Британская империя: уроки для глобальной власти

Представляем вниманию читателей "Русского Архипелага" заключительную главу книги Найла Фергюсона"Империя. Становление и упадок британского мирового порядка и уроки для глобальной власти" , выпущенной в свет в Соединенных Штатах Америки в 2003 г. издательством "Basic Books". Текст публикуется с разрешения издательства "Алгоритм" — держателя прав на издание книги Н. Фергюсона в России

"Великобритания потеряла Империю и пока не смогла найти для себя новой роли".
Дин Ачесон, 1962.

Британская империя давно мертва, от нее остались лишь руины. Все, что основывалось на торговом и финансовом превосходстве этой державы в XVII и XVIII и ее промышленном превосходстве в XIX столетиях, было обречено рассыпаться в тот момент, когда британская экономика прогнулась под бременем двух мировых войн. Крупнейший кредитор превратился в должника. В 1950-е годы поменяло свое направление и "великое перемещение" людей, которое когда-то прокладывало дорогу английской имперской экспансии: эмиграция из Британии уступила место иммиграции в Британию. Что касается миссионерского порыва, увлекавшего тысячи молодых мужчин и женщин проповедовать по всему миру христианство и очищение от грехов, то он также уменьшился, равно как и продолжительность церковной службы. Сегодня позиции христианства во многих бывших британских колониях значительно сильнее, чем в самой Великобритании.

Сэр Ричард Тернбул, предпоследний губернатор Адена, однажды сказал политику-лейбористу Дэнису Хили: "Когда Британская империя наконец потонет в волнах истории, она оставит после себя два памятника: игру Футбольной Ассоциации и выражение "fuck off"*". На самом деле, наследие империи оказало настолько серьезное влияние на современный мир, что мы принимаем это влияние почти как само собой разумеющееся.

Либеральные капиталистические структуры, конечно, не смогли бы столь успешно укрепиться во многих странах с различными экономическими системами без экспансии Британии и распространения ее власти. Российская и Китайская империи, взявшие на вооружение альтернативные модели экономики, навлекли на свои народы неисчислимые бедствия. Трудно поверить, что без британского имперского правления институты парламентской демократии могли быть приняты большинством государств мира. Индия, крупнейшая демократическая страна, обязана британцам больше, чем это обычно признается. Ее элитарные школы, университеты, государственное управление, армия, пресса и парламентская система — все это явно построено по британскому образцу. Наконец, английский язык сам по себе, видимо, являлся самой важной единицей экспорта за последние 300 лет. Сегодня 350 миллионов человек говорят на английском как на своем родном языке, и еще около 450 миллионов имеют его в качестве второго языка. Это приблизительно каждый седьмой житель планеты.

Разумеется, нельзя отрицать, что в истории Британской империи были "позорные страницы". Напротив, в своей книге я пытался показать, насколько часто Британии не удавалось жить по своим собственным канонам индивидуальной свободы, особенно в ранний период обращения в рабство, насильственного перемещения и "этнических чисток" коренных народов. Тем не менее империя в XIX в., несомненно, была пионером свободной торговли, свободного перемещения капитала и, после отмены рабства, — свободного труда. Она инвестировала колоссальные средства в развитие глобальной сети современных коммуникаций. Она распространяла на огромные пространства власть закона и реально обеспечивала ее. Несмотря на участие в многочисленных малых войнах, Британская империя времен королевы Виктории была гарантом сохранения ситуации глобального мира, беспрецедентной в истории. В XX в. она также более чем оправдала собственное существование, поскольку альтернативы британскому владычеству, предложенные японской и германской империями, оказались намного хуже. Невозможно представить себе, как Британия смогла бы противостоять им, не имея своей империи.

Если бы не существовало Британской империи, несомненно, не было бы столь либерализированной торговли в период с 1840-х по 1930-е годы. Предоставление независимости британским колониям во второй половине XIX в. привело бы к введению более высоких таможенных тарифов на их рынках и, возможно, к иным формам ограничения торговли. Доказать необходимость существования Империи можно не только чисто гипотетически: ее подтверждают жесткая протекционистская политика, которую Соединенные Штаты Америки и Индия проводили после обретения независимости, а также тарифы, введенные конкурентами Британской империи — Францией, Германией и Россией — начиная с 1870-х годов. Таким образом, военный бюджет Великобритании перед Первой мировой войной можно считать незначительной страховой премией за избавление от международного протекционизма. По некоторым оценкам, экономическая выгода Соединенного Королевства от внедрения системы свободной торговли могла равняться 6,5% валового национального продукта. Никто пока еще не взялся оценить выгоду мировой экономики в целом от свободы торговли, но то, что она принесла именно выгоду, а не издержки, кажется, не вызывает сомнения, учитывая катастрофические последствия увлечения протекционизмом после того, как в 1930-е годы власть Британской империи пошла на убыль.

