963]. Современная механизированная армия может пройти это расстояние за один-два дня. Даже странно, почему при таких скоростях не появляется империи от Гибралтара до Владивостока. Вполне вероятной кажется и единая мировая империя, до любой точки которой можно добраться по воздуху за 24 часа, а по воде за несколько недель [Collins, 1986, p. 170].

Итак, перед Коллинзом встала непростая задача: обосновать значимость своих принципов не только для исторического прошлого, но и для настоящего с учетом действительно радикальных изменений в военной технике и транспорте. В методологическом аспекте ситуация обычная: при распространении теории за пределы той области, в которой она была получена, неизбежно появляются аномалии, требующие преодоления. Коллинз начинает с проблемы расстояний и скоростей. Его тезис состоит в том, что учитывать необходимо не только максимальную скорость передвижения передовой ударной силы, но также сопротивление врага, существенный количественный рост современных армий, подвоз обеспечивающих служб и ресурсов (аналог "обоза" в армиях прошлого), а также резко выросшую стоимость транспортировки.

Сопротивление врага делает крайне уязвимой любую регулярную транспортировку на дальние расстояния. Обеспечение современных больших и технизированных армий горючим, боеприпасами, ремонтными службами, госпиталями существенно замедляет скорости и повышает стоимость передвижения; 90% современных армий — это не боевые, а вспомогательные части. Оказывается, совместное действие всех этих факторов приводит к тому, что в долговременном плане скорость реального продвижения современных армий не так уж сильно отличается от их исторических предшественниц [Collins, 1986, p. 170-171; Van Creveld, 1977, p. 279].

Коллинз подкрепляет эти выводы сильным историческим аргументом: за последние две тысячи лет размеры наибольших империй не увеличились. Территории Канады, США, Бразилии, Австралии, Китая не больше, чем величины древних империй Китая и Рима. Единственным исключением являлся СССР. Относительно этого случая Коллинз говорит следующее:

Около 2/3 его территории составляют почти пустые пространства Сибири. Эти земли вошли в состав Российской Империи в 1500-х и 1600-х гг. задолго до появления железных дорог и любых достоинств индустриализации. Россия была способна подчинить Сибирь только потому, что это позволяла геополитическая ситуация, прежде всего поскольку никакое другое государство не оказывало конкуренции в покорении Сибири. Подобным образом Канада является огромным государством, поскольку ее большую часть составляют бесплодные приполярные районы при отсутствии претензий на них каких-либо военных противников [Collins, 1986, p. 172].

Итак, кажущиеся аномалии, связанные с современными скоростями, преодолеваются через обогащение исходных понятий и принципов: вовлечение в их содержание таких характеристик, как величина транспортируемых армий, величина их обеспечения, стоимость перевозки и уязвимость. Если индустриализация не ведет к существенному снижению фактора груза контроля и чрезмерного расширения, то империи индустриального периода не должны быть большими, чем древние и средневековые империи. Этот теоретический вывод блестяще подтверждается историческими данными.

Таким образом, наличие множества современных государств, удивлявшее Андрески и Стинчкомба, оказывается вполне оправданным и закономерным в теоретической перспективе Коллинза. Посредством той же логики Коллинз детально разбирает трудности геополитической теории, связанные с бурным развитием военно-морских сил, возможностей тактических и стратегических бомбардировок [Collins, p. 173-180].

Особого интереса заслуживает его хладнокровный анализ возможных последствий ядерной войны, которая также, казалось бы, разбивает в пух и прах все геополитические принципы, выведенные из истории военных столкновений прошлого.

Если ядерная война произойдет, возможны два ее главных результата: будет опустошена либо одна сторона, либо обе стороны. В первом случае получит выгоды от разрушения то государство, которое сумеет успешно занять обычными войсками разрушенную территорию (когда она станет вновь приемлемой для обитания). Это будет, несомненно, соседнее (прилегающее) государство. Если Ирак или Ливия, например, разрушат Израиль внезапной ядерной атакой, вовсе не сами Ирак или Ливия овладеют территорией, а ближайшие соседи Израиля. Таким образом, позиционное преимущество (принцип II) по-прежнему останется в силе. Во втором случае оба враждующих государства будут разрушены. Но это отнюдь не явится беспрецедентным случаем. Такие решающие войны, приводящие к взаимному разрушению, случались еще в древнем Китае как часть обычной динамической экспансии соперничающих государств. Результатом взаимного ядерного уничтожения сегодня, как и в саморазрушительных патовых ситуациях прошлого, будет устранение этих держав с международной арены, что позволит овладеть их территориями новым государствам с периферии [Collins, 1986, p. 181].

Анализ современной ситуации и теоретическое предсказание

Предыстория предсказания коллапса Советского блока. "Нет ничего практичнее хорошей теории". Действительно, если теория достаточно развита и считается верной, то ее приложения должны позволять объяснять и предсказывать характеристики реальных явлений, значимых для человеческой практики. Получив стройную теорию геополитической динамики и проверив ее на историческом материале, Коллинз решает применить ее к современной мировой ситуации. Шел 1980 г., готовились очередные президентские выборы в США. Главным лозунгом предвыборной программы Рональда Рейгана было преодоление опаснейшего отставания Америки от СССР в области ядерного оружия. Коллинз поставил задачу оценить геополитические позиции двух супердержав по критериям своей теории.

Честное слово, у меня не было никакого предварительного мнения (preconception)о том, какие результаты могут получиться [Collins, 1995, p. 1553].

Коллинз вооружается справочниками и проводит сравнения СССР и США по параметрам своей теории.

К моему удивлению, все пять главных принципов теории показали, что Советский Союз прошел пик своего могущества и предсказывали, что оно будет падать. Результат был не симметричен; большинство тех же принципов предсказывали, что мощь Соединенных Штатов останется относительно стабильной [Collins, 1995, p. 1553].

Нехватка геополитических ресурсов в Советском блоке. Принцип I касается значимости величины, ресурсов и населения противников. Коллинз сопоставляет суммарные величины валового национального продукта (ВНП), населения, активных войск и войск при военной мобилизации для СССР с союзниками и их потенциальных противников. Далее цитируем работу, выполненную Коллинзом в 1980 г. и опубликованную в 1986 г.

Преимущество в размере и ресурсах теперь явно на стороне противников России. Их общее население превосходит население СССР и союзников в отношении 3,5 к 1, а их экономические ресурсы составляют отношение уже 4,6 к 1. По войскам отношение гораздо ближе с преимуществом 1,1 к 1 в пользу противников России, если считать резервы. Активные войска противников России составляют 9 320 000, а Россия с союзниками 5 500 000 — отношение 1,7 к 1. Относительная близость величины войск отражается в атмосфере конфронтации равных. Однако в долговременной перспективе следует учитывать население и экономическую основу как источники пополнения войск. Напряженность мобилизации России и ее союзников в 3,5 раза больше (3,84 % населения в активных и резервных силах), чем у ее противников (мобилизовано 1,12 % населения). Особенно значимы в долговременном плане два противника России, которые имеют очень малые доли военной мобилизации: Китай с 0,76-0,87 % и Япония с 0,24 %. Если противники Советского Союза мобилизуют свои силы на его же уровне, их совокупные войска составят 64 миллиона: ошеломляющее количество, которое представит практически неистощимые резервы [Collins, 1986, p. 194-195].

От окраинности к невыгодной центральности. Далее, обращаясь к принципу II, Коллинз показывает, что Россия к середине XX в. окончательно потеряла былые преимущества окраинной державы. Советский Союз вынужден защищать 58 000 километров границы. Распространившись на Запад за счет слабости и проигрыша внутренних государств (Польши, Германии, Австрии), СССР противостоит по этому направлению сплоченному фронту западных держав. Захватив бывшие традиционные территории слабого в первой половине века Китая, Советский Союз теперь имеет сильнейшего потенциального противника на юго-востоке.

