Главная ?> Геокультура ?> Религиозные миры ?> Религиозное vs секулярное ?> Юрген Хабермас о секулярном и религиозном
Александр Морозов

Юрген Хабермас о секулярном и религиозном

Преполагалось, что голос религиозных сообществ будет услышан только в том случае, если они переведут свои религиозные убеждения на секулярный язык. Либеральная политика всегда стремилась внедрить секулярное самопонимание общества в головы верующих и строить диалог с ними на условиях того, что верующие сами себя излагают на секулярном языке

Секулярное и религиозное

Юрген Хабермас 14 октября 2001 выступил в церкви святого Павла во Франкфурте-на-Майне с публичной лекцией "Вера и знание". Социолог, который был знаменит в Европе уже сорок лет назад, дал краткую оценку современной религиозной проблематике через месяц после атаки на Всемирный торговый центр в Манхеттене. На русском языке эта лекция издана недавно (Ю.Хабермас. Будущее человеческой природы. Из-во "Весь мир", М.)

Как известно, главная тема всех его работ — коммуникация как моральная и политическая практика. Хабермас, как все немцы, говорит на трудном языке, но его мышление — не теоретическая социология, которая описывает как функционирует общество. Его мышление в течение сорока лет продвигало, развивало инструментарий политических процедур, показывало — какими они должны быть, как они должны меняться, чтобы мир не рухнул, разорванный бескомпромиссными конфликтами. Все еще модная идея американца Хантингтона о том, что человечеству предстоят глобальные конфликты цивилизаций на религиозной основе, — нам в России гораздо менее интересна, чем то, на чем акцентирует внимание Хабермас.

Речь идет о конфликте секулярной и религиозной частей всякого общества в конце ХХ века и об этом конфликте в глобальном масштабе.

Почему именно это нам интересно и, по моему убеждению, должно быть, например, одной из главных тем "концепции государственной политики в сфере отношений с религиозными организациями"? Потому что все сколько-нибудь значимые в обозримой перспективе темы — такие, как "радикализация ислама", "религиозный экстремизм", "христианская идентичность Европы", "сопротивление ИНН", "религия в светской школе" и т.д., — в основе своей имеют столкновение не религиозных организаций, а тем более "цивилизаций", — между собой, а проблему возможности сосуществовать секулярному и религиозному мировоззрениям в современном мире.

Если религия основана на истине в последней инстанции, то как же она существует в современном плюралистическом (секулярном) мире? Как она может мириться с другими основаниями жизни? Как ей быть с ее претензией на то, чтобы быть самым глубоким основанием жизни, когда стало ясно: "Есть Бог или нет, но позволено не все"? Изнутри религиозного сознания раздается два ответа: один из них — тот, который снаружи называют "фундаменталистским". Другой — более сложный, существует в виде богословского мышления, которое задается вопросами о том, как и на каком языке говорить с секулярным обществом? какие элементы секулярной культуры должны и могут быть приняты внутрь религиозного сознания?

С другой стороны, секулярное сознание, пройдя пик воинствующего атеизма (позитивизма, сциентизма) уже достаточно глубоко само себя отрефлексировало, прошло через судороги тоталитаризма и коммунизма. В "расколдованном мире" ему ясно, что большие религии, хотя и претендуют "пасти народы", но в действительности являются небольшими культурно-этнографическими образованиями, которые нужно оберегать, но не следует их слишком "подращивать", потому что внутри них дремлет ортодоксия, которая способна разрушить гражданский мир и благополучие. Отсюда мы тоже слышим два ответа. Один из них — ультралиберальный и не слишком сегодня влиятельный. Ультралибералы считают, что религия — архаика, а церковь — репрессивная институция, которая нацелена на подавление свободого саморазвития индивида. Другой более сложный — а может быть точнее сказать, "мягкий" ответ развивается в направлении того, что есть религия полезна. Она укоренена в современной социальности, имеет свои "функции". Она "приемлема". Но только в том случае, если, как отмечает Хабермас, религиозное сознание а) вырабатывает отношения с другими конфессиями, б) признает "авторитет различных наук, обладающих общественной монополией на мирское знание", в) "оно должно встроиться в условия существования конституционного государства, основанного на профанной морали". "Без этого стремления к рефлексии, — пишет Хабермас, — монотеистические религии проявляют в безоглядно модернизированных обществах весь свой деструктивный потенциал". В этом высказывании важно слово "безоглядно", потому что пафос выступления Хабермаса заключен в том, что современное секулярное общество не может односторонне требовать рефлексивной позиции от религиозного сознания, само оставаясь вне реального диалога с религиозными сообществами, вне рефлексии о своей "секулярности" и ее границах.