Без Британской империи не было бы также столь значительного международного перемещения рабочей силы и, соответственно, настолько масштабной конвергенции доходов в период до 1914 г. Нужно признать, что Соединенные Штаты оставались наиболее привлекательным местом притяжения для мигрантов из Европы на протяжении всего XIX века, и не все мигранты были выходцами из колониальных держав. Но нельзя забывать, что сердцевина США управлялась Британией большую часть из тех полутора столетий, которые предшествовали Войне за независимость, и что различия между независимой и Британской Северной Америкой оставались минимальными.

Следует также иметь в виду, что привлекательность белых доминионов империи для британских эмигрантов заметно возросла после 1914 г., когда Соединенные Штаты ввели более жесткие ограничения на иммиграцию, а также после 1929 г., когда они пережили экономическую депрессию, намного более тяжелую, чем те, что случались в странах, где циркулировал фунт стерлингов. Наконец, не стоит сбрасывать со счетов значительное число азиатов, покидавших в течение XIX столетия Индию и Китай ради контрактной работы, в частности, на британских плантациях и шахтах. Очевидно, что большинство из них испытывали огромные трудности, многим, вероятно, было бы лучше остаться дома. Но опять же не надо лукавить, утверждая, что эта мобилизация дешевой и низкоквалифицированной азиатской рабочей силы для сбора каучука и добычи золота не представляла никакой экономической ценности.

Рассмотрим также роль Британской империи в поощрении экспорта капитала в менее развитые страны. Хотя по логике международной финансовой интеграции мировые потоки капитала в страны "третьего мира" должны были быть более интенсивными в 1990-е годы, чем в 1890-е, в действительности подавляющая часть внешних инвестиций перетекает сегодня в развитые страны. В 1996 г. всего 28% прямых иностранных инвестиций было направлено в развивающиеся страны, тогда как в 1913 г. их доля равнялась 63%. Возьмем другой, более точный, индикатор: в 1997 г. всего лишь около 5% мирового фондового капитала было инвестировано в страны, в которых объем ВВП на душу населения составляет 20% (или менее) от аналогичного показателя в США. В 1913 г. было инвестировано, соответственно, 25%.

Далеко не безосновательно предположение, что империи, в частности, Британская, поощряли инвесторов вкладывать деньги в страны с относительно отсталой экономикой. Объяснение этому факту лежит на поверхности. Инвестирование в такие страны всегда связано с риском. Они обычно находятся на удаленном расстоянии и подвержены экономическим, социальным и политическим кризисам. Но расширение империи в менее развитые страны мира способствовало снижению рисков за счет введения, прямо или косвенно, той или иной формы европейского правления. На практике средства, инвестированные в de jure колонии Британии, такие как Индия (или же в страны, которые были колониями во всех отношениях, кроме названия, как Египет), оказывались в большей безопасности, чем деньги, инвестированные в de facto полуколонии, такие как Аргентина. Эти инвестиции были даже более убедительным "выражением хозяйского одобрения", чем членство в "золотом стандарте" (надежно гарантирующем инвесторов от инфляции), — хотя большая часть британских колоний имела и то, и другое.

Именно по этим причинам утверждение, что британский империализм разорял колонизированные страны, представляется, по меньшей мере, спорным. Хотя нельзя не признать тот факт, что многие бывшие колонии ныне чрезвычайно бедны. К примеру, показатель ВВП на душу населения в Великобритании на сегодня в 28 раз выше, чем в Замбии (среднестатистическому жителю этой небольшой страны приходится существовать на сумму в менее чем два доллара в день). Но попытки обвинить в этом наследие колониализма не слишком убедительны, поскольку к концу колониального периода разрыв в уровне доходов жителей Великобритании и Замбии был значительно меньшим. В 1955 г. показатель ВВП на душу населения в Великобритании лишь в 7 раз превышал аналогичный показатель в Замбии. Пропасть между страной-колонизатором и бывшей ее колонией приняла столь внушительные размеры лишь после обретения последней независимости. Все это в равной мере относится практически ко всем бывшим африканским колониям южнее Сахары (примечательное исключение — Ботсвана).