Тенденция к фрагментации центральной державы — путь к развалу Советского блока. То, что Россия — это уже не окраинная, а центральная (внутренняя) держава, можно признать без особых трудностей. Однако отсюда следует крайне неприятный (для нас, россиян, но не для Коллинза, американца) теоретический вывод. Вспомним принцип III: "Государства в середине географического региона имеют тенденцию со временем делиться на меньшие единицы". Коллинз замечает, что эта фрагментация не начнется до военного поражения или политического кризиса,

но, однажды начавшись, будет продолжаться в ускоряющемся темпе. Сама структура Российского государства дает значительный потенциал для этой фрагментации, поскольку оно построено путем завоевания отдельных этнических групп и предшествовавших государств. Фрагментация Российской империи стала бы кумулятивным процессом, следующим за слабостью в величине и ресурсах, утерей окраинной позиции. Эти факторы также производят отрицательные кумулятивные процессы. Внутренняя область имеет тенденцию питать силу окраинных государств, таким образом усиливая военный дисбаланс. В случаях исторического прошлого процесс фрагментации продолжался в течение двухсот трехсот лет [Collins, 1978]. Можно, однако, предвидеть, что долговременная фрагментация Российской империи будет продолжаться в течение XXI и XXII веков [Collins, 1986, p. 196].

Холодная война — крайнее упрощение ситуации. Далее холодная война интерпретируется как упрощение геополитической ситуации с фактическим разделением всех областей региона (в середине XX в. уже планеты) по сферам влияния только двух супердержав (см. принцип IV). Мировая ядерная война была бы "ярким" примером решающей (showdown) войны. Коллинз еще в 1980 — 1986 гг. считал более вероятной патовую ситуацию с истощением и проигрышем более слабого противника, последующей фрагментацией всей геополитической ойкумены и образованиями новых центров силы. Именно такую картину мы и видим сейчас, на исходе века.

Чрезмерное расширение Советской империи. Тезис о слабости Советского Союза Коллинз также весомо подкрепляет указанием на чрезмерное расширение (overextension) всей "Красной империи". Проводится детальный анализ по обоим критериям (см. принцип V). Подсчет показал, что при разных значениях стоимости транспортировки (в затрате условных военных ресурсов на единицу расстояния) уязвимость азиатской части России станет выше для Китая, чем для России, при повышении уровня доходов в Китае на душу населения до 1/6 или 1/4 от доходов на душу населения в России. Даже без дополнительных расчетов можно с большой уверенностью считать, что к концу века ситуация для России резко ухудшилась, поскольку китайское население, экономика и военно-технический уровень неуклонно растут (в непосредственной близости от наших юго-восточных границ), в то время как в России продолжается депопуляция, экономическая стагнация, недообеспечение армии и вымывание населения из восточных регионов. Иными словами, в работе Коллинза, помимо оправдавшихся предсказаний о фрагментации Советской империи (распад Варшавского блока и СССР), содержатся основания для ожидания дальнейших, куда более трагичных для России событий.

По второму, этнополитическому критерию Коллинз замечает, что в СССР один из наиболее высоких уровней этнолингвистической фрагментации (0,67 в шкале от 0 до 1). Однако в отличие от других многоэтнических обществ, таких как США или Канада, этнические группы в Советском Союзе географически плотно локализованы и даже объединены в политико-административные общности (союзные и автономные республики), которые как бы уже готовы для отделения при достижении пороговых значений геополитических трудностей СССР. Восточно-европейские сателлиты являются вторым, а иногда и третьим поясом, отдаленным от российского "хартленда". Подтверждением действия этого фактора служит неспособность Советского Союза контролировать Албанию и Югославию, которые находятся уже на "расстоянии" третьего — четвертого пояса. В Средней Азии интервенция в Афганистан, пересекающая несколько этнических поясов, явно превысила возможные пределы расширения.

Совместное действие неблагоприятных факторов. Далее Коллинз показывает, как в принципе будут взаимодействовать и усиливать друг друга все указанные неблагоприятные для СССР геополитические факторы.

Пограничный кризис в любой отдаленной точке, например на Дальнем Востоке или в Центральной Азии, заставит сдерживать волнения и сепаратистские настроения, к примеру, на Кавказе или в Восточной Европе. Если в течение 30 лет Советскому Союзу удавалось справляться с кризисами такого рода "по одиночке", то в долговременной перспективе растет вероятность одновременных кризисов. Как только независимости добьется один регион, это будет толчком для упорной борьбы остальных регионов. Коллинз признавал, что сами по себе этнические движения в СССР не могут его разрушить, поскольку достигнуто эффективное и широкое согласие этнического многообразия с официальной идеологией.

Падение центральной власти Российского государства является предпосылкой сильных этнических сеператистских движений Формальная машинерия для расчленения Советского Союза уже имеется. Пятнадцать крупнейших этнически различных областей являются официально автономными государствами, обладающими местными правительствами как механизмами локального управления. В текущей практике эта автономия имеет малый эффект, поскольку военные силы, денежная система и экономическое планирование контролируются органами центрального правительства, а политическое управление ведется единой Коммунистической партией. Значимость наличия структуры автономных этнических государств состоит в том, что она одновременно поддерживает этническую идентичность в каждом из них и обеспечивает организационный каркас, который позволит появиться отдельным государствам, когда центральное правительство будет серьезно ослаблено [Collins, 1986, p. 203, 204].

Фактически здесь процитировано принципиальное и весьма точное предсказание от 1980 — 1986 гг. развития событий в СССР, которые произошли после кризиса центральной власти в августе 1991 г. Нельзя не отметить, что все доводы Коллинза о роли государственного оформления этнических автономий сохраняют свою силу и для национальных автономий внутри Российской Федерации. История с Чечней известна, а есть еще приграничные — Дагестан, Карелия, Калмыкия, Алтай, Тува, Приморье, бывшее еще в 1920-х гг. отдельным государством (Дальневосточной Республикой), богатейшие ресурсами Якутия и Ханты-Мансийская автономия, формально независимое государство Татария. Увы, история отнюдь не закончилась...

Интерпретация последствий ядерной войны. В 1980 г. Коллинз не сбрасывал со счетов и опасность ядерной войны. Доверяя докладу Конгресса 1979 г., он склонен считать, что в этом случае обе супердержавы будут разрушены. Какова бы ни была трагичность такого исхода, он будет в полной мере соответствовать теоретически заданной динамике — согласно принципу IV происходит решающая (showdown) война, а опустошение обеих сторон приведет к появлению новых, ранее периферийных, центров силы. Коллинз допускает абстрактную возможность такого крайне неблагоприятного для своей родины стечения обстоятельств, при котором СССР без особого ущерба для себя одерживает полную победу в войне над США. (Этот предел давних мечтаний многих из наших соотечественников, видимо, ассоциируется у них с окончательной победой коммунизма во всем мире, исполнением высоконравственной миссии Святой Руси и приходом Царствия Божьего на землю). Однако хладнокровный геополитический анализ указывает на принцип V, согласно которому чрезмерное расширение вследствие завоевания Северной Америки сделает победившую державу совершенно беспомощной перед лицом внутреннего сепаратизма и внешних врагов. Таким образом, даже в случае предельного триумфа СССР Коллинз предсказывает ему последующий неминуемый кризис и распад [Collins, p. 205-206].

Теоретическое предсказание сбылось. Позже Коллинз откровенно признался, что не ожидал столь скорого исполнения своих предсказаний. Действительно, в 1989 г. после революций в Восточной Европе рухнул Варшавский блок, а вслед за ним, в 1991 г., и сам Советский Союз, причем в целом по теоретически предсказанному сценарию. Эти события убеждают его в верности построенной геополитической теории и в правомерности принятой логики теоретического предсказания. Он осуществляет рефлексию над этой логикой таким образом.

