Глеб Павловский
Революция, ее вожди и ее технологии
Пока в России одни ликуют, а другие ищут виновников, стоит отнестись к ситуации на Украине как к обширной техногенной политической катастрофе
Интервью президента Фонда эффективной политики Глеба Павловского журналу "Эксперт".
— Глеб Олегович, в одном из интервью по поводу украинских выборов вы сказали, что на Украине мы наблюдали использование революционных технологий и должны понимать, что аналогичные технологии будут использованы и в России. Звучит несколько тревожно. Что вы имели в виду?
— Две вещи: во-первых, на Украине мы имеем дело с революцией. Во-вторых, революцию, несомненно, инициировали, хотя инициаторы, возможно, добивались чего-то другого. В Чернобыле ведь тоже хотели всего лишь провести плановую проверку стержней.
В каком-то смысле вся современная политика собрана вокруг задач сдерживания революций. Революции ХХ века удалось остановить именно тем, что революционные программы были присвоены истеблишментом, а технологии и приемы массового мятежа адаптированы к обиходу повседневной политики. В результате практически исчез риск спонтанных извержений. То есть социальная тектоника ХХ века была сильно снивелирована тем, что элиты овладели технологиями революционных масс и успешно имитируют социальный и моральный пафос.
— В чем проявляется это "овладение"?
— Вы можете по-быстрому заказать небольшое подполье, андеграунд или субкультуру, вместе со стилем и модой на этот стиль. Вы можете создать движение или партию "под ключ", то есть под реальную задачу, с привлечением неумеренного внимания к какой-то проблеме. Возьмите Римский клуб, сконструированный Аурелио Печчеи под задачу "напугать элиты нефтью", возьмите Greenpeace. В начале ХIХ века, чтобы привлечь внимание к теме вроде экологии, нужен был бы мятеж луддитов, в середине века — рабочее движение с лозунгом "Буржуазия нас травит!". В XX же веке был создан глобальный коммерческий продукт, который абсорбирует этическую тревогу людей и упаковывает ее. В классической революции нельзя отделить технологию от поветрия и взрыва страстей. Но в ХХ веке научились разрабатывать и продавать пакеты пусковых программ для эрзац-революций.
— Довольно безобидную экологическую проблему трудно сравнивать с такими социальными взрывами, как Грузия или Украина. Как можно в таких принципиальных вещах, как жизнь народов, использовать какие-то там революционные технологии?
— Во-первых, всю вторую половину ХХ века такое делалось сверхдержавами в третьем мире, особенно в Латинской Америке. Но принципиально важен рубеж 1991 года — распад СССР. Это событие соблазнило западный мир кажущейся безопасностью и простотой фундаментальной ломки мирового пространства. И тут же выступила когорта господ, которые наперебой закричали: это мы! Это мы придумали и сделали! Я думаю, в Америке кое-кто слегка шизанулся на 1991 годе. Возникло ощущение, что теперь все возможно. И тогда все отдельные политтехнологии — проектирование, планирование, политическая реклама, понятая как кампания нагнетания недискуссионной воли к власти, — стали выглядеть как инструмент революции. Нельзя не видеть, что в последние три-пять лет предпринимались попытки сформировать пакет эффективных революционных услуг. И попытки переносить этот пакет для решения каких-то вопросов из одной страны в другую. Это то, что у нас называют грузинским вариантом, сербским вариантом.
— То есть феномен Ющенко — это результат использования революционных технологий?
— В узком смысле — да. В чем, собственно, пакет? Есть толпа на улице, контролируемая сетью десятников или управляющих. Она психологически давит на номенклатуру, одновременно поставляя картинки в мировые СМИ, которые давят на номенклатуру уже более серьезно, так как бьют по международной легитимности. На основании картинки западная администрация задает местной все более узкий маневр, и все более краткие сроки для поиска сделки с новой группировкой — и тут происходит пересменка. То есть выделяется группа, которую устраивают предложенные условия, с ней заключают соглашение, и вся революция заканчивается. Граждане, радостные, идут по домам. На Украине есть прямые доказательства, что этот пакет использовали.
— По каким признакам это заметно?
— Особого секрета и не делалось. Переносчики ноу-хау реально работали на Украине этим летом. Отчасти под контролем, отчасти под защитой СБУ — украинского аналога ФСБ. Они рассылали документацию для актива, местами даже недопереведенную с английского. Документация, кстати, толковая. Но это касается более простого дела — инициирования революции.
