Геополитика и будущее Российской Федерации

Настаивая на том, что "этничность следует за геополитикой", и исходя из "относительно благоприятных средне- и долгосрочных геополитических перспектив России", Коллинз и Уоллер делали прогноз: "Престиж могущества русского этноса по отношению к его этническим соперникам будет высоким" и потому не следует ожидать значительной или даже какой-либо этнической фрагментации внутри страны

На протяжении всего последнего десятилетия геополитика как наука вызывает громадный интерес в России. Этому обстоятельству можно найти много объяснений. Общепринятый в советскую эпоху классовый анализ международной политики практически не оставлял места для учета геополитических факторов, хотя в практической политике к ним относились гораздо более серьезно. В 1960-е годы советские ученые, познакомившись с западной литературой о международных отношениях, стали обращаться к таким понятиям, как баланс сил [Zimmeman 1969]. Однако когда официальный советский дискурс наконец отказался от формул классового противостояния, на смену им пришла вовсе не Realpolitik или геополитика. Напротив, при М.Горбачеве и его министре иностранных дел Э.Шеварнадзе внешнеполитический дискурс стал отражением "нового мышления" — подхода, который, усвоив язык общечеловеческих ценностей и норм, преуменьшал значение физической силы и географического фактора. В нынешнем интересе к геополитике можно увидеть реакцию на то, что некоторые называют наивным романтизмом и крайностями горбачевско-шеварнадзевской позиции, в определенной мере сохранявшимися и в первые годы правления Б.Ельцина. Вместе с тем не исключено, что геополитический подход — просто самый оптимальный способ постижения долговременной эволюции государств в международной системе.

В настоящей статье критически разбирается одна конкретная геополитическая теория и степень ее приложимости к российским реалиям. Эта теория разработана американским социологом Р.Коллинзом, отталкивавшимся от работ М.Вебера. Коллинз считает обоснованным обращение к теории геополитики, веря, что она во многом проясняет то, как в конечном счете развертывались события. Он также убежден в том, что, несмотря на риторику сторонников "нового мышления", реформы горбачевской эры были вызваны к жизни в первую очередь геополитическими факторами и что именно последние сыграли решающую роль в распаде Советского Союза.

Более того, Коллинз сформулировал свою геополитическую концепцию, приложил ее к Советскому Союзу и предсказал упадок СССР за несколько лет до того, как к власти пришел Горбачев. Несомненная точность этого прогноза, как и общее изящество теории Коллинза, — те причины, по которым я поставил последнюю в центр данного исследования <...>.

Геополитическая теория и судьба Советского Союза

В сочинениях социолога Р.Коллинза представлена, вероятно, наиболее интересная и хорошо разработанная теория геополитики. Развивая идеи Вебера, исследователь формулирует свою точку зрения об истоках национальной интеграции и дезинтеграции, обнаруживая их по преимуществу в сфере материальных факторов, таких как военная мощь и географическое положение. При создании своих геополитических концепций ученый вдохновлялся прежде всего веберовским "Хозяйством и обществом", в особенности главой 9, посвященной политическим сообществам. Согласно Коллинзу, Вебер пытался показать, "что ключевые внешние факторы развития государств не экономические, а военные — геополитические в самом широком смысле". Отстаиваемая и реализуемая Коллинзом исследовательская программа заключается в том, чтобы "собрать воедино и усовершенствовать знания, почерпнутые из геополитической теории, — о причинах и следствиях взаимодействия государств в военном аспекте, — делая особый упор на такое их расширение, которое бы позволило связать их с внутренней политикой" [Collins 1986: 2-3].

В 1978 г. Коллинз выдвинул несколько общих положений, касающихся территориальной экспансии и сжатия государств. На этом этапе он еще мало что мог сказать по поводу Советского Союза. Вместо этого, иллюстрируя применимость своих обобщений к "непосредственной ситуации в мире", ученый указывал на положение Соединенных Штатов после войны во Вьетнаме как на образец реализации принципа связи между "чрезмерным расширением и дезинтеграцией" [Collins 1978]. Коллинзовская оценка Соединенных Штатов отвечала "упадочным" настроениям того времени и не казалась неожиданной (Среди работ, отразивших подобные настроения, наибольшей популярностью пользовался бестселлер П.Кеннеди [Kennedy 1987]).

Но когда два года спустя, в 1980 г., Коллинз, формализовав свои принципы и придав им количественную форму, приложил их — на этот раз к Советскому Союзу, полученные им выводы полностью шли вразрез с общепринятой точкой зрения. В конце 1970-х — начале 1980-х годов многие американские политические деятели и группы интересов выражали тревогу в связи с якобы неостановимым наращиванием советской военной мощи, таящим в себе угрозу для Соединенных Штатов и их союзников. Р.Рейган, обещавший покончить с тем, что он называл "относительным упадком военного могущества страны по сравнению с Советским Союзом", был избран в 1980 г. президентом США. Коллинз пришел к совершенно иным заключениям. Он предвидел наступление в СССР периода нестабильности, частично обусловленного чрезмерным военно-имперским расширением этой державы. В долгосрочной перспективе такая нестабильность могла привести к дезинтеграции "Российской империи", в т.ч. к утрате Советским Союзом контроля над Восточной Европой и к его собственному распаду.

