Размышления о соразмерности глобализации и модерна

Дискуссия о мегатрендах мирового развития, так или иначе, касается вопроса о том, имманентны ли процессы глобализации Модерну и, в свою очередь, обоснованы ли претензии Модерна на роль глобального фактора. Существо этого вопроса зачастую маскируется обсуждением сопряженных проблем или же использованием языка, который сложен для понимания. Участникам дискуссии не удалось, на мой взгляд, перевести используемые ими ключевые понятия в разряд конвенциональных, хотя бы в своем собственном кругу. Такая "широта" дискуссии изначально обещала понятийную и методическую разноголосицу, мешающую услышать друг друга, "дурную" междисциплинарность.

Все это побуждает меня еще раз вернуться к обсуждению ключевых мегатрендов развития, воспользоваться еще одной возможностью досказать и доразъяснить то, что, быть может, осталось неуслышанным, недоразъясненным, недосказанным. Речь идет, прежде всего, о принципиальной незавершенности тех "больших сдвигов" в мировой экономике и политике, которые стали предметом нашего исследования. Подобная незавершенность, как мне кажется, имманентна как Модерну, так и процессам глобализации. Если это так, то каким образом можно описывать и познавать подобные незавершенные явления и процессы?

Один из вариантов ответа заключается в одновременном использовании различных когнитивных инструментов[1]. Так, М. М. Лебедева выделяет, противопоставляя один другому, два типа концептуальных схем, в рамках которых большинство исследователей пытается осмыслить глобальные и относительно долговременные тенденции современной политической динамики: мир как гомогенизирующаяся среда, как формируемое в процессе глобализации пространство универсальных (или претендующих на таковую универсальность), экономических, социальных, культурных, политических взаимодействий, — а, с другой стороны, мир как фундаментально гетерогенную структуру, чреватую различного рода расколами и конфликтами. Сторонники первого типа концептуализации трансформаций современного миропорядка, как правило, увязывают гомогенизирующую и универсалистскую тенденцию с процессами вестернизации, как они видятся "глядя с Запада". В свою очередь исследователи, концептуализирующие перемены в логике углубляющихся мировых расколов, акцентируют внимание на тех следствиях вестернизации, которые ощущаются в странах "не Запада". К сожалению, при этом оказывается незамеченным то обстоятельство, что эти два на первый взгляд противостоящих друг другу концептуальных подхода в равной мере отражают реальную двойственность процесса глобализации, представляющего собой ключевой "мегатренд" нынешней фазы Модерна.

В этой связи, безусловно, можно согласиться с М. М. Лебедевой в том, что "глобализация, наверное, наиболее обсуждаемая и в то же время наименее понятная тенденция современного мира". Реальная двойственность процесса глобализации сопряжена как с универсализацией принципов международных взаимодействий (в самых различных сферах — политической, финансовой, технологической, культурной и т. д.), так и с усложнением внутренней структуры и системы связывающих взаимодействий единого универсального миропорядка, что, собственно, и является главным фактором его упрочения и возрастающей стабильности. В последнем случае структурное усложнение воплощается, прежде всего, в формирующейся единой многоцентровой мир-экономике (Северная Америка — Западная Европа — Япония и восточноазиатские "тигры"). А следствием такого усложнения становится способность глобализирующегося сообщества Модерна поддерживать свой гомеостаз перед лицом все более драматических вызовов осваиваемого им "внешнего" мира.

Но это же обстоятельство в логике политических субъектов, не способных к органичной модернизации, как можно заметить, провоцирует эскалацию глобальных расколов. В результате в последнее время все более явным становится парадоксальное несоответствие Запада своему историческому предназначению, которое коренится в двойственной природе западной цивилизации, сочетающей в себе элементы культурной самодостаточности с несвойственными другим цивилизациям элементами "культурной экспансии"[2]. С определенной точки зрения, ограниченной узкими временными рамками и искусственно локализованной в глобальном политическом пространстве, оказывается возможным говорить о "золотом миллиарде", о стратегическом повороте от принципов внешнеполитической открытости и универсальности к сегрегации и протекционизму, новой сословности и иерархии.

Иными словами, мегатренды современного мирового развития неоднозначны и противоречивы, изменчивы и принципиально не могут быть описаны простыми линейными схемами[3]. Если ощущение кризиса, качественного перелома, переживаемого человечеством в конце XX в. и "меняющего суть самой политической системы мира" (М. М. Лебедева), нас не обманывает, то связанные с ним преобразования должны стимулировать усилия по их адекватному осмыслению политической наукой. Быть может, на этот раз кризис "линейной парадигмы" позволит увидеть в них симптомы эволюционной динамики и усложнения структуры формирующегося миропорядка?

Одним из ключевых вопросов остается вопрос о перспективе мирового лидерства. Магическая "простота" униполярной модели, казалось бы, гарантирует США, вопреки опыту истории, место в "центре мира". Между тем и примеры развития городов древнего мира и исторические траектории всех прежних великих держав приводят к выводу о "постоянной смене мест в системе центр — периферия" (М. М. Лебедева). Если так, то и для США их привилегированное положение "в центре униполя" исторически ничем не гарантировано. Как показывает опыт Модерна, императивом глобального лидерства является успех на поприще глобальной мир-экономики. И с этой точки зрения нынешний цивилизационный кризис Запада может быть предвестником глубочайшего мирового кризиса, сопряженного с постепенной утратой США позиций мирового экономического и политического лидера; причем глубина и острота этого кризиса сопряжена с тем, что впервые претендентом на роль нового глобального лидера выступает субъект иной, незападноевропейской цивилизационной природы (Япония). Отметим и то, что в настоящее время — в связи с возвышением Японии — впервые появляется перспектива осмыслить мировое и сверхцивилизационное лидерство, не используя европоцентричный подход.

