Главная ?> Геоэкономика ?> Концептуальные основы ?> Карло Жан, Паоло Савона. "Геоэкономика" [1997] ?> Геоэкономический фактор в финансовых отношениях с зарубежными странами
Бруни Рочча Фулъчери
Версия для печати

Геоэкономический фактор в финансовых отношениях с зарубежными странами

1. Вступление

В рамках изучения экономического пространства заслуживает отдельного рассмотрения финансовое пространство и отношения, которые могут возникнуть между политикой управления финансовым пространством и политикой, направленной на обеспечение самодвижущего развития страны-системы. Изучение этих отношений мы называем геофинансами.

В настоящей работе описано прежде всего финансовое пространство, которое более любого другого экономического пространства является а-национализированным. Помимо этого, в ней описываются институциональные и поведенческие инструменты, которые могут быть использованы органами власти, чтобы превратить финансы в средство самодвижущего развития (или наоборот, предотвратить нанесение ими ущерба системе самодвижущего развития). И, наконец, в ней описано, как международный капитал может воздействовать на структуру системы самодвижущего развития.

Подобный логический порядок должен сам по себе оправдать использование геофинансов в качестве средства интерпретации действительности и в качестве норматива для политики.

Действительно, геофинансовый подход оказывается оправданным, поскольку:
— государство-нация, родившееся в конце средних веков, все еще реально существует; в его существовании продолжает нуждаться коллективное сознание; оно продолжает оставаться ориентиром в культуре, экономике и общественном порядке суверенного народа1, который в связи с этим воспринимает усиление государства как желательное;
— государство-нация более не способно осуществлять свой суверенитет над валютой и над финансами, и в то же самое время политическая, экономическая и культурная безопасность все сильнее зависят от элементов денежного и финансового характера;
— следовательно, государство-нация вынуждено искать новые средства интерпретации и новые формы воздействия и влияния в денежно-финансовой области, отличные от выполнения jus imperii суверена, но способные все же обеспечить мощь, необходимую для реализации государственных интересов.

Исследование, основанное на этих подходах, является геофинансовым. Если политико-экономическое исследование рассматривает современное государство-нацию, то геофинансовое исследование рассматривает постсовременное государство-нацию; и оно оправдано только постольку, поскольку нацелено на сохранение и усиление самого государства-нации.

Исследование геофинансов подразумевает принятие некоторых методических допущений:
— геоэкономический и геофинансовый выбор основывается на оценке долгосрочной перспективы и нацелен на сохранение и укрепление инструментов самодвижущего развития. Это отличает его от экономического и финансового выбора, нацеленного на развитие tuot court. Поэтому первый может противоречить второму, причем оба остаются оправданными в соответствующих прикладных областях;
— глобализация финансового рынка сделала неопределенным и именно поэтому почти бесполезным установление принадлежности финансовых ресурсов. Из этого следует, что геофинансовый выбор нацелен не на усиление национального элемента финансовых ресурсов, а на усиление способности страны-системы использовать международные финансовые ресурсы, другими словами, целью ставится не "иметь деньги", а получить доступ к финансовым ресурсам, причем такой доступ, который был бы по возможности простым, диверсифицированным, экономичным. Этой цели легче достичь, если у вас есть средства культурного воздействия на мировосприятие и систему ценностей, на которых основывается производство финансовых ресурсов;
— с геоэкономической точки зрения финансовые ресурсы являются сырьем, наличие которого в каждый момент времени строго ограничено; поэтому в основе пользования финансовыми ресурсами лежит борьба за их источники;
— с геоэкономической точки зрения критерий экономичности является лишь одним из критериев предпочтения; действительно, особую важность приобретают критерии безопасности, использование которых может привести к отказу от экономических источников "финансового сырья", если они представляют собой источники общей угрозы для системы, если усиливают потенциал противника или конкурента или если они вообще недостаточно диверсифицированы;
— "финансовое сырье" должно перерабатываться; способов переработки много. Геофинансы изучают вопрос, как стране-системе развить такие технологии, которые обеспечивают наибольшую добавленную стоимость к финансовому сырью.

И наконец, геофинансы изучают долгосрочные аспекты не просто конкуренции между государствами, а конкуренции между странами-системами в пространстве почти абстрактном, внешнем по отношению ко всем государствам мира; и эта конкуренция, как по участвующим в ней субъектам, так и по объективным условиям, напоминает борьбу европейцев в "Атлантическом пространстве" XVI—XVII веков:
— с точки зрения субъектов конкуренции, в ней, помимо государств, участвовали "третьи" лица (корсары, пираты, буканеры, а также уже денационализированные или интернационализированные торговые структуры, такие, как Индийские компании), которые однако косвенно вполне могли быть связаны с какой-либо страной-системой;
— с точки зрения объективных условий можно утверждать, что в конце XVII века успех государств-наций зависел не столько от обладания сырьем (латиноамериканским золотом, которое в значительной части досталось Испании), сколько от контроля над рынками использования сырья и от обладания ноу-хау обмена и (почему бы и нет?) захвата добычи (то, чем обладали голландцы и англичане).

2. Пространство государства и пространство финансов

2.1. Абсолютное государство и экономический выбор

2.1.1. Суверенное государство и занятие пространства

С момента своего рождения современное государство все более весомо вмешивалось в экономику с помощью денежных и финансовых инструментов как в качестве контролера, так и в качестве актера. Принятие государством на себя непосредственных обязательств является результатом глубоких политических преобразований, среди которых — что исключительно важно — отказ от концепции "proprieta eminente" .

Речь вдет о типично средневековом институте, который вставал между верховной властью короля и прямой властью (частная собственность) сеньора. Пока существовала "proprieta eminente", король-суверен был ограничен в своих действиях, поскольку не обладал прямой властью над подданными. Фильтр феодалов вынуждал его на своего рода торг: феодал соглашался поставлять солдат (отрывая крестьян от производства) и провиант королю-суверену, но в обмен требовал от короля-суверена эффективности в том, что сегодня мы назвали бы общественной функцией: в обеспечении порядка и безопасности.

Другими словами, средневековое государство обладало ограниченным суверенитетом, поскольку было связано договором о подчинении вассала, договором, который мог быть разорван для переподчинения другому, более эффективному государю (достаточно вспомнить о Бургундии, об итальянских синьориях, прежде всего Милане, о Бретани и многих других феодальных областях Европы, в течение своей истории подчинявшихся различным монархам в поисках удовлетворительного обеспечения базовой общественной функции, — задачи, которую государство обязано решить для оправдания собственной власти).

Реальная возможность социального контракта между королем-сувереном и вассалом переводила их отношения в частноправовую плоскость.

И наоборот, с приходом современного государства суверенитет стал осуществляться в абсолютном виде, без всякой конкуренции или альтернативы выбора для подданного. При отказе от договорных отношений экономические обязанности государя слились с экономическими обязанностями суверенного государства и превратились из частноправовых отношений в публичноправовые.

Таким образом, можно утверждать, что с точки зрения экономической эффективности по сравнению со средневековой системой современное государство представляет собой шаг назад, поскольку абсолютный суверенитет (свободный от какой-либо обязанности отвечать перед superiores) по определению ведет к авторитарным решениям, свободным от жестких ограничителей конкуренции и торга. При отсутствии конкуренции и торга очень трудно определить и достигнуть точки максимизации удовлетворения гражданина — пользователя общественной функцией государства.

Наконец, противопоставляя в экономической области понятия абсолютного и договорного решений, мы определяем современное национальное государство как суверенное государство, в котором присутствует абсолютный центр принятия решений, то есть свободный от вмешательства других центров принятия решений как внутри государства, так и вне его. Такой подход приводит к концепции пространства, разделенного на непроницаемые и несмешиваемые между собой элементы, каждый из которых внутренне однороден. В настоящей главе рассматривается, как с орбиты суверенного государства сошло финансовое пространство, превратившееся в проницаемое, запутанное, стремящееся к неоднородности внутри каждого национального пространства и к однородности на сверхгосударственном уровне.

Соответственно в данной главе выявляется растущая антиномия между пространством государства и финансовым пространством.

2.1.2. Финансы и пространство государства

Эта проблема (является ли все еще сегодня современное национальное государство сувереном в экономической и денежной политике и до какой степени) встает, поскольку обстановка, в которой принимаются экономические и финансовые решения, радикально изменилась.

Начиная с конца 60-х годов:
— вырос как средний уровень инфляции в западных экономиках, так и разрыв между уровнями инфляции в отдельных экономиках, находящихся в интенсивном торговом и финансовом взаимодействии; таким образом создались условия для торгового арбитража и резких изменений в маршрутах товаропотоков между государствами;
— рухнул режим фиксированного обменного курса; соответственно выросла возможность арбитража на валютных рынках;
— резко вырос объем международной торговли и соответственно скорость циркуляции денег на мировом рынке;
— интернационализация банковской системы усложнила регулирование кредитов со стороны центральных банков;
— постоянно увеличивалась огромная масса капиталов (начавшая расти с нефтедолларов и постепенно подпитываемая созданием новых финансовых инструментов и "производных инструментов"), крайняя подвижность которой часто создавала напряженную обстановку для обменных курсов и процентных ставок2 .

Таким образом, за достаточно короткий срок государство столкнулось с ситуацией, новой как по объекту — возможность того, что внешние факторы будут воздействовать на внутреннюю денежную и финансовую стабильность, — так и по субъекту — на абсолютный суверенитет государства покушается теперь не другое государство (субъект хорошо известный, против которого уже выработаны способы сопротивления), а субъекты достаточно скользкие: индивидуумы, многонациональные корпорации, банки — в общем, международный рынок.

Многообразие природы действующих лиц, множественность операционных центров, технологическое развитие, размеры потоков капитала — все эти факторы сделали влияние международного финансового рынка на внутреннюю экономику столь ярко выраженным, что привели к несовместимости между стабильностью обменного курса, свободой перемещения капиталов, независимостью денежной политики. Это так называемый треугольник несовместимости.

Уже не пользуясь абсолютной властью, государство, таким образом, оказалось перед выбором:
— согласиться с влиянием международного рынка на перемещение капиталов и обменный курс, при этом соглашаясь одновременно с утратой значительной части независимости в принятии решений и утратой возможности маневра в денежной политике. Речь идет о решении, трудном для современного суверенного государства, превратившего контроль над деньгами в один из своих jures imperil;
— упрямо замкнуться в собственном финансовом рынке, пытаясь стерилизовать внешнее воздействие на него.
Реакция многих государств на треугольник несовместимости в первый момент была консервативной; и все же закрытие финансового рынка в качестве доблестной защиты собственного денежного суверенитета в Италии, Франции и многих других государствах окончилось провалом: операция антиисторическая и донкихотская.

Действительно, ни один закон, созданный для действия на определенной территории и для регулирования определенной ситуации, не сумел обуздать эту финансовую магму, готовую использовать любые нюансы толкования наиболее благоприятных законов, готовую изменять юридическую форму и национальную специфику субъектов, готовую идти на нововведения со скоростью, бесконечно превышающей скорость обновления законодательства.

Только осознанное принятие изменения обстановки, только признание неадекватности традиционных инструментов современного государства-структуры (и прежде всего абсолютности собственного выбора) спасло государство-сообщество.

Интернационализация финансового рынка (пространства финансов) сделала государство-сообщество более нестабильным; ощущается новая коллективная тревога, боязнь стать жертвами не войны, не природного катаклизма, а финансового кризиса. Веймарская республика среди прочего была потрясена и финансовым кризисом, который даже сегодня все еще упоминается среди коллективных кошмаров немецкого народа. Финансовые кризисы потрясли СССР, Мексику и многие другие развивающиеся страны (частично, в соответствующей пропорции, и Италию); во всех этих случаях государство с его структурами оказалось неспособным защитить свое сообщество. Таким образом, интернационализация финансовых рынков повсеместно воспринимается как бич.

И все же следует рассмотреть и другой аспект: интернационализация финансового рынка сыграла на пользу государству-сообществу в той степени, в которой она сделала относительной власть государства-структуры, принудив его к равнению на заграницу, к конкуренции с другими государствами-структурами, то есть к образцовому поведению.

Поясним. Государство нуждается в финансах, чтобы... финансироваться. Таким образом, финансы являются таким же инструментом самого государства-структуры, как система судопроизводства, вооруженные силы и полиция. Политические решения в других областях (промышленная политика, учебная, санитарная и т. д.) представляют собой цель государства-структуры; а оборонная политика, судебная политика и общественный порядок, внешняя политика и финансовая политика присущи самой экзистенции государства-структуры.

Но если во внешней и оборонной политике государство-структура постоянно жило в "режиме конкуренции", соперничая с другими государствами-структурами (и поэтому всегда было вынуждено вести себя образцово под страхом поражения и лишения власти правящего класса, который в данный исторический момент его представляет), то судебная и финансовая политика были лишь слегка затронуты принципом конкурентного отбора. Оставим в стороне первую, не являющуюся предметом настоящего исследования, и сосредоточимся на анализе второй.

Очевидно, что в государстве, герметично закрытом с финансовой точки зрения, невозможен фискальный арбитраж; невозможно также вложение сбережений в ценные бумаги кроме тех, которые предлагает собственное государство-структура; не существует, наконец, и возможности спастись от инфляции, обменяв сбережения на иностранную валюту. Другими словами, люди отданы во власть финансовой преступности государства-структуры, способного наделать бесконечное количество долгов, прижать собственных налогоплательщиков или монетизировать государственный долг. И речь здесь идет о самых настоящих преступлениях: государство, монетизирующее государственный долг, тем самым обнуляет сбережения, которые являются количественным выражением лет жизни и работы гражданина. Их обнуляция, таким образом, является не чем иным, как авторитарным превращением периодов индивидуальной жизни из работы в рабство, тем, что типично для средневекового института corve**, запрещенного в настоящее время Уголовным Кодексом.