Коллинз предсказывал серию восстаний [против советского режима], способных вызвать к жизни феномен "спускового крючка", когда атмосфера кризиса "стимулирует появление движений за независимость в нескольких местах одновременно, а успех любой из стран-сателлитов, сумевшей вырваться на свободу, резко повышает вероятность того, что ряд соседних стран тоже добьются самостоятельности" [Collins 1986: 202]. Коллинз вовсе не ожидал, что "начальный толчок к изменениям" даст этнический протест внутри самого Советского Союза. Он предвидел другое — что "разложение центральной власти российского государства" окажется "предварительным условием возникновения мощных этносепаратистских движений". Ученый отмечал, что "формальный механизм расчленения Советского Союза уже имеется" — в виде 15 союзных республик, обладающих номинальной автономией и собственными государственными институтами. Эта федеративная структура, будучи лишена всякого значения при сильном центральном правительстве, "поддерживает этнические идентичности и в то же время обеспечивает организационные рамки, которые позволят образоваться действительно независимым государствам, как только власть центра всерьез ослабнет". Коллинз полагал, что прогнозируемая им "дезинтеграция Советского Союза, вероятнее всего, произойдет под водительством инакомыслящих коммунистических политиков" и что "благоприятные структурные возможности побудят некоторых коммунистических руководителей объединиться с региональными этническими группами" [Collins 1986: 204, 207].

Многое из анализа Коллинза кажется сегодня удивительно точным и прозорливым. Конечно, распад СССР предсказывали и другие наблюдатели. Но в отличие от А.Амальрика, ожидавшего, что он станет результатом войны с Китаем [Amalrik 1970] или Э.Каррер д'Анкосс, которая усматривала его истоки в восстании исламских республик СССР [Carrere d’Encausse 1978], Коллинз по большей части указывал на истинные причины произошедшего коллапса. Основной недостаток коллинзовского прогноза заключался в его временных параметрах. По предположению ученого, для дезинтеграции Советского Союза должно было потребоваться много десятилетий.

Но если коллинзовское понимание долговременного процесса государственного распада в целом верно, хотя исследователю и не удалось определить его точные хронологические рамки, то возникает вопрос о финальной точке данного процесса. Поскольку Россия, как и Советский Союз, частично состоит из выделенных по этническому принципу "автономных республик", будут ли установленные Коллинзом геополитические и иные факторы работать на дальнейшее разрушение РФ? Или же имеются какие-то амортизаторы — зафиксированные самим Коллинзом или нет, — которые способны предотвратить подобный исход? <…>

Геополитика Российской империи

Коллинз перечисляет пять геополитических принципов [в которых фиксируются факторы], влияющие на "расширение, сжатие или стабильность государственных границ в течение длительных периодов времени" [Collins 1986: 186]. Эти принципы касаются главным образом способности государства к ведению войн и контролю над своим населением.

1. Преимущество в размерах и ресурсах. "При прочих равных условиях в войнах побеждают крупные и богатые ресурсами государства; поэтому они расширяются, тогда как более мелкие и бедные — сжимаются".

2. Преимущество в расположении. "Государства, граничащие с мощными в военном плане странами на меньшем количестве направлений, т.е. ‘окраинные’ (marchland), находятся в выигрышном положении по сравнению с государствами, имеющими могущественных соседей на большем количестве направлений, т.е. с ‘сердцевинными’ (interior)".

3. Фрагментация сердцевинных государств. "Сердцевинные территории, сталкивающиеся с противниками на нескольких фронтах, в долгосрочной перспективе имеют тенденцию дробиться на все возрастающее число мелких государств".

4. Решающие войны (showdown wars) и переломные моменты. По мере того как окраинные государства (с немногими мощными в военном отношении соседями) захватывают и инкорпорируют в себя распадающиеся сердцевинные страны, они уничтожают буферные зоны и в конечном счете вступают в конфликт с другими окраинными государствами. В такой переломный момент либо одно из окраинных государств добивается преимущества в решающей войне и устанавливает "мировую" империю, либо возникает патовая ситуация. В последнем случае взаимное истощение таких государств обычно ведет к ослаблению их влияния на зависимые от них страны и "геополитическая система начинается снова дробиться".

5. Чрезмерное расширение и дезинтеграция. Даже "мировые" империи могут подвергнуться "ослаблению и длительному упадку", если достигнут чрезмерного, с военной точки зрения, расширения. Чрезмерность расширения иногда обуславливается экономическими причинами, т.е., согласно Коллинзу, высокими "транспортными расходами на ведение военных действий в слишком сильном отдалении от надежных источников обеспечения". Но она может иметь и политические причины, описываемые ученым как "напряжения, связанные с поддержанием лояльности населения, проживающего более чем через одну этническую границу от этнического ядра метрополии, и боевого духа расположенных там войск" [Collins 1986: 187-191].

Следует отметить, что в основе предлагаемой Коллинзом геополитической системы координат лежал проведенный им (и Вебером) разбор тысячелетней истории "международных отношений" между странами, которые по преимуществу являлись мультиэтническими империями и были заняты в первую очередь ведением войн. Поэтому он делает упор на военно-экономические факторы и политический контроль в его этническом преломлении.