Могут ли быть сделаны успешные исторические предсказания? Безусловно, могут. Но есть различие между социологическим предсказанием и догадкой или принятием желаемого за действительное. Обоснованное предсказание требует двух вещей. Во-первых, должна быть теория, которая дает условия, в которых различные вещи случаются или не случаются (т.е. модель с кульминацией в утверждениях типа "если — то"). Этот стандарт теории более строг, чем то, что обычно подразумевают под этим термином социологи. Это не категориальная схема, не метатеория, не даже модель процесса, в которой отсутствуют наблюдаемые "если — то" — последовательности. Во-вторых, также должна быть эмпирическая информация о начальных точках, условиях в начале утверждения "если — то". Мое предсказание Советского коллапса было основано и на принципах геополитической теории, и на эмпирических данных об условиях Советского Союза и его противников в 1970-х гг.

Данный методологический фрагмент почти в точности повторяет логику номологического (основанного на законах) объяснения и симметричного ему предсказания в классической статье Карла Гемпеля "Роль общих законов в истории" (Hempel 1942/1998). О том, что означает отсутствие ссылки у Коллинза на эту статью и что означает сам успех предсказания для методологии теоретической истории и даже шире — для отношения между философией науки и науками на современном этапе, будет сказано ниже, в соответствующем "уроке Коллинза" (см. ниже).

Успех предсказания также привел Коллинза к намерению выяснить, почему с помощью иных вполне авторитетных теорий предсказания сделать не удалось.

Реструктуризация теоретического поля

Какие теории предсказывали падение государств и революции в Советском блоке? Именно так Рэндалл Коллинз, Дэвид Уэллер ставят вопрос в заглавии статьи [Collins and Waller, 1992]. Они иронически замечают:

Сейчас это общепринятая истина, что Советский блок был экономически слабым, идеологически делигитимизированным и готовым пасть перед лицом западного капиталистически-демократического образа жизни. Однако это очень далеко от господствующего восприятия вплоть до поздних 1980-х гг. [Collins and Waller, p. 31].

Авторов не очень интересует понятная изменчивость легковесного журналистского и, как правило, послушно следующего за ним широкого общественного мнения. Они выявляют те теории, которым удалось теоретическое предсказание, те, которые могли бы предсказать, но были неверно применены, на чем сказалось влияние идеологических предубеждений, наконец, те, которые оказались попросту неверными.

Как известно из логики и методологии науки, верификация теории отнюдь не гарантирует ее истинности. Поэтому Коллинзу нужен детальный анализ остальных концепций, предсказания которых относительно cоветского блока сбылись, чтобы определить, было ли теоретическое преимущество в его собственном предсказании, и если да, то в чем оно состоит.

Недостаточность этнической теории Э. Каррер д'Анкосс. В 1979 г. Элен д'Анкосс опубликовала книгу "Упадок империи: мятеж советских социалистических республик" [d'Encausse, 1979]. Ее главный тезис заключался в том, что вследствие этнической разнородности, враждебности по отношению к русским в национальных республиках, продолжения бурного роста населения в Средней Азии русские окажутся в начале XXI в. в меньшинстве, что приведет к кризису и распаду СССР. Формально предсказание сбылось (даже раньше срока), но Коллинз критикует концепцию д'Анкосс с чисто теоретических позиций. Согласно классическим исследованиям Т. Скочпол, мобилизация массового оппозиционного движения недостаточна для распада государства, необходим также кризис самого аппарата и внешнее геополитическое давление, о чем в книге д'Анкосс не сказано. Иными словами, концепция французской исследовательницы критикуется Коллинзом за указание лишь на один из важных факторов,но не на обоснованную совокупность необходимых и достаточных условий распада.

К синтезу теорий государственного коллапса. Далее авторами цитированной выше статьи представляется теория самого Коллинза и его предсказание коллапса Советской империи. Уже здесь авторы любопытным образом связывают три упомянутые теории.

Если мы возьмем его (фактор чрезмерного расширения — Н.Р.) в чисто логистическом, экономическом аспекте, мы получим ингредиенты для скочполовского сценария государственного распада и революции через фискальный кризис от военного сверхрасширения; если мы возьмем его в аспектах мобилизации этнической враждебности, то получим геополитический базис для этнической борьбы, предсказанной д'Анкосс [Collins and Waller, 1992, p. 34].

Таким образом, оба сценария оказываются вариантами действия одного из принципов геополитической теории Р.Коллинза. Пока это только зачин для последующего синтеза теорий, который Коллинз предпримет в позднейшей работе 1995 г.

Самокритика и замечания по развитию теории. Поучительным является то, что Коллинз с соавтором не нажимают на наиболее выигрышные моменты своего предсказания, а напротив, посвящают целый раздел анализу его двусмысленностей и слабых мест. Во-первых, не было предсказано, что именно приведет к коллапсу. Коллинз предполагал в 1980 — 1986 гг., что это будет — несколько одновременных кризисов на отдаленных флангах Советской Империи. В реальности же такими факторами стали а) возросшая стоимость гонки вооружений, на снижение которой сделала ставку фракция Горбачева; б) затраты от чрезмерного расширения, связанные с необходимостью держать большие армии на отдаленных фронтах в то время как кампания в Афганистане захлебнулась, столкнувшись с сопротивлением, хорошо снабженным противостоящим блоком (читай Америкой); в) затраты на наращивание военно-морских сил. По последнему пункту делается любопытная историческая аналогия с попыткой Франции с начала XVIII в. первенствовать и на суше и на море, что привело к фискальному кризису и революции 1789 г. Итак, все эти реальные факторы вполне соответствуют принципам геополитической теории, но предсказаны они не были.

Не было также теоретического предсказания о точном времени (годе и месяце) коллапса Империи. Здесь авторы отмечают, что геополитическая теория позволяет судить только об ожидаемых тенденциях в течение длительных промежутков (30 — 50 лет); события внутри них могут видеться случайными. Распад Варшавского блока и последующий распад СССР вошли в обозначенный период, но полностью предсказание о фрагментации Советской империи на слабые части, подчиненные сильным окраинным державам (читай США, Японии и Китаю) еще не выполнено. То что было бы очередным успехом теории Коллинза, стало бы жизненной трагедией для нас — россиян; практические пути выхода из ситуации, основанные на учете как геополитических, так и геоэкономических, геокультурных принципов нами предлагались неоднократно, в том числе в центральной прессе и ведущем философском журнале [Розов, 1996, 1997а, 1997б, 1997в] но, похоже, это был глас вопиющего в пустыне.

Неверная мотивация геополитических исследований. Коллинз и Уэллер обращаются к родственным геополитическим теориям [Stinchcombe, 1968; McNeill, 1963; Skocpol, 1979; Gilpin, 1981; Modelski and Thompson, 1988; Kennedy, 1987] и задаются вопросом, почему, будучи столь близки к предсказанию распада Советского блока, авторы данных теорий не сделали этого. Ответ в том, что внимание теоретиков было направлено совсем в иную сторону.

Авторов волновало прежде всего положение США, поэтому подчеркивались опасности чрезмерных затрат на военные нужды именно для данной державы, при этом СССР казался главным устойчивым противником, планомерно расширяющим свое влияние в мире. Иначе говоря, предсказания не были сделаны не по вине теорий (пересекающихся или даже служивших источниками для теории Коллинза), но из-за неверного фокуса внимания самих теоретиков.

Недостатки теорий модернизации и конвергенции. Еще Парсонс утверждал, что тоталитарные режимы не стабильны и не эффективны, поэтому рано или поздно встанут на путь демократизации [Parsons, 1964]. Это точка зрения классической теории модернизации, которая посредством широко разрекламированной статьи Фукуямы стала стандартным массовым объяснением случившегося на Западе и в "либерально мыслящих" отечественных кругах. Близкой является концепция конвергенции капитализма и социализма в некое единое постиндустриальное общество [Galbraith, 1967; Bell, 1973], тем более что, по Хантингтону и Бжезинскому, механизм состоит именно в революционной трансформации одной из сторон в сторону большего сходства с другой.