Интернационализация же финансового рынка сделала совершенно элементарным и культурно нормальным "опцион выхода"3. Опцион выхода является понятием хорошо знакомым в микроэкономике и описывает возможность потребителя отказаться от одного продукта и перейти к другому каждый раз, когда он неудовлетворен. Эта возможность допустима, естественно, только там, где имеется свободная конкуренция, и она вынуждает производителей внимательно следить за вкусами и нуждами потребителей. В политике возможность выхода следует понимать как возможность реализации одного или нескольких аспектов бытия в качестве гражданина другой страны.

И если существует область политической деятельности, в которой наличие опциона выхода требует эффективности, так это финансы. Действительно, опцион выхода в области финансов сегодня представляется исключительно простым: лучше не доверять итальянской полигике по capital gain — будем вкладывать капиталы в Лондоне! Правительство проводит инфляционистскую политику? — будем покупать облигации в марках! Финансовая система раздавлена на ближайшее будущее государственным долгом? — голландские банки предлагают займы на покупку дома на сорок лет, и т. д.

Вследствие этого государству, несмотря на свою в основном политическую природу, пришлось столкнуться с экономическим давлением, которое принуждает к эффективному выбору максимальной полезности для "потребителя", подвергая (при реальности опциона выхода) непрерывным изменениям социальный контракт. Это победа правового государства. Таким образом, любой простой опцион каждого гражданина предполагает политическую оценку (зачастую даваемую неосознанно) бюджетной политики и экономической политики государства в целом. Речь идет об очень эффективной оценке, потому что она вынуждает государство принимать немедленные меры, приводя в движение одну из трех политик покрытия государственного бюджета: денежное, финансовое (или долговое) и фискальное маневрирование.

Действительно, как известно, если фискальная политика недостаточна для покрытия государственного бюджета, в принципе существуют две формы покрытия дефицита: монетиза-ция или принятие финансового долга, причем в первом случае платит сегодняшнее поколение, во втором — будущие.

Тема противопоставления пространства государства и пространства финансов включает в себя анализ этих двух политик и определение того, каковы границы деятельности государства в каждой из них.

Чем больше у государства возможностей использовать эти инструменты, воздействовать на них и контролировать их, тем увереннее можно говорить о существовании/продолжении традиционных суверенных прерогатив государства и, следовательно, его особого пространства. Возможность контролировать денежные, финансовые и фискальные инструменты обеспечивает государству абсолютность собственных решений как минимум в отношении нахождения материальных ресурсов.

2.2. Пространство государства и пространство денег

2.2.1. Суверенитет и денежная политика

Анализ начинается с того, что всегда было одним из столпов суверенитета: управления валютой, являющегося типичным jus imperii.

Деньги представляют собой оружие невероятной убойной силы, так как они являются каналом или, точнее, жидкостью, лимфой, которая соединяет все виды национальной и международной деятельности (и не только нацеленные на получение прибыли). Так что очевидно, почему государство превратило деньги в объект монопольного управления.

Политика государства в отношении денег может стать объектом приложения принципов правового государства или принципов демократического государства.

В первом случае управление денежными переменными является функцией государства, осуществляемой на основе жестких технократических ценностей в соответствии с принципом законности, который нацелен на удовлетворение потребности гражданина в свободе: не оказаться под абсолютным управлением государства.

Во втором случае управление денежными переменными представляет собой политику государства, направленную на достижение политических целей, выражаемых государством-сообществом согласно демократическому принципу примата политики.

2.2.2. Демократический принцип и национализация денег

Типичными примерами политического использования денег являются финансирование избрания правительства или финансирование одной из его политических целей.

Под финансированием выборов понимается использование денежных переменных (количества денег и учетной ставки) для влияния на консенсус электорального корпуса перед выборами; поэтому наряду с политическим циклом можно говорить о политико-денежном цикле4

Под денежным финансированием правительственной политики понимается монетаризация государственного долга или использование денежных переменных (например, процентных ставок или валютных резервов) в целях внутренней (создание консенсуса) или внешней политики (управление иностранным decision —making через давление, оказываемое доминирующей в системе валютой).

Политическое использование денег может применяться как внутри государства-нации, так и в международных отношениях. Очевидно, однако, что в этом последнем случае возможность воздействовать на международные отношения и на внутреннюю политику третьих стран будет прямо пропорциональна степени интернационализации мировой экономики.

Именно этим объясняется, почему для наилучшего использования данного инструмента в национальных интересах государства с сильной валютой создали все мыслимые теории, доказывающие целесообразность свободной циркуляции капиталов; таким способом они пытались создать соединительный канал между своими политическими решениями и иностранным decision-making, осуществляя определенную степень суверенитета над иностранными государствами.

Та же самая мотивация (сохранить национальный суверенитет над валютой) подвигла государства со слабой валютой на столь же большие усилия для того, чтобы теоретически оправдать герметическую закрытость национального денежного рынка.

Таким образом, экономической проблеме противостоит политическая проблема, а экономика, так же, как и экономическая наука, становится местом столкновения различных взглядов на международный политический порядок: иерархический со страной валюты-гегемона на вершине пирамиды или паритетно-конфликтный с государствами, которые не признают какого-либо мирового порядка и вовлечены в постоянное соперничество за преимущества и сохранение суверенитета.

Такой конфликт возникает часто, в разных видах и с разными субъектами. В 1973 году отказались от системы фиксированных курсов Бреттон-Вудса {Bretton-Woods}. Очень много написано об экономических последствиях этого события, но не о его "юридических" результатах, то есть не о влиянии на принципы построения международной системы. Так же как 1137 год ознаменовал принятием Constitutio defeudis отказ от системы раздачи ленных владений за заслуги, так и 1973 год знаменует переход от системы иерархического порядка к системе беспорядка, заключающейся в автономии по форме и анархии по существу, при которой борьба происходит уже более изощренно.

Как это часто происходило в истории, государства, стремясь обрести силу, использовали в своих целях науку и интеллигенцию: мы были свидетелями многолетних дискуссий экономистов, которые являлись не чем иным, как провозвестниками желания государств обрести силу и которые велись вокруг суверенитета, понимаемого в его прямом и в самом современном переносном значении. Точно так же в средние века теологи и философы обсуждали примат Господа на Земле, чтобы поддержать то семейство Вайблинген (Waiblin-gen, династию императоров Священной Римской империи), то семейство Вельфен (IVelfen, наиболее представительную из герцогских фамилий).

Было настолько очевидным, что теологическая дискуссия была лишь надстройкой над реальной схваткой между императором и герцогами за суверенитет, что эти два лагеря были названы не императристами и папистами, а именно гибеллинами и гвельфами, итальянизированными вариантами фамилии императорской династии (Waiblingen) и фамилии герцогов Саксонских и Баварских (Welfen). Победителем в этой борьбе не вышел никто, ее выиграла история: распад феодальной Европы означал поражение не только имперской идеи, но и герцогов, которые были раздавлены мириадами местных сеньоров, и власть переместилась из укрепленных замков на рынки свободных городов.

Точно так же интернационализация финансовых рынков сумела преодолеть барьер любого национального и националистического рынка, делая смешным денежный протекционизм; но одновременно с этим распыление экономической мощи воспрепятствовало триумфу того государства, которое надеялось на имперское лидерство через контроль наиболее сильной валюты на планете: Соединенных Штатов. Власть переместилась из центральных банков на международные финансовые рынки.

2.2.3. Принцип законности и денежный рынок

По различным экономическим и финансовым причинам, в которые нет смысла здесь углубляться, американская валюта потеряла монополию на титул свободной валюты, и ей пришлось соревноваться в другими валютами, с каждым разом становящимися все более привлекательными.

Привлекательность валюты в определенный исторический момент придает государству-эмитенту (или, точнее, его центральному банку) исключительную международную власть. И все же эта власть становится рабом парадокса: если ее осуществлять, привлекательность валюты тускнеет и исчезает, причем одновременно тускнеет и исчезает сама власть.

То, что мы только что теоретически обосновали, хорошо иллюстрируется примерами валютной истории 80-х годов. В начале 80-х годов новое жесткое управление валютой со стороны Федеральной резервной системы (ФРС: центральный банк Соединенных Штатов) возродило доверие к доллару, утраченное во время его политического использования в ходе вьетнамской войны. Управляющий Волкер (Volker) восстановил полную независимость ФРС, которая к президентским выборам 1984 года впервые с 1956 года воспротивилась осуществлению политико-денежного цикла.

Парадоксально, но отсутствие влияния первой администрации Рейгана на ФРС обеспечило самой администрации возможность играть на международном столе с позиции силы. Даже не давая политической и технической оценки деятельности президента, несомненно, что Рейган выиграл много сражений благодаря силе доллара, а доллар был силен благодаря своей независимости.

"Волшебная" политическая сила, которую отказ от политического использования валюты придал правительству, дала возможность реализовать великий рейгановский план мирового господства. Но в свою очередь использование этой силы (задолженность, ставшая возможной благодаря сильному доллару) разрушило ее основания. Когда во время второй администрации Рейгана стали очевидны некоторые структурные болезни американской экономики и сильные державы мировой экономики согласовали курс на понижение доллара, стала утверждаться другая сильная валюта: немецкая марка.

И марка, как это произошло ранее с долларом, смогла утвердиться благодаря такому управлению Бундесбанком, когда принципы законности уважались более, чем политические лидеры. Таким образом, продолжая этот парадокс, германское правительство и германская национальная политика смогли получить широчайший кредит и влияние только и именно благодаря неиспользованию валюты в политических целях. Накопив большую международную силу и создав благоприятные международные условия, Германия поддалась искушению использовать валюту политически, совершив buy-out бывшей Германской Демократической Республики.

Равный обмен марок Восточной Германии на западногерманские марки стал, наверное, самым явным и беспристрастным примером подчинения валюты принципам демократического государства; это было самым насильственным и явным нарушением принципов правового государства в денежной области. Этот эпизод нанес тяжкий удар авторитету Бун-десбанка и немецкой марки: инфляция обострилась (а Франция и Голландия впервые обогнали Германию по денежным показателям), и интересно вспомнить, что Италия смогла отложить на два года девальвацию лиры против марки несмотря на то, что курс уже тогда не соответствовал реальной стоимости продукции и реальным политическим и экономическим перспективам.

Итак, мы показали, как интернационализация денежных рынков поставила современное государство перед выбором: или политически использовать валюту и утратить внутренний и международный авторитет (и таким образом снизить эффективность национальной политики в целом), или пользоваться денежными переменными на основании технических критериев стабильности, требуемых рынком, завоевывая таким образом престиж, авторитет и, наконец, власть.

В истории последних лет есть много примеров этой антиномии; напомним в качестве лапидарного примера то, что случилось в октябре 1990 года в течение трех недель: на объявление Соединенным Королевством о присоединении к Европейской валютной системе рынок отреагировал подъемом курса фунта стерлингов; на тэтчеровское "Нет, нет, нет!" второму этапу Европейской валютной системы рынок отреагировал понижением. Вывод отсюда ясен: ответ рынка на политический выбор — это барометр авторитетности правительства или государства. В данном конкретном случае присоединение к ЕВС вело к отказу от независимости в денежной политике; естественно, что способность отказаться от нее означает усиление государства и его международного веса. Никому, а тем более рынку, не нравится, если деньгами манипулирует политик, даже если этот политик — госпожа Тэтчер. Политик демократически избирается народом. Кто отдаст свои сбережения в руки народу?

Логична при таком подходе позиция итальянской Кон-финдустрии, которая в 1994 году громко потребовала возврата лиры в ЕВС. Это может показаться парадоксальным, но чем больше государство-структура поддерживает абсолютность своих решений, тем больше государство-сообщество теряет с точки зрения суверенитета (то есть самоопределения), так как решения в любом случае принимает рынок, который ориентируется в направлении, противоположном руководящим директивам государства.

Государство, чтобы сохранить возможность для принятия решений, должно отказаться от абсолютности как цели и принять международный компромисс. С этой точки зрения Европейский Союз более не представляет собой алтарь, на который приносятся в жертву национальные ценности (на что претендовала госпожа Тэтчер), а напротив — инструмент, позволяющий европейским государствам, особенно самым маленьким, продолжать иметь хоть какой-то голос в управлении финансовой и международной республикой. На основании вышеизложенного можно утверждать, что все то, что отдаляет нас от европейской интеграции, представляет собой фактическое урезание суверенитета государства.

2.4. Суверенитет и финансовая политика

2.4.1. Задача, состоящая из трех вопросов

Мы продолжаем наш разговор анализом того, что же остается от суверенитета государства в области контроля финансовой системы.

Государство определяет свои приоритеты и свои цели и стремится к тому, чтобы сразу же их реализовать. Для этого оно нуждается в кредите, оно нуждается в актуализации будущих ресурсов. Эту актуализацию делают возможной финансовые рычаги.

Финансовые рычаги развиваются внутри финансовой системы, которую государство намеревается контролировать, чтобы иметь возможность одалживать средства на минимально тяжелых условиях. Именно поэтому традиционно государство брало на себя контроль за банковской системой, за получением кредита гражданами, за международными перемещениями финансовых капиталов.

Как уже было отмечено, этот контроль перестал быть эффективным при интернационализации рынков. Банки и предприятия стали обходить запреты, создавая филиалы в "налоговых парадизах" (так называемые branches off-shore) и развивая все новые продукты финансового инжиниринга.

По этим причинам проведение политики государственного долга все чаще означает столкновение с финансовым рынком, а не со структурированной и контролируемой финансовой системой.

Теперь нужно ответить на три вопроса:
— может ли государство политически осуществлять свой суверенитет над финансовым рынком?
— если ответ на предыдущий вопрос положительный, способно ли государство технически контролировать финансовый рынок?
— и наконец, действительно ли общество заинтересовано в сохранении государством собственного суверенитета над финансовым рынком?

2.4.2. Суверенитет как осуществление политики

Базовой идеей является та, что государство более не способно политически осуществлять собственный суверенитет на финансовом рынке: европейская интеграция привела к триумфу свободной циркуляции капиталов.