Свой анализ, приведший к заключению о грядущем упадке "Российской империи", исследователь начинает с подъема Московии, датируемого концом XIV в. Этот подъем, по мнению Коллинза, объяснялся превосходством Московского княжества в размерах и ресурсах, а также его положением окраинного государства, противостоявшего более слабым соседям. Используя грубые количественные индикаторы, Коллинз обнаружил, что в XX столетии, когда противники Советского Союза значительно усилились в военном и экономическом отношении, эти преимущества исчезли. Более того, с возрождением после второй мировой войны сильной Европы и неуклонным нарастанием мощи Китая страна утратила положение окраинного государства. В соответствии с коллинзовской системой рассуждений, в долгосрочной перспективе Россию как сердцевинное государство ожидает фрагментация, которая, будучи запущена военным поражением или политическим кризисом, "продолжится в течение XXI и XXII вв." [Collins 1986: 195-196].

Коллинз рассматривал холодную войну между США и СССР в качестве переломного момента с двумя возможными исходами: "Одной из альтернатив является победа какой-либо стороны над другой и установление мировой империи; второй — возникновение патовой ситуации, которая в конечном счете приведет к истощению двух великих держав и возобновлению роста независимых государств за пределами структуры принудительных коалиций" [Collins 1986: 197]. В начале 1980-х годов ученый полагал, что на его глазах начинает осуществляться вторая альтернатива. Десятилетие спустя многим наблюдателям стало казаться, что реализовалась первая — холодная война завершилась победой Соединенных Штатов.

Как бы то ни было, Коллинз предрекал либо поражение России, либо ее упадок. Критический момент для центральной власти должен был наступить вместе с чрезмерным расширением страны — возможно, более чем в одном направлении. К 1980 г. российские войска уже увязли в Афганистане, а подъем профсоюзного движения "Солидарность" предвещал нестабильность и Восточной Европе. Впрочем, в этом пункте своего рассуждения Коллинз зашел несколько дальше разумного, предсказав, что внутренние неурядицы склонят СССР к "военной интервенции в Иран, Ирак или на Аравийский полуостров" [Collins 1986: 202] — в то время подобная "страшилка" была популярна среди правых кругов США. Значение такого рода интервенции для теории Коллинза, в принципе сфокусированной на феномене военной экспансии мультиэтнических империй, заключалось в том, что она должна была привести к "чрезмерному расширению значительного масштаба с ‘перескоком’ через две или более внутренние этнические территории за пределами русского этнического ядра" [Collins 1986: 202]. Однако все это уже имело место и после вторжения в Афганистан. Первоначально проникновение советских войск в эту страну осуществлялось с территории среднеазиатских республик, причем в состав военного контингента входили и резервисты нерусского происхождения. Власти СССР были обеспокоены ставшими им известными планами коммунистического руководства Афганистана преобразовать эту страну в федерацию советского типа, где этнические республики таджиков и узбеков граничили бы с соответствующими частями Советского Союза. Советские лидеры, очевидно, опасались, что трансграничная идентификация этнически родственного населения двух стран подорвет позиции центральной власти в Москве (и в Кабуле) [Mendelson 1998: 50–51; о подробностях вторжения см. Garthoff 1994: ch. 26].

Таким образом, более чем за 10 лет до распада Советского Союза Коллинз составил правдоподобный сценарий будущего краха, базирующийся на принципах геополитики и этнополитики. По своим внешним характеристикам этот сценарий, по-видимому, соответствует тому, что произошло на самом деле. Но прежде чем говорить о том, может ли модель Коллинза поведать нам о будущем РФ, следует подвергнуть ее более тщательному рассмотрению.

Причины дезинтеграции Советского Союза

Самое уязвимое место в концепции Коллинза — чрезмерное акцентирование в ней военно-территориальных аспектов государственной политики. Несомненно, то обстоятельство, что Советский Союз окружали враждебные соседи (и даже враждебные союзники), способствовало напряжению его хозяйственных ресурсов и — в конечном счете — упадку центральных властных институтов, представляющему, согласно Коллинзу, предпосылку имперской дезинтеграции. Однако безопасность страны не требовала столь дорогой цены. В эпоху ядерного оружия ориентация Советского Союза на дорогостоящие танковые армии в духе второй мировой войны обуславливалась сознательным выбором его руководства, а не необходимостью. Во время каждого из двух важнейших периодов реформ в послевоенной истории страны советские лидеры — Н.Хрущев и М.Горбачев — осуществляли масштабные сокращения вооруженных сил, причем безо всякого ущерба для государственной безопасности [Evangelista 1999a: ch. 5, 14].

Дабы укрепить макроисторические основания своего анализа, Коллинз сознательно принижает значение переворота в военном строительстве, связанного с появлением ядерного оружия, не веря в его революционность: "Если бы Соединенные Штаты и Советский Союз захотели развязать ядерную войну, то это была бы отнюдь не беспрецедентная, но типичная решающая война, ведущая к разрушению обеих соперничающих империй, базирующихся на окраинных территориях, и выходу на сцену новой группы разнообразных государств, а со временем — и новых великих держав, начавших свой рост из какой-то другой части планеты" [Collins; Waller 2000: 55]. Подобная оценка игнорирует многочисленные данные науки, полученные в 1980-е годы и ранее (например, о феномене "ядерной зимы"), свидетельствующие о том, что "решающая" война с применением ядерного оружия может сделать необитаемой большую часть земного шара, а не только территории "окраинных" империй. Воистину это было бы беспрецедентным событием.