Новизна взгляда, который предлагает Хабермас, заключена в следующем. По его мнению, до недавнего времени, секулярное общество, основанное на либеральных принципах, требовало, что верующие граждане "раскалывали свою идентичность на публичную и частную составные части". И преполагалось, что голос религиозных сообществ будет услышан только в том случае, если они переведут свои религиозные убеждения на секулярный язык. Либеральная политика, как верно отмечает Хабермас, всегда стремилась внедрить секулярное самопонимание общества в головы верующих и строить диалог с ними на условиях того, что верующие сами себя излагают на секулярном языке. Хабермас считает, что два явления — 11 сентября и дискуссия о генной инженерии, — являются теми симптоматическими событиями, которые подвигают европейскую цивилизацию к другому подходу. Он напоминает о том, что язык религиозных смыслов не удасться без ущерба перевести на секулярные языки. И "секулярное большинство" должно теперь более чутко прислушиваться к религиозным смыслам, выраженным на их собственном языке.

Почему это так? Потому что, по мнению Хабермаса, подойдя вплотную к границе вторжения в собственную природу с помощью генных технологий секулярный человек, опираясь лишь на самого себя, не сможет найти никаких аргументов для того, чтобы остановиться на этой границе. Хабермас показывает, что спор о том, когда начинается личность у эмбриона, никогда не получит научного разрешения. Тем более, что существуют границы недопустимого даже и по отношению к доличностному существованию. Наука, как пишет Хабермас, никогда не ответит на вопрос о том, как нам следует обходиться с "доличностной" человеческой жизнью. Совершенно справедливо, что весь спор о генном вторжении показывает, что эмбрион — неважно на какой именно день он наделяется душой — в перспективе все равно является человеком, который станет располагать своим собственным описанием пути, личностным самоописанием. "Сциентистская вера в науку, которая однажды не только дополнит, но и заменит личное самопонимание объективирующим самоописанием, является отнюдь не наукой, но плохой философией", — так говорит Хабермас. Он очень ясно противопоставляет две логики в генной дискуссии. Одна из них аппелирует к правам человека и пытается защитить эмбрионот вторжения ссылками на эти "основные права". Другая — более глубокая логика объединяет секулярный и религиозный взгляд на эту проблему через нигде не записанное право человека полностью распоряжаться своим составом, своим прошлым и полностью самостоятельно подвергать его рефлексии, превращая тем самым в уникальный, неповторимый путь . Родители, даже из лучших побуждений, не могут так глубоко вторгнуть в человеческий состав следующего поколения, поскольку это вызовет в следующих поколениях трансформацию самого механизма человеческого "самопонимания" и это подорвет сами основы человеческого бытия и возможности ответственного диалога между личностями, обладающими своими собственными жизенными путями.