И все же европеистское и наднациональное объяснения базовой идеи не удовлетворяют полностью: европейская интеграция не есть естественный факт, внешний по отношению к воле государств. Здесь должна присутствовать и внутренняя воля государства, которая заставила его отказаться от части самого себя. И если государства — члены Сообщества между 1979 и 1989 годом постепенно отказались от контроля за перемещением капиталов, то лишь потому, что они убедились на собственном опыте, подчас весьма болезненном, насколько бесполезно оказывать какое-либо сопротивление.

Показательна финансовая история и политика Франции в 80-х годах. В 1981 году президент Миттеран через свое первое правительство Моруа (Маигоу) объявил политику подъема в одной отдельно взятой стране. Хотя в Европе доминировали консервативные правительства, исключительно жесткие в денежной политике и либеральные в области финансов, президент Миттеран решил отдать предпочтение демократическому принципу вместо правового и предложить противоположный рецепт: экспансивную денежную политику и одновременно, для предотвращения утечки капиталов, контроль за циркуляцией капиталов и соответствующие пошлины. Он надеялся поднять экономику, согнутую стагфляцией, не перекладывая на нижние общественные классы бремя жесткой финансовой экономии.

К сожалению, все оказалось бесполезно: капиталам удавалось тем или иным образом эмигрировать, ослабляя французский франк, который непрерывно девальвировался; в то же время экспансивная денежная политика порождала инфляцию; в итоге безработица росла вместо того, чтобы уменьшаться, так как предприятия теряли конкурентоспособность.

Замена Моруа на Фабьюса (Fabius) ознаменовала осознание Францией бесполезности поддержания суверенитета в финансовой области. Решение, наверное, было драматическим, особенно для человека, выросшего на мифе суверенитета Франции и социализма; конечно, история зачастую иронична, но тем более следует признать за человеком заслугу эмпирического допущения падения национализма и демократического принципа в области финансов.

Банк Франции, хотя он институционно и не пользуется независимостью, сравнимой с Бундесбанком или Банком Италии, с тех пор проводил жесткую валютную политику ускоренной либерализации движения капиталов, биржевых инноваций, что позволило Парижу войти в круг крупнейших международных деловых центров5.

Одновременно с таким же эмпиризмом Миттеран настоял на назначении председателем Комиссии Европейского Сообщества Ж. Делора, чья программа подъема европейского идеала основывалась как раз на отказе от национального суверенитета в области финансов с последующим расширением до отказа от суверенитета в денежной политике.

Речь шла о радикальном повороте на основе очень ясного видения истории и положения государства нового времени в современной Европе: в системе, где правила диктуются транснациональным рынком, враждебном любому государственному ограничению, деловыми кругами поощряется самая жесткая денежная политика. На самом деле, моральная позиция и материальные возможности Бундесбанка дали ему силу влиять — способом относительно абсолютным от воли других государств — на весь европейский континент.

В такой объективной ситуации цель и трудность каждого государства состояла в выкраивании себе пространства для decision-making, пространства, которое не могло быть установлено декретами, а должно было быть завоевано неполитическим управлением деньгами и переносом прений из национальной плоскости в транснациональную.

2.4.3. Суверенитет как осуществление технической способности

Европейские страны широкими шагами шли к полному отказу от суверенитета в области финансов. Речь шла о выборе, вынужденном не только с политической точки зрения, но и с технической. Действительно, даже если бы существовала согласованная политическая воля всех двенадцати стран не отказываться формально от национального суверенитета в области финансов, все равно такой отказ произошел бы по существу. В области финансов понятие современного государства с его характеристиками суверенитета, абсолютности и власти несомненно морально устарело: оно осталось в прошлом не только юридически, но и как качественно целостный и отличный от других субъект.

В контексте инернационализованного финансового рынка государство потеряло свою специфическую абсолютность и вынуждено соперничать с другими финансовыми операторами. И поскольку ни одно государство не обладает монополией над своими жителями, а с другой стороны, каждое государство может собирать сбережения граждан, проживающих в других странах, в качестве оператора оно становится лишь одним из многих, которым можно оказывать доверие.

Государство выступает как получатель финансовых капиталов, конкурирующий с другими получателями. Его положение все менее отличается от положения крупных многонациональных промышленных и банковских корпораций. Так же как и любое другое предприятие, которое хочет работать на рынке капиталов, государство должно использовать в своем управлении и в представлении самого себя принципы прозрачности, такие, которые вызвали бы доверие международного рынка. В этом свете исключается возможность того, чтобы государство для облегчения своей деятельности juregestio-nis* применяло jus imperil для изменения правил финансовой игры. Другими словами, исключается возможность того, что государство будет использовать финансовые инструменты, управляя их переменными (ставки, ratios и т. д.), так как оно потеряет кредит доверия.

Вот почему, даже если было бы возможно восстановить политическое господство государства в области финансов (а восстановить его невозможно), в любом случае в значительной степени пришлось бы отказаться От технико-оперативного господства. Традиционные структуры государства-нации — такие, как центральный банк — утратили властную функцию; они превратились скорее в центры представления национальных интересов, которые они охраняют в отношениях с внешним миром, представленным другими центральными банками, с международной банковской системой и с рынком в целом.

Центральный банк ухе не проводит свою политику в атмосфере монополии на оценку и критику. Даже с его анализом экономических перспектив конкурируют новые более авторитетные исследования, которые заставляют деловые круги вести себя не так, как было предусмотрено.

Макроэкономический выбор центральных банков таким образом не только получает меньшую значимость и эффект, но и все чаще может оказаться "ошибочным", поскольку основывается на гипотезе агрегированного поведения, рациональной с точки зрения их собственного экономического анализа, но иррациональной с точки зрения других исследований, которые в данном конкретном случае могут оказаться ближе для общества.

2.4.4. Целесообразен ли финансовый суверенитет?

Наконец, остается рассмотреть, действительно ли утрата государством суверенитета в финансовой области наносит урон.

Существование государства оправдывается, в числе прочего, его силой принуждения, защищающей гражданина от внутренних и внешних угроз. Таким образом, теоретически государство, которое осуществляет собственный суверенитет, защищает экономический порядок, сбережения и финансовое равновесие против любых спекулятивных атак, против эрозии любого вида, против потери доверия к будущему (без доверия нет сбережений; без сбережений не создается капитал; без капитала не производится богатство).

Однако очень часто, и даже слишком часто, злейшим врагом финансового порядка и экономической безопасности является именно государство. Было бы слишком легко проиллюстрировать это утверждение примерами стран, страдающих от разрушительной финансовой политики коррумпированных правительств и партийных олигархий. Необходимо пойти глубже и выявить структурный порок в осуществлении государством власти над финансовой отраслью: тот, кто правит, даже если он является представителем самой зрелой де мократии, именно по своей демократической сущности является представителем электорального корпуса. Известно, однако, что элементом, образующим государство, является не электоральный корпус, а народ, то есть в том числе дети и подростки до совершеннолетнего возраста; более того, этот образующий государство элемент мог бы быть определен как нация, то есть в том числе и все будущие поколения. Демократическое же правительство призвано выражать интересы не народа и тем более не нации, а исключительно электорального корпуса. Таким образом, оно имеет склонность перекладывать бремя своих решений на ту часть народа, которую оно не представляет: на будущие поколения избирателей. Задолженность государства через финансирование государственных расходов представляет собой такое переложение обязательств на потомков6 .

Таким образом, утрата суверенитета над финансовой политикой должна рассматриваться как преимущество для государства-сообщества. Это не означает, что государство будет воздерживаться от принятия решений по финансовой политике: просто они будут нацелены на то, чтобы дать направление стратегическому развитию страны, а не на то, чтобы покрывать сегодняшние государственные расходы.

3. Геофинансы как инструмент развития самодвижущей государственной системы

3.1. Финансы как стратегическое оружие

В предыдущей главе мы показали:
— что государство утратило суверенитет над деньгами, и финансами и, соответственно, монетизация государственного долга не может более рассматриваться в качестве обычного инструмента покрытия государственных расходов; все реже играет роль такого инструмента и финансирование государственного долга;
— что такая ситуация вынуждает государство все шире использовать налоговую политику в качестве обычного инструмента финансирования государственных расходов; и такой инструмент, действительно, хотя и с важными ограничениями, продолжает обладать суверенитетом.

Эта ситуация позволяет государству восстановить собственное моральное основание. Действительно, только жесткое управление государственным бюджетом делает государство свободным, абсолютным, способным выбрать национальное благо. В противном случае государство, следующее настроениям электорального корпуса, превращается в вассала, измученного необходимостью непрерывного поиска новых источников финансирования. И этот поиск должен проводиться на рынке уже интернационализированном, на рынке, которому уже нельзя диктовать правила. В этом случае уже рынок будет контролировать государство, а не государство, superio-res поп riconoscens.

На самом деле, финансы — это канал проникновения, позволяющий контролировать извне страну-должника. Внешний контроль может быстро распространиться на все стороны экономической, а затем и социальной жизни. Так обретают черты новые формы вассалитета и колониализма. На практике страны с сильной задолженностью, зависящие от международного финансового рынка, утрачивают политическую свободу:
— обремененные большими долгами развивающиеся страны вынуждены согласиться на контроль их денежной политики со стороны Всемирного банка и Международного валютного фонда (современный вариант англо-французских ревизоров прошлого века, о чем ниже). Наднациональные институты устанавливают требования не только финансового, но и экономического порядка вообще: от промышленной политики до политики охраны окружающей среды и вплоть до демографической политики;
— Италия, страна богатая, но со значительным государственным долгом, соглашается, хотя и скрепя сердце, со стратегическими решениями Европейского Союза (председательство ЗЕС, расширение ЕС, передача ресурсов и определение приоритетов и т. д.), в которых ее интересы все чаще обходятся стороной; Италия не в состоянии позволить себе роскошь вызвать кризис, поскольку каждый кризис ведет к напряженности, мгновенно улавливаемой процентными ставками по государственному долгу. Можно даже утверждать, что итальянская уступчивость во внешней политике вызвана не халатностью, а циничным экономическим расчетом: сколько будет стоить с точки зрения роста ставок по государственному долгу создание международной напряженности по какому-либо вопросу?

Выводы нашего исследования утверждают, что государство, которое хочет обеспечить себе суверенитет в широком спектре, должно принимать как можно меньше решений в области денежной и финансовой политики (так как эти решения будут иметь незначительный или негативный эффект на рынке), но как можно больше решений, касающихся структур, которые в свою очередь имеют влияние на денежные и финансовые рынки. Таким образом, государство вынуждено перенести свой "продуктивный decision-making" из политики в геополитику.

Уже нельзя влиять на процентные ставки, но можно определенными стратегическими решениями влиять на доверие рынка; уже нельзя контролировать работу банковской системы, но можно помогать расти и структурироваться нужным образом определенным банкам. Нельзя запереть в клетку внутренние сбережения, направляя их на финансирование государственных расходов, но можно осуществлять такую правовую политику, которая благоприятствовала бы project financing, и таким образом осуществить крупные государственные работы по созданию инфраструктуры; нельзя контролировать обменный курс, но можно проводить неомеркантилистскую или неолибертистскую политику, которая влияет на восприятие рынка; нельзя воздействовать на выбор мировым рынком портфеля инвестиций, но можно проводить политику "финансового имиджа", убедительную для крупных рейтинговых фирм; нельзя предопределить субъекты налогообложения, но можно построить такую фискальную систему, которой субъекты согласятся подчиниться.

В целом можно утверждать, что в условиях ослабления государства и утраты им суверенитета в области денег и финансов закладываются основы новой дисциплины — геофинансов: деньги и финансы превратились в существующее само по себе стратегическое наступательное и оборонительное оружие, перестав быть просто областью столкновений между государствами-сообществами.

Уже в прошлом финансы применялись для того, чтобы помочь стране достичь определенного стратегического положения. В частности, способность сконцентрировать и направить финансовые потоки использовалась в качестве инструмента для создания обширной внутренней инфраструктуры (особенно в Соединенных Штатах), либо для торгового и/или политико-военного завоевания слаборазвитых стран.

Провозвестником использования финансовых рычагов для укрепления инфраструктуры страны является Дж. П. Морган (J. P. Morgan), создатель одноименного американского делового банка; именно он первым понял и продемонстрировал на практике, что большие работы могут быть доведены до конца не только с помощью исключительной концентрации человеческих ресурсов (которую могут гарантировать только власти государства), но и с помощью исключительной концентрации ресурсов финансовых (которая может быть обеспечена и частными лицами).

Кроме того, во второй половине XIX века впервые была начата "финансовая колонизация": колониальный захват, осуществляемый не путем военного вторжения или торгового контроля (введение монокультуры; контроль портов и коммуникаций), а через финансовый вассалитет. Наиболее парадигматическим случаем был франко-английский кондоминиум над Египтом, установленный в 1876 году вследствие объявления о неплатежеспособности страны по обслуживанию внешнего долга. Тогда для обслуживания египетского внешнего долга была создана Caisse de la Dette под европейским управлением, а в правительство Египта вошли английский ревизор как министр финансов и французский как министр общественных работ.

Несмотря на эти впечатляющие примеры стратегической мощи финансовых рычагов, по-настоящему геофинансы начали развиваться только после второй мировой войны. Ведь для их выхода на передний план в качестве стратегического оружия оказалось необходимо, чтобы:
— использование войны как стратегического средства стало слишком дорогим с социальной, политической и экономической точек зрения из-за структурных недостатков процесса принятия решений в демократических системах; из-за силы и эмоциональности общественности, контролируемой СМИ; из-за неготовности общества смотреть в глаза смерти; из-за риска спровоцировать обычным вооруженным конфликтом конфликт ядерный;
— использование финансового оружия было облегчено созданием действительно международной экономической системы, во-первых, благодаря постепенной либерализации международной торговли, которая значительно увеличила товарооборот между странами-системами, все более решительно определяя уровень внутреннего благосостояния; и, во-вторых, благодаря возможности циркуляции денег — сначала dollar standard, затем свободная конвертируемость валют, и наконец свободная циркуляция капиталов — что сделало возможным влиять извне на условия внутреннего экономического равновесия: денежная масса, уровень инфляции и процентная ставка, платежный баланс, норма сбережений и инвестиций.

