Глобализация, воображаемые сообщества и Православие
Глобализацию демонизируют, наделяют космическими чертами и даже уподобляют религии. Д. Хопкинс, полагающий, что глобализация сама по себе является религией, пишет, что бог этой новой религии — концентрация финансового капитала. Этот бог — Маммона, его жрецы — небольшая группка, обладающая знанием законов, установленных этим богом и требующая выполнения этого закона от всех. Этой группке принадлежит право определять, кто настоящий верующий, а кто таковым не является; кому жить, а кому умирать
І
В мартовско-апрельском номере журнала „Foreign Policy” уже в четвертый раз обнародован мировой индекс глобализации (A.T.Kearny/Foreign Policy Globalization Index), то есть приведены результаты работы экспертов по анализу процессов дальнейшего сжатия планеты, превращения ее в глобальную деревню, где все обо всех знают и всё, в конечном счете, касается всех. В список глобализованных стран попали 62 государства, в которых живет 84% мирового населения и которые производят 96% всей мировой продукции. Индекс глобализации высчитывается по 14 показателям, которые раскладываются в четыре корзины. Первая — это уровень экономической интеграции в мировую экономику, где принимаются во внимание развитие торговли, инвестиции, движение капитала и пр. Вторая — персональные контакты, международный туризм, качество телефонной связи, денежные переводы, разного рода негосударственные трансакции. Третий показатель — развитость интернета и четвертый — политическая вовлеченность в дела мира, то есть участие в международных организациях, ратификация международных договоров, вклад в деятельность миротворческих сил ООН. (См.: ‘Measuring Globalization’ In, Foreign Policy , March-April 2004, pp.54-69).
Индекс глобализации дает, несомненно, пищу для серьезных размышлений. Выясняется, например, что наиболее глобализованные страны имеют большую продолжительность жизни, чем менее глобализованные, что от глобализации выигрывают не государства-гиганты, а немногочисленные нации и, наконец, что глобализация и американизация — это не совсем одно и тоже самое.
Вообще, знакомство с некоторыми тенденциями глобального развития заставляет по-иному посмотреть на некоторые аксиоматичные выводы касающиеся его направлений. Оказывается, что удельный вес доходов крупнейших кампаний не растёт, а уменьшается; что правительства отнюдь не утратили своего влияния на гигантские корпорации и довольно часто заставляют их менять свои планы и умерять аппетиты; что в последние годы как раз транснациональные компании ведут себя по отношению к окружающей среде едва ли не наболее прилично (особенно по сравнению с «местным» бизнесом). Исследования экономистов также свидетельствуют, что географические границы и политические барьеры все еще не потеряли своего значения и что процесс глобализации не так уж необратим (Micklethwait John , Wooldridge Adrian. The Globalization Backlash (public opinion, reality and myths) // Foreign Policy , Sept, 2001).
Однако в данном контексте нас интересует связь религии с глобализацией — связь, интенсивно исследовавшаяся социологами религиями (особенно известны работы П.Бейера и Р.Робертсона), но остающаяся во многом непроясненной. Причина c одной стороны, конечно, в религии, чье развитие постоянно заставляет исследователей пересматриватть свои взгляды (наиболее яркий пример — современный классик социологии религии П.Л.Бергер, признавший, что его ранние работы — признанные классическими — ошибочны по существу. — См. Berger, Peter ‘The Desecularization of the World: A Global Overview’, in Peter L. Berger (ed.), The Desecularization of the World: Resurgent Religion and World Politics . Washington, DC: Ethic and Public Policy Center, 1999, p.2.) Но не меньшую «ответственность» несет и сама глобализация — процесс, или, точнее совокупность процессов, развивающихся противоречиво и далеко не всегда предсказуемо.
Однако, обратим внимание на то, что самая глобализированное государство мира в соответствии с A.T.Kearny/Foreighn Policy Globalization Index — Ирландия. Эта стана уже в третий раз подряд возглавляет индекс благодаря своим чрезвычайно тесным связям со всем миром — как экономическим, так и персональным, а также колоссальным инвестициям в свою экономику. И, одновременно, население этой страны демонстрирует наиболее последовательное в Европе (вместе с поляками) религиозное поведение (в 1990 г. еженедельно богослужение посещали 80% ирландцев и, для сравнения, 40% итальянцев, треть испанцев, каждый пятый голландец и каждый десятый швед. — Sheena Ashford and Noel Timms, What Europe Thinks: A Study Western European Values. — Aldershot: Darmouth,1992, p.46.)