Однако сохраняет ли инициатор контроль за тем, что инициировал? Есть ведь еще и революция в традиционном смысле. И как мне не хотелось бы с этим соглашаться, но на Украине мы имеем дело именно с ней. Мы видим выплеск социальной, экзистенциальной, моральной энергетики, которая взламывает институциональный и социальный обиход, упраздняет табу, не допуская возражений и дискуссии. Затем игра начинается как бы с нуля.
Первые симптомы того, что может развернуться революция, появились еще летом: в поведении оппозиции присутствовали признаки одобряемого нарушения табу. Это важно, поскольку в таком нарушении есть готовность отменить здравомыслие и силой защитить результат. А когда такая готовность есть и народ это не отвергает, значит, он готов перейти в свое первичное, архаичное состояние.
— Какие табу нарушались?
— Например, по всей стране прошла волна ненависти к бывшим зэкам. В России нам такое кажется просто чудовищным и аморальным. Вы можете себе представить русского политика, говорящего вслух "Бывших зэков — назад на нары"?! Решат, что это какой-то фашистик. Так было и на Украине, но теперь это было принято на ура. То же и с ненавистью к "донецким". Внутри одной страны такое было невозможно, если страна не какое-нибудь Косово. А тут мы видели спазмы настоящего расизма жителей западных и центральных регионов по отношению к восточным. Расизма, при котором оппозиция, включая интеллектуалов, расклеивала наклейки: "Не ссы в подъезде, ты не в Донецке".
Но апогеем опрокидывания политики в иррациональное было "отравление Ющенко". Представьте себе, заболевший среди кампании кандидат обвиняет политического противника в том, что тот его отравил! Абсолютно немыслимый нигде, кроме Африки, сюжет. То есть прет уже неподдельная архаика, и эта архаика заводит массу. И тут же вовсю разворачивается подлинный раскол нации — своих маркируют оранжевым цветом. На наших глазах оранжевый сюжет из элемента предвыборной символики превратился в метку субнации. И уже с сентября, с того момента, когда Янукович смог развернуть свою избирательную кампанию (до сентября он не мог делать этого из-за фактора Кучмы), было видно, что эта кампания будет успешна только в населении, оставшемся незатронутым помешательством.
— И все-таки таких набралась половина.
— Да, но, как оказалось, не столь жесткая. Поляризация — есть нация и есть ее враги — задана оппозицией. И то, что Янукович вел крайне умеренную кампанию, ошибка Кучмы — как "главного политтехнолога" Украины.
Но идея автономизации Востока от Украины тоже, разумеется, революционная идея, она могла появиться только в атмосфере киевских оскорблений, совершенно непонятных Востоку. Там с ужасом смотрят на телеэкраны. С их точки зрения, происходит нашествие марсиан в оранжевом.
— Все эти снятия табу, поляризация — это эффекты, наведенные революционными технологиями, или это исходит из самого общества?
— Технологиями взломали кору согласия. Например, сеть уличной мобилизации молодежи создавалась заранее, примерно за полгода до кампании, и даже не скрываясь — на американские деньги. Сам госдеп США публиковал официальные данные о затратах американских денег на украинские выборы — к началу сентября около пятнадцати миллионов долларов. Креаторы рекламы Ющенко, кстати, очень толковые. Хороший тоталитарный дизайн, очень ясное использование уязвимости Януковича, который не мог сказать: "Я буду президентом", потому что действующий президент Кучма определил, что необходимо вести кампанию Януковича как премьера. На этом фоне вся реклама Ющенко была построена в сущности вокруг одной точки умолчания конкурента — Ющенко идет в президенты! То есть мы видим знакомую нам патетику насилия — расступись, разойдись, раздавлю! С точки зрения избирателя, выходило так: Кучма все равно уходит, Янукович при нем премьером, и только один человек прямо говорит: я буду президентом!
— Но если это революция, то революция чья?
— Это киевская городская революция, если хотите — национал-популистская революция средних слоев. В некоторых элементах она чем-то структурно напоминает парижскую недореволюцию 1968-го. Интересно, что в этой революции практически отсутствуют либеральные моменты, а освободительные импульсы молодежи обслуживают популистскую архаику. Основная идея: страна во власти неких "бандитов", и как только "наш" с этим покончит — тут мы войдем в Европу.
— А независимость от России?
— Антирусскую кампанию Ющенко не мог себе позволить. Даже для него такая тема была крайне неудобна, она била по русскоговорящему городскому электорату. Ее заместили темой борьбы с "диким Донецком". Но, конечно, поддержка Путиным Януковича вызывала растущую ярость, и теперь Тимошенко грозится перенести революцию в Москву.