В такой ситуации тот, кто обладает способностью воздействовать на процессы привлечения мировых финансовых ресурсов и определения процентных ставок и обменных курсов, автоматически приобретает возможность политического внедрения в суверенитет государства — target .

Воздействовать на денежный и финансовый суверенитет другой страны означает оказывать влияние на ее жизненные интересы, предлагая или аннулируя buffer stocks экономической энергии. Таким образом, если в международных отношениях запрещено использование военной мощи, то использование экономической и особенно финансовой мощи позволяет обеспечить столь же насильственное проникновение в страну-соперницу, как это можно сделать с помощью самолетов и танков: предприятия нельзя разбомбить, но можно закрыть, людей нельзя убить, но можно сделать безработными или, по существу, рабами7 . Иными словами, если можно говорить о военной мощи страны-системы, то точно так же можно говорить и о стратегической финансовой мощи как об инструменте защиты национальных интересов и покорения других государств.

Финансовая мощь зависит от способности управлять финансовыми решениями рынка и денежными переменными и влиять на них; соответственно при этом можно различать:
—количественную финансовую мощь, определяемую
— объемом денежных ресурсов и наличием/отсутствием равновесия платежного баланса;
— величиной внутренних сбережений;
— международной ликвидностью национальной валюты;
— объемом и структурой государственного долга (задолженность резидентам или нерезидентам, в национальной или иностранной валюте; краткосрочная или долгосрочная);
—качественную финансовую мощь, определяемую
— контролем за органами денежной эмиссии;
— контролем за кредитными институтами и за банковской системой в целом;
— способностью (включая методы ноу-хау отвечающего за это персонала) привлекать средства в зависимости от международного рейтинга;
— степенью спаянности внутренней финансовой системы, то есть способностью концентрироваться для наступательных или оборонных действий.

3.2.1. Денежные инструменты

Денежные инструменты (процентные ставки, количество денег и курс) дают возможность финансовой державе-гегемону оказывать влияние на валюту и, следовательно, косвенно на реальную экономику страны-target: на ее инфляцию, платежный баланс, возможность использования внутренних сбережений для производственных капиталовложений.

Показательным случаем применения денежных инструментов в стратегических целях является 1956 год, когда Соединенные Штаты вынудили Великобританию уйти из Суэца, ослабив фунт стерлингов и спровоцировав угрозу немедленного роста цен, особенно на импортируемые продовольственные и потребительские товары. Впрочем, следует подчеркнуть, что подобный показательный случай мог произойти лишь в условиях неконвертируемости валют (свободная конвертируемость европейских валют, включая фунт стерлингов, была достигнута в 1959 году), в ситуации, когда Соединенные Штаты играли для Великобритании роль соединительного звена с мировой экономикой, которая в свою очередь на 50% была представлена самими же Соединенными Штатами.

Сегодня подобное высоко точное применение денежных инструментов в стратегических целях очень затруднено, если только они не используются в отношении совсем маленьких и бедных развивающихся стран, связанных квазиодносторонней связью с неоколониальными державами (Соединенные Штаты, Великобритания и Франция). Во всех остальных случаях использование денежных инструментов в качестве стратегического оружия особенно рискованно и деликатно по причине распыления мощи и роста рынка, о чем говорилось в предыдущей главе.

Действительно, такое использование:
— обладает эффектом "массового поражения", то есть бьет без разбора по всем экономикам, связанным с определенной торговой и валютной зоной;
— может дать результаты, противоположные желаемым, если рынок не поверит в реальность и осуществимость соответствующей акции. Другими словами, стратегическое использование денежных переменных — это рискованная игра с рынком, в которой государственная власть может лишь подсказать операторам рынка, где можно спекулятивно атаковать; последние будут действовать, если только подсказка достаточно авторитетна и убедительна.

Использование денежных рычагов, массовое и неконтролируемое, вызывает особые опасения в геофинансовом контексте, то есть в контексте непрерывного столкновения государств в океане рынка, который по своей природе выступает усилителем любого выпада.

Таким образом, происходит так, что девальвация, необходимая для выравнивания реальной стоимости валют, воспринимается рынками как "разгром при Капоретто", и даже хуже — как требование о перемирии с последующим роспуском всей армии; это может породить цепную девальвацию; с другой стороны, значительный подъем процентных ставок, имеющий целью отразить агрессию международных спеку лянтов на снижение курса национальной валюты, вместо того чтобы рассматриваться как решение сражаться до победного конца (почти как мобилизация призывников '99 года рождения), может быть понят как смертельный удар по обслуживанию государственного долга и, следовательно, разжечь еще сильнее спекулятивные настроения.

Например, недостаточно авторитетными и убедительными были подсказки, данные рынку итальянскими властями в ходе валютного кризиса 1992 года: с июня этого года самые разные выдающиеся экономисты и политики призывали Банк Италии "отступить" с "высоты 750" на "высоту 850" лир за немецкую марку. Лето прошло в синдроме "обороны на Пьяве"; управляющий поставил свой авторитет и авторитет банка на курс в 750 лир; когда в сентябре пришлось отступить, разгром был полным: в бесполезной битве сгорели 30 триллионов лир валютных резервов, а курс упал до 950 лир за марку. В эту валютную бурю не были втянуты валюты немецких Марок*: голландский форинт, бельгийский франк, австрийский шиллинг. Однако оказался втянут французский франк; лишь жесткое заявление немецких властей остановило атаки рынка.

Валютная буря 1992 года может многому научить; в нашем случае хочется прежде всего извлечь из нее урок геополитический: доверие к правительству и его стабильность, а также независимость центрального банка являются основными элементами в битве, ведущейся денежным оружием. Лучше плохое, но стабильное правительство, чем хорошее, но нестабильное. Нестабильность является основой для спекуляции. Рынок заинтересован в спекуляции; можно быстро заработать несметные суммы; их можно и потерять, но в целом... что есть деньги? Финансист в операционном зале в любой точке мира по своей природе любитель риска; он самонадеянно считает, что технически подготовлен и чувствителен к рынку; в любом случае он знает, что рискует не жизнью. За исключением самых рискованных авантюр, оператор рынка работает не с капиталом, а с крайне малыми величинами "basis points", то есть с выражаемыми в сотых долях процента разницами между процентными ставками, или же он работает с производными продуктами, превращая «basis points» из постоянных в переменные и наоборот, или переходя от одной валюты к другой.

Спекуляция на понижение, сфокусированная несколькими банками по одной из валют, может не получиться и вызвать их крупные потери; может даже привести к банкротству, но в конце концов это риск в игре, которую начали сами банки; с другой стороны, этот риск для государства, на валюте которого спекулируют, превращается в снижение международной конкурентоспособности страны-системы: это означает создание или уничтожение рабочих мест, закрытие или открытие предприятий, колонизацию других или колонизацию другими.

Это особенно верно для новых индустриальных стран, финансово слабых и привязанных к международной торговле: Бразилии, Мексики, Филиппин, Индонезии и др., — но такое случалось и в Италии. За последние три года девальвация лиры внезапно вызвала интерес к нашим товарам за рубежом; но внезапность этой ситуации при предприятиях, не полностью задействованных в связи с экономическим кризисом 1991—1992 годов, сделала сильными не нас, продавцов, а немецкого покупателя. Немецкие фирмы обратились к небольшим итальянским предприятиям, в основном в области Венето, с заказом на субпоставку наименее технологичных и наиболее серийных изделий. Это явление "третьего участника" в краткосрочном плане создает занятость и богатство, но в долгосрочной перспективе является не чем иным, как классической процедурой колониализации: страна с сильной валютой переводит в более слабую страну производство низкотехнологичных и некапиталоемких товаров (что обеспечивает быструю адаптацию имеющегося оборудования и персонала), но высокосерийных. При изменении цикла потребления поставщиков меняют; одновременно создается опасность того, что итальянский предприниматель "расслабится" в легкой ситуации полной загрузки оборудования, не обеспечит непрерывной технологической модернизации и не будет стремиться диверсифицировать рынки.

С другой стороны, сила денежных рычагов такова, что ей трудно противиться. Когда менее чем за три года девальвация итальянской лиры увеличивает на 50% конкурентоспо собность итальянских товаров на немецком рынке, как можно сказать итальянскому предпринимателю: "Осторожно: этим ты связываешь себя по рукам и ногам, превращаешься из предпринимателя в директора завода, зависящего от иностранного предприятия, не имея при этом даже того социального обеспечения, что твой иностранный коллега".

3.2.2. Инструменты capital market

Когда говорят о capital market, в основном подразумеваются инструменты международного кредита, и, несмотря на все варианты и мишуру, изобретенные операторами, дело сводится к выпуску облигационных ценных бумаг и банковским займам; эти инструменты позволяют государству (и крупным предприятиям с международным рейтингом) актуализировать будущий труд и будущее богатство, чтобы осуществить свои проекты сегодня.

Геофинансовый подход к инструментам capital market означает принятие к рассмотрению как с точки зрения кредитора, так и дебитора нефинансовых и, может быть, даже неэкономических последствий, которые могут проистекать из открытия такого мощного и всепроникающего канала передачи, как финансовая задолженность.

Таким образом, государственное казначейство должно осмотрительно находить золотую середину между объемом задолженности внутренней (кредиторами являются сами граждане государства) или внешней (кредиторами являются иностранные граждане или государства). Внутренняя задолженность в основном контролируема и в трудные моменты может быть монетаризована: то есть государство легко может нанести ущерб национальным кредиторам, возвратив им обесцененные деньги. Но все же внутренняя задолженность уводит вклады из банков, заставляя их повышать свои процентные ставки; другими словами, при заданном уровне внутренних сбережений чем больше их поглотит государство, тем меньше останется для частной экономики и предприятий в целом; то есть после определенного предела внутренняя задолженность превращается в угрозу экономическому росту.

Внешняя же задолженность добавляет сбережения стране-системе (деньги, сэкономленные в другой стране-системе, вводятся в национальный экономический оборот); при заданном уровне спроса на капитал возможность пользоваться внутренним и внешним кредитом увеличивает предложение и снижает стоимость капитала хотя бы по причине конкуренции, в которую вступают международные банки, чтобы получить мандат на организацию операций по привлечению средств. Однако внешняя задолженность вынуждает страну-должника учитывать и при необходимости следовать изменениям процентных ставок и валютных курсов, определяемых международными рынками, на которые оно имеет минимальное или нулевое влияние.

В 80-е годы долговой кризис развивающихся стран явился явным следствием не только чрезмерного увлечения кредитом, но и, в особенности, внезапного роста долларовых ставок, которому убогие экономики и слабые государства не могли ничего противопоставить, даже политически. С другой стороны, эта дилемма практически неразрешима: если исключительная бедность населения не может обеспечить внутреннего финансирования государственного долга, международные финансы становятся жизненно важным инструментом для привлечения иностранных сбережений и их введения в собственный оборот; это создает зависимость; некоторые "жрецы" суперлиберализма ответили бы, что единственным выходом является не делать долгов. Между тем, единственными странами, которые вышли или выходят из бедности, являются те, которые широко использовали инструменты capital market (Южная Корея, Тайвань, Таиланд и др.) и в которых государственные расходы, финансируемые из-за рубежа, — чудовищные по сравнению с валовым национальным продуктом — стали инструментом экономического управления. И наконец, выбор внутреннего финансирования оставляет больше свободы государству; выбор международного финансирования предлагает государству больше средств, но делает его более уязвимым, и эта уязвимость отражается — как было показано в предыдущем параграфе — и на его политических акциях в целом.

Геофинансы политически интерпретируют различные финансовые решения и рассматривают взаимосвязь между зависимостью/мощью политической и финансовой.

Взять в долг на международном рынке означает убедить его в собственных кредиторских достоинствах. Оценка уровня риска в стране определяет различную стоимость капитала; таким образом в глобальной цивилизации, в которой господствует сила убеждения средств массовой информации, политика создания благоприятного имиджа вызвана не пустой национальной гордостью, она становится определяющим элементом для позитивной ориентации рынка. Нестабильность правительства, переменчивость решений, неопределенность политических акций немедленно отзываются на международном рынке ростом стоимости капитала вследствие ухудшения оценки рискованности страны. И напротив, достоинство, серьезность и постоянство политического поведения снижают стоимость кредита и расширяют возможности. Парадоксально, но сегодня правые партии Западной Европы меньше заинтересованы в политике международного имиджа по той простой причине, что они меньше заинтересованы в поддержании высокого уровня государственных расходов и, следовательно, меньше нуждаются в международном рынке.

Так как основную статью государственных расходов в западных странах составляют социальные нужды, левые партии должны были бы быть более заинтересованы в том, чтобы политика страны имела виц если уж не величественный, то как минимум очень степенный: никаких парализующих забастовок, общественный порядок как первейшая социальная задача, стойкость и жесткость (вместо солидарности и гибкости) как стиль государственной деятельности. Таким образом, с геофинансовой точки зрения очень яркие забастовки (например, забастовка пилотов "Алиталии"), эпизоды разброда в государстве (как реакция правительства Чампи (Ciampi) на "бунт" в Кротоне или правительства Берлускони (Berlusconi) на крикливые претензии по пенсионным привилегиям), неопределенность права (дело ЭФИМ) стоят гораздо дороже левому правительству, чем правому.

Кредитные достоинства страны-системы затрагивают каждое ее предприятие. Поскольку ни одно предприятие в реальности не может иметь рейтинг выше, чем его государство, то чем выше рейтинг Итальянской республики, тем легче будет многонациональным итальянским фирмам привлекать за рубежом капиталы для собственных инвестиционных программ. Не случайно котировки итальянских фирм на Нью-Йорк-ской бирже меняются волнообразно: фирмы используют возможность, связанную с положительным моментом итальянского имиджа в мире и соответствующей расположенностью американского или японского вкладчика вложить деньги в ценные бумаги Бенеттона или ФИАТа.