Второе место в индексе занял Сингапур, где рост заинтересованности в христианстве (особенно среди китайского населения) сочетается с достаточно высокой жизнеспособностью буддизма, таоизма, ислама и индуизма. В первую десятку наиболее глобализованных стран попали еще две страны, вполне успешно сопротивляющиеся волнам секуляризации: Австрия и традиционно религиозные Соединённые Штаты Америки. Это ни в коем случае не означает, что чем более глобализована страна, тем выше в ней уровень религиозности и устойчивее религиозные культуры. Но, как видим, не означает это и обратного — интенсивное включение страны в глобальный обмен не ведет к автоматическому подрыву религиозной и культурной идентичностей, десакрализации национального этоса и падению религиозности.
И наконец: четыре из 62 наиболее глобализованных стран могут быть отнесены к странам, культурный облик которых формировался под значительным или даже решающим влиянием Православия: Греция — 28 место, Румыния — 39, Украина — 43 и Россия — 44.
ІІ
Исследовательская продукция, в которой анализируются различные аспекты глобализации столь обширна и достигла такого уровня специализации, что Эдуардо Мендиета пишет о насущной необходимости типологии уже самих теорий глобализации. (См.: Eduardo Mendieta. Society’s Religion: The Rise of Social Theory, Globalization, and the Invention of Religion // Religions/Globalizations. Theories and Cases. — Durham and London: Duke University Press, 2001. P. 47.)
Глобализацию демонизируют, наделяют космическими чертами и даже уподобляют религии. Д. Хопкинс, полагающий, что глобализация сама по себе является религией, пишет, что бог этой новой религии — концентрация финансового капитала. Этот бог — Маммона, его жрецы — небольшая группка, обладающая знанием законов, установленных этим богом и требующая выполнения этого закона от всех. Этой группке принадлежит право определять, кто настоящий верующий, а кто таковым не является; кому жить, а кому умирать. Они принимают решения, они формируют общественное мнение и, в конце концов, они решают, кого именно следует принимать в этот жреческий корпус. Три, среди многих других квази-религиозных институтов, составляют своеобразную троицу религии глобализации. Это — Международная торговая организация (WTO), муждународные банки (включительно с Мировым банком и International Monetary Fund) и транснациональные монополии. (Dwight N.Hopkins. The Religion of Globalization // Religions/Globalizations. Theories and Cases. — P.7-29).
Если говорить о менее экзотических и более востребовательных в научном обороте определениях, то, очевидно, едва ли не наиболее изящная (и употребительная) дефиниция принадлежит английскому социологу М.Уотерсу. Он понимает под глобализацией “социальный процесс, в котором ограничения, налагаемые географией на социальное и культурное устройство, ослабевают и в котором люди это ослабление все больше осознают”. (Waters, M. Globalization. London: Routledge, 1995, p. 3) Р.Робертсон считает, что «концепция глобализации относится как к сжатию мира, так и к интенсификации осознания мира как целого… к конкретной глобальной зависимости, так и к осознанию глобального целого в двадцатом столетии”. (Robertson, R., Globalization: Social Theory and Global Culture, 1992, p. 8). Т. Фридман в своей яркой книге „Лексус и оливковое дерево” говорит о глобализации как о неумолимой интеграции рынков, национальных государств и технологий до невиданного до сих пор уровня и таким образом, который позволяет индивиду, корпорации или государству достигать любого конца земли быстрее и дешевле, чем когда бы то ни было... Глобализация по Фридману — это распространение рыночного капитализма в конечном счете на все страны мира (Friedman, Thomas. The Lexus and the Olive Tree, 1999, pp. 7-8).
ІІІ
Итак, глобализация превращает мир в единое целое и даже если не приводит к глобальной культурной и религиозной конвергенции, то уж во всяком случае делает встречу религий и культур неотвратимой. Но интересно, что огромные массы людей, живущих в глобальной деревне и покупающие товары на глобальном рынке, не выказывают горячего стремления к смене своих религиозных принадлежностей. Люди, как заметил Х.Казанова, ведут себя в данном случае не так, как они обычно ведут себя на рынке — порой они «покупают» товар, который не совсем их удовлетворяет; в других случаях, отказываясь «покупать» этот товар, они не ищут ему заменителя. Высокий монополизм, убийственный для рынка, не уничтожает высокую активность «религиозного супермаркета» и религиозность в открытых миру Ирландии и Польше (31 место в индексе глобализации), где монополизм Католической церкви чрезвычайно высок, остается самой высокой в Европе. Эта ситуация кажется паррадоксальной только в том случае, если мы будем подходить к ней с категориями рынка, но всё станет на свои места, если анализировать ее в рамках культурных систем.