Экономическое богатство страны определяется сочетанием природных факторов (географией, в широком смысле слова) и человеческой деятельности (проще говоря, историей): это свойственная экономической истории версия спора о примате врожденного и приобретенного. Можно привести убедительные примеры значимости для экономического развития таких "врожденных" факторов, как средние показатели температуры, влажности, распространенность болезней, качество почвы, выход к морям, протяженность территории, наличие минеральных ресурсов и т.п. В то же время существуют весомые доказательства того, что история также играет значительную роль. Например, внедрение институтов по британской образцу способствовало расширению экономических перспектив страны, особенно там, где местные культуры были относительно слабы (в силу изначально малой или сократившейся численности населения), чтобы помешать новым институтам доминировать, не подвергаясь серьезным искажениям. Однако там, где британцы, подобно испанцам, завоевывали уже высокоразвитые, урбанизированные общества, последствия колонизации были в большинстве случаев негативными — колонизаторы были склонны в большей мере к разграблению страны, чем к установлению в ней своих институтов. В действительности в этом кроется, возможно, наилучшее объяснение "великого отступления" Индии и Китая с позиций, вполне вероятно, самых передовых хозяйств в XVI столетии к относительной бедности к началу века XX. Это также объясняет, почему именно Британия смогла догнать своих иберийских соперников: вступив с опозданием в имперскую гонку, она вынуждена была заниматься колонизацией пустынных пространств Вирджинии и Новой Англии, а не в высшей степени привлекательных для грабежа городов Мексики и Перу.

Какие же британские институты способствовали развитию колонизированных территорий? Прежде всего, мы не должны недооценивать преимущества, которые предоставляли законы Британии и ее администрация. Исследование, проведенное недавно в 49 странах, показало, что в законодательном плане наиболее защищены инвесторы (в том числе держатели акций и кредиторы) в государствах с системой общего права, а наименее — в государствах, где принята французская система гражданского права. (Это имеет огромное значение для накопления капитала, без которого предприниматели вряд ли могут чего-либо достичь.) Причем система общего права в 18 странах существует во многом благодаря тому, что они когда-то находились под британским владычеством.

Аналогичный вывод можно сделать и о природе британского управления. В середине XIX в., когда Британская империя переживала свой расцвет, индийская и колониальная службы обладали двумя характерными чертами, которые особенно впечатляют в сравнении со многими современными режимами в Азии и Африке. Во-первых, британская система управления была в высшей степени дешевой и эффективной. Во-вторых, она была на удивление неподкупна. Ее "грех" заключался, скорее, в некоторой халатности, чем в мздоимстве**. Эта особенность также не была лишена смысла, учитывая столь явно обозначившуюся сегодня корреляцию между экономической отсталостью, с одной стороны, и чрезмерными правительственными расходами и коррупцией в общественном секторе, с другой.

Недавно Дэвид Лэндес, занимающийся изучением истории экономики, составил перечень мер, которые должно было бы принять некое гипотетическое "идеальное руководство, ориентирующееся на рост и развитие". По его мнению, такое руководство должно:

1) "защищать права частной собственности в интересах стимулирования накоплений и инвестиций;

2) защищать личную свободу граждан… от посягательств как тирании, так… преступности и коррупции;

3) утвердить права по заключению контрактов;

4) создать стабильное правительство, действующее в соответствии с общеизвестными правилами;

5) создать правительство, реагирующее на требования общества;

6) создать честное правительство, лишенное пристрастий и не выдающее, соответственно, никому никаких льгот;

7) создать умеренное, эффективное и нежадное правительство, … чтобы удерживать налоги на низком уровне и снижать правительственные притязания на общественный излишек".

Примечательно, что многие пункты этого перечня соответствуют тому, что, по их собственному мнению, делали британо-индийские и колониальные власти в XIX и XX вв. Единственное очевидное исключение — пункты 2 и 5. Хотя откладывая переход к демократии, порой на неопределенный срок, англичане ссылались на неготовность к этому своих колоний, в действительности типичная и не всегда лицемерная политика колониальной администрации в XX веке исходила из представления, что роль Британии состоит именно в подготовке к такому переходу.