3.2.3. Инструменты связанного кредита

Инструменты связанного кредита отличаются от финансирования capital market, поскольку, в отличие от последних, предоставляются при определенном условии их использования. Кредитор может использовать их для оказания влияния на политическую стабильность и внутреннее согласие в стране-target.

Кредитором может быть публичный (государство или наднациональная организация) или частный субъект (например, многонациональная компания или ассоциация граждан). Часто связанный кредит рождается в результате соединения частных и государственных интересов в стране-кредиторе.

Так, нормальной политикой центральных банков и министерств экономики является оказание убеждающего нажима на банковскую систему за или против предоставления международных займов: специальные правительственные учреждения осуществляют мониторинг зарубежной кредитной политики национальной банковской системы, которая поощряется или подавляется на основании соображений не только технико-экономических, но и стратегических. И действительно, на снятие внутренней напряженности в стране — target или на ее усиление может оказать влияние международный займ, который даже при ограниченной величине может иметь большое стратегическое значение, если он нацелен на изменение специфической ситуации:
— международные финансовые инструменты могут использоваться для поддержки определенных политических, экономических, этнических или религиозных групп. Например, помощь развитию Сенегала, направляемая для инвестиций в такую сельскохозяйственную отрасль, как рисоводство, поддерживает мусульманскую общину, а помощь, направляемая в кукурозоводство, поддерживает христианскую общину. Пастушество versus" земледелие, картофель versus пшеница, рис versus кукуруза — связанное финансирование никогда не бывает политически нейтральным: оно благоприятствует одной этнорелигиозной группе и не благоприятствует другой;
— заем в несколько десятков миллиардов лир может оказаться решающим, если он направлен на снятие напряженности, вызванной недостатком потребительских товаров, особенно продовольственных, в развивающихся странах: можно рассмотреть такие ситуации, как "хлебные бунты" в Алжире и Тунисе в конце 80-х годов или массовое бегство из Албании в 1991—1992 годах;
— еще более ограниченные займы могут быть политически значимы, если они направлены на финансирование, связанное с образовательными программами в стране-target, они служат для создания зависимости от заграницы и антагонизма внутри страны-target. Примером могут служить стипендии австрийского правительства студентам немецкого происхождения в итальянской провинции Больцано;
— иногда международные займы или займы наднациональных организаций нацелены на развитие промышленности или инфраструктуры (и на последующее создание рабочих мест) специфических и ограниченных зон, составляющих основу политической власти политических лидеров (показательным примером является новая плотина Св. Роха (S. Roch) на Филиппинах: мегапроект, предусматривающий подачу электроэнергии и воды для ирригации крестьянам-избирателям из избирательного округа президента Рамоса);
— международный заем может выступать в качестве политического сигнала для всех коммерческих кругов и, следовательно, становиться тормозом или маховиком для развития обмена между двумя странами (при финансировании строительства Асуанской плотины происходил переход Египта из американской сферы влияния в советскую; финансирование автострады Стамбул — Анкара было заблокировано на несколько лет и предоставлено только после развертывания турецких вооруженных сил на иракской границе).

Как уже было сказано, небольшой по размеру заем может иметь важное политическое значение, если точно выбраны время его предоставления или получатель. Таким образом, даже частные ассоциации граждан могут играть значительную роль: сбор средств для финансирования продовольственной помощи может помочь получателю пережить период эмбарго или осады; ситуация становится особенно интересной, когда организация граждан состоит из зажиточных американцев, а получателями являются ирландские или израильские политические партии. Система кредитов, кроме того, интересна тем, что работает как маховик: если дар представляет из себя сумму ипа tantum, то финансовый кредит может повторяться бесконечно до тех пор, пока должник платит в срок. Частный субъект, таким образом, может представлять собой реальную гарантию для международного банка, дающего кредит, стоимость которого таким образом снижается.

3.2.4. Инструменты export finance

Инструменты export finance (buyer's credit, supplier's credit, кредиты помощи, страхование экспорта) делают привлекательными или дорогостоящими торговые отношения со страной-target. Export finance является исключительно гибким методом и позволяет обеспечить сильное дифференцирование в отношениях с отдельными странами-target. Действительно, при помощи этих инструментов финансово сильная страна может собрать для более слабых стран кредиты, приняв на себя их стоимость и риск. Такое принятие может быть полным или частичным в зависимости от политического желания привязать к себе страну-target.

Италия всегда слабо использовала денежные и финансовые инструменты, хотя обладает неплохой способностью проникновения в международную торговлю. Поэтому парламент и правительство совершенно справедливо обратили особое внимание на развитие инструментов export finance. Закон Оссолы (Ossola) (1977), упорядочивший работу Медиокредито Чентрале и САЧЕ, в целом был неплохим законом, Италия не сумела его стратегически использовать из-за структурной ошибки, на которой строилась политика помощи развивающимся странам.

Помощь в развитии должна была бы осуществляться с экономической выгодой для реципиента (развивающейся страны) и в политических интересах Италии; она же, напротив, проводилась по противоположному принципу: в политических интересах страны-реципиента (на практике в политических интересах одного племени и во вред другим) и в экономических интересах страны-донора (то есть в экономических интересах отдельной особо влиятельной итальянской фирмы). Короче говоря, помощь рассматривалась как более или менее замаскированная поддержка итальянского экспорта, то есть как инструмент экономической политики, а должна была бы быть инструментом геоэкономики которая является, как известно, средством достижения общих политических целей.

3.3. Исследования геофинансов

Может ли сила финансового рынка из "врага" государства (которого она лишила одной из областей суверенитета) превратиться в "маховик", работающий на его геополитические цели? Наверное да, но при условии принятия гораздо более спекулятивного взгляда на политическую деятельность и гораздо менее совместимого с демократической моделью выбора государственных решений.

Нарисуем, например, сценарий упомянутого выше кризиса лета 1992 года. Предположения следующие: спасение курса лиры зависело от сокращения процентных ставок в Германии: одно только действие такого рода со стороны Бундес-банка убедило бы рынок смягчить атаку на нашу валюту. С другой стороны, немецкие денежные ставки были высоки для выполнения двойной задачи борьбы с инфляцией и привлечения международных капиталов для реконструкции Восточной Германии. Предположив, что прирост процентных ставок в Италии на 1 процентный пункт означает увеличение государственного долга примерно на 15 триллионов лир и что любое изменение немецких денежных ставок воздействует более чем прямо пропорционально на ита^янские денежные ставки, сокращение на 1 % немецких денежных ставок дало бы кислорода государственной экономике Италии приблизительно на 20 триллионов лир. Давление итальянского правительства на немецкое было очень сильным, но в начале сентября Бундесбанк снизил процентную ставку едва на 0,25%: издевательство! Рынок принял сообщение: Германия оставляла Италию на произвол судьбы. Италия была вынуждена оставить Европейскую валютную систему.

Что произошло бы в этой ситуации, если бы вместо того чтобы выклянчивать снижение немецкой процентной ставки, итальянское правительство объявило бы в рамках акций европейской солидарности о даре в 10 триллионов немецкой экономике? Конечно, это был бы шок для средств массовой информации, для рынка, для всех вообще. Операцию нужно было бы проводить следующим образом:
— благодаря дару уменьшилось бы давление на немецкое правительство по финансированию государственных расходов в восточных землях; в частности новые рабочие места, созданные при помощи итальянских ресурсов, сократили бы социальные расходы и пособия по безработице;
— вследствие этого немецкое правительство могло бы взять на себя обязательства перед Бундесбанком по жесткой антиинфляционной политике, на основании которой рынок принял бы значительное сокращение процентных ставок;
— сокращение на 1% немецких ставок позволило бы сократить гораздо более значительно итальянские ставки (вспомним, что итальянская учетная ставка превысила 15%) при существенной экономии по финансированию государственного долга;
— рынок получил бы многозначительный намек на союзничество итальянских и немецких интересов; рынку было достаточно гораздо меньшего, чтобы ослабить хватку по отношению к французскому франку8;
— и наконец, что имеет не меньшее геополитическое значение, итальянские фирмы вложили бы 10 триллионов лир в восточные земли.

Каковы основные преграды для политической акции такого рода?
— ханжество, которое застилает рациональность: как отреагировали некоторые парламентарии на такую операцию по финансированию Восточной Германии в увязке с прекращением чрезвычайного финансирования итальянского Юга?
— демократически-парламентская система выбора, которая снижает быстроту и эффективность решений правительства:
закон о расходах 10 триллионов лир проходит через детальное парламентское обсуждение, которое в данном конкретном случае было бы несовместимо с предложенными целями;
— идеологизация, которая стоит над конкретным решением проблем. Сумма, даруемая немецкой экономике, должны была бы быть получена из прямых капиталовложений со стороны итальянских фирм. Можно было бы выбрать два не находящихся в противоречии пути: капиталовложения со стороны государственных предприятий и/или выбор "национальных чемпионов" с предоставлением им фискальных льгот для вложения в Германию. Но как осуществить подобную операцию в стране, которая идеологически бросилась в приватизацию, не зная зачем (см. главу 4), и которая вынашивает докапиталистические обиды в отношении собственных удачливых предпринимателей?

Ханжество, демократически-парламентская система и идеологизация сделали всех итальянцев беднее, а страну-систему в целом более хрупкой. Ясно, впрочем, что использование геофинансов для Италии труднее и рискованнее, чем для великих держав, таких, как Соединенные Штаты и Германия. Как уже говорилось во второй главе, сначала Соединенные Штаты в 80-е годы, затем Германия в 90-е годы с одинаковой логикой применили в собственных геополитических целях маховик, представленный финансовым рынком. Условиями являются широкое обнародование независимости центрального банка (ФРС в Соединенных Штатах, Бундесбанк в Германии) и определение цели денежной политики, выраженной в количестве денег (а не в обменном курсе или уровне инфляции)9; этот выбор делает уровень процентных ставок особенно независимым с тенденцией к росту; кроме того, он делает особенно жесткой и предсказуемой реакцию маховика/финансового рынка.

Эти условия делают геофинансовую акцию самодостаточной: государство увеличивает государственные расходы и выпускает ценные бумаги государственного долга, централь ный банк — реагируя в соответствии со сценарием — увеличивает ставки, сохраняя свой кредит доверия как сурового руководителя денежной системы; высокие ставки привлекают иностранных инвесторов, которые подписываются на государственные ценные бумаги. Круг замкнулся, и он настолько совершенен, что правомерен вопрос, не является ли столь громко провозглашенная независимость центрального банка инструментом для достижения геофинансовых целей; другими словами, если на поверхности увеличение ставок должно было бы представлять собой санкцию центрального банка в отношении правительства, на самом деле она является основным звеном той цепной реакции, которая служит для стратегического использования финансов.
 

4. Международные капиталы и национальная система самодвижущего развития

Как было показано в предыдущей главе, геофинансовые исследования нацелены на определение конкретных акций кредитной полигики, денежной политики и политики финансирования внешней торговли, которые позволили бы Италии количественно и качественно укрепить свои финансовые возможности, чтобы она была вооружена как против внешней агрессии, так и для обладания дополнительным инструментом внешней политики. Следует прежде всего установить рамки концептуальных и лексических определений.

Международные капиталы поступают в национальную геоэкономику в виде денежных и финансовых перемещений (ДФП) или в форме прямых иностранных инвестиций (ПИИ).

Денежные перемещения — это краткосрочные операции (даже однодневные, как контракты overnight) и зачастую имеют спекулятивный характер (валютный арбитраж); финансовые перемещения — это средне— и долгосрочные операции, как, например, финансирование, которое международные банки предлагают экономическим субъектам.

ПИИ — это прямые капиталовложения, производимые международными операторами в национальные производственные структуры. Международные операторы стремятся получить контроль над определенными экономическими структурами, определяя их будущую политику развития, международные союзы, использование прибыли.

Говоря упрощенно, субъектов, работающих с ПИИ, можно определить как "инвесторов", а субъектов, работающих с ДФП, — как "спекулянтов" (используя этот термин без какой-либо морализирующей коннотации).

Различие между ДФП и ПИИ не дихотомично: существует большое "серое" поле, представленное упорядоченными рынками акционерных бумаг. Капиталовложения, производимые на бирже, могут осуществляться как в спекулятивных целях теми, кто не заинтересован в управлении предприятием (а скорее намерен воспользоваться конъюнктурой, чтобы получить прибыль путем купли-продажи даже в течение суток), так и в целях получения значительной доли капитала, которая позволила бы контролировать предприятие, осуществляя таким образом прямые инвестиции.

Геофинансы изучают геоэкономическую роль международных капиталов, входящих и выходящих из Италии, и исследуют, осуществлялись ли эти перемещения инвесторами или спекулянтами; в первом случае они рассматривают характер контроля, сохранения и развития национальных производственных инструментов; во втором — анализируют влияние, которое спекуляции могут иметь на денежную стабильность, на процентные ставки и на платежный баланс, в котором перемещения капитала являются важной статьей; геофинансы предлагают политику, которая делает ПИИ и ДФП как можно более совместимыми с общими политическими целями государства, первой из которых является поддержание системы самодвижущего развития.

4.1. Денежные и финансовые перемещения

Геофинансы ДФП должны выяснить:
— можно ли выявить один или несколько международных субъектов, которые способны действовать спекулятивно, играют на рынке ведущую роль и, увлекая за собой множество мелких операторов, создают эффект лавины такой мощности, что он может оказать значительное влияние на макроэкономические денежные показатели;
— можно ли после того, как выявлены такие международные субъекты, определить их общую матрицу или по национальной принадлежности, или по стратегии;
— можно ли определить мотивацию такой стратегии; в частности геофинансы интересуют мотивации, не сводимые к поиску краткосрочной прибыли, получаемой непосредственно от купли-продажи (это было бы физиологически естественным для спекулятивной акции);
— кроме того, после определения различных мотиваций поиска прямой прибыли геофинансы заинтересованы в отделении экономических мотиваций (например, начать спекулятивный процесс на понижение по лире не просто с целью заработать на этой спекуляции, а с целью приобретения приватизируемых предприятий со значительной скидкой, равной как раз девальвации валюты) от политических мотиваций (например, вынудить Италию выйти из Европы или сделать политически возможной идею единой Европы, двигающейся на разных скоростях).