В одних уголках планеты люди манифестируют непреклонную преданность своим старым, „доглобальным” религиозным идентичностям, в других — их религиозность преобретает некие имплицитные, или „заместительные”, по замечанию Грейс Деви, формы. Но, в любом случае, мы не видим ни мирового масштаба сдвига к поиску религиозных альтернатив, ни, тем более, возникновения некоей общей для землян „глобальной религии”. Новые (или сравнительно новые) глобальные религиозные культуры появляются рядом со старыми, но не заменяют их полностью. Причем новые религии далеко не всегда наделяют своих последователей чувством гражданина „глобального полиса”, как утверждают авторы книги „Новые религии как глобальные культуры” (См.: Hexham, Irving, Poewe Karla. New Religions as Global Cultures: Making the Human Sacred.:. Boulder, CO: Westview Press, 1997. р.167). Вместо возникновения в едином мире единой религии, планета становится свидетелем едва ли повсеместного «восстания» религий, выявляющих большую или меньшую нетерпимость к другим религиям. В социологии религии своего рода банальностью стали рассуждения о «великом реванше» религии, о ее «возвращении из изгнания на мировую арену», о ее новом воинственном появлении на мировой арене, ознаменнованном вихрем нетерпимости, который прокатился «от Алжира до Айдахо» и жертвами которого стали и Индира Ганди, и Ицхак Рабин, и башни Мирового торгового центра. Религия оставляет «гетто приватизации», а глобализация религии не только не отменяет установленных нею демаркационных линий, но и укрепляет их.
Как показал в своей работе П.Бейер, глобализация приводит к обретению религией нового импульса и усилению ее влияния в публичном дискурсе. (Beyer, Peter. Religion and Globalization. London — Thousand Oaks — New Delhi: Sage Publication, 1994.) Или, как говорят об этом американские социологи религии, «глобализация опрокидывает барьеры политики и культуры, но она также дает толчок движениям, направленным на подверждение идентичностей и самоопределения». (Misztal, Bronislaw and Shupe, Anson. Religion, Mobilization and Social Action. Westport, CT: Praeger Publishers1998, p.5) Другими словами, глобальное восстание религии означает глобальное сражение за аутентичность, глобальные поиски «финальных значений» и также, по замечанию С.Томаса, — глобальное стремление развивающихся стран скорее «одомашнить» модерность, нежели модернизировать традиционные общества. (Thomas, Scott M. Taking Religious and Cultural Pluralism Seriously // Fabio Petito and Pavlos Hatzopoulos (eds.), Religion in International Relations: The Return from Exile. New York: Palgrave Macmillan, 2003, p.22).
IV
Не входя в дискуссию по поводу периодизации процесса глобализации и принимая утверждение о том, что начало её современного этапа (или субэтапа) приходится на 1960-е годы, отметим всё же, что весьма значительной вехой этого отрезка времени стало падение железного занавеса и присоединение к глобальной капиталистической системе посткоммунистических стран. Глобализации принадлежит исключительно важная роль в падении коммунизма. Именно глобализация поставила «реальный коммунизм» в ситуацию реальной конкуренции с реальным капитализмом — конкуренции, которой коммунизм не выдержал. Вот как пишет об этом священник В. Зелинский: «Чем, как не всевластием информации, которая дырявила любые границы на замке, был разрушен на наших глазах коммунизм? Казалось бы, несокрушимый, построенный на века, предназначенный покрыть собою всю землю, он плавно и почти бесшумно развалился, когда попытался себя перестроить, давно уже подточенный слухами о том, что где-то за "занавесом", говорят, есть нормальный, свободный, процветающий мир. И дело не в том, что, как потом оказалось, слухи были сильно преувеличены, но в том, что коммунизм, по сути, первый настоящий глобалистский проект, был разрушен другим подобным проектом, более мощным, но и более хитрым и вкрадчивым». (Священник Владимир Зелинский. Православие и глобализация: взгляд с Запада http://www.kiev-orthodox.org/culture/modern/zelinsky_global.htm)
После падения Берлинской стены, распада СССР, Югославии и Чехословакии, посткоммунистические страны получили возможность попробовать себя в глобальном мировом проекте.