Коллинз и Уэллер достаточно убедительно показывают, что формально верные предсказания этих теорий намного более расплывчаты и сомнительны, чем предсказание геополитической теории. Станет ли Россия капиталистической и демократической — еще большой вопрос. Восточная Германия становится таковой, но по простой и грубой причине — она политически подчинена и стала частью могучей западной родственницы. Подобным образом, можно думать, что другие страны Восточной Европы станут демократическими лишь постольку, поскольку они будут инкорпорированы в западноевропейскую политико-экономическую систему. Относительно демократизации Балканских стран (и тем более кавказских и среднеазиатских) возникают гораздо большие сомнения. Тезис теории конвергенции о неуклонном сближении моделей капитализма и социализма в глобальном масштабе не подтверждается, поскольку разные страны на длительное время могут "застрять" на той или иной форме или сочетании признаков. Кроме того, нет никаких оснований считать, что США трансформируются в сторону социализма после 1990 г.

Эти аномалии по отношению к теориям модернизации и конвергенции не представляют затруднений для геополитической теории. Веберовский принцип легитимности власти-престижа в зависимости от геополитических побед и поражений переносится на идеологию. Тогда получается, что именно внешний геополитический провал СССР в отношении с Восточной Европой и Западом подорвал идеологию социализма, а вовсе не только внутренние экономические трудности. Таким же образом провал царской империи в Первой мировой войне подорвал легитимность стоящих у власти капиталистов-модернизаторов. Легитимность Горбачева упала в стране до самых нижних пределов, особенно после того, как распался СССР, хотя Горбачев по-прежнему оставался политиком вполне демократичным. Авторы не удерживаются от нового предсказания: если фрагментация России будет продолжаться, а в это время у власти будут политики капиталистического и демократического направления, то и сами эти политики, и эта идеология также будут дискредитированы. Поражение в Чечне 1996 г. вполне подтверждает это, сделанное в 1992 г., предсказание.

Миросистемный анализ — упущенные возможности. Коллинз и Уэллер с большой уважительностью говорят о миросистемном анализе, который сходен с геополитическим подходом в признании первостепенной значимости международных отношений и системных связей.

Валлерстайн в явной форме утверждал, что не может быть социалистических экономик, но только государства, управляемые идеологическими социалистами, действующие в мировой экономике, динамика которой капиталистическая. Отсюда следует, что судьба социалистического государства следует тем же принципам, которые определяют подъем и падение любой другой единицы через ядро, полупериферию или периферию, либо последовательность государств-гегемонов внутри ядра [Collins and Waller, 1992, p. 42].

Ирония в том, что, несмотря на понимание столь важных факторов, теоретики миросистемного анализа не сумели предсказать коллапс Советского блока. Причину этому Коллинз и Уэллер видят в том, что в миросистемном анализе нет ясной теории условий и факторов, которая позволяла бы объяснять и предсказывать, какое именно государство поднимется или опустится в иерархии ядро — полупериферия — периферия при очередной трансформации системы. Действительно, многие тома исторических объяснений, почему, к примеру, именно Англия, а не Франция или Германия захватила мироэкономическую гегемонию в предыдущих фазах, не могут заменить настоящего теоретического объяснения — дедуктивного вывода тезиса об английском лидерстве из явных предпосылок об общих закономерностях и наличных условиях. Несмотря на этот недостаток Коллинз и Уэллер с большой надеждой смотрят на дальнейшее развитие миросистемных исследований, особенно при сочетании их с геополитическими идеями. Дело в том, что в теории геополитической динамики Коллинза величина ресурсов является внешней переменной; синтез этой теории с теорией мировых систем, изучающей как раз закономерности накопления и мирового перераспределения ресурсов, позволил бы превратить эту переменную из внешней во внутреннюю, что должно резко повысить объяснительную и предсказательную силу итоговой синтетической теории. Поскольку теоретическая история в рамках программы РФИ как раз задумана как наука, использующая синтез теорий из различных предметных областей социального и исторического знания, мы постараемся вернуться к этому сюжету при детальном рассмотрении геополитики, геоэкономики и их связи.

Основания теорий мощи Советов. Наконец Коллинз и Уэллер рассматривают явно неверные теории, утверждавшие преобладание в эффективности и несокрушимую мощь тоталитарных систем в лице СССР, обнаруживая их . (если использовать язык советских философских учебников) "гносеологические и социальные корни". К первым относятся идущие из XIX в. теории бюрократии как рациональной системы непревзойденной эффективности и стальной прочности. В XX в. эти концепции были существенно подорваны теориями организации, утверждавшими повсеместную в любой формально-бюрократической системе значимость неформальных групп, корпоративных и эгоистических интересов, внутренней конфликтности, подверженности внешним влияниям. Раскол и "предательство" советской бюрократии подтвердили верность именно организационных теорий. К социальным и идеологическим корням относится выгодность образа Советского блока в глазах Запада как "сильного, стабильного и несокрушимомого" врага (для правых), союзника и альтернативного ориентира развития (для левых кругов).

Обзор успешных и неуспешных предсказаний. Что же дает анализ теорий, (не) предсказавших коллапс Советского блока, в плане метода теоретической истории? Центральный факт, подлежащий объяснению или предсказанию, используется как оселок для оценки и слабых и сильных сторон каждой группы теорий. Успешность теорий в предсказании фиксируется, но не служит основанием для их безусловного принятия и успокоения. В некоторых случаях выявляется фиксация теории лишь на одном факторе из нескольких (случай д'Анкосс), в других — чрезмерная расплывчатость и наличие принципиальных ошибок в формально верном предсказании (случаи теорий модернизации и конвергенции Парсонса, Ростоу, Белла, Бжезинского, Хангтингтона).

При разборе самых успешных и теоретически обоснованных предсказаний вскрываются степень и причины неопределенности, намечаются направления уточнения теории (случай теории самого Коллинза). Выяснилось, что даже наличие верной и достаточной для предсказания теории вовсе не гарантирует самого предсказания, поскольку интересы и установки автора могут отвлечь автора от естественного приложения его концепции (случай П.Кеннеди).

Отсюда, между прочим, следует императив формальной полноты приложения новой теории ко всем основным или типичным случаям, подпадающим под ее понятия. Так, Кеннеди был просто обязан приложить свою верную теорию опасности чрезмерного расширения и истощения ресурсов не только к США, но и к их главному сопернику.

В теориях, не сумевших предсказать центральный факт, выявляется соответствующий внутренний недостаток, но вовсе не отбрасываются сильные стороны, синтез с которыми планируется для собственной теории (случай миросистемного анализа И.Валлерстайна и др.). Разбор теорий, потерпевших полное фиаско, проводится не ради злорадства, а в целях выявления глубинных причин ошибки познавательного и социально-идеологического плана (случай теории стабильности тоталитарных систем).

Формирование собственной программы

Рэндалл Коллинз — теоретик, но не методолог. Он не ставил сам сознательно задачу формирования широкой программы исследования социально-исторической реальности в аспекте геополитики. Однако широта охваченных в работах Коллинза аспектов (геополитика в связи с государством, его кризисами, революциями, легитимностью власти, дипломатией, войнами, экономикой, демографией, географией, технологиями, культурой, идеологией, этническими процессами и т.д.), пристальное внимание к конкурирующим и смежным теориям, вовлечение в орбиту исследования наиболее близких по результатам конструктивных концепций, сосредоточенность на тестировании разных теорий (в том числе и своей) через сопоставление следствий из них с фактами позволяют говорить об имплицитной программе развертывания геополитической теории.