Наблюдатель, пользующийся геофинансовыми интерпретационными инструментами, обязательно должен дать своему анализу вот такое логическое развитие, чтобы не попасть в ловушку "заговороведения", другими словами, можно переходить к ответам на последующие вопросы только в том случае, если получены утвердительные ответы на предыдущие.

Другие важные области исследований, которые, в свою очередь, становятся полезными инструментами для формулировки ответов на поставленные выше вопросы, таковы:
— выбор места геофинансового столкновения: в тот момент, когда развивалась определенная спекулятивная акция, не существовала ли в других странах ситуация, сходная с итальянской, которая делала оправданным со спекулятивной точки зрения тот же тип перемещения капитала? Если такая сходная ситуация существовала, вели ли себя международные капиталы сходно во всех подобных ситуациях? Если нет, каковы причины разницы в поведении международных капиталов? Можно ли выявить цель, отличную от прямой прибыли, будь она экономической или политической?
— психологические элементы геофинансового столкновения:
особенно значим эффект паники или эйфории в области ДФП;
существуют ли прогнозируемые уровни, на которых срабатыва ют такие эффекты? Если ответ положительный, то должна быть определена цена эффекта паники; это является определяющим для оценки целесообразности спекулятивного маневра во внеспекулятивном контексте (речь идет о цене его экономической поддержки); очевидно, что чем шире рынок (биржевая капитализация, международное использование одной из валют), тем выше цена достижения точки паники и/или эйфории. Как было сказано в параграфе 2.1, применение денежных инструментов в качестве стратегического оружия тем проще, чем меньше страна— target и чем больше ее экономика связана с единственной страной-вожаком; последнее неприложимо к Италии; и все же психологический фактор мог бы внушить рынку гипертрофированное восприятие Италии, как страны маленькой, хрупкой и безусловно связанной с денежной мощью марки. Кроме того, существуют некоторые "недорогостоящие" элементы, подпитывающие эффект паники и/или эйфории: позиция специализированной печати; ситуация тревоги и/или скандала (самоубийство, убийство, сексуальный скандал, арест); школы мысли (университеты и "клубы", в которых формируются grand сотmis); рейтинг по оценке крупнейших специализированных фирм и т. п. Как можно подействовать на них? возможно ли воздействие на них? во сколько обходится воздействие на них?
— финансовые инструменты, которые облегчают и усиливают спекулятивные атаки: премии, фьючерсные и опционные контракты позволяют при ограниченных общих суммах пренебрегать оперативным выбором или же расширять его воздействие; тот, кто хочет произвести спекулятивную атаку не с целью получения немедленной прибыли, а, как показано выше, с другой экономической или политической целью, несомненно вынужден использовать эти инструменты, так как они снижают стоимость атаки (спекулятивная атака, проведенная не в целях получения немедленной прибыли, может привести к крупным потерям, которые предварительно считаются приемлемыми в свете возможных косвенных преимуществ). Тогда нужно оценить эти инструменты, которые в силу их специализации контролируются ограниченным кругом финансовых институтов, способных оказать на рынок решающее воздействие.

4.2. Прямые инвестиции

По сравнению с ДФП, геофинансы ПИИ имеют более глубокие традиции. Современные исследования, однако, должны бы освободиться от значительной части этой традиции, основанной на противопоставлении империализм/взаимозависимость, которое сегодня полна уже неактуальных общих мест.

ПИИ, вложенные в Италию, в краткосрочной перспективе:
— несомненно обогащают страну. Они представляют собой перевод капитала из третьей страны в Италию. Этот поток берет ресурсы за границей и помещает их на службу системы Италия. Таким образом складывается парадоксальная ситуация: более выгодным оказывается привлекать капиталы из "враждебных" или конкурирующих стран, нежели из стран "дружественных" или дополняющих;
— являются активной статьей платежного баланса и в связи с этим вносят вклад в совокупный спрос на национальную валюту; помимо увеличения национального достояния страны, они усиливают и денежную единицу (или усиливают ее денежную единицу как раз потому, что увеличивает ее национальное достояние);
— создают или сохраняют рабочие места;
— обогащают страну знаниями, опытом, умением руководства: редко кто при покупке предприятия не вносит в него собственной производственной культуры, состоящей из технического, коммерческого, финансового и т. д. ноу-хау.

И все же в долгосрочной перспективе могут возникнуть сложные проблемы, именно поэтому ПИИ должны рассматриваться конкретно и вблизи. Действительно, ПИИ могут осуществляться не с конечной целью приобретения предприятия-объекта сделки и не из-за возможностей, которые это предприятие дает для проникновения на другие рынки. Предположим, что итальянский автомобильный завод АВС имеет распыленный и широко продаваемый на бирже уставный капитал; что он работает хорошо, но не блестяще, и что котировка его ценных бумаг, следовательно, стабильна; в этой ситуации иностранный карбюраторный завод XYZ становится заинтересован в покупке АВС (приобретая его акции на бир же разрешенными квотами) не столько из прямой заинтересованности в АВС, а скорее с целью завоевания итальянского рынка карбюраторов, вынудив АВС покупать его комплектующие. В этом случае итальянский завод карбюраторов вытесняется с рынка, и, даже если XYZ будет управлять заводом АВС наилучшим образом, страна-система Италия беднеет. Еще более тяжким является случай деструктивных ПИИ наподобие тех, что осуществляли японцы в середине 80-х годов в ювелирные предприятия провинции Виченца: мелкие предприятия покупались и немедленно закрывались10 .

Если в ближайшей перспективе ПИИ помогают поддерживать равновесие платежного баланса, то в долгосрочной перспективе они могут стать причиной нарушения равновесия в связи с экспортом прибыли; таким образом, нужно оценивать с одной стороны сегодняшний приток капитала, а с другой — возможную величину будущего оттока средств. Вместе с тем, в политико-экономических условиях Италии было бы немыслимо предложить какой-либо норматив, ограничивающий вывоз прибыли. Скорее будет интересно изучить — в случае каждого крупного предприятия, приобретенного зарубежным капиталом — отношение "цены к прибыли (на акцию)", с помощью которого мы получим в первом приближении указание на время, необходимое для превращения ПИИ из элемента актива платежного баланса в элемент его пассива. Будет также важно изучить политические методы, стимулирующие реинвестиции прибыли вместо их экспорта.

ПИИ не всегда создают рабочие места. Многонациональная компания, приобретающая среднее итальянское предприятие, вероятно, включит его в производственную цепочку, в которой полуфабрикаты импортируются из развивающейся страны, центр продаж находится в Голландии, а исследовательские подразделения в США; покупка в этом случае может вылиться в чистую потерю рабочих мест по причине изменения места размещения разных подразделений предприятия.

Другими словами, капиталовложения, сделанные для покупки фирм, уже находящихся на рынке, просто замещают итальянский капитал. Иногда замещенный итальянский капитал реинверстируется в другие производственные единицы: в этом случае можно смело утверждать, что произошло чистое увеличение национального достояния. В других случаях итальянский капитал, замещенный ПИИ, направляется за рубеж, становясь ПИИ для третьей страны; но итальянские капиталовложения за рубежом и их стратегическая значимость — это фундаментальная тема, которая требует отдельного рассмотрения. Действительная проблема встает тогда (и за последние 10 лет это бывало часто), когда замещенный итальянский капитал не реинвестируется в производство, а тратится: случай частый, происходящий вследствие кризиса поколений — многочисленные наследники продают предприятие и делят доходы, достаточные для потребления каждого (виллы, яхты и пр.), но недостаточные для предпринимательской программы национального, а тем более европейского масштаба. В этом случае национальное богатство страны не выросло, не созданы рабочие места, и, с другой стороны, контроль предприятия ушел за границу.

ПИИ могут не только качественно обогатить, но и обеднить систему-страну. Даже если количество рабочих мест не уменьшается и капитализация предприятия не сокращается, иностранный покупатель старается сконцентрировать при головной фирме стратегические фазы производства. Так, Дой-че Банк (Deutsche Bank), приобретя Банк Америки и Италии {Вапса a'America e d'ltalia), сконцентрировал при головной конторе секторы финансов предприятия и рынка капиталов, оставив дочернему итальянскому банку секторы с меньшей добавленной стоимостью (банковское посредничество); компания Нестле (Nestle), приобретя предприятия Буитони (Buitoni) и Перуджина (Perugina), перевела в Швейцарию отдел исследований и разработок, а после протеста Европейского инвестиционного банка (ЕИБ) (протесты ЕИБ, а не итальянского правительства), который предоставил долгосрочные кредиты, предоставила "компенсацию" дочерним предприятиям, построив... склад!!! Та же судьба постигла исследовательский отдел фирмы Дзанусси (Zanussi), приобретенной шведами. Перевод за рубеж отделов исследований и разработок и других стратегических секторов является самым тяжелым ударом геоэкономической роли страны. Он подразумевает, что будущие капиталовложения будут концентрироваться при головной фирме с постоянным обесцениванием итальянского филиала; что итальянские "мозги" эмигрируют или будут не полностью использоваться на родине; что из-за рубежа будет оказываться воздействие на привычки потребления; что год за годом после того, как финансовые затраты на инвестиции окупятся, можно будет переводить производство из Италии в страны с более низкой стоимостью рабочей силы при существенной деиндустриализации страны.

Таким образом, с геоэкономической точки зрения ПИИ могут способствовать росту национального достояния и стратегической мощи, но только при определенных условиях:
— если политическая власть национального и местного уровней обладает геофинансовым сознанием; то есть при проведении "политики гостеприимства в отношении ПИИ" государство и местные власти способны четко и без промедления выторговать технологические и социальные выгоды (например, разрешение на строительство versus оздоровление окружающей среды, размещение предприятий в зонах депрессии, развертывание высокотехнологичного производства и т. д.);
— если ПИИ направлены на создание новых предприятий, а не на покупку существующих. Новые предприятия увеличивают конкурентоспособность системы, не уводят за границу стратегические подразделения, а, напротив, побуждают национальных предпринимателей увеличивать капиталовложения как раз для того, чтобы противостоять новой конкуренции;
— если не производится приобретений в передовых отраслях (например, телекоммуникации, самолетостроение, тонкая химия и т. п.): на таких предприятиях значительную часть оборота составляют научные исследования, то есть обслуживание производственного сектора; поэтому их легко перевести за рубеж.

Геофинансовая политика в отношении ПИИ должна стимулировать зарубежные приобретения в тех отраслях, которые по их специфической природе не могут стать объектом экспорта технологии и технологически передовых профессиональных навыков;
— строительные инфраструктуры (например, автострады. стадионы, водопроводы и т. п.), потому что большая часть оборота не экспортируема, а также рабочие места с наибольшей добавленной стоимостью (инженеры) не могут быть пе реведены за границу по очевидным причинам;
— туристический сектор, который в своей промышленной ипостаси предполагает создание инфраструктур, а в ипостаси обслуживания направляет потоки из-за рубежа в Италию (Италия могла бы побороться за создания в Неаполе парка развлечений Евродисней, предоставив для этого пригород Неаполя — Баньоли; это явилось бы важной экологической операцией — снос металлургических производств в Баньоли требует огромных затрат, операцией по стратегическому выправлению неаполитанской экономики — от занятости в промышленности к занятости в сфере услуг, и, естественно, операцией по созданию имиджа);
— предприятия, которые переживают период быстрой утраты технологической конкурентоспособности и потому находятся на пути к маргинализации на рынке; чтобы спасти предприятия этого типа, государству не следовало бы использовать субвенции (включая досрочный выход на пенсию) или таможенный протекционизм, так как эти "лекарства" лечат симптом, а не "болезнь": технологическую отсталость; гораздо лучше было бы продать их передовым конкурентам (или компаниям достаточно крупным, чтобы осуществить необходимые капиталовложения в исследования), оговорив с ними обмен технологиями, способный восстановить конкурентоспособность итальянского предприятия (продажа фирмы Ну-ово Пиньоне (Nuovo Pignone) фирме Дженерал Электрик (General Electric) вписывается в эту стратегическую линию);
— и, наконец, сила международного финансового рынка могла бы быть предоставлена в распоряжение нашей стране-системе там, где государство могло бы использовать ее как универсальную отмычку, чтобы взломать неэффективность монопольной ситуации (например, монополию на государственные железные дороги. Для этой цели можно предложить создание национального агентства, сохранившего бы собственность над линиями, отдаваемыми в почасовую концессию нескольким конкурирующим между собой фирмам, которые, используя собственные поезда и собственный персонал, обеспечивали бы предоставление услуг).

В заключение можно сказать что в области ПИИ следует тщательно избегать слепого следования абстрактным принципам. Геоэкономика — это интерпретационный инструмент для определения отраслей, пригодных для продажи иностранцам, и условий продажи без риска для национальной экономической безопасности и поддержания/улучшения системы самовоспроизведения богатства.

4.3. ПИИ и приватизация

Отдельно нужно сказать об интересе, который ПИИ могут проявлять к приватизации. В Италии масштабы государственного присутствия на рынке оказываются чрезмерными, государственный долг опасно не контролируем, государственные услуги постыдно неэффективны; все говорит о необходимости радикальной приватизации, кстати, уже начатой. Однако было бы неверно подходить к приватизации только с экономической точки зрения; как уже было показано, переход собственности на производственное имущество от всего сообщества к отдельным субъектам, зачастую иностранным, может иметь как средне-, так и долгосрочные геоэкономические последствия. Тогда зачем же приватизировать? На самом деле в Италии не было серьезного политического обсуждения этой темы. Как в примере со средневековыми диспутами о суверенитете графств (см. параграф 2.2.2.), так и при приватизации действительная причина конфликта не лежит на поверхности: тогда священники, а теперь экономисты скрывают за теоретическими дискуссиями настоящую проблему: создание такой системы управления, которая была бы самодостаточной и свободной от государственного суверенитета.