Хосе Казанова — один из наиболее ярких и продуктивных современных социологов религии — накануне 2000 г. обратил внимание академической общественности на ряд характеристик глобализации, которые (характеристики) будут весьма полезны в дальнейших рассуждениях. Х.Казанова говорил о том, что развиваясь вместе с модерностью, глобализация разрывает с великими нарративами и философиями истории, подрывает гегемонистский проект Запада и децентрализует мировое устройство. В этом смысле глобализация — постмодернистский, постколониальный и постзападный феномен. Глобализация способствует возвращению старых цивилизаций и мировых религий не только в качестве аналитических единиц, но как значимых культурных систем и воображаемых сообществ. Причем эти новые воображенные сообщества пересекаются, а порой и вступают в соревнование со старыми воображаемыми сообществами, о которых писал Бенедикт Андерсон, т.е. — с нациями. Нации будут продолжать существовать, утверждает Х.Казанова, действенными воображаемыми сообществами и носителями коллективных идентичностей в глобальном пространстве, но локальные и транснациональные идентичности, в особенности религиозные, весьма вероятно могут оказаться более значимыми. И когда новые транснациональные идентичности станут появляться, вероятнее всего, вновь таки, они будут связаны со старыми цивилизациями и мировыми религиями. Именно в этом он видит заслугу тезиса С.Хантингтона о «столкновении цивилизаций» — в осознании возрастающей значимости культурных систем и цивилизаций в делах мира. (См: Casanova, Jose. Religion, the New Millennium, and Globalization (2000 Presidential Address) // Sociology of Religion, 2001Winter, vol.62. N.4, p.430 и др.)
V
Теоретические рассуждения в заданном направлении позволяют сделать, такие, по меньшей мере, умозаключения. Новые идентичности под влиянием глобализации, уменьшающей значение старых границ, коллективов и самоосознаний, могут возникать на базе старых цивилизаций, чаще всего имеющих религиозные основания. Их возникновение, вновь таки, теоретически рассуждая, будет происходить легче там, где для оформления новых идентичностей существуют определенные предварительные условия — чувство солидарности между членами новой общности, превосходящее по силе чувства к членам «старой общности», представление об общем происхождении, о, говоря словами Э. Геллнера, общей «пуповине», коллективная память об общем прошлом, обладающая беспрерывностью или вновь обретенная, транснациональная организация и достаточно сильный центр притяжения, возможно общий враг и общая опасность, консолидирующие новое сообщество.
Труднее такие общности могут складываться на основе тех религий, которые неразрывно связаны с землей и старыми «воображаемыми сообществами». В данном случае речь идёт о Православии. Поместность как основной экклезиальный принцип организации Православной Полноты, отсутствие неоспоримого и признаваемого всеми центра и чрезвычайно прочная укорененность в доглобальных идентичностях — вот что прежде всего приходит в голову при рассуждении о Православии под избранным углом зрения. Непростой задачей представляется и рассуждение о необходимом чувстве солидарности — разумеется, мы продолжаем говорить о Православии как о культурной системе, а не как об институциональной сети, где «межсетевые противоречия» явно достигают такого уровня, когда создается угроза самой жизнеспособности этой сети. Конечно, обилие юрисдикционных противоречий между Константинополем и Москвой, Москвой и Бухарестом, Константинополем и Афинами или Иерусалимом и другие, которые, похоже, накапливаются быстрее, чем разрешаются, не способствуют развитию этого чувства. Но это иерархическая борьба, не затрагивающая в решающей степени культурных ресурсов Православия, не разрушающая, в конце концов, его способность вносить свой вклад в разрешение «остаточных», по определению Питера Бейера, для глобализации проблем — от персональных до экологических. Православие как культурная система способна на «мобилизацию солидарности» — вновь таки, речь идет не о слаженных акциях предстоятелей в ответ на «католическую» или «сектантскую» угрозу, или об их единодушии в осуждении попыток Апостольской Столицы провозгласить патриархат Греко-Католической церкви в Украине. Болезненная реакция этой системы на югославскую операцию НАТО в 1999 г. одна из иллюстраций на данную тему. Однако общеправославная солидарность все же ни в коем случае не оказывалась сильнее сосредоточенности составляющих эту полноту народов на своих собственных воображенных сообществах. И различие не только в позициях государств, но и в общественном мнении населения стран традиционно православной культуры к вмешательству Запада в балканский кризис — не менее показательная в данном случае иллюстрация.