За всем этим стоит намерение Хабермаса ясно указать современникам, что слишком длительно господствовало ошибочное представление, что секуляризация это "игра до последнего гроша между разумом и "продуктивными силами науки и техники, — с одной стороны и религией и церковью, с другой. Согласно такому представлению, "каждая из сторон может победить лишь за счет другой". События 11 сентября и дискуссия о генной инженерии для Хабермаса лишь подтверждают, что просвещенческая самонадеянность разума , секулярного научного знания должна смениться гораздо более аккуратной позицией. Сколько бы этот разум не пытался присвоить себе авторитет и позу сакрального, — это безнадежная попытка. А это значит, по словам Хабермаса, что профанный разум должен все-таки испытывать уважение "к тому угольку, который воспламеняется всякий раз, когда поднимается вопрос о теодицее"…

Как эта проблематика развернута на современную Россию? Довольно просто. Не может не тревожить то, что обе стороны — мир секулярного и мир религиозного — будут здесь радикализовываться в отношении друг к другу. Мы видим, что во всех дискуссиях по крупным проблемам, связанным с религией, сразу громко заявляют себя те, кто готов видеть только заговор с противоположной стороны. Секуляристы видят "проникновение РПЦ в сферы власти", "лоббирование" и т.д. С другой стороны, православные активисты готовы крушить выставки и усматривать в потоке публикаций "информационный заговор" против Церкви.

Это же касается и российского ислама

Хабермас напоминает о том, что во многих случаях, если не во всех, — конкретное решение проблемы, предлагаемое той или иной группой, — даже, если это решение на первый взгляд привлекательное — гораздо менее важно, чем правильно организованная процедура общественной дискуссии.

В современном мире Россия, в сравнении со многими другими государствами, несомненно, в высокой степени секуляризированная страна. Таковы последствия коммунизма. Однако сегодня этот оставшийся в наследство баланс секулярного-религиозного находится в напряжении.

Многосторонний процесс, который заключается в сдвиге исторически сложившегося баланса, причем процесс, результат которого никому заведомо неизвестен, требует от участников, и в первую очередь, от государства (как одной из сторон процесса) большой ответственности и способности к саморефлексии. Разумеется, наше государство, по Конституции, является нейтралистским в вопросах свободы совести, то есть не поощряет ни тех, кто верит, ни тех, кто не верит. Равно как не предоставляет преференций каким-либо религиозным организациям перед другими в реализации их прав. Но это не значит, что государство применительно к концепции своей политики в области отношений с религиозными организациями, может оставаться в стороне от главной на сегодня задачи — улаживания диалога между секулярным и религиозным.


P.S.

Как понимать "христианское наследие" Европы?

Европа совсем недавно стала понимать себя как некое целое. Это произошло лишь после религиозных войн. В 1713 году в Утрехтском договоре Европа впервые была обозначена как целостность. Эта целостность была названа "христианском сообществом". "В течение XVIII века эта концепция превратилась в чисто политическую по своему содержанию" (Коукер), поскольку именно в середине этого столетия французы создали единый стиль высшего общества и заставили говорить европейские дворы на французском языке. В результате франкоговорящая аристократия Европы осознала себя принадлежащей к некоей "цивилизации". В самом слове "цивилизация" уже содержался франкоцентристский смысл. Этим словом обозначалась совокупность народов континента вовлеченных в орбиту "европейского Просвещения, амбициозной пограммы, имевшей целью осовбодить человека не только в узко экономическом и политическом, нои в культурном и религиозном смысле". Коукер отмечает, что единственным крупным очагом сопротивления французскому Просвещению — как идеологии объединенной Европы — длительное время, практически весь XIX век — была Германия. Немцы, как культурное сообщество, вплоть до середины ХХ века противопоставляли себя "Западу", "Европе", как сообщество, основанное на иных принципах, чем та концепция политического единства, которую предлагал французский, а затем и англо-американский либерализм. С разных позиций это фиксировали Нищце, Карл Шмитт, Томас Манн, Макс Вебер, Шпенглер, да и большинство немецких мыслителей — "властителей дум". Еще менее в "европейскую цивилизацию", как иедологическую целостность, были и остаются вписаны Восточная Европа и Россия.