Следует подчеркнуть, что британское правление действительно в значительной мере имело благоприятный эффект. Согласно исследованиям политологов, в частности Сеймура Мартина Липсета, государства, ранее являвшиеся британскими колониями, имели значительно больше шансов для достижения стабильной демократии после обретения независимости, чем те, что управлялись другими странами. В самом деле, практически все государства с населением не менее миллиона человек, которые вышли из колониальной эпохи и не скатились к диктатуре, — бывшие британские колонии. Справедливости ради надо признать, что многим прежним колониям не удалось сохранить демократические институты: на память приходят Бангладеш, Бирма, Пакистан, Кения, Танзания и Зимбабве. Но из 53 стран, находившихся под британским владычеством, почти половина (26) к 1993 г. все еще были демократиями. Это можно отнести на счет британского правления, особенно там, где оно фактически было непрямым и поощряло формирование коллаборационистски настроенных элит. Кроме того, это может быть связано с деятельностью протестантских миссионеров, которые, безусловно, сыграли свою роль в распространении западных ценностей политической свободы в различных частях Африки и странах Карибского бассейна.

Итак, Британская империя доказала, что империя — это форма международного правления, которая вполне может функционировать, — и не только в интересах господствующей державы. Она стремилась глобализовать не только экономику, но также правовую систему и, наконец, систему политическую.

Остается последний вопрос: можно ли чему-либо научиться на примере Британской империи?

Надо сказать, что эксперимент по управлению миром без Империи нельзя признать успешным. Постимпериалистическая эпоха характеризуется двумя противоположными тенденциями: экономической глобализацией и политической фрагментацией. Первая, безусловно, способствовала экономическому росту, хотя его плоды распределялись крайне неравномерно. Вторая тенденция ассоциируется с проблемами гражданской войны и политической нестабильности, которые сыграли основную роль в разорении беднейших стран мира.

Самый бурный экономический рост наблюдался именно во второй половине XX в. В значительной степени это обусловливалось быстрыми темпами роста, достигнутыми в период восстановления хозяйства после Второй мировой войны. Согласно наиболее распространенным данным, с 1950 по 1973 гг. ежегодный средний прирост мирового ВВП на душу населения составлял 2,93%, в то время как с 1913 по 1950 гг., в годы депрессии и войн, этот показатель достигал всего лишь 0,91%. 1913-1973 гг. в целом были периодом экономической дезинтеграции. Ему предшествовал и за ним следовал период экономической глобализации. В результате мы имеем поразительно схожие показатели роста ВВП на душу населения: 1870-1913 гг. — 1,30%, 1973-1998 гг. — 1,33%. Однако, если ранний период глобализации сопровождался определенной конвергенцией уровней дохода, в первую очередь, экономических систем по обе стороны Атлантического океана, то современный период характеризуется глобальной дивергенцией (в частности, образовалась пропасть между зоной южнее Сахары в Африке и остальным миром). В 1960 г. средний доход в Сьерра Леоне составлял примерно 1/7 соответствующего показателя в Британии. После 40 лет независимости он равняется приблизительно 1/16. Не приходится сомневаться в том, что этот факт отчасти объясняется односторонностью экономической глобализации: потоки капитала устремляются главным образом в развитые страны мира, а торговля и миграция все еще во многих отношениях ограничены. Для периода глобализации, предшествовавшего 1914 г., подобная односторонность была менее характерна, поскольку в то время инвесторы (отчасти под влиянием империалистических структур) были заинтересованы вкладывать деньги в развивающиеся экономики.

На пороге Первой мировой войны империализм сократил число независимых государств в мире до 59, но с наступлением эпохи деколонизации оно резко увеличилось: в 1946 г. — до 74, в 1950 г. — до 89. К 1995 г. уже насчитывалось 192 независимых государства. При этом отмечались два "скачка", пришедшиеся на 1960-е (в основном Африка, где в 1960-1964 гг. появилось 25 новых государств) и 1990-е годы (в основном Восточная Европа после дезинтеграции Советской империи). Многие новые государственные образования весьма небольшие. Не менее 58 современных государств имеют численность населения, не превышающую 2,5 миллиона человек, 35 государств населяют менее полумиллиона. Такая политическая фрагментация имеет два недостатка. Небольшие государства часто образуются в результате гражданской войны, вспыхнувшей внутри некогда полиэтнической страны (наиболее распространенная форма конфликта начиная с 1945 г.). Столкновение такого рода само по себе разрушительно для экономики. Кроме того, даже в мирное время маленькие государства могут оказаться экономически неэффективными, неспособными в полной мере воспроизвести всю параферналию государственности, которой они так добивались, — с ее пограничными заставами, бюрократией и остальными атрибутами. Политическая фрагментация и сопутствующие ей экономические издержки явились главными источниками нестабильности в послевоенном мире.