Уязвимость позиции Коллинза становится очевидной при сравнении его геополитической теории с подходами, опирающимися на более глубокое знание состояния дел в Советском Союзе. Подобного рода альтернатива коллинзовской концепции была предложена Г.Дерлугьяном, исследователем, не без симпатии относящимся к геополитическим штудиям (и поклонником, в частности, работ Коллинза).

Для начала познакомимся с точкой зрения этого автора на военно-стратегическое соперничество и фактор ядерного оружия. Дерлугьян доказывает, что ядерные вооружения, несмотря на свою "символическую значимость", ведут к тупиковой ситуации "в межгосударственном соперничестве. Советскому Союзу была навязана конкуренция в невоенных областях — экономическом, политическом, культурном и идеологическом производстве, где значительные преимущества Америки не оставляли ему никаких шансов на победу" [Дерлугьян 2000: № 2, 29]. СССР в основном обеспечил свою территориальную безопасность в традиционном ее понимании (вот почему Горбачев мог позволить себе пойти на многочисленные односторонние инициативы в сфере ограничения вооружений), но в послесталинскую эпоху от советских руководителей и от советского общества требовалось уже нечто большее.

Как отмечает Дерлугьян, начиная с 1960-х годов "госсоциалистические органы планирования уже не могли опереться на сталинские методы, позволявшие приносить в жертву громадные материальные ресурсы и множество человеческих жизней ради достижения поставленных целей", ибо "сами цели существенно усложнились, выйдя за рамки простого создания арсенала произведенных промышленным способом вооружений" [Дерлугьян 2000: № 3, 18]. Советские граждане рассчитывали на повышение уровня своей жизни (и выдвигали соответствующие требования). "Население больше не было преимущественно крестьянским с присущими тому низкими потребительскими ожиданиями и высокой рождаемостью; его основную часть составили городские рабочие и служащие с очень невысоким уровнем рождаемости и потребительскими ожиданиями, быстро приближавшимися к широко разрекламированным образцам массового потребления в странах капиталистического ядра" [Дерлугьян 2000: № 3, 18-19]. Таким образом, согласно Дерлугьяну, наиболее трудной для советского руководства задачей было не поддержание территориальной безопасности, а сохранение лояльности "советского населения, чьи социодемографические характеристики значительно изменились в ходе развития государственного социализма". В этом смысле Красная Армия была разбита не столько НАТО и "Звездными войнами", сколько рок-музыкой и синими джинсами [Дерлугьян 2000: № 2, 29; № 3, 18].

И Дерлугьян, и другие исследователи, конечно, не сомневаются, что напряжение, вызванное чрезмерным расширением, способствовало сужению внешнеимперского пространства Советского Союза, однако причины дезинтеграции СССР представляются им более сложными [см., напр. Bunce 1985]. В своих попытках связать крушение государства с чрезмерным расширением Коллинз делает значительный упор на этнический аспект проблемы, указывая, со ссылкой на множество исторических примеров, на сложность поддержания линий коммуникаций и материально-технического обеспечения войск поверх более чем одной внутренней этнической территории. Прямо не характеризуя Советский Союз как "тюрьму народов", он фактически намекает на это, называя его "Российской империей" [о царской России как о "тюрьме народов" см. Carrere d’Encausse 1978: ch. 1]. И хотя необходимым условием распада советской федерации Коллинз считает разложение центральной власти, он акцентирует прежде всего существовавшие в стране этнические различия.

Выдвигая "геополитическую теорию этнических изменений", Коллинз пытается связать военные успехи и экспансию с внутренней социетальной сплоченностью и однородностью. Согласно его модели, преуспевающие державы опираются на "интенсивное институциональное проникновение государства в общество" в целях военной мобилизации. "В сильном с геополитической точки зрения государстве разрозненные этнические идентичности теряют свой мобилизующий потенциал". "Геополитическое доминирование государства на международной арене увеличивает престиж могущества главенствующей этнической группы внутри него", способствуя тем самым социетальной однородности и сплоченности [Collins 1999b: 84-87].

Ключевой недостаток характерной для Коллинза концентрации внимания на этнических делениях и слишком растянутых линиях коммуникаций заключается в том, что при подобном подходе затемняется роль России и русских в крушении СССР. На деле сама Россия (в виде РСФСР — одной из 15 образовывавших СССР республик) под руководством Б.Ельцина фактически отделилась в 1991 г. от Советского Союза. В качестве участников народных фронтов этнические русские играли важную роль даже в наиболее решительных и правомерных, с точки зрения закона, кампаниях за отделение — в Эстонии, Литве и Латвии [Hanson 1999; Alexseev 2001: 101-106]. Очевидно, что множество русских по всему Советскому Союзу выступали против гиперцентрализованной, находившейся под властью коммунистов системы по причинам, не имеющим отношения к этнополитике и чрезмерному расширению.