Твердое ядро. Во всех работах Коллинз использует принцип государственной монополии на легитимное господство в рамках контролируемой территории по Веберу, и принцип геополитической динамики. Соответственно, я предположил, что эти компоненты составляют "твердое ядро" программы Коллинза и спросил его об этом, а заодно и о его отношении к методологии Лакатоса. В личном письме Коллинз придал статус "ядра" только тезису Вебера о государстве. Эту часть его письма стоит процитировать:

Я не задумывался всерьез до сих пор, что является твердым ядром в моей геополитике. Я не уверен, что пять ГП (геополитических. — Н.Р.) принципов стали аксиомами; во-первых, поскольку они были эмпирически выведены, или, по меньшей мере, эмпирически вдохновлены; и в принципе я открыт к их проверке и возможной модификации. Я думаю, что ядром теории является веберианский взгляд, что государство есть в своей основе организация военной силы на территории, причем эта организация силы, будучи стабильной, обеспечивает подъем легитимных режимов; и что все эти характеристики суть переменные, так что, когда территориальный контроль ставится под угрозу или становится более затратным, государство само переживает напряжение, изменяется или распадается. Пять ГП принципов суть пути объяснения и предсказания того, как изменяется территориальный контроль.

Комплекс основных теорий. Пять принципов геополитики, не попав в ядро, явно не относятся и к защитному поясу, поскольку их происхождение не связано с преодолением аномалий. Они включаются в "тело" исследовательской программы, т.е. совокупность взаимосвязанных теорий. Лакатос в явном виде не называет этот компонент в ряду своих концентрических кругов: ядро — защитный пояс — позитивные эвристики, вот почему эта главная часть каждой программы как бы выпала из поля зрения читателей и последователей Лакатоса. При этом сам автор методологии исследовательских программ, разумеется, учитывал наличие этого комплекса, например, когда говорил о цепочке сменяющих друг друга вариантов теорий H1, H2, ... Hn [Лакатос, 1995, с. 111-113]. В комплекс теорий программы Коллинза попадают также зависимость легитимности властвующих групп, лиц, идеологий от геополитического успеха/неуспеха государства, теории социальных революций и распада государств Скочпол и Гольдстоуна. "На подходе" — миросистемная теория, путь концептуального синтеза которой уже намечен Коллинзом.

Подход к синтезу теорий. В методическом плане наиболее интересны основания и мотивировки привлечения той или иной концепции во вхождение в "тело" программы. Анализ работ Коллинза говорит о том, что главным мотивом является осмысление фактов, выходящих за пределы предметной области имеющейся "центральной" (например, геополитической) теории. В первую очередь интерпретируются факты как выражение изменения некоторой глубинной переменной, затем выявляются имеющиеся концепции, объясняющие эти изменения. Как правило, в рамках этих концепций уже имеются понятия, использованные в прежних теориях программы, если нет, то устанавливаются новые связи.

Примером может послужить привлечение теории социальных революций Теды Скочпол [Skocpol, 1979]. Сама революция и распад государства ("бархатные революции" в Восточной Европе 1989 г. и распад СССР) как факты не подпадают прямо под юрисдикцию геополитической теории. Коллинз привлекает теорию Скочпол, берет ее ключевые понятия: кризис государственной власти, внешнее международное напряжение, фискальный кризис, мобилизация масс. Эти понятия интерпретируются как переменные: больше или меньше может быть легитимность, более острый или менее острый конфликт между элитами, большая или меньшая способность насильственного контроля на территории. Таким же образом, большим или меньшим может быть международное (в сути своей геополитическое) напряжение, большей или меньшей может быть экономическая напряженность, связанная с повышением налогов и/или снижением уровня жизни населения, большей или меньшей — способность политических групп к мобилизации масс. Далее оказывается, что легитимность властвующих групп и лиц уже теоретически связана с изменениями геополитического статуса. Кризис легитимности властвующей группировки (в случае с Варшавским блоком и СССР это централизованная партийная бюрократия с коммунистической идеологией) приводит к росту конфликта с соперничающими элитами ("хозяйственники", местные этнические элиты, низы и молодое поколение чиновничества, интеллигенция и пресса с националистической и/или демократической идеологией). Снижение легитимности и рост межэлитных конфликтов вкупе с геополитическим фактором чрезмерного расширения ведут к снижению способности насильственного контроля над территорией. При этом неудачные попытки восстановления такого контроля еще больше снижают легитимность режима и обостряют конфликт (введение танков и попытки установить чрезвычайное положение в Тбилиси, Баку, Вильнюсе, Москве). Экономическая фискальная напряженность связывается с величиной ресурсов и величиной контролируемой территории как геополитическими переменными. В данном историческом случае (особенно ярко в СССР) экономическая напряженность выразилась не в повышении налогов, а в полном обесценивании денег и пустых прилавках к началу 1990-х гг.

Способность к мобилизации масс связывается со структурами государственной власти на территории Советской империи (формально независимые государства Восточной Европы и территориально обособленные, достаточно автономные союзные республики), а также с геополитическим критерием чрезмерного расширения, связанным со слоями и организованностью подчиненных этнических сообществ. Итак, путь теоретизации смежной предметной области состоит не в "надувании пузыря" прежней теории и понятий, чем грешили, к примеру, бихевиористская теория Уотсона — Скиннера, условно-рефлекторная теория Павлова, психоаналитическая теория Фрейда, структурно-функциональная теория Парсонса и др. Реализованный Коллинзом способ состоит в стилизации, установлении связей и утилизации результатов наиболее приемлемых для этого "штатных" теорий новой предметной области. Коллинз далек от поползновений подчинить все и вся некоей единой схеме или модели (например, геополитической). Он лишь предлагает достаточно гибкую концептуальную структуру для взаимной увязки теорий и "экстрагирует" результаты из теорий смежных областей, не посягая на их автономию. Это не означает, что программа не расширяется; экспансия есть, но она имеет иной характер. Вместо "надувания пузыря" здесь больше подходит метафора "разветвления корня". Завоевание нового "пространства" в первом случае ведет к коллапсу, дискредитации "чрезмерно расширившейся" схемы, во втором — к укреплению центральной теории.

Миросистемная метафора для стратегий развертывания теорий. Напрашивается также сравнение со способами мир-имперской завоевательной и мир-экономической постколониальной стратегиями экспансии. Прямые завоевания велики, быстры и эффектны. Это относится и к империям и к теориям, переживающим бурный расцвет и экспансию на новые предметные области. Однако чрезмерное расширение грозит им быстрым крахом. Медленное незаметное установление каналов связи, пользование чужими результатами, предоставление своих средств (инвестирование, установление единых мер обмена, способов платежей и займов, в познавательной сфере обеспечение формами, моделями и понятиями для межтеоретической связи) характерно для экспансии мир-экономик и исследовательских программ по типу "разветвление корня". Кажется, что "ничего не произошло" (Д.Хармс): все страны (все теории) как были, так и остались самостоятельными; в реальности же радиальные пути коммуникации уже построены и действуют, обеспечивая лидерство той страны (той теории), которые взяли на себя инициативу и труд "мягкой" интеграции экономического (познавательного) пространства.

Защитный пояс. В защитный пояс входят положения и концепции, "спасающие" ядро и тело исследовательской программы от их разрушительной критики. Иными словами, защитный пояс — это арсенал средств для преодоления аномалий и разного рода трудностей, недостатков в применении теорий программы [Лакатос, 1995, с. 83-88]. В арсенал геополитической исследовательской программы Коллинза входят положения о росте стоимости и уязвимости коммуникаций, компенсирующем эффекты их бурного развития, гипотезы о геополитической структурированности дипломатических альянсов, схема гнездовой структуры времени, позволяющая совместить тезис о долговременном (десятки и сотни лет) воздействии геополитических принципов с краткостью (считанные дни и недели) основных драматических событий.

Заметим, что, будучи не знаком в деталях с научной методологией Лакатоса, Коллинз, как и Карнейро, с примерным постоянством избегает гипотез ad hoc и регрессивного сдвига проблем. Каждый компонент защитного пояса формулируется не как "неповторимая историческая особенность" данного случая (излюбленная лазейка эмпирических историков и "культурологов"), а как общее утверждение, допускающее приложение к иным случаям, а значит, и опровержение.