— Чем все это может закончиться на Украине?
— Остается некоторый шанс, что кучмовские институты как-то "упакуют" революцию, капитулировав перед Ющенко и тем самым заманив его в систему Кучмы, но без Кучмы. На это, собственно, рассчитывает Запад. Там рассматривают революцию как кратковременный и контролируемый процесс, который можно остановить. Так, видимо, получилось в Сербии. Может, так было и в Грузии. Но в российском пространстве революции так просто не останавливаются.
— А на Украине?
— Уже сейчас ясно, что это не грузинский сценарий, хотя бы из-за наличия юго-восточного фактора. Кто бы ни победил, ему необходимо добиваться лояльности экономических и политических элит Востока и Юга, а также граждан, не полностью контролируемых этими элитами. Надо будет добиться и лояльности кучмовской номенклатуры, наполняющей выстроенную им вертикаль власти. Кстати, силовая вертикаль открыто до сих пор ни к кому не примкнула и еще может сыграть свою собственную игру. Если не договориться с ней, легко получить и хунту.
С революциями даже у ее вождей главная проблема: как убить ее без крови, чем ее остановить? Все предлагаемые сегодня варианты финала не срабатывают. Сегодня ясен только вариант от Юлии Тимошенко: признайте нашу законность и уйдите вон! Но кроме Востока, которому предлагается полуоккупация, есть вопрос с Россией. Как ни слаба наша внешняя политика, Россия, что всем понятно, не согласится с превращением Украины в плацдарм для экспорта нестабильности. А это именно то, что наиболее интересно организаторам революции. Им опасна и не нужна стабильность. Украину фактически вынуждают к режиму нестабильности, обещая прикрывать извне и частично спонсировать. Но при этом никому не ясна экономическая модель превращения страны в "прифронтовое" государство: как оно сможет существовать, если будет в плохих отношениях с Россией, если закроют границу.
— А если наоборот: признайте Януковича и отойдите?
— Киев — главная сегодняшняя база революции — уже не может согласиться на Януковича. Киев требует приза, он хочет больше, чем победы Ющенко. Киев хочет быть украинской финансово-политической Москвой. Он хочет получать более значительную ренту от перекачки средств с Востока на Запад и надеется на весьма значительные европейские сметы.
— А если просто тянуть время?
— Кучма так и делает. Но трудно представить, что возникшее национальное движение городского среднего класса будет просто погашено, что все само рассосется.
— И все-таки в чем программа этого движения?
— Их программой будет "Мы с Евросоюзом". То есть Евросоюз, его интересы будут задавать эту программу. Для Евросоюза Украина — это важная операция по демонстрации флага. Им не нужна Украина в составе ЕС, но им нужна Украина в качестве места победы европейского флага не только над российским, но и над американским. Европе нужен первый успех во внешней политике союза. Украина обещает им этот первый успех дать.
— Чем? Своей независимостью от России?
— Главная задача для ЕС — показать, что Европа выходит на арену как великая держава. Это ее битва, а не американская. И именно поэтому там Солана.
— То есть идеей революции будет: мы — самостоятельное европейское государство?
— Идея революции: мы с Европой. Причем не в Евросоюзе, а даже в каком-то смысле более передовые. Сегодня в Киеве все очень гордые. И это еще одна важная вещь, которую мы не вполне понимаем. На Украине реализовался запрос на нацию, который прозаическая система Кучмы полностью игнорировала. В украинском дискурсе понятие нации долго приватизировалось "захидняками", этнофилами украинскими. А в серьезной политике слово "нация" было запретным, оно изгонялось как националистическое. Янукович не смог его использовать. Но на Украине, как и в России, есть запрос, и как мы по себе знаем — прежде всего в среднем классе. Сегодня Ющенко дает им ответ, он говорит: "Моя нация", и девочки все визжат.
— Ющенко может стать президентом?
— Вполне. Но — либо при капитуляции Кучмы, либо при силовом аппарате за его спиной. И природа нового президентства будет уже иной, силовой. Это будет диктатура, причем скорее всего коллективная диктатура. Сам Ющенко диктатором не выглядит, он очень болен, от его имени будут править другие люди. Впрочем, кто знает, возможно, "не они его, а он их"...
— Что все это означает для России?