В этом смысле предложенная Дерлугьяном трактовка крушения Советского Союза убедительнее коллинзовской. Признавая важность геополитического соперничества с Соединенными Штатами, Дерлугьян не считает этот фактор определяющим и не акцентирует его территориальный аспект. Он далек и от того, чтобы анализировать распад государства лишь с этнической точки зрения. Согласно его позиции, для Советского Союза были характерны "корпоративные органы двух типов", контролировавшиеся номенклатурой — государственными чиновниками, утвержденными руководством Коммунистической партии. К первому относились всевозможные территориальные образования, в т.ч. 15 союзных республик (анализ Коллинза учитывает исключительно их). Ко второму — "внетерриториальные производственные агломерации (государственные концерны и синдикаты) и разнообразные министерства, осуществлявшие руководство совокупностью экономических отраслей и государственных институтов, начиная с обороны и кончая образованием" [Дерлугьян 2000: № 3, 21].

Подобно Коллинзу, Дерлугьян указывает на коллапс центральной власти, но, в отличие от Коллинза, который просто ссылается на такой поворот событий, Дерлугьян действительно его объясняет. С его точки зрения, советское государство рухнуло в тот момент, когда от него отвернулась номенклатура среднего звена. Горбачев пытался реформировать советское общество и экономику страны, стараясь преодолеть застой брежневской эпохи посредством раскрепощения гражданской инициативы в виде различных народных движений. Его политика гласности и перестройки была нацелена на то, чтобы встряхнуть автономный от общества класс российского чиновничества, подвергнув его испытанию выборами и рыночной конкуренцией [Дерлугьян 2000: № 3, 20]. Но общественные силы вышли из-под контроля Горбачева еще до того, как он смог довести до конца свои реформы, причем настолько, что он, по его собственным воспоминаниям, начал видеть в неформальных движениях скорее "оппозицию", чем союзников [Горбачев 1995: 412, 514]. Как пишет Дерлугьян, "прежде чем Горбачеву удалось создать новый режим, находившиеся у него в подчинении слои номенклатуры предали его и, нарушив два основополагающих табу номенклатурного поведения, приняли участие в национальных движениях и в частном накоплении" [Дерлугьян 2000: № 3, 20]. Да, некоторые коммунистические элиты (как и предсказывал в 1980 г. Коллинз) связали себя с делом национализма — но лишь в тех случаях, когда занимаемые ими позиции в управлении регионами открывали перед ними благоприятные возможности. Другие представители среднего звена коммунистической элиты — те, которые имели доступ к внетерриториальным экономическим ресурсам, — отказались от этнонационализма в пользу различных версий коррупционного капитализма [Solnick 1998: 1998].

Таким образом, распад Советского Союза был не только геополитическим феноменом, обусловленным проблемами военного характера. Крушение центральной государственной власти действительно имело решающее значение, но оно, в свою очередь, объяснялось отношением, прежде всего представителей элиты, к институтам советского режима. Когда стало ясно, что эти институты оставляют желать лучшего, особенно в плане обеспечения экономических благ, которыми, очевидно, в гораздо большей степени изобиловал Запад, они перестали вызывать поддержку даже самой правящей номенклатуры. "Общественный договор" брежневской эпохи, в соответствии с которым элементарный уровень материального благополучия покупался ценой гражданских свобод, не пережил горбачевских преобразований, а заменить его оказалось нечем. <…>

Геополитические прогнозы

Вероятно, воодушевленный очевидным успехом собственных прогнозов относительно упадка Советского Союза, Коллинз вместе со своим соавтором Д.Уоллером попытался в начале 1990-х годов предсказать дальнейшее развитие событий на постсоветском пространстве. Прежде всего они еще раз повторили свои исходные постулаты: (1) Советский Союз был "продолжением экспансионистской геополитической траектории Российской империи"; (2) "в XX столетии геополитические преимущества России сошли на нет"; (3) именно усилия М.Горбачева по снижению "чрезмерного с точки зрения материально-технического обеспечения войск расширения" посредством сокращения военных обязательств "привели к быстрой делегитимации правящего слоя" и в конечном счете — к распаду СССР [Collins, Waller 1994: 120; см. также Waller 1992].

Затем Коллинз и Уоллер высказали свои соображения о том, что изменилось с возникновением меньшего по размерам российского государства, окруженного более слабыми соседями. Они утверждали, что Россия "в средне- или долгосрочной перспективе будет в состоянии обрести доминантный по отношению к своим соседям престиж могущества" и что она вернулась к "чему-то, более сходному с благоприятным для нее окраинным положением времен Петра" [Collins, Waller 1994: 120]. Единственное отмеченное ими исключение в плане выигрышности геополитической позиции страны — Дальний Восток, где Россия столкнулась с двумя сильными соперниками в лице Японии и Китая; однако в данном случае два соперника лучше, чем один, поскольку они могут вступить в конкуренцию друг с другом.