Гипотезы дипломатических альянсов — пример прогрессивного сдвига проблем. Возьмем в качестве примера гипотезы о дипломатии. Майкл Манн [Mann, 1989], полемизируя с теорией П.Кеннеди (центр которой составляет принцип распада вследствие чрезмерного расширения — [Kennedy, 1987]), утверждал, что непредсказуемость дипломатических альянсов подрывает общезначимость геополитической модели. В ответ Коллинз замечает, что дипломатия — это вовсе не свободно блуждающие выборы, но сфера с собственной структурой, причем структура эта задана той же геополитикой. Коллинз далее формулирует следующие гипотезы:

Гипотеза 1. Геополитически сильные государства навязывают альянсы слабейшим государствам, прилегающим к непосредственной зоне военного расширения; наоборот, слабые государства ищут защиты у прилегающих сильных государств или соглашаются на навязывание им альянса.

Гипотеза 2. В ситуациях баланса силы (то есть в зонах, где множественные государства посягают на границы друг друга) государства составляют альянсы по принципу "враг моего врага — мой друг [Collins, 1995, p. 1583].

Независимо от того, верны или нет эти гипотезы, в методологическом отношении важно, что они сформулированы в общих понятиях, соответственно допускают проверку, фальсификацию, уточнение. Такой подход не оставляет места для "регрессивного сдвига проблем", реализует "теоретически прогрессивный сдвиг", а в случае подкрепления новыми фактами обеспечивает "эмпирически прогрессивный сдвиг проблем", по Лакатосу, что составляет верный признак продолжающегося расцвета исследовательской программы [Лакатос, 1995].

Положительные эвристики. Положительные эвристики, по Лакатосу, являются общими ("метафизическими") представлениями, которые применяются последователями исследовательской программы при столкновении с новыми, странными, неожиданными фактами [Лакатос, 1995, с. 83-84]. Такой эвристикой для Коллинза явно является принцип ведущей роли геополитики по отношению к переменным и тенденциям самых разных сфер: легитимность лидеров, властных группировок, идеологий следует за геополитикой; развитие государств, дипломатия, этнические процессы, экономика, культура либо определяются геополитикой, либо развиваются в рамках структур, созданных геополитикой. Предыдущие исследования убедили Коллинза, что этот принцип безошибочно работает в условиях современной, т.е. индустриальной и аграрной эпохи. Для полноты картины не хватает применения принципов геополитики к догосударственным обществам, основанным на родстве. Он намечает основные концептуальные моменты соответствующего исследования.

Распространение геополитической эвристики на родовые общества и древнейшие миросистемы. Коллинз полностью отдает себе отчет в необычности, если не скандальности такой постановки задачи.

Могут ли геополитические принципы быть применены к обществам, основанным на родстве? Отсутствие здесь государства и постоянного специализированного воинства, казалось бы, выводит из игры геополитические паттерны. К тому же у нас есть тенденция рассматривать структуры родства как часть культурных правил, автономную от универсальных тенденций, а также от агрессивности западного этоса [Collins, 1992, p. 376].

Коллинз утверждает, что этот романтизм имеет слабое историческое обоснование. В родовых обществах практически всегда имелось оружие и средства мобилизации населения для ведения боевых действий с другими сообществами. Мужские союзы были организованы практически как боевые единицы, а большая часть ритуалов, особенно мужских танцев, была связана с культом оружия и битвы. Сама структура обществ (племя, линеаж и т.д.) имела основное социальное выражение в характере военной мобилизации: каждый мужчина знал прежде всего то, к какой группе при необходимости он должен присоединиться как воин. В этом отношении

отсутствие государства здесь означает только то, что вместо постоянного и специализированного правительства есть возобновляющееся собрание таких боевых групп [Collins, 1992, p. 376].

Далее Коллинз раскрывает глубокую связь между брачными отношениями и военными обязательствами. Действительно, именно положение внутри сети родственных связей определяет обязательства индивида вступать в военные действия для поддержки своих родственников в атаке или обороне, а также для кровной мести. Одни обязательства касаются больших отдаленных войн, другие — мелких, но более частых стычек.

Эта многоуровневость потенциального насилия является обратной стороной того, что мы имеем в виду под "отсутствием государства", поскольку "государство" есть централизованная организация легитимного насилия [Collins, 1992, p. 377].

Вполне подтверждается принцип "извне внутрь", поскольку внутренняя легитимность мужских союзов и лидеров, в частности практически повсеместные в родовых обществах отношения эксплуатации мужчинами женщин, являются прямым следствием внешних геополитических отношений.

Теория альянсов Леви-Стросса подтверждает политическую основу брачных отношений. То, что индивиды должны выполнять весьма строгий и сложный свод брачных правил, говорит о том, что они фактически являются пешками в руках военных альянсов. Именно на укрепление этих военных альянсов в форме сохранения хозяйственных ресурсов и/или расширения союзнической базы обычно объективно направлены все брачные правила. Сам Леви-Стросс считал брачные правила выражением более глубоких структур культуры. Однако в его работах есть явные указания на разные геополитические последствия, к которым ведут разные своды правил [Collins, 1992, p. 125]. Кроме того, известно, что при изменении обстоятельств, особенно влиятельности групп, всегда связанной с их военной мощью, брачные правила могут существенно меняться. Поэтому Коллинз считает эти правила, скорее, дипломатическими соглашениями. Геополитическую сущность систем родства подтверждает также указание Макса Вебера на то, что родственные линиджи зачастую были изначально фиктивными, единый предок изобретался ad hoc для идеологического оправдания сложившейся военной коалиции и их претензий на дальнейшие завоевания [Weber, 1917-19/1952; Collins, 1986, p. 267-295; Collins, 1992, p. 377-378].

Далее Коллинз систематически сопоставляет свои геополитические принципы с системами родства и выдвигает следующую гипотезу:

Сообщества, связанные родством (kinship formations), имеющие большее население или большую ресурсную базу, расширяются за счет меньших и более слабых групп родства [Collins, 1992, p. 378].

Коллинз указывает также на различение Леви-Строссом двух типов брачных правил, одни из которых ограничивают численность популяции, а другие, напротив, позволяют существенно ее увеличивать за счет расширения круга брачных партнеров и включения родившихся детей. Гипотеза Коллинза состоит в том, что, когда группа родства имеет преимущество над соседями по причинам принципов преимущества в ресурсах и окраинности (см. 4), она движется к брачным стратегиям, направленным на расширение (по Леви-Строссу). Если же группа оказывается сжатой, попав либо в экологическую ловушку, либо в срединную позицию между другими малыми группами (ср. с экологической и социальной стесненностью у Карнейро), то она склоняется к поддержанию баланса могущества через брачные альянсы, названные Леви-Строссом "обменом с ограничениями". Понятно, что группы первого типа благодаря взаимоусилению факторов одерживают верх над группами второго типа, достигая это либо через культурные предписания, либо через физическое включение, либо через уничтожение (либо через подчинение по Карнейро, но это уже начало иной истории). При этом скорее рано, чем поздно начинает действовать принцип чрезмерного расширения, поскольку при слабых коммуникациях эффективный систематический контроль над отдаленными завоеванными территориями практически недостижим. Этим и объясняет Коллинз, что повсеместные племенные войны, как правило, ограничиваются целями церемониальной мести, оставляя практически неизменным контроль над территориями. В то же время он указывает на весьма крупные племенные коалиции у древних кельтов и германцев, среди кочевников Центральной и Северной Азии, в Аравии времен ислама, среди племен Банту в Южной Африке и среди американских индейцев.

От внимания Коллинза не ушел фактор миграций на новые земли, служивший для Карнейро главным объяснением торможения или даже остановки политической эволюции. Масштаб этого фактора является поистине глобальным, поскольку чуть ли не вся земная суша, сколько-нибудь пригодная для жилья (включая жаркие пустыни и холодную тундру), была заселена еще доаграрными обществами. При этом Коллинз резонно замечает, что сам этот факт бесчисленных миграций говорит о первостепенной значимости геополитики уже в те времена, поскольку уйти от постоянного места кормления, кроме редких климатических изменений, могли заставить сообщество только причины вытеснения его более сильными в военном плане сообществами. Наряду с этим "страдательным" типом миграций он выделяет также "наступательный" тип, когда геополитически сильное сообщество вторгается в сферу слабых сообществ с вакуумом могущества [Collins, 1992, p. 379].