— Прежде всего эта история показала, что номинально демократическая система не защищает от рецидивов революции, а наша политика является отсталой по отношению к нашей же реальности. Победив в 1999-2000 годах, российская верхушка застряла в инструментарии прошлой победы, в частности чрезмерно фиксируется на СМИ и на процедуре выборов. Мы с этими бесконечными выборами носимся как с писаной торбой, но живем уже в другой мировой реальности, где любые ваши выборы можно незадорого перепрограммировать. Выборы — не главное в обороноспособной демократии.
— Сегодня в России уже есть страхи, что ожидайте, дескать, теперь того же в трех столицах...
— Ну, это в рамках "одна баба сказала". Очевидны две вещи. Во-первых, то, что Путин первым почувствовал слабость политической системы и ее недостаточность при решении текущих и стратегических задач. Во-вторых, то, что эта система утеряла связь даже с политическими элитами: она не может с ними работать, нет ни места, ни языка.
— Потому что она замкнутая.
— Да, она замкнута. Та же проблема, что и у большевиков в двадцатые годы, когда вся политическая жизнь сосредоточилась в узкой правящей группе. Суверенитет находится там, поделиться им нельзя, и диверсифицировать эту группу тоже невозможно, потому что она связана теми связями, которые сложились. Изменение этих связей ведет к появлению враждебности и недоверия. Сама группа не растет, ей все сложнее отвечать задачам единственного политического авангарда страны — и в итоге она изнашивается. Это произошло когда-то с ленинским политбюро, это происходит и с политбюро образца 1999 года.
— Можно ли ожидать ужесточения российской политики в ответ на украинские события?
— Оно неизбежно. Россия на евровосточном пространстве примерно десять лет выступала как принципиально консервативная сила, ориентированная на стабилизацию постсоветских режимов. В сущности, задача была получить передышку для строительства государственных институтов и их срастания с обществами. Но передышка закончилась — это ясно. Если против нас будут обращены революционные технологии, мы будем защищаться, используя встречные технологии. Действуя иногда как контрреволюционная, а иногда и как обдуманно революционная сила. Игнорировать хаос на Евровостоке мы могли бы, если бы были очень мощным политическим и социальным телом, — сегодня этого у нас нет. Я думаю, практически неизбежно развитие и применение встречных средств ограничения революции. Просто "держать и не пущать" революцию нельзя, а значит, надо двигаться в каком-то смысле к систематической "контрреволюции". А та потребует более смелых и более откровенных перемен внутри страны. Сегодня в основном обсуждают, как это отразится на престиже Путина, но это проблема десятая. Необходимость усиления контрреволюции может привести одновременно и к усилению Путина, и к изменению природы его режима.
— Но, например, назначение губернаторов, которое можно рассматривать как элемент контрреволюции, было воспринято негативно, в том числе и лояльными Путину элитами.
— Да мало ли что до сих пор негативно воспринималось! Мы накануне возникновения нового консенсуса, на антиреволюционной базе. Заметьте, у нас даже в либеральных дискуссиях мало поклонников Ющенко, с его отчетливой национал-социалистической струей. Я другого боюсь — если на Украине прорвет, то у нас здесь кинутся импровизированно конопатить дыры, а как раз импровизации у нас получаются плохо.
— Но вы же сами говорите, что возможен консенсус?
— Консенсус нужен, но как основа для расчетливых, хладнокровных реформ. Приоритет выборов задавал определенную философию приоритетов в общественной политике — массовые голосующие группы. Отсюда инструментальный приоритет ТВ. Но Кучма был, наверное, самым пристальным телезрителем Украины и этим отбил себе политический нюх. Украина напоминает, что технологии массовой коммуникации при необходимости бьют медиа. Если мы возвращаемся к прямой демократии, то внимание привлекут другие классы общества, в том числе институционально маргинальные — молодежь, отдельное городское сообщество, местные сети... Проектирование политики должно перемениться, средства политической мобилизации тоже. И с этой точки зрения последние реформы Путина начинают казаться, наоборот, чрезмерно осторожными и ограниченными. Вообще я думаю, что нам придется вернуться к теме Конституции, то есть к теме: учреждена ли Россия, в том виде и в тех институциональных пропорциях, в которых она может считать себя неуязвимой для революции? Если всерьез заняться этим вопросом, надо признать, что Конституция 1993 года не решила всех проблем. Я не раз говорил, что Владимир Путин правит именем национальной контрреволюции 1999-2000 годов. Если он забудет об этом, его режим утратит не только обаяние власти, но и отчетливый политический мандат. В конце концов речь идет об угрозе экспериментов над нами. А кому из нас хочется жить в Эль-Фаллудже?
Интервью взяла Татьяна Гурова.
Источник: "Эксперт" №46, 6 декабря 2004 г.
|