Настаивая на том, что "этничность следует за геополитикой", и исходя из "относительно благоприятных средне- и долгосрочных геополитических перспектив России", Коллинз и Уоллер делали однозначный прогноз: "Престиж могущества русского этноса по отношению к его этническим соперникам будет высоким" и потому "нам не следует ожидать значительной или даже какой-либо этнической фрагментации внутри страны" [Collins, Waller 1994: 107, 120]. Вместе с тем они особо оговаривали случай автономных республик, т.е. территорий, обладающих собственными политико-административными структурами. Эти территории могут стать исключением, но только при наличии трех условий: при "сравнительно высокой численности населения, преобладании среди коренных жителей нерусских народов и расположении на оконечности российской территории". В итоге оставались только три вероятных кандидата на отделение: Чечня, Тува и Северная Осетия (эти прогнозы были высказаны до начала войны в Чечне, разразившейся в ноябре-декабре 1994 г.). Согласно заключению Коллинза и Уоллера, "с [этими] минимальными оговорками, касающимися пограничных регионов с преобладанием нерусского населения, саму Россию в дальнейшем ожидает немного этнических сецессий" [Collins, Waller 1994: 121-122].

Прежде чем рассматривать возможную уязвимость тех исходных посылок, на которых Коллинз и Уоллер строят свой анализ, наверное, стоит оценить нарисованную этими авторам геополитическую картину на основе их собственных критериев. Наиболее существенным, вероятно, является вопрос о том, действительно ли геополитическое положение России столь надежно защищено, как им казалось, когда они оценивали его с позиций начала 1990-х годов. Подобно большинству наблюдателей, Коллинз и Уоллер не предвидели некоторых ключевых событий, таких как расширение НАТО на восток и обсуждение перспективы последующего включения в члены альянса государств, имеющих общую с Россией границу; проведение НАТО, несмотря на решительные возражения со стороны России, войны в Югославии — первой в истории блока военной операции; экономический кризис августа 1998 г., сопровождавшийся резким падением курса рубля и дефолтом по долговым обязательствам страны. Хотя Коллинз и Уоллер прогнозировали серьезное сепаратистское движение в Чечне, они не предполагали, что две потребовавшие громадных жертв войны подорвут боеспособность и престиж вооруженных сил страны и еще больше затруднят ее экономическое выздоровление. Но если геополитическая позиция России намного слабее, чем ожидали Коллинз и Уоллер, тогда их "веберианская" модель предвещает дальнейшее снижение международного престижа могущества и углубление дезинтеграции РФ. <…>

Политический курс Путина

Следует ли Путин тому сценарию, который вытекает из геополитического подхода Вебера/Коллинза? И вообще, имеет ли смысл задаваться вопросом о политике какого-то конкретного лидера, если геополитическая теория делает упор на более или менее продолжительную временную перспективу? Подобно многим другим теоретическим проектам, коллинзовская геополитическая концепция содержит в себе противоречие между структурой и действующим субъектом. Основные детерминанты политического изменения, по-видимому, имеют долгосрочный структурный характер — функционирование экономики, военный потенциал, численность населения, географический фактор, и обычно считаются устойчивыми по отношению к краткосрочному человеческому вмешательству. Однако усилия политических лидеров, направленные на корректировку неблагоприятных геополитических обстоятельств — к примеру, посредством заключения альянсов, — были включены в первоначальную модель Коллинза. Согласно его объяснению случая СССР, структурные затруднения вынудили Горбачева начать реформы внутри страны и сократить ее международные обязательства. Если бы эти инициативы способствовали укреплению высшей государственной власти, а не ее ослаблению и делегитимации, они, по-видимому, могли бы привести к смягчению структурно-геополитических трендов. Таким образом, геополитическая теория оставляет определенное место для учета фактора целенаправленной человеческой деятельности. Но если так, то стоит задуматься о том, что мог бы попытаться предпринять российский лидер типа Путина, если бы он рассматривал ситуацию в России сквозь призму геополитической теории Коллинза.

В теории Коллинза, хотя и не в ее первоначальной версии, которая была разработана еще до 1980 г., когда ученый приложил свою концепцию к Советскому Союзу, присутствовала одна структурная "переменная", в какой-то мере поддающаяся влиянию целенаправленной человеческой деятельности. В 1980 г. Коллинз предсказал, что СССР распадется на 15 составляющих его республик, поскольку официально они уже являются "автономными государствами, обладающими локальными механизмами управления" [Collins 1986: 204]. Но, по-видимому, то же самое относится и к РФ с ее 21 автономной республикой и другими "субъектами", в той или иной степени управляемыми собственной региональной властью. Согласно Коллинзу, российский лидер, стремящийся предотвратить дальнейшую дезинтеграцию страны, мог бы начать с уничтожения этой формальной структуры местной автономии. В данном отношении усилия президента Путина по установлению системы федеральных округов поверх 89 регионов-субъектов, если они нацелены на постепенное ослабление или ликвидацию самостоятельных локальных институтов, по-видимому, отвечают представлениям Коллинза о том, что должен делать лидер, старающийся смягчить долгосрочные геополитические тренды <…>. Это, однако, не означает, что путинские реформы действительно приведут к усилению целостности российского государства [Alexseev 2001].