В заключение предварительного анализа Коллинз утверждает, что явные различия между характером обществ, основанных на родстве и имеющих государственность, носят не аналитический (теоретический, связанный с общими принципами), а чисто фактический характер.

Геополитически окраинные зоны иногда не организуются как долговременная военная коалиция, потому что есть еще территория, на которую можно мигрировать. Особые географические барьеры и экологическая несущая способность определяют, таким образом, будет ли и в какой степени окраинное преимущество вмешиваться в племенную геополитическую ситуацию [Collins, 1992, p. 380].

Коллинз не ссылается на классические работы Карнейро по теории стесненности и, судя по всему, не очень хорошо знаком с ними. Это только усиливает впечатление от практически полной конвергенции идей антрополога Карнейро и социолога Коллинза относительно роли геополитики, географических границ и ресурсов территории для социального развития догосударственных обществ.

По сути дела, в разных исследованиях, осуществленных в разных традициях и понятиях разными специалистами, проявилась некая истина теоретической истории. Если уж геополитика оказывает фундаментальное влияние даже в такой экзотической сфере, как родовые общества, то следует задуматься о ее роли во Всемирной истории. Коллинз предпринимает соответствующую попытку в 1997 г., откликнувшись на приглашение принять участие в обсуждении проблем макроисторической динамики.

Ведущая роль геополитики во Всемирной истории

Кратко, но с достаточной последовательностью и убедительностью Коллинз раскрывает этот принцип в докладе, подготовленном для секции по макроисторической динамике (Ежегодное собрание Ассоциации социальных наук и истории, Вашингтон, октябрь 1997, соруководители секции С.Сандерсон и Н.С.Розов). Рассмотрим основную аргументацию этого доклада.

Государство. Происхождение государства как организации военной силы по контролю над территорией Коллинз связывает с "первой военной революцией". Формирование национальных государств, начавшееся в Европе в период 1500 — 1800 гг., интерпретируется как следствие "второй военной революции", когда резко возросли армии, стоимость вооружения и транспортировки, на новый уровень поднялись аппарат мобилизации ресурсов, бюрократия, появились общенациональные идеологии, централизованные институты и т.д. Социальные революции и распад государств, как показали исследования Ч.Тилли, Т.Скочпол, М.Манна, также напрямую связаны с геополитическими напряжениями и кризисами.

Экономика. В экономике наиболее конструктивными Коллинз считает миросистемный подход и неовеберианскую теорию. Он утверждает, что объяснение подъема-спада отдельных обществ в иерархии ядро — полупериферия — периферия возможно только при учете геополитических факторов. Согласно неовеберианской теории явления рынка определяются в рамках имеющихся политических условий, которые, в свою очередь, обусловлены геополитическими факторами. Таким образом, вся экономическая жизнь и развитие протекают в структурах, заданных геополитикой.

Культура. Арена и аппарат культурного (духовного) производства также определены геополитическими изменениями. Так, распространение мировых религий (буддизма, христианства, ислама) связывается с делегитимизацией локальных культов в рамках империй. Победившие религии давали одновременно ресурсы и идеологическую мотивацию для последующих завоеваний. Религии также проникали через геополитические границы (появление буддизма в Китае и Японии).

Вторая военная революция привела ко многим новшествам в культурной жизни каждого общества: развитию бюрократической и рационалистической ментальности, появлению национальных систем школьного образования, академизации интеллектуальной жизни, коммерциализация культурных связей и появлению массовой развлекательной культуры.

Во всех этих примерах мы видим, что ведущий край геополитики порождает новые формы организации, которые затем становятся независимыми от геополитики, способными пересекать геополитические границы.

9.4.Геополитика и ее "отпрыски". Значит ли вышесказанное, что "дети" геополитики занимают ее место, отодвигают ее на задний план? Для опровержения этого подозрения Коллинз приберег на конец доклада два сильных аргумента. Во-первых, геополитику можно считать устаревшей, только если вообразить, что вопросы организации силы стали устаревшими, но этот наивный оптимизм лишен каких-либо оснований. Во-вторых, геополитика проявляет свою значимость не только как порождающая новые структуры, но и как сильнейший разрушитель структур. Именно в войнах и революциях, всегда определенных геополитикой, происходят крупнейшие разрушения в истории.

Эвристический принцип центрального фактора. В весьма интересном по содержанию докладе, представляющем последнее на сегодняшний день слово Рэндалла Коллинза о геополитике, ученый указывает в методологическом плане на следующий эвристический подход. Прежде всего, следует пытаться увидеть в каждом крупном социальном новшестве прояаления некоторого центрального объяснительного фактора (в случае теории Коллинза — геополитики). Затем учитывать, что такого рода новшества не обязаны в конечном счете воспроизводить структуры центрального фактора, хотя они и развиваются всегда в условиях, определенных этими (например, геополитическими) структурами. Наконец, следует быть готовым к тому, что все произошедшие усложнения могут быть радикально преобразованы, в том числе и разрушены вследствие действия центрального фактора. Если бы последнее было невозможным, то само сохранение центральности фактора как главного объяснительного принципа оказалось бы под вопросом.

Уроки Коллинза

Читатель уже мог отметить пиетет, с которым автор относится к Рэндаллу Коллинзу, его работе, идеям и результатам. Действительно, на наш взгляд, это крупнейший социальный мыслитель современности. Причем он только сейчас достиг своего "акме", работает, как всегда, талантливо, удивительно продуктивно и при этом постоянно расширяет сферы своих научных интересов.

Как развивать исследовательскую программу: золотой запас и далекие экспедиции. Тематика работ Коллинза поражает разнообразием в самых различных измерениях — от абстрактного анализа понятий до детального изложения экзотики брачных отношений в средневековой Индии, от исследования микростолкновений индивидов, их диалогов и реплик до изучения широких структур глобального исторического масштаба, от трактовки сексуальной собственности и секса как ритуала до прогнозирования исхода крупномасштабной ядерной войны. В то же время внимательное чтение текстов позволяет сделать вывод о выверенной логике целостной исследовательской стратегии. Начал Коллинз с весьма абстрактной и достаточно универсальной теории конфликтов. Дальнейшая история его работы — это, прежде всего, постепенное приращение новых теорий, их синтез, трансформация, сдвиг значимости. Самые невероятные броски в тематике и эмпирическом материале, или "далекие экспедиции", во-первых, совершаются при наличии уверенности в "золотом запасе" теорий, с помощью ресурсов которых ведется анализ сколь угодно экзотического материала, во-вторых, служат не только и не столько для демонстрации мощи и универсальности теорий, но и для пополнения самого запаса — через выявление и анализ аномалий, создание более общих и более глубинных понятий, моделей и гипотез, которые были бы невозможны в узких рамках обычного "неэкзотического" материала.

Отношение к классикам: новации и синтез. Коллинз, в отличие от большинства американских социологов, ориентируется в своих исследованиях не только на модные публикации последних лет (максимум — десятилетий), но также всерьез работает с идеями классиков. Российских исследователей учить уважительности к классикам не нужно. Но полезный урок в самом подходе Коллинза все же имеется. Коллинз относится к классикам (прежде всего, Веберу и Дюркгейму) не как к музейным экспонатам — носителям засушенных "парадигм" из учебников социологии, но и не как к "палочкам-выручалочкам", дающим готовые объяснения на все случаи жизни (что характерно для отечественного восприятия марксизма). Известно, что крайние формы почтения к святыням могут обратиться крайними же формами осквернения этих святынь. Если вдруг выяснилось, что "палочка-выручалочка" уже не дает чудесного всеохватного объяснения, то ее с досадой выкидывают.