В своем докладе "Конец индустриальных модернизаций?" В. А. Красильщиков, фактически экстраполируя исторически "мгновенные" изменения на хронополитическую перспективу, задает риторический вопрос: "Не является ли глобализация не столько новым этапом в эволюции системы мировой экономики — новым продолжением тенденций, берущих свое начало в XV в., в эпоху великих географических открытий, сколько нашей фантазией насчет реальных явлений (фантазией, возникшей, разумеется, не на пустом месте), либо тенденцией к понятному движению, к свертыванию социального пространства мир-экономики?"

Ему вторит и А. И. Неклесса, обнаруживая истоки глобализации, — которая-де гибельным девятым валом захлестывает ныне планету, — в "зернах светского антропоцентризма и гностических ересей", "в какой-то момент" приросших к "могучему европейскому организму" и вызвавших его роковую "мутацию". Речь идет о капитализме, строе, "сутью которого является не само производство или торговые операции, но перманентное извлечение системной прибыли" (А. И. Неклесса) и который, спутывая исторические ориентиры, заданные Новым временем, подменяет спасительный Universum Christiana глобальным Pax Oeconomicana[4].

Логика отторжения "попорченного" капитализмом западноевропейского Модерна побуждает А. И. Неклессу говорить о глубоком "кризисе исторического проекта Модернити", более того, усматривать в этом кризисе предвестника "нового мира, идущего на смену эпохе Модерна", элементами которого предстают Запад, отступающий под натиском реориентализации и угрожающий всему миру "строй новой мировой анархии".

Близкую к этой тему развивает В. А. Красильщиков, формулируя тезис о необходимости "заняться поисками иного, не западного варианта современности"[5]. Этот тезис, в зависимости от его смыслового наполнения, следует, на мой взгляд, воспринимаеть либо как банальность (поскольку предназначение Модерна, зародившегося в Западной Европе, — преобразовать весь мир точно так же, как он преобразовал самое Западную Европу; в этом смысле "западный вариант современности" — это тот путь и те конкретные методы, которые понадобились для преобразования Запада; когда же понадобится преобразовать Восток, либо Евразию, либо Латинскую Америку, то соответственно потребуются азиатские, евразийские и латиноамериканские варианты Современности), либо же как очевидное недоразумение (поскольку Современность есть особого рода отрицание "самобытной" цивилизационной природы, точнее самоотрицание, взрастающее на собственной же цивилизационной почве по мере драматического приобщения автохтонной цивилизации к Модерну, и потому, как явление глобальной природы, она не может быть западной, восточной, африканской и т. п.).

Но, быть может, еще более важно то, что за всем этим явно просматривается утрата доверия к "историческому проекту Модернити" среди значительной части российской интеллектуальной элиты, а вместе с тем и предвкушение ею грядущего низвержения не оправдавшего надежды кумира. Запад как бы не оценил жертвы, принесенной СССР в 1991 г. в расчете на последующее совместное путешествие в "капиталистическое" светлое будущее, в Современность. Запад ушел в это будущее, а Россия осталась... Как бы и без будущего, и уже без империи. Нужна ли России такая глобализация? Нужен ли нам этот Модерн?

Несколько утрируя соответствующую интеллектуальную позицию, мы вряд ли излишне драматизируем ситуацию. Упорное сопротивление фундаментальных основ самобытной российской цивилизации органичному восприятию модернизирующих ее импульсов[6] создает реальную угрозу окончательного "выпадения" России из общемирового процесса, а в итоге — ее ухода в политическое небытие. Безусловно, усиливающийся кризис России, вновь столкнувшейся с, казалось бы, непреодолимыми препятствиями на пути политической модернизации, должен послужить серьезным уроком и предостережением Западу. Но ведь в гораздо большей мере — нам самим! Трагедия Запада — крах очередной научной концепции и нескольких политических карьер. В крайнем случае — биржевой кризис. Трагедия России в этом случае будет неизмеримо страшнее.

[1] См., например: Зегберс К. Сшивая лоскутное одеяло... // "Pro et Contra", 1999, № 4. С. 65-83.

[2] Подробнее см.: Лапкин В. Универсальная цивилизация: болезнь роста и ее симптомы // "Полития", 1999, № 3.

[3] Предлагаемые в качестве альтернативы "биполярным" или "униполярным" схемам концепции "многополюсного мира", как правило, также остаются в рамках линейной парадигмы.

[4] В этом отношении А. И. Неклесса воспроизводит, с некоторой экзальтацией, идеи И. Шумпетера; см.: Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия. М, 1995. С. 191.

[5] О коллизиях большевистского эксперимента как сознательной и последовательно осуществленной модернизации, альтернативной западному образцу, см., например: Поляков Л. Россия без "современности" или современность без "России" // "Стратегия", 1998. № 1. С. 103-116.

[6] См., например: Ерасов Б. С. Инверсионный характер российской модернизации // Модернизация и национальная культура. Сборник. М., 1995. С. 39-55.

Источник: сборник "Мегатренды мирового развития" под редакцией М.В. Ильина, В.Л. Иноземцева, М.: ЗАО Издательство "Экономика", 2001. — 295 с.