Для Коллинза ключевым условием внутренней сплоченности является геополитический успех. Традиционно такой успех зависел от военной силы и благоприятной конфигурации географических факторов и союзнических связей. Так что успешные попытки укрепить отношения между Москвой и другими членами СНГ попадут в графу "прихода" в геополитическом "гроссбухе". В частности, предполагаемый союз Москвы и Беларуси, похоже, во многом предвещает укрепление престижа РФ, а следовательно, национальной целостности России и статуса русских как доминирующей этнической группы.

Однако даже в рамках в чем-то ограниченной геополитической системы Коллинза имеются два существенных препятствия к усилению престижа могущества и сплоченности России: состояние экономики и ситуация в Чечне. Сторонники любой геополитической теории признают, что сильная экономика — залог успеха экспансионистской внешней политики или, как минимум, что необходимое для экспансии военное производство может способствовать оживлению народного хозяйства, которое в противном случае оставалось бы в состоянии застоя. Несмотря на то что Путин заявляет о поддержке мер по возрождению российской военной индустрии, он не направил на достижение этой цели все силы страны, как это сделала, например, гитлеровская Германия, добившаяся военного доминирования над своими соседями. Макроэкономические ограничения делают подобный курс крайне маловероятным [Kirshner 1998, 1999].

Столь же труднопреодолимым препятствием для сплоченности государства является конфликт в Чечне. Один из очевидных аспектов этой проблемы — слабая вероятность российской геополитической экспансии в условиях, когда федеральное руководство не контролирует свою собственную территорию. Другой — связан с гипотезой Коллинза о том, что экспансия укрепляет сплоченность государства, повышая статус доминирующей этнической группы. Военные действия в Чечне и, в частности, та их фаза, которая началась в 1999 г., привели к увеличению враждебности и неприкрытого расизма со стороны многих русских, а также к возникновению своеобразного эффекта "объединения под знаменем" поддержки военных усилий центрального руководства (в отличие от ситуации 1994 — 1996 гг.). Но могут ли подобные настроения быть конвертированы в национальное единство или способствовать усилению культурной идентификации нерусских граждан Федерации с этническими русскими? Было бы желательно получить больше данных на сей счет, ибо ответ на этот вопрос отнюдь не очевиден [обсуждение этих проблем см. Vujacic 1996].

Первоначальная реакция на возобновление войны в Чечне в конце лета 1999 г. и особенно на взрывы жилых домов в российских городах, видимо, была рассчитана на все что угодно, только не на укрепление национальной сплоченности. Российские власти отыгрывались на всех, кто имел "кавказскую внешность", выслав из одной только Москвы около 11 тыс. чеченцев. Наиболее оруэллианским эпизодом войны оказалась кампания, начатая московским мэром Ю.Лужковым и известная как "Операция ‘иностранец’". Ради сохранения Чечни в составе России столица выбрасывала со своей территории российских граждан, имеющих российские паспорта, объявляя их иностранцами вследствие чеченского происхождения.

Избранный российским правительством метод убеждения Чечни остаться в составе Федерации был, мягко говоря, недальновидным. Российские самолеты бомбили чеченские города и села, десятки тысяч беженцев были вынуждены искать себе убежища за пределами своей республики, при том что войска препятствовали их проникновению в Россию. Хотя многие народы Северного Кавказа не испытывали особой любви к чеченцам, обвиняя их, по понятным причинам, в своих нынешних невзгодах, российские власти своими грубыми действиями по покорению Чечни умудрились восстановить против себя многих потенциальных сторонников. <…>

Перспективы России

Геополитическая теория, которую выстраивает Коллинз, отталкиваясь от работ Вебера, связывает внутреннюю сплоченность с внешней геополитической экспансией. Согласно этой теории, экспансия, базирующаяся на военной мощи, усиливает международный престиж могущества государства. Вдохновленные достижениями своих лидеров, подданные мультиэтнической империи проявляют большую готовность к ассимиляции в доминирующую этническую культуру, что способствует укреплению целостности государства. Но, как мы видели, надежды на возрождение России в качестве крупной военной державы и ее территориальное расширение не вполне обоснованы.

Не исключено, что самый реальный шанс Путина укрепить целостность РФ связан с проведением политики, которая обычно получает наибольшую поддержку в опросах общественного мнения, т.е. нацеленной на оживление отечественной экономики. Россия может также ориентироваться на восстановление своего международного авторитета в сферах образования, культуры и технологии (подобный невоенный путь к мировому престижу признают даже Вебер и Коллинз), но для успеха на этом поприще тоже требуется улучшение положения в экономике. Политическая линия и Горбачева, и Ельцина заключалась в том, чтобы без особых затрат войти в мировое сообщество на равных с Соединенными Штатами и Европейским Союзом, однако ее результаты оказались неутешительными. Более жесткий по отношению к России курс новой администрации Буша делает такую стратегию еще менее перспективной.