Коллинз, скорее, демонстрирует уверенное и прагматичное поведение нового хозяина в доставшейся ему по наследству усадьбе: сохраняет явно разумное и рациональное, но готов перестроить и переоборудовать любую часть наследия, если потребуется. При этом он нимало не смущается возможным обвинениям в эклектике и соединении несоединимого. Так, мы привыкли считать несовместимыми и чуть ли не противоположными парадигмы Дюркгейма и Вебера, но у Коллинза они прекрасно уживаются и только обогащают друг друга.

Динамика взаимодействия переменных — ключ к социальной теории. Два простых эвристических хода делают рассмотрения Коллинза глубокими и продуктивными. Обычные понятия он рассматривает как переменные. Статичные отношения между сущностями он рассматривает как моменты во взаимосвязи переменных. Социологи изучают сами по себе как конфликты, так и солидарность и сплоченность. Коллинз же здесь видит динамику укрепления или размывания сплоченности в зависимости от хода развития конфликта, но и сам конфликт зависит от уровня сплоченности каждой стороны. Социологи из книжки в книжку переписывают три типа авторитета по Веберу, но только Коллинз увидел у того же Вебера глубокое замечание о динамической закономерной зависимости легитимности государственной власти от престижа могущества на международной арене.

Не рассуждать о невозможности предсказаний, а пытаться предсказывать на основе теорий и учиться на ошибках. Коллинз не очень-то жалует философию науки, предпочитая заниматься самой наукой. Он даже не сослался на схему Гемпеля, которая, совершенно очевидно, лежит в основе объяснительной и предсказательной методологии Коллинза [Hempel, 1942 — 1998]. Этот факт, а также сам успех предсказания Коллинза о судьбе Советского Союза позволяют утверждать следующее. Логическая схема Гемпеля (использование универсальных законов для объяснения и предсказания в истории) вошла в плоть и кровь теоретической культуры современной социологии. Применение этой схемы уже начало давать первые многообещающие результаты. По сути дела, это финальный аккорд долгих многословных дебатов о невозможности или даже недопустимости номологического (основанного на законах) объяснения и предсказания, которые шли на протяжении 1950 — 1980 гг. и были главным образом, направлены на дискредитацию методологической схемы Гемпеля. Урок для прошлого таков: не обрушиваться надо было на Гемпеля за его дерзостное вторжение в историческую науку, не смеяться над ним, указывая, что в исторических трудах нет и тени такой методологии, а пробовать применять его схему на деле, соединяя ее с наиболее перспективными теориями. Если согласиться, что дебаты по поводу правомерности схемы Гемпеля в основном закрыты успехом предсказания Коллинза, то вывод будет весьма основательный: на нынешнем этапе развития наук теория познания свою работу в целом выполнила, социальные науки, как и естественные науки ранее, получили в руки мощные и эффективные орудия. Главные ожидаемые результаты — в развитии самих теорий, объяснений и предсказаний, а не в эпистемологических и методологических рассуждениях по поводу их (не) возможности.

Как вести теоретическую экспансию: сохранение автономий и коммуникации вместо завоевания. Выше уже говорилось об особенностях обращения Коллинза со смежными предметными областями и соответствующими теориями (будь то теория легитимности Вебера, теория ритуалов Дюркгейма, теория структур родства Леви-Стросса, теории революций как государственных распадов Скочпол и Гольдстоуна и т. д.). Коллинз не вторгается на "чужую территорию" как завоеватель, все и вся подчиняя своей триумфальной схеме (что было названо стратегией "раздувания пузыря" или завоевательной империи), но уважительно анализирует каждую предметную теорию, как бы "разворачивая" ее для концептуальной увязки с собственными моделями (что сравнивалось с организацией ресурсных потоков в мир-экономике). В результате каждая предметная теория остается "в целости" и "на своем месте", но она уже стилизована, соединена несколькими понятиями с основной (у Коллинза — геополитической) схемой, через которую она оказывается увязанной со многими другими теориями в этом охватывающем, шаг за шагом достраивающемся пространстве теоретического описания социально-исторической реальности.


Работа поддержана РГНФ, исследовательский грант 00-03-00397а и Министерством образования РФ, Программа поддержки гуманитарных наук, грант Г00-1.4.-384.


Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: Медиум, 1995.

Andreski S. Military Organization and Society. Berkeley: University of California Press. 1971.

Bell D. The Coming Post-Industrial Society. N.Y.: Basic Books, 1973.

Collins R. An Asian Route to Capitalism: Religions Economy and the Origins of Self-transforming Growth in Japan // "American Sociological Review", 1962.

Collins R. The Sociology of Philosophies. A Global Theory of Intellectual Change. Belknap, Harvard Univ Press. Cambridge, Mass., L., 1998.

Collins R. Conflict Sociology. N.Y.: Academic Press, 1975.

Collins R. Does Modern Technology Change the Rules of Geopolitics? // "Journal of Political and Military Sociology", 1981. № 9, p. 163–177. Cм. русский перевод статьи в вып. 3 Альманаха "Время мира" (в печати).

Collins R. Long-Term Social Change and the Territorial Power of States // Research in Social Movements, Conflicts, and Change 1978. № 1. P. 1 — 34.

Collins R. Prediction in Macrosociology: The Case of the Soviet Collapse // "American Journal of Sociology", May 1995, p. 1552 — 1593; Коллинз Р. Предсказание в макросоциологии: случай советского коллапса // "Время мира", 2000, вып. 1.

Collins R. Sociological Insight. An Introduction to Non-Obvious Sociology. Oxford Univ. Press, 1982.

Collins R. Sociological Theory, San Francisco: Jossey-Bass, 1984.

Collins R. The Credential Society: A Historical Sociology of Education and Stratification. N.Y.: Academic Press, 1979.

Collins R. The Geopolitical and Economic World-Systems of Kinship-Based and Agrarian-Coercive Societies // "Review", 1992, Vol. 15, № 3, p. 373–388. Cм. перевод этой работы во втором выпуске Альманаха "Время мира" Структуры истории. Новосибирск, 2001.

Collins R. Weberian Sociological Theory. N.-Y. Cambridge Univ. Press. 1986.

Collins R., Waller D., What Theories Predicted the State Breakdowns and Revolutions of the Soviet Bloc? // "Research in Social Movements, Conflicts and Change", 1992, № 14, p. 31–47.

d'Encausse E. Decline of an Empire: the Soviet Socialist Republics in Revolt. N.Y.: Harper and Row, 1979.

Galbraith J. The New Industrial State. Boston, MA: Houghton-Mifflin, 1967.

Gilpin R. War and Change in World Politics. N.Y.: 1981.

Hempel C. The Function of General Laws in History // "Journal of Philosophy", Vol. 39 (1942), p. 209 — 227; Гемпель К. Функция общих законов истории // "Время мира", 2000, вып. 1.

Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. N.Y.: Random House, 1987.

Mann M. The Sources of Social Power. Vol. I: A History of Power from the Beginning to A.D. 1760. Cambridge Univ. Press, 1987.

Mann M. The Sources of Social Power. Vol. II: The Rise of Classes and Nation-States, 1760-1914. Cambridge Univ. Press, 1993.

McNeill W., The Rise of the West: A History of the Human Community. Chicago: University of Chicago Press, 1963.

Modelski G., Thompson W. Sea Power and Global Politics since 1494. Seattle: University of Washington Press, 1988.

Parsons T. Evolutionary Universals in Society // "American Sociological Review", 1964. Vol. 29, 3, p. 13 — 25.

Skocpol Th. States and Social Revolutions. N.Y.: Cambridge Univ. Press, 1979.

Stinchcombe A. Constructing Social Theories. N.Y.: Harcourt Brace, 1968.

Van Creveld M. Supplying War: Logistics from Wallerstein to Patton. N.Y.: Cambridge University Press, 1977.

Weber M. Economy and Society (Ed. by G. Roth and K. Wittich). N.Y.: Bedminster Press, 1968.

 

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.