Наконец, несмотря на то что англоязычный экономический и политический либерализм остается наиболее привлекательной мировой идеологией, со времен иранской революции серьезную угрозу ему представляет исламский фундаментализм. При отсутствии формально конституированной империи неясно, насколько дело распространения западной "цивилизации" (имеется в виду та протестанско-деистически-католически-еврейская смесь, которая происходит из современной Америки) можно без больших опасений доверить господам Диснею и Макдональду.

Рассмотренные нами тенденции дают наилучшее объяснение тому обстоятельству, что история не "закончилась" с развалом Советской империи в 1989-1991 гг., а также — постоянной нестабильности в мире после окончания "холодной войны". Наиболее ярким проявлением этой нестабильности стали, разумеется, атаки на Международный торговый центр и Пентагон 11 сентября 2001 г.

Новый империализм?

Менее чем через месяц после тех террористических атак британский премьер-министр Тони Блэр выступил с мессианской речью на ежегодной конференции Лейбористской партии в Брайтоне. В ней он с воодушевлением говорил о "политике глобализации", об "ином измерении" в международных отношениях, о необходимости "переустройства окружающего нас мира". Предстоящая война по свержению режима талибов в Афганистане, предположил он, — не первый, но и не последний шаг к такого рода переустройству. Уже были успешные интервенции против других правительств-изгоев: режима Милошевича в Сербии и "кровожадных бандитских группировок", которые пытались захватить власть в Сьерра Леоне. "И я заявляю вам, — сказал Блэр, — что если бы сегодня в Руанде повторились события 1993 г., когда миллион человек были жестоко и хладнокровно убиты, мы также были бы просто обязаны вмешаться". Произошедшее в Косово и Сьерра Леоне премьер назвал образцом того, что можно достичь с помощью интервенции, а случившееся в Руанде — прискорбной иллюстрацией последствий отказа от интервенции. Разумеется, поспешил добавить Блэр, не следует ожидать от Великобритании, что она будет проводить подобные операции на регулярной основе. Но "силы международного сообщества", если бы оно решилось делать такую работу, было бы достаточно для того, чтобы ее выполнить: "Оно могло бы с нашей помощью покончить с продолжающимся конфликтом в Демократической республике Конго, в ходе которого за прошедшие десять лет от войны и голода погибли три миллиона человек. Партнерство ради Африки между развитым и развивающимся мирами обязательно состоится, … если мы проявим свою волю".

В основе этого партнерства лежало бы четко определенное "соглашение". "С нашей стороны: предоставление в большем объеме помощи, не связанной с торговлей, списание долгов, содействие в налаживании хорошей системы управления и инфраструктуры, обучение солдат... действиям по разрешению конфликтов, поощрение инвестиций и предоставление доступа на наши рынки… Со стороны Африки: подлинная демократия, больше никаких уступок диктатуре и нарушениям прав человека; никакого снисхождения к плохому управлению… [и] коррупционным обычаям в некоторых государствах… Не отягощенные пороками торговая, правовая и финансовая системы".

Но это было еще не все. За атаками 11 сентября последовало заявление Блэра о его стремлении к "справедливости": "Справедливость заключается не только в том, чтобы наказать виновного, но и в том, чтобы донести ценности демократии и свободы до людей во всем мире… Умирающие с голоду, несчастные, лишенные собственности, неграмотные люди, живущие в нищете на пространствах от пустынь Северной Африки до трущоб Газы и горных областей Афганистана, — они также требуют нашего вмешательства".

Никогда со времен Суэцкого кризиса британский премьер не говорил с таким нескрываемым энтузиазмом о том, что Британия может сделать для остального мира. В самом деле, со времен Гладстона*** сложно представить себе премьер-министра, который был бы готов положить в основу своей внешней политики чистейшей воды альтруизм. Примечательно, что при незначительном изменении текста все эти слова могли бы звучать куда более угрожающе. Обычная интервенция с целью свержения правительства, признанного "плохим"; предоставление экономической помощи в обмен на "хорошее" правительство и "не отягощенные пороками торговую, правовую и финансовую системы"; мандат на "донесение… ценностей демократии и свободы" "людям во всем мире". Если вдуматься, эти высказывания — более чем случайное совпадение с викторианским проектом распространения британской "цивилизации" на остальной мир. Как известно, викторианцы рассматривали свержение режимов-изгоев от Айдохья (Индия) до Абиссинии как абсолютно легитимную составляющую цивилизационного процесса. Индийская гражданская служба ставила себе в заслугу смену "плохого" правительства на "хорошее", а миссионеры викторианской эпохи были абсолютно убеждены в том, что их задача — распространение ценностей христианства и свободной торговли тем же самым "людям во всем мире", которым мистер Блэр теперь хочет принести "демократию и свободу".