VI
Однако еще более важным представляется иное. Глобализация, которую сегодня восхваляют или уничижают за попытки ликвидации национальных различий, приняла непосредственное участие в процессе рождения современных наций. Ведь «сжатие» мира осуществлялось по мере великих географических открытий, вместе с изобретением типографского станка, развитием линейного восприятия времени, распространением газет (на примере газеты и романа 18 ст. Б.Андерсон показывает, как они создают технические орудия для „репрезентации” того типа воображаемого сообщества, каковым в конечном счете и становится нация). Именно глобализация дала в конце концов человеку ощущение причастности, общности происхождения и судеб, даже родства с коллективом тех людей, абсолютное большинство которых он никогда не видел и никогда не увидит. Но глобализация процесс, который очевидно развивается в пространстве неравномерно, особенно на своих ранних стадиях; подобной же неравномерностью отличаются и процессы формирования наций. Очевидно, нет смысла в особенных доказательствах того, что большинство народов православной культуры отмечены „запоздалым” (по сравнению с Западной Европой, конечно) нациестроительством. Многие из них еще сравнительно недавно завершили свое восхождение или нисхождение — это зависит от позиции наблюдателя — от невыразительной в национальном отношении идентичности, где православность выступала главным стержнем самоидентификации до более или менее установленной национальной определенности, порой отделяющей православных от инонациональных единоверцев и даже — в редких, правда, случаях — соединяющих их в рамках воображенного сообщества с «однонациональными» инославными. Для многих из них вопрос о конечном пункте назначения в национальном проекте остаётся открытым.
VII
Глобализация с неотвратимой определенностью ставит перед большими сообществами вопрос о качестве, в котором они, то есть сообщества, собираются принимать участие в делах глобализованного мира. Поэтому стремление того или иного коллектива с ярко выраженной или имплицитно присутствующей национальной идентичностью к самостоятельности или переконфигурации, это ещё и стремление к прямому, а не опосредованному участию в «глобальном мегапроекте». И, вновь таки, было бы преувеличением утверждать, что вопрос: «Напрямую или с Румынией?» окончательно решен для молдаван, а такой же вопрос по отношению к России — для всех украинцев.
Для Украины вопрос участия самостоятельного или в составе «либеральной империи» остаётся нерешенным окончательно и через почти тринадцать лет после провозглашения независимости. Характерно, что все рассуждения о глобализации в православной среде неожиданно оказываются едва ли не напрямую связанными с этим вопросом. И для тех, кто его решил в пользу непосредственного участия, сам термин «глобализация» означает нечто совершенно иное, по сравнению с теми, кто бесповоротно решил иначе.
Скажем, для архиепископа Харьковского и Полтавского Украинской автокефальной православной церкви Игоря (Исиченко) глобализация создаёт уникальные возможности для христианской миссии, ибо „открытость границ для новых средств распространения информации, укрепления международных связей, преодоления политических конфликтов и закритых обществ способствуют новой евангелизации мира.” Хотя глобализация несет в себе угрозы нивелирования культурных особенностей и существует опасность вырождения глобализации в новый тоталитаризм, глобализация открывает для Церкви великие возможности и усиливает ее значение как носительницы культурных идентичностей народов во всё более унифицирующемся мире. (Ігор Ісіченко, архиєпископ. Глобалізація // Наша віра. — 2002. — Квітень, № 4 (168). — С. 7).