Первое, что приходит в голову, когда говорят о приватизации, это то, что она выгодна государству, так как дает деньги для погашения государственного долга. Но такое утверждение очень слабо: прежде всего существует несоответствие между размерами долга (необъятного) и этими поступлениями от уступки источников дохода. Действительно, размеры уступки государственного имущества следует сравнивать с размерами не дефицита, а долга (для государства, как и для частного лица, есть смысл продать "дом" для выплаты долга, но конечно же не для выплаты процентов по долгу, поскольку долг остается и будет продолжать производить проценты).

Итальянский государственный долг достигает двух квадриллионов лир; при приватизации всего государственного промышленного и банковского имущества не исключено, что можно было бы получить 200 триллионов; есть ли смысл "продавать все", чтобы выплатить столь малую часть долга? Очень много рассуждают на тему как внедрить в сознание населения частнособственнические подходы; пусть начнут со следующего: ни один собственник не отказался бы от всего своего доходного имущества, чтобы выплатить 10% долга.

Не говоря уже об этом принципиальном вопросе, экономистический ответ не удовлетворителен с других точек зрения: почему сначала не продать то, что не дает прибыли, но является гарантированным источником немедленного получения средств (жилые дома и земли, принадлежащие казне, государственным учреждениям и государственным железным дорогам), а не предприятия в технологически передовых отраслях, которые все-таки приносят прибыль в кассу государства и ИРИ*? И почему перед тем, как выставить на торги новое государственное предприятие, не обеспечить поступление того, что причитается за уже проданные? Почему государство и прочие публичные учреждения избавляются от управления государственными предприятиями без экономической компенсации? Кроме того, если речь идет только о деньгах, может быть, более значительные финансовые поступления были бы обеспечены при более тщательном финансовом управлении тысячью "государственных долгов" тысячи государственных учреждений (ср. параграф 4.4). И наоборот, почему бы не подумать, что крупная приватизация (например, ЭНЕЛ***, СТЕТ****, ЭНИ*****) стоит сотни миллиардов в виде счетов и комиссионных банкам, advisors, адвокатам, нотариусам, налоговым службам, ревизионным фирмам, рекламе и т. п.? А с другой стороны, поскольку вероятность обнаружения уклонения от налогов тесно связана с количеством проверок, которое в свою очередь тесно связана с количеством имеющихся средств, было бы интересно оценить, какой объем ускользнувших налогов можно было бы вернуть, если бы ресурсы налоговой полиции увеличились на величину, задействованную в крупной приватизации. Этот диапазон эффективности (меньшая задолженность, большие налоговые поступления) должен, естественно, сопоставляться с дефицитом, а не с долгом, и экономически более значим чем, например, продажа ИМИ******, поступления в казну от которой весьма слабо влияют на бездонную бочку государственного долга.

Таким образом, приватизировать по чисто кассовым соображениям нет смысла. Гораздо более осмысленный ответ на вопрос зачем приватизировать заключается не в идеологическом утверждении, а в историческом наблюдении, что государственные предприятия плохо работают, потому что они по-литизированы. Таким образом, приватизация означает повышение эффективности системы. Политик лишается власти, чем усиливается принцип правового государства в ущерб демократическому принципу управления: за этим последовало бы усиление этического начала государства: что-то подобное тому, что произошло с деньгами (ср. параграф 2.1.2).

И все же частный покупатель, если он иностранец, не всегда может гарантировать достижение цели приватизации, так как долгосрочная эффективность означает эффективность национальной производственной ткани и, следовательно, способность самовоспроизведения богатства; мы видели, что при определенных условиях ПИИ вредны для качества системы страны и для роста ее богатства.

Существуют виды имущества и предприятий, которые, находясь в собственности итальянской или иностранной, частной или государственной, не затрагивают геоэкономический порядок (такое, например, недвижимое имущество, как дома, земли или автодороги); но существуют и другие виды имущества и предприятий — обладающие внутренней геоэкономической валентностью. Государство должно было бы избавиться от них с целью сделать их более эффективными; но их передача в частные руки должна быть обставлена тысячей предосторожностей, сопровождаемых соответствующими нормативными рамками (от golden share до полномочий по надзору), в особенности она не должна зависеть от извращенной игры рыночных ожиданий.

Нерегламентированный рынок выгоден покупателю; он имеет полный интерес "оседлать" рыночные ожидания, заставить писать о них газеты, заставить обсуждать их экономистов (средневековых священников), чтобы оказать нажим на государство и заставить его осуществить продажу при еще не выработанных нормативных и экономических рамках. Государство должно сопротивляться такому нажиму. Действительно, передача "суверенитета" над производственными процессами — явление редкое в истории нации, и не следует разбрасываться этой возможностью перестроить геоэкономическое и геополитическое устройство страны, отдавая себе отчет в том, что любое принятое решение будет обязательно иметь значение этого рода.

Таким образом, геоэкономика должна внести свой вклад в ответ на следующие вопросы:
— что приватизировать? Можно ли составить перечень приватизируемых объектов таким образом, чтобы это противоречило стратегической линии? Зачем приватизировать банки (явно имеющие стратегическое значение) раньше автодорог, стадионов и прочих строительных инфраструктур?

— какие ценности отстаивать? Каждая приватизация может соответствовать различным ценностям. Выявить, о чем идеи речь при продаже домов, довольно просто: получение ликвидности за не приносящую дохода недвижимость, не говоря уже о критерии справедливости при устранении неоправданных привилегий, когда отдельные граждане пользуются смехотворно низкой квартирной платой за счет сообщества. При приватизации предприятия проблема определения того, какие ценности подлежат защите, сложна, тем более если это предприятие выполняет общественную функцию. Можно остановить выбор на защите рабочих мест; на качестве услуг; на защите потребителя; на развитии капиталовложений; на диффузии собственности. Каждой ценности соответствует свое решение; опасность в том, что, независимо от стратегического значения приватизируемого предприятия, решение всегда будет в пользу ценности, выбранной по идеологическим мотивам (профсоюз всегда выбирает защиту рабочих мест; антимонопольные органы всегда выбирают защиту потребителя и т. п.); в присутствии такой опасности геоэкономическая логика является определяющей, поскольку помогает выбрать приоритетную ценность, которая в данном конкретном случае наилучшим образом отвечает единой цели, общей для всех ценностей вместе и для каждой в отдельности: развитию у богатства страны способности к самовоспроизводству;
— целесообразно ли при приватизации выбирать союзника? В мировом контексте система Италии слишком слаба для того, чтобы самостоятельно стать локомотивом экономического и политического развития; с другой стороны, она слишком велика, чтобы не ставить перед собой вопрос о своей роли; геополитическая дискуссия касается различных вариантов: немецкая, французская или американская ориентация, которой Италии следует придерживаться; каким бы ни было решение, для выбора своих партнеров нет лучшего инструмента, чем приватизация. Приватизация является инструментом геоэкономического оздоровления и, следовательно, инструментом, формирующим развитие финансовых, технологических и человеческих обменов. Ультралибертистская точка зрения предполагает продажу тому, кто сделает лучшее экономическое предложение; но в этом случае правительство вело бы себя как семья, которая, имея две квартиры в одном доме, продает одну тому, кто больше предложил, не принимая во внимание, кто он такой и чем занимается: если он грязный, шумный и буйный, то в долгосрочной перспективе это снизит ценность всей недвижимости в целом; приватизировать в международном контексте значит пустить кого-либо в дом; правительство имеет возможность выбрать — кого; было бы безрассудно делать это, руководствуясь чисто теоретическим принципом, изобретенным каким-то "жрецом" в каком-то уголке мира. Продажа автодорог, аэропортов, авиалиний, электростанций немцам или французам обязательно окажет влияние на будущую интеграцию национальных сетей с сетями страны-покупателя; таким образом, было бы фатальной ошибкой выбрать одного как экономического партнера, а другого как политическую защиту;
— можно ли при приватизации создать собственных национальных чемпионов. Известно, что в Италии мало крупных многонациональных предприятий, способных конкурировать на международных рынках; приватизация позволила бы создать сильные конгломераты в пищевой, строительной, банковской отраслях. Банко ди Рома, например, не был продан, по сути произошел отказ от его контроля без оплаты компенсации; не был ли такой отказ (достойный критики с точки зрения правового государства) мотивирован геоэкономической целью создания сильного католического банковского пула Центра и Юга Италии в противовес светскому пулу Севера? Не была ли специально приостановлена продажа ЭНЕЛ, чтобы дать набрать силу национальным субъектам, способным участвовать в конкурсе на покупку?
— приватизация является почти уникальной ситуацией для разрушения монополии; но с помощью какой конкуренции? Между собственностью центральной и местной, национальной и зарубежной, государственной и частной? Необходимо гораздо более интенсивное и техническое обсуждение структуры желаемой конкуренции.

4.4. Заключение

Выше было показано, насколько весомую роль могут играть международные капиталы в геоэкономическом столкновении. Теперь нужно спросить себя, может ли государство выполнить свою роль, не только осуществляя политику защиты от вторгающихся иностранных капиталов, но и помогая национальным капиталам наращивать наступательную способность и стратегическую рациональность с точки зрения страны-системы. Первый ответ, который требуют от геофинансов, касается стоимости создания капиталов (социальная стоимость временного откладывания расходов; политическая стоимость концентрации экономической власти и т. п.); второй ответ касается конкурентоспособности итальянской системы создания капитала в сравнении с другими странами и с международными капиталами вообще.

Различные обстоятельства подсказывают уже сейчас, что стоимость создания капиталов в Италии существенно выше, чем в основных странах-партнерах: из-за неквалифицирован-ности людей, неадекватности экономических субъектов, недостатков государства, недостатков нации.

Неквалифицированность людей. Как известно, соотношение между производственным и рисковым капиталами сильно зависит от государственного долга, для финансирования которого государство предлагает доходы надежные и более высокие, чем международный рынок. Реальный государственный долг, помимо всего, является результатом слияния тысяч ручейков, созданных задолженностью тысяч институтов от муниципалитетов до государственных предприятий (АНАС, ЭНЕЛ, государственные железные дороги и др.); все эти структуры делают долги на огромные суммы, но зачастую их казначеи не имеют финансового образования: они (прекрасные) местные бюрократы и администраторы без действительного банковского опыта и знаний финансовой математики. Банки устанавливают им чрезмерные процентные ставки, абсолютно не соответствующие рынку. Не является исключением случай выдвижения какого-нибудь начальника станции ответственным за задолженность государственных железных дорог, или город, не имеющий финансового планирования и использующий только овердрафт по счету (с опустошительными последствиями по стоимости денег). Недостаток финансовой культуры в муниципализированных предприятиях, таких, как местные подразделения здравоохранения и другие центры государственных расходов, вероятно, связана с бюрократизацией карьеры, властью профсоюзов, политизированностью институтов; иногда с коррупцией; в любом случае это не должно удивлять, если учитывать, что до верхних эшелонов крупнейших национальных банков могут добираться персонажи с образцовой историей провалов или даже чистые политики, абсолютно не имеющие какой-либо технико-финансовой культуры. Да и как удивляться этим банковским назначениям, если перечесть имена некоторых министров бюджета, которые с трудом изъяснялись по-итальянски и явно не были быстры в счете? Проблема выбора elites является основной проблемой демократий, но в данном случае мы можем свести ее к гораздо более простому моменту: как вернуть в Италию сонмы прекрасных итальянских финансовых и банковских аналитиков, которые переполняют Уолл Стрит и Сити? Как вызвать желание у swap dealer из Гонконг энд Шанхай Бэнк вернуться в родной город (Сан-Ладзаро-ди-Савена? Торре-дель-Греко?), чтобы руководить его казной? Очень часто тот, кто уезжает, уезжает навсегда; он вернется в формально итальянские границы, но будет работать (в любом случае в частном секторе) на том терминале международного рынка, который называется Миланом. Геофинансовое усиление страны нуждается в политике, которая способствовала бы циркуляции персонала в рамках государственного и частного секторов и в рамках международного и национального частного секторов.

Неадекватность экономических субъектов. Итальянские банки, традиционные переносчики капитала, гораздо менее эффективны, чем их иностранные коллеги: прежде всего их слишком много, и они слишком локальные, несмотря на усилия по концентрации, начало которым положил Закон Ама-то; во-вторых, у них не развита культура инвестирования, а только культура (хотя и фундаментальная) сбережений. Это явилось следствием четкого разделения между коммерческими и деловыми банками, требуемого Законом о банках 1936 года. Может быть, новые нормативные рамки (Закон о банках 1992 года) будут благоприятствовать культуре инвестирования, так четко выраженной, например, у немецких банков. Впрочем, было отмечено , что Север Италии уже склоняется к стратегической интеграции банк — крупное предприятие, способной осуществлять долгосрочные проекты; при всей неэффективности и высокой стоимости итальянских капиталов, операция по спасению Монтэдисона, возглавленная Медиобанка-Комит, стала значимым примером отказа банков от своей типично кредитной культуры в пользу культуры долгосрочного инвестирования с тенденцией превращения Монтэдисона в первого национального производителя энергии, способного при необходимости полномасштабно участвовать в приватизации ЭНЕЛ.