На этом сходство не заканчивается. Когда британцы начали войну против дервишей в Судане в 1880-1890-е годы, у них не было сомнений, что они поступают "справедливо" по отношению к непокорному режиму. Махди был своего рода Осамой бен Ладеном викторианской эпохи, исламским фундаменталистом, поступавшим предательски. Совершенное им убийство генерала Гордона — это "11 сентября в миниатюре". Битва при Омдурмане послужила прототипом тех войн, которые с 1990 г. Соединенные Штаты вели против Ирака, Сербии, талибского режима. Подобно тому как ВВС США бомбили Сербию в 1999 г. во имя "прав человека", Королевский флот в 1840-е годы устраивал рейды вдоль побережья Западной Африки и даже угрожал Бразилии войной в рамках кампании по запрещению работорговли. И когда мистер Блэр оправдывает интервенцию против "плохих" режимов обещанием предоставить взамен помощь и инвестиции, он неосознанно повторяет гладстоновских либералов, которые теми же аргументами пытались оправдать военную оккупацию Египта в 1881 г. Даже широко распространенное феминистское осуждение режима Талибан за его обращение с женщинами напоминает действия британской администрации в Индии по искоренению обычаев типа сати**** и убийства женщинами новорожденных.

В статье, опубликованной спустя несколько месяцев после выступления Блэра, британский дипломат Роберт Купер отважился назвать предложенную премьером новую политику "переустройства мира" ее настоящим именем. Если отстающие в развитии государства-изгои станут "слишком опасны для устойчивых режимов" и терпеть их будет уже невозможно, писал он, "можно будет прибегнуть к оборонительному империализму", поскольку "наиболее логичный и проверенный в прошлом способ справиться с хаосом — это введение колониального правления". К сожалению, слова "империя и империализм" стали "оскорбительными" в мире постмодерна: "На сегодня нет колониальных властей, готовых взяться за такую работу, хотя возможности и, может быть, даже необходимость в колонизации в настоящее время более значительны, чем когда-либо в девятнадцатом столетии… Есть все условия для империализма, но нет ни спроса на него, ни предложения. И, тем не менее, слабые пока все еще нуждаются в сильных, а сильные — в упорядоченном мире. Мире, в котором эффективные и хорошо управляемые страны осуществляют экспорт стабильности и свободы, мире, открытом для инвестиций и развития. Все это представляется в высшей степени желательным".

Решение проблемы Купер видел в том, что он называл "империализмом нового типа, приемлемым для мира, где господствуют права человека и космополитические ценности, … империализмом, который, как и любой империализм, имеет своей целью привнесение порядка и организованности, но основывается сегодня на принципе добровольного согласия". Что собой представляет этот "постмодернистский империализм", по его мнению, можно абсолютно точно понять, с одной стороны, на примере основывающегося на том же самом принципе добровольности "империализма глобальной экономики", то есть власти Международного Валютного Фонда и Всемирного Банка, а с другой, — на примере так называемого "империализма соседей" (под ним Купер понимает неизбывную практику вмешательства в дела соседних государств, чья внутренняя нестабильность угрожает вылиться за их пределы). Однако институциональным ядром нового империализма по Куперу должен стать Европейский союз: "Постмодернистский ЕС предлагает свой образ кооперативной империи, общей свободы и общей безопасности, без этнического доминирования и централизованного абсолютизма, к которым тяготели прежние империи, но также и этнической исключительности — отличительного признака национального государства… Кооперативная империя может быть… образованием, в котором каждый принимает участие в управлении, где ни одно из государств не доминирует, а господствующие принципы не этнические, а правовые. От центра потребуется лишь незначительное вмешательство. "Имперская бюрократия" должна находиться под контролем, быть подотчетной сообществу, являться его слугой, а не хозяином. Такого рода образование должно основываться на принципах свободы и демократии в той же мере, что и образующие его части. Подобно Риму, это сообщество обеспечивало бы своих граждан отдельными законами, деньгами и изредка строило бы им дороги".