К чему это напоминание? "Христианское наследие" Европы представляется очевидным, было бы абсурдом его отрицать, поскольку нам наглядно представлены материальные плоды христианской культуры Европы — здания, витражи, фрески, отдельные произведения письменности и т.д. Больше того, школьный учебник показывает, что религиозные (читай — христианские) события и контексты играли огромную роль в истории Европы, если рассматривать эту историю по старинке как связный нарратив. Однако все это обманчивое впечатление. Народы Европы очень поздно осознавали себя как некую целостность, в основе которой лежит христианство. Иначе говоря, очень важно подчеркнуть, что христианское наследие Европы это не данность, а скорее заданность. По всей видимости, христианское наследие как некая целостность — включающая в себя католицизм, Реформацию и византийский Восток, — стало осознаваться только после Второй мировой войны. Это понимание приобрело какие-то внятные формы только ко Второму Ватиканскому собору и взлету европейского экуменического движения в 60-х гг.

Европейские женские массы рвутся на Афон

В Страсбурге 11 сентября заслушали и одобрили доклад об изменении статуса Святой Горы Афон. Те, кто добивается этого изменения — исполнены, разумеется, высокого пафоса борьбы за права. Но если увидеть этот пафос в масштабе европейской истории, можно сказать одно: бедные люди. Они не видят анекдотичности своих усилий. Исполины европейской культуры прошлого — Исполины европейской культуры прошлого от капподакийцев до Гете и Шпенглера сейчас хохочут, глядя на этот блошиный парламент. Отвлечемся на минуту от понятного каждому русскому человеку возмущения над святотатством и посмотрим на современный поворот судьбы Афона с той точки зрения, которая должна быть понятна и секулярному сознанию.

Некогда Европа, одухотворенная творческими усилия разных и ярких культурных очагов — от исламской Порты до сумрачного испанского католичества, от русских островных монастырей на северных озерах и до Иерусалима, где изумленный путешественник обнаруживал греков, коптов, евреев, арабов, турок и т.д., — аристократически ценила это многообразие и наслаждалась им. Могут сказать: это было еще до "расколдовывания мира". Но это не так. Еще в перед первой мировой войной, когда все уже было расколдовано позитивизмом, великие европейские народы — достаточно агрессивные в политическом смысле, тем не менее достаточно трепетно сохраняли и даже культивировали интерес к иному, к древним формам жизни и традициями, имеющим большие сроки. По случаю заседания в Страсбурге приходит на память фраза Ортеги-и-Гассета: "Почему массы во все лезут и всегда насилием?" . Ведь совершенно очевидно, что когда наконец эти депутатские массы, не чувствующие никакого вкуса и пиетета к иному, чем они сами — влезут во все , то самой Европе придет конец .

Удивительно, что эти феминистки, окончившие, без сомнения знаменитые европейские университеты, гуманитарные факультеты, — не понимают, что они являются самоубийцами. Точнее сказать, они воплощают собой самоубийственный пафос европейской цивилизации. Ведь реальный творческий импульс, в котором и сегодня так нуждается Европа, для того, чтобы создать перспективу своего будущего, — всегда связан с сохранением возможности диалога с иным и с бережным сохранением этого иного — абсолютно другого стиля, другой культурной парадигмы, другой символики и другого языка. В Европе, видимо, не осталось ни одного властителя дум, ни одного по-настоящему авторитетного интеллектуала, который бы громко напомнил этим горе-депутатам, что, да, можно размазать как кашу по тарелке по всей Европе — всеобщие "финансовые инструменты", форматы газетных статей, стандарты политической риторики, но нельзя превратить в однородную массу культурное пространство, нельзя переступить через специфическую качественность отдельных культурных очагов. Потому что эта бескачественность и есть деградация, а в перспективе энтропия, угасание всего, и в том числе, как это ни смешно, угасание самого этого европарламента. Как в старых английских иллюстрациях к путешествиям Гулливера, мне видится, как сонм великанов европейской культуры склоняется на этим лиллипутским парламентом, который "решает" судьбу Афона. Слышен гомерический хохот.

 

Источник: "Религия и СМИ ", 23 сентября 2003 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.