Тем не менее отсутствие геополитических успехов, подъема экономики или других международно признанных достижений не обязательно обрекает Россию на дальнейшую дезинтеграцию. В этом смысле приписываемое Путину высказывание, что "либо Россия будет великой, либо ее вовсе не будет", возможно, эффектное в плане политической риторики, во всех иных отношениях звучит неубедительно. У страны есть немало шансов удержаться на плаву, особенно если Путин не станет слишком активно ремонтировать систему "асимметричного федерализма", которая, возможно, и помогла РФ избежать судьбы Советского Союза [Evangelista 1999b; Alexseev 2001]. Наконец, свой вклад в сохранение единой России могли бы внести Соединенные Штаты и другие страны, постаравшись возродить относительно теплую атмосферу в сфере безопасности, которая установилась, правда на очень короткое время, с окончанием холодной войны. Эта рекомендация вытекает из геополитического анализа Коллинза [Collins, Waller 1994], но она имеет смысл даже в случае его ошибочности.

Перевод с английского Бориса Межуева.

Полный вариант статьи опубликован в №2 за 2002 г. журнала "Полис" ("Политические исследования"). На сайте РА статья была помещена в сокращенном варианте с разрешения редакции журнала. Материал был предоставлен редакции программой "PONARS" (Program on New Approaches to Russian Security) http://www.csis.org/ruseura/ponars/index.htm .

Горбачев М.С. 1995. Жизнь и реформы. Т.1. М.

Дерлугьян Г.М. 2000. Крушение советской системы и его потенциальные следствия: банкротство, сегментация, вырождение. — "Полис", № 2, 3. (Derluguain G.M. 2000. The Process and Prospects of Soviet Collapse: Bankruptcy, Segmentation, Involution. — Derluguain G.M, Greer S. (eds.) Questioning Geopolitics: Political Projects in a Changing World-System. Westport.)

Коллинз Р. 2000. Предсказание в макросоциологии: случай Советского коллапса. — "Время мира", Альманах. Вып. 1: Историческая макросоциология в XX веке. Новосибирск.

Alexseev M.A. 2001. Decentralization Versus State Collapse: Explaining Russia’s Endurance. — "Journal of Peace Research", vol. 38, № 1.

Amalrik A. 1970. Will the Soviet Union Survive Until 1984? N.Y.

Bunce V. 1985. The Empire Strikes Back: The Transformation of the Eastern Bloc from a Soviet Asset to a Soviet Liability. — "International Organization", vol. 39.

Carrere d’Encausse H. 1978. L’Empire eclate: La revolte des nations en U.R.S.S. P.

Collins R. 1978. Some Principles of Long-Term Social Change: The Territorial Power of States. — "Research in Social Movements, Conflicts and Change", vol. 1.

Collins R. 1986. Weberian Sociological Theory. Cambridge.

Collins R. 1999a. The Geopolitical Basis of Revolution: The Prediction of the Soviet Collapse. — Collins R. Macrohistory: Essays in the Sociology of the Long Run. Stanford.

Collins R. 1999b. "Balkanization" or "Americanization": A Geopolitical Theory of Ethnic Change. — Collins R. Macrohistory: Essays in the Sociology of the Long Run. Stanford.

Collins R., Waller D.V. 1994. The Geopolitics of Ethnic Mobilization: Some Theoretical Projections for the Old Soviet Bloc. — Moore J.H. (ed.) Legacies of the Collapse of Marxism. Fairfax.

Collins R., Waller D. 2000. Predictions of Geopolitical Theory and the Modern World-System. — Derluguain G.M, Greer S. (eds.) Questioning Geopolitics: Political Projects in a Changing World-System. Westport.

Evangelista M. 1999a. Unarmed Forces: The Transnational Movement to End the Cold War. Ithaca, NY.

Evangelista M. 1999b. Russia’s Fragile Union. — Bulletin of the Atomic Scientists vol. 55, № 3 (http://www.bullatomsci.org/issues/1999/mj99evangelista.html).

Garthoff R.L. 1994. Detente and Confrontation: American-Soviet Relations from Nixon to Reagan. Washington.

Hanson S. 1999. Ideology, Interests and Identity: Comparing Secession Crises in the USSR and Russia. — Alexseev M.A. (ed.) Center-Periphery Conflict in Post-Soviet Russia: A Federation Imperiled. L.

Kennedy P.M. 1987. The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1950 to 2000. N.Y.

Kirshner J. 1998. Political Economy in Security Studies after the Cold War. — "Review of International Political Economy", vol. 5, № 1.

Kirshner J. 1999. The Political Economy of Realism. — Kapstein E., Mastanduno M. (eds.) Unipolar Politics: Realism and State Strategies After the Cold War. N.Y.

Mendelson S. 1998. Changing Course: Ideas, Politics, and the Soviet Withdrawal from Afghanistan. Princeton.

Solnick S. 1998. Stealing the State: Control and Collapse in Soviet Institutions. Cambridge.

Solnick S. 2000. The New Federal Structure: More Centralized, or More of the Same? — PONARS Memo, № 161.

Vujacic V. 1996. Historical Legacies, Nationalist Mobilization, and Political Outcomes in Russia and Serbia: A Weberian View. — Theory and Society, vol. 25, № 6.

Waller D.V. 1992. Ethnic Mobilization and Geopolitics in the Soviet Union: Towards a Theoretical Understanding. — Journal of Political and Military Sociology vol. 20, № 1.

Zimmerman W. 1969. Soviet Perspectives on International Relations, 1956 — 1967. Princeton, N.J.

Обсуждение на Facebook