Недостатки государства. Убогость юридической картины в финансовой сфере драматична: только в последнее пятилетие Италия начала долгий процесс построения исходных юридических рамок, адекватных современной рыночной экономике (1990: антитрестовское законодательство; 1991: законодательство о посреднических обществах по движимости, о insider trading, о консолидированном рабочем балансе; 1992: законодательство о публичном предложении на продажу или покупку, Закон о банках). Продолжают, однако, существовать недостатки и проблемы, требующие разрешения: с одной стороны, мало инструментов (нужны настоящие пенсионные фонды; закрытые фонды были едва сформированы и еще не начали работать; project financing по существу неизвестен); с другой стороны — финансовая преступность, уклонение от налогов и прокручивание грязных денег толкают государство на издание нормативов, которые усиливают контроль за обменом и, следовательно, увеличивают бюрократическое и экономическое бремя для всех операторов. В целом похоже, что законодатель в своем выборе правовой политики никак не позаботился о проблемах определения стратегического положения страны, постоянно ставя вперед них другие цели, похвальные сами по себе, если их брать по отдельности. В частности, именно налоговые нормативы являются наиболее удушающими: достаточно сказать, что прирост капиталов предприятия подвергается налогообложению, а задолженность позволяет снижать величину выплачиваемых налогов12. Такой выбор противоречит стратегическим национальным интересам, делает итальянские предприятия легкой добычей 1е-vereged buy-outs (LBO), ведет к увеличению процентных ставок (одного из основных тормозящих элементов экономики) и придает всей экономике в целом неустойчивый вид. Можно задать себе вопрос, идет ли речь о выборе. В то время как налоги на проценты (которые в действительности являются налогами на долг, поскольку банки перекладывают их на получателя капитала) можно легко обойти при помощи инструментов condiut, либо через финансовые треугольники с третьими странами, налоги на имущество неизбежны; настолько, что для каждой отдельной операции становится финансово более эффективным построение очень нестабильного (levera-ged) положения; цепные финансовые крахи очень многих итальянских промышленных групп (и последующий провал кредитов в убыток банкам) должны бы навести на размышление. Ко всему этому следует добавить, что отсутствие четких ориентиров в политико-институциональных структурах государства делает во всех случаях неопределенным использование (скудных) долгосрочных капиталов, прибавляя таким образом риск к риску. Здесь имеется в виду налоговая неопределенность, вызванная чрезмерным законотворческим производством и амнистированием, неопределенность в охране прав как из-за медлительности юстиции, так и из-за всемогущества организованной преступности; неопределенность в инфраструктурных планах, слишком длительных, бюрократических, компромиссных; неопределенность в льготах и стимулах как из-за изменчивости законодательства, так и из-за длительности сроков.

Недостатки нации. Недостаток долгосрочного капитала ставит преграды перед главными стратегическими проектами: в Италии направляется на капиталовложение только то, что сберегается, в то время как другие страны выступают более конкурентоспособными в геоэкономических стычках в том числе и потому, что направляют на инвестиции помимо сбережений и расходы на социальное обеспечение. Радикальная реформа системы пенсионного и социального обеспечения, необходимая для исправления несправедливости современной системы (наказывающей для молодых и недостаточной для многих пожилых), становится еще более актуальной в связи с необходимостью освобождения долгосрочных ресурсов капитала для страны, которая хочет оставаться в группе мировых лидеров и, следовательно, должна инвестировать в инфраструктуры и научные исследования. Эти капиталовложения не могут производиться целиком за счет государства как потому, что у него недостаточно средств, так и потому, что это нецелесообразно (рыночная экономика предполагает, что частные лица также принимают на себя ответственность в инфраструктурных отраслях). С другой стороны, в Италии нет частных промышленных групп настолько мощных, чтобы соответствовать стоимости и риску капиталовложений, которые по своей природе представляют из себя долгосрочный риск определенной территории (автомобиль, если не покупается в Италии, можно экспортировать, а воду из водопровода — нет). И все же капитал, сэкономленный сегодня трудящимися (которые в целом идентифицируются с электоральным корпусом), представляет собой их самую конкретную связь с нацией, то есть с преемственностью. У того, кто сегодня экономит, надеясь приобрести в будущем (в старости) медицинское обслуживание, социальное обеспечение, общественные парки, путешествия и т. п., можно на законном основании попросить внести свой вклад теми самыми капиталами, которые он собирает, в те услуги, которые ему будут необходимы. То есть использовать их для создания новой инфраструктуры, способной производить лучшие города, современную медицину, простые и быстрые виды транспорта, интеллектуальные виды связи. Так же как приватизация представляет собой неповторимую возможность принять стратегические промышленные решения, реформа и частичная приватизация пенсионной системы (и действительное начало работы пенсионных фондов) представляет собой уникальную возможность стратегического усиления процесса формирования долгосрочного капитала. К сожалению, похоже, что нестабильные правительства, мобилизация толпы, дискредитировавшие себя антинациональные профсоюзы не в состоянии использовать историческую возможность. Пенсионная реформа в Италии в тот момент, когда пишется настоящий очерк (весна 1995 года) превращается в чистый маневр по корректировке долга (что, впрочем, необходимо) и запомнится как один из самых крупных стратегических грехов упущения нации (но вот относительно кого?).

Эти четыре элемента делают нахождение внутренних капиталов в Италии более дорогим, чем за границей, и, следовательно, стратегически ослабляют нашу страну; в частности, скуден долгосрочный капитал, и, следовательно, скудны долгосрочные проекты, мало умов, которые структурируют долгосрочные капиталовложения (как с политической точки зрения, так и с технической — оценки, мониторинг, актуализация); целая страна, граждане, экономические субъекты, государственные институты мало устремлены в будущее. Но будущее ежеминутно становится настоящим; не позаботившись об этом, не организовав его, не капитализировав его, мы делаем более непрочной, опасной, бедной жизнь каждого.

Именно геофинансы должны дать концептуальную картину и методику анализа, чтобы определить роль, которую государство, предприятия, банковская система и каждый отдельный гражданин могут принять на себя, чтобы обеспечить внутреннее создание долгосрочных капиталов, то есть способность к саморазвитию.


Об авторе: Фульчери Бруни Рочча — адвокат, эксперт по международным финансам.

** Неоплачиваемый принудительный труд, барщина (фр.).

*** Ente naoonale per I'energia elettrica (ENEL) — Государственный концерн электрической энергии.

**** STET — подразделение ИРИ, работающее в области телекоммуникаций и электроники.

***** Ente nayonale idrocarburt (ENI) — Национальный концерн углеводородов.

****** Istituto тоbilarе italiano (IMI) — Итальянский институт движимости (учреждение средне— и долгосрочного кредитования промышленности).

1. Под определением государства-нации, на которое делается ссылка в настоящей работе, следует понимать в узком смысле национальное государство, возникшее при распаде средневековой Европы. Прочие европейские и неевропейские государства, которые не участвовали в переходе от средневековья к новому времени, также создали государства-нации, на которые вполне могут распространяться понятия, используемые в настоящей работе.

2. В то время как внутренняя денежная масса в западных странах превышает ВНП приблизительно в 1,7 раза, международная денежная масса превышает объем товарообмена в 4,5 раза. Тот факт, что на международном финансовом рынке величина финансовых ресурсов слишком сильно превышает ограниченный объем реальной деятельности, является источником нестабильности и частых перемещений финансовых потоков.

3. Типичным выражением недовольства услугами, предоставляемыми собственной страной, был опцион протеста. В прошлом возможность выхода была затруднена с многих точек зрения; в любом случае это был радикальный шаг, так как он требовал эмиграции. В сегодняшней глобальной деревне можно учиться во французском лицее, потому что не нравится развал в итальянской государственной школе, лечиться в Швейцарии, так как не нравится национальная система здравоохранения, проработать два или три года в Лондоне, чтобы дождаться исполнения 26 лет и избежать военной службы. Другими словами, можно отвергнуть выбор (или не-выбор) собственного национального сообщества, не производя осознанного политического жеста, а просто стараясь максимизировать собственную удовлетворенность, как это происходит в супермаркете, когда мы выбираем, положить ли в тележку тот или другой стиральный порошок (ср.: Hirschmann A. 0. Exit Voice and Loyalty, Prin-cetown, 1970).

4. Политико-денежный цикл развивается в два этапа:

1. За полтора года до выборов центральный банк резко ограничивает рост денежной массы. Этим достигаются два результата:

а) немедленный — эффект экономических трудностей и замедления роста;

б) среднесрочный — эффект сокращения уровня инфляции;

2. За шесть месяцев до выборов центральный банк дает толчок росту денежной массы. Этим достигаются два результата:

а) немедленный — эффект экономического подъема;

б) среднесрочный — эффект инфляционного напряжения. Таким образом, в момент выборов правительство предстает перед электоратом с завидными результатами: низкая инфляция и значительный экономический подъем. Естественно, речь идет о кратковременных результатах, получаемых в экстремальных ситуациях подчинения денег исключительно демократическому принципу.

5. По отношению к немецкой марке французский франк был девальвирован на 8,5% 4.10.1981, на 10% 14.06.1982, на 8% 21,03.1983; с 1983 по 1992 год французский франк был девальвирован только дважды относительно немецкой марки: на 6% 6.04.1986 и на 3% 12.01.1987.

6. Это триумф демократического принципа над принципом правового государства. Даже не указуя перстом на слишком явные примеры диктатур в развивающихся странах, мы можем вспомнить, что итальянская пенсионная система является ярким примером того, насколько демократический принцип непригоден для обеспечения финансового планирования в стране: будущие поколения пенсионеров были буквально обворованы прошедшими и настоящими, выбравшими такие правительства, которые построили систему, удовлетворявшую тогдашних избирателей и оставляющую буквально крохи будущим.

7. Ср.: Jean С. Geopolitica (Геополитика), Latena, Ban 1995; р. 141 ss.; ср. также: Luttwak G. II fantasma della poverta (Призрак бедности), Моп-dadori MUano, 1995.

8. Padoa-Schioppa Т. La sicurezza monetaria e le banche centrali (Валютная безопасность и центральные банки), выступление на семинаре "Экономика и промышленность" в Centra Alii Studi Difesa (Центр высоких исследований по обороне): "Растущее внимание, которое операторы уделяют действиям властей в области денег, заставляет последних учитывать роль возникающих инфляционных ожиданий не только на финансовых рынках, но и на рынках товаров и труда. Их действия могут ока-. зать гораздо более быстрое влияние, если порождают ожидание уменьшения инфляции, так как ожидания имеют тенденцию к подтверждению через поведение, к которому подталкиваются операторы, договаривающиеся о зарплате или устанавливающие цены. Поэтому задачей центрального банка является не только противостоять существующим в экономике очагам инфляции, но и ориентировать ожидания".

9. Padoa-Schioppa Т. (1995): автор описывает четыре стиля, которые могут использоваться центральными банками и различаются в зависимости от заявленных целей денежной политики: 1) количество денег — цель, преследуемая Бундесбанком и ФРС во времена Волкера (то есть во время американского перевооружения); 2) курсовой паритет — цель, преследуемая центральными банками малых государств, таких как Бельгия, Голландия и Австрия; 3) цель инфляции, недавно введенная Великобританией и скандинавскими странами; 4) классический стиль (то есть связанный с несколькими показателями), обычно используемый Соединенными Штатами, Японией и Италией.

10. Самым громким случаем деструктивного приоретения была покупка городской железной дороги Лос-Анжелеса крупной автомобильной компанией: железная дорога была закрыта в кратчайшие сроки при существенной потере капитала, но при выигрыше в долгосрочной перспективе; последствием для системы-страны Калифорния было обеднение, притом что по интенсивности движения Лос-Анжелес находится на одном из первых мест в мире, а по уровню развития общественного транспорта — на одном из последних.

11. Cingolani S. La finanza padana si sente gia dentro Framania (Финансы Паданской равнины чувствуют себя уже внутри Фрамании). — Limes, 2/95.

12. Уставной капитал АО является предметом налогообложения, равного \%; последующие движения капитала (в сторону увеличения или уменьшения) являются предметом такого же обложения; помимо этого, с 1992 года был введен налог в 0,7% на имущество общества. Таким образом оказались наказаны те общества, которые капитализировали прибыли, вместо того чтобы распределить их в качестве дивидендов, то есть те общества, которые пошли по дороге самофинансирования с целью производственных капиталовложений. Долги же оказываются фискальной выгодой, поскольку величина процентов по долгам налогом не облагается. Другими словами, предпринимателю выгодно распределить прибыль, навесить на предприятие долги и дать персональные гарантии банку под процент ниже 0,7.

13. Социальное обеспечение — это благо, которое покупается месяц за месяцем в течение всей жизни работника, но, можно сказать, не потребляется сразу же. Это как если бы мы сегодня купили соли, чтобы съесть ее в старости: если мы заглянем в кошелек и не найдем там денег, израсходованных на соль, мы можем сказать, что потратились; и все же, если мы рассмотрим наше богатство, мы можем сказать, что сэкономили, так как к предыдущим запасам богатства добавилась соль — не портящаяся, со стабильной ценой и гарантированным рынком. Если же мы найдем страну, где соль служит валютой, мы можем отдать ее взаймы и получить большее количество в счет оплаты процентов, при этом мы будем уверены, что не отклонились от избранной стратегии социального обеспечения, так как в этой стране соль является не имуществом, которым каждый стремится завладеть, а чистым инструментом купли-продажи. При выборе социального обеспечения мы покупаем деньги и откладываем их, чтобы съесть в старости. Если мы посмотрим в кошелек, мы потратились (из зарплаты брутто была вычтена часть для покупки старческих денег); но если мы рассмотрим наше богатство — дом, драгоценности, ценные бумаги, — мы должны добавить туда и старческие деньги. С существенным ограничением: в то время как дом и драгоценности представляют собой не просто богатство, но и имущество, которым мы пользуемся, а ценные бумаги являются богатством, которым мы позволяем пользоваться другим за компенсацию (проценты), старческие деньги — это богатство, которым мы не можем пользоваться, пока не станем пожилыми, и которым в настоящий момент пользуются другие, не платя за это проценты; но что хуже всего (и здесь к убытку добавляется насмешка), если мы скончаемся до того, как состаримся, наши дети наследуют дом, драгоценности, ценные бумаги, но не старческие деньги. Следовательно, есть смысл поискать страну, в которой старческие деньги являются не имуществом, а инструментом текущего обмена. Такая страна называется долгосрочными финансами; экономическая оценка дается через десятилетия, что физиологично для операторов этой страны — пенсионных фондов, — которые по долгу службы покупают старческие деньги и управляют ими.

Источник: сборник Карло Жана, Паоло Савона "Геоэкономика". М.: Ad Marginem, 1997 г. — 208 c.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2016 Русский архипелаг. Все права защищены.