Возможно, речь Блэра и статья Купера наглядно демонстрируют, насколько прочно имперские настроения утвердились в умах людей, получивших оксфордское образование. Вместе с тем слабость аргументации каждого из них состоит в заметном преобладании идеализма над реализмом. Реальность же такова: ни международное сообщество (по Блэру), ни Европейский союз (по Куперу) не в состоянии выступить в роли новой Британской Империи. По простой причине — для исполнения этой роли ни у кого из них нет достаточных финансовых и военных ресурсов. Объем текущих расходов Организации Объединенных Наций и всех ее аффилированных структур составляет около 18 миллиардов долларов в год, что приблизительно равно 1% федерального бюджета Соединенных Штатов. В свою очередь, общий бюджет Европейского союза — не многим более 1% от общеевропейского ВВП, тогда как расходы национальных правительств от ВВП своих стран — чуть менее 50%. Учитывая все это, можно утверждать, что и ООН, и ЕС напоминают не столько Рим императоров, сколько Рим Папы, о котором Сталин, как известно, спрашивал: "А сколько у него дивизий?"

Если говорить серьезно, то в современном мире только одна сила способна играть роль империи, и это — Соединенные Штаты. На самом деле эта страна в определенной степени уже играет эту роль.

Тяжелое бремя

Какие же уроки могут извлечь для себя США из опыта Британской империи? Наиболее очевидный из них заключается в том, что империя с самой успешной экономикой в мире — а таковой Великобритания была на протяжении большей части XVIII и XIX вв. — может выполнить великую задачу утверждения исповедуемых ею ценностей в технологически менее развитых обществах. Нельзя не удивляться тому, что Великобритании удавалось управлять такой гигантской территорией, не расходуя при этом огромные средства на оборону. Если быть точным, в 1870-1913 гг. британские военные расходы составляли в среднем около 3% общего объема ВНП, а до 1870 г. — еще меньше. Эти деньги были потрачены довольно рационально. Нет никакого сомнения в том, что чисто теоретически открытые международные рынки предпочтительны для империализма, но на практике глобальная свободная торговля никогда не возникала и не возникает сама по себе. Британская империя устанавливала ее с помощью силы.

Для сравнения: США сегодня богаче всего остального мира в гораздо большей степени, чем когда-либо была Великобритания. В 1913 г. доля Великобритании в мировом ВВП составляла 8%, тогда как в 1998 г. для США соответствующий показатель равнялся 22%. Не стоит лукавить, утверждая, что, по крайней мере с финансовой точки зрения, издержки на расширение Американской империи (даже если бы для этого потребовалось большое количество малых войн, таких, например, как в Афганистане) были бы непомерно высоки. В 2000 г. расходы США на оборону составляли менее 3% совокупного национального продукта, в то время как в период с 1948 по 1998 гг. эта цифра в среднем равнялась 6,8%. Даже после уменьшения военных затрат Америка все еще остается единственной в мире сверхдержавой, располагающей непревзойденным финансовым и военно-технологическим потенциалом. Военный бюджет США превышает расходы на оборону Китая в 14 раз, России — в 22 раза. Британская империя никогда не имела такого превосходства над своими противниками.

Иными словами, можно предположить, что шаг в направлении политической глобализации, который произойдет с превращением США из неформальной империи в формальную, будет большим, чем тот, что когда-то совершила викторианская Британия. Именно этого нам следует ожидать в случае, если история действительно повторяется. Как и Соединенные Штаты в настоящее время, Британия не стремилась управлять четвертью всего пространства земного шара. Ее империя возникала как сеть расположенных на побережьи баз и неформальных сфер влияния, во многом напоминая Американскую "империю" после 1945 г. Но реальные и ощутимые угрозы ее коммерческим интересам постоянно подталкивали Британию к переходу от неформального к формальному империализму. Именно таким образом столь значительная часть атласа мира окрасилась в имперский красный цвет.

Бессмысленно отрицать факт расширения неформальной империи Америки — империи мультинациональных корпораций, голливудских фильмов и даже религиозных телепроповедников. Так ли уж это сильно отличается от Британской империи на ранней фазе ее существования — империи торговых компаний и религиозных миссионеров? И вряд ли является случайным совпадением тот факт, что карта важнейших американских военных баз, разбросанных по всему миру, удивительно напоминает карту угольных станций британского Королевского флота столетней давности. Даже современная внешняя политика США ассоциируется с дипломатией канонерок, осуществлявшейся Британской империей в пору ее викторианского расцвета, когда любые, даже самые незначительные, проблемы на периферии можно было уладить молниеносным "точечным ударом". Вся разница в том, что сегодняшние "канонерки" летают.