Православные иерахи, отрицающие возможность самостоятельного участия Украины в глобальном проекте, обычно рассматривают глобализацию как прежде всего вестернизацию и попытку подорвать общеславянское и общеправославное единство. Чрезвычайно показательным в этом плане стало выступление митрополита Одесского и Измаильского Агафангела (Саввина) на VIII Всемирном Русском Народном Соборе. В глобализации, ведущей, по мнению митрополита, к воцарению антихриста и кончине мира, сконцентрирована вся мировая ложь и обличение этой лжи главная задача современности для Православия. Строители царства антихриста сознают, что только Россия — Третий Рим, могучая православная держава, правопреемница истинной веры и истинной государственности, — может помешать им. Единственно спасительным путем для России и других православных стран должен стать выход из глобальной системы, автаркия, т.е. максимально возможная самодостаточность и самоизоляция от внешних влияний. Особое место в этой стратегии принадлежит Русской православной церкви — единственной структуре, объединяющей сегодня почти все былое геополитическое пространство России (включая Украину, Белоруссию, Среднюю Азию, Прибалтику). Именно Церковь должна быть духовным вождем и способствовать консолидации православных государств: «Прежде всего, необходимо единение с Россией Украины, Белоруссии, среднеазиатских и кавказских народов, которые ранее пребывали в составе Русского Царства. Затем в этот блок государств могут войти балканские государства и Греция». (Россия — Дом Пресвятой Богородицы. Выступление Высокопреосвященнейшего Агафангела, Митрополита Одесского и Измаильского, на VIII Всемирном Русском Народном Соборе // http://www.voskres.ru/articles/agafangel.htm)
Этот дискурс, понятно, целиком совпадает с построениями украинских коммунистов, направленными на реинтеграцию советского пространства. Для лидера украинских коммунистов П.Симоненко глобализация «означает фактически насильственную унификацию всего разнообразия цивилизаций и культур, существующих на нашей планете, их подгонку под западные стандарты, приведение их к какому-то общему знаменателю, параметры которого будет определять исключительно Запад... Не случайны и те особо активные усилия, которые предпринимает Запад именно для подрыва влияния православия, поскольку многие идейные и духовные основы канонического православия и исповедующих его народов мало совместимы с западными ценностями и даже находятся в непримиримом противоречии с ними». (Петр СИМОНЕНКО, народный депутат Украины, лидер КПУ. Крестовый поход против Украины http://www.orthodox.org.ua/page-553.html). Для П.Симоненко само упоминание об украинском национализме выглядят чем-то малоприличным, а ассоциирующиеся с ним православные церкви абсолютно неприемлемыми, как подрывающие «братскую дружбу». Речь однако не о творческом вкладе лидера украинских коммунистов в разитие теории марксизма-ленинизма (забавно, однако, представить себе, как бы реагировал В.Ленин на его бескомпромиссную борьбу за признание канонической Украинской православной церкви (Московской патриархии) «традиционной и главенствующей конфессией», против «разрыва молитвенного единства с Русской Православной Церковью», его обличения «очередного этапа коварной борьбы против Святого Православия» и на даже на саму подобную лексику). Не идёт речь и о том, насколько отвечает коммунистическим принципам политический курс украинских коммунистов на союз с Россией, заметно далее продвинувшейся по пути «капиталистического строительства», с гораздо более крепкой буржуазией и, по некоторым показателям даже более глобализованной, нежели Украина (хотя по общему уровню глобализации Россия уступает Украине одну позицию, по уровню участия в международных организациях, например, Россия занимает 15 место в мире, а Украина только 48). Понятно также, что отрицание одного национализма и принесение его в жертву другому национализму имеет весьма отдаленное отношение к «пролетарскому» или какому-нибудь иному интернационализму.
В данном рассмотрении хочется обратить внимание, вновь таки, на не полностью продуцированное, конечно, но несомненно, вдохновлённое всё той же глобализацией повсеместное восстание идентичностей, стремление восстановить, создать или перевоссоздать на тех или иных основаниях воображаемые сообщества. Продукты этого восстания могут оказаться самыми неожиданными и самыми непредсказуемыми. Тем, кто полагает, что нынешняя конфигурация национальных границ и международных отношений, настроений больших коллективов, которые мы называем нациями и отношения внутри этих наций — это навсегда, следует напомнить насколько незыблемой казалась даже специалистам послевоенная ялтинская система накануне ее развала. Ведь все, что касается идентичностей принадлежит, по определению Лии Гринфелд, к «возникающим феноменам». То есть, к феноменам, чья природа и возможность развития зависит не от характера их компонентов, но от определенных организационных принципов, соединяющих эти компоненты воедино и придающих им соответствующую значимость. (Greenfeld, Liah. Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1992, p.7). И в определении характера этих принципов слишком много зависит от стремлений, чувствований и воли вполне конкретных людей.
Источник: "Религия и СМИ ", 18 мая 2004 г., из журнала “Людина і світ” (Киев).
|