Тем не менее современный процесс "англобализации" имеет существенные отличия в нескольких аспектах. При ближайшем рассмотрении мощь Америки может вовсе не соответствовать мощи настоящего имперского гегемона. Во-первых, имперское могущество Британии основывалось на массированном экспорте капитала и людей (см. рис. 1). Однако США с 1972 г. стали импортером капитала (в прошлом году объем этого импорта составил 15% ВВП). Кроме того, Америка остается излюбленным местом притяжения иммигрантов со всего мира, отнюдь не превращаясь в поставщика потенциальных колонистов, эмигрантов. Во-вторых, Британия в период своего расцвета смогла создать культуру откровенного империализма, восходящего своими корнями к эпохе Елизаветы I, в то время как США, — появившиеся на свет не в ходе войны против рабства, как, кажется, заявил мистер Блэр в своем выступлении на конференции, а в ходе войны против Британской империи, — всегда будут управлять другими народами с неохотой. Со времени вторжения Вудро Вильсона в Мексику в 1913 г. с целью реставрации избранного правительства, американский подход слишком часто сводится к тому, чтобы выпустить несколько снарядов, осуществить вторжение, провести выборы и убраться восвояси — до следующего кризиса. Один из последних примеров — Гаити. Другой — Косово. Следующим, по-видимому, будет Афганистан.

В 1899 г. Редьярд Киплинг, величайший поэт Империи, призвал Соединенные Штаты взять на себя имперские обязательства:

Несите Бремя Белых —
И лучших сыновей
На тяжкий труд пошлите
За тридевять морей
На службу к покоренным
Угрюмым племенам.
На службу к полудетям,
А может быть, к чертям.
...
Несите Бремя Белых,
Пожните все плоды:
Брань тех, кому взрастили
Вы пышные сады,
И злобу тех, которых
(Так медленно, увы!)
С таким стараньем к свету
Из тьмы тащили вы*****.

На таком политически некорректном языке сегодня никто уже не осмелится говорить. Но реальность, тем не менее, такова, что Соединенные Штаты, — признают они это или нет, — взвалили на себя в некотором смысле глобальное бремя, ту самую задачу, на которой настаивал Киплинг. Они считают себя ответственными не только за ведение войны против терроризма и государств-изгоев, но и за распространение благ демократии и капитализма по всему миру. Подобно Британской империи американская неизменно действует от лица свободы, даже когда явно превалируют их собственные национальные интересы. Джон Бакан, всматриваясь с мрачной высоты 1940 г. в золотые дни империалистического "детского сада" (группы помощников) Мильнера******, говорил:
"Я мечтал о всемирном братстве на основе общности расы и веры, призванном служить миру; о Британии, обогащающей своей культурой и традициями остальное человечество, о духе доминионов как о сильном ветре, освежающем спертый воздух старых земель… Мы верили в то, что закладываем основу всемирной федерации… "Бремя белого человека" — сейчас это почти бессмысленная фраза, тогда же она несла с собой новую философию политики, этическую норму, серьезную и непостыдную".

Однако Бакан, как и Черчилль, нашел наследника этого достояния по другую сторону Атлантики.

"...В мире есть только два масштабных политических объединения, чья надежность подтверждена временем, — США и Британская империя. Последняя [более не] для экспорта… Но Соединенные Штаты… — это высочайший пример федерации, существующей на сегодняшний день... Если миру предстоит когда-нибудь жить в процветании и спокойствии, то лишь в некоем подобии федерации — я не скажу демократий, но Штатов, которые примут верховенство Закона. Америка, как мне кажется, предназначена судьбой стать лидером в деле продвижения к этой цели".

Несмотря на риторику военного времени, в сказанном есть доля истины. Однако империя, ныне правящая миром, одновременно и сильнее, и слабее своей британской вдохновительницы. У нее более развитая экономика, большая численность населения, более мощный военный потенциал. Но этой империи не достает силы, энергии, чтобы экспортировать свой капитал, людей и культуру в те отсталые страны, которые в этом наиболее остро нуждаются и которые, в случае игнорирования их требований, могут составить серьезную угрозу ее безопасности. Короче говоря, это империя, которая не отваживается назвать свое имя. Это империя, отрицающая то, что она империя.

Бывший госсекретарь Соединенных Штатов Дин Ачесон произнес известную фразу о том, что Британия потеряла империю, но не смогла найти для себя новую роль в мире. Очевидно, что американцы взяли на себя нашу старую роль, так до сих пор и не осознав, что вместе с ней они приобрели и империю. Технология управления миром, возможно, изменилась — на смену дредноутам пришли Ф-15. Но нравится нам это или нет, империя в настоящее время — такая же реальность, как и на протяжении трех столетий, когда Британия правила современным миром и создавала его.

2002 г.

Источник: "Космополис" , 2003, №3 (5). Размещается на сайте РА с разрешения редакции журнала.