В поисках содержания

Современная Россия все более приобретает облик мировой окраины, общества, которое финансово, а часто и политически, зависит от мировых экономических центров. Сегодня наша страна — это мировая периферия с низким качеством жизни и нравственно деградировавшим обществом, погрязшим в тотальном беззаконии, в коррупции, в наркомании. Всё это свидетельствует о серьезном духовном нездоровье русского народа, что лишает Россию и всех ее жителей каких бы то ни было иллюзий относительно ее миссии в мире и надежд на возрождение былого могущества.

При этом пропасть между узким верхним слоем псевдоэлиты, создавшей для себя оазисы благополучия, и огромной массой людей, лишенных жизненных перспектив, продолжает расти. Признаки надвигающейся национальной катастрофы — депопуляция, падение уровня жизни, снижение образованности — для непредвзятого наблюдателя с каждым годом становятся все более тревожными. Потенциал выживания (не говоря уже о развитии) во всех слоях российского общества, кажется окончательно исчерпанным: все ниши во всех сколько-нибудь доходных видах мелкого и среднего бизнеса давно заняты, а перспективы его дальнейшего развития — призрачны; менеджерские позиции в большом бизнесе давно распределены между “своими людьми”; уличная и челночная торговля прошли пик своего развития и т.д. и т.п. Правда, молодым людям, полных сил и жизненной энергии, только что закончивших свое образование (но, увы, не обремененных знаниями), крайне трудно удержаться от соблазна, возникающего в связи с "неограниченными возможностями" криминальной и околокриминальной сфер. Но ведь это — что бы ни говорили любители вспомнить, кем были предки Морганов и Рокфеллеров — путь к полной деградации ...

Стабилизация через застой и деградацию

В течение последнего десятилетия страна живет за счет тех ресурсов, которые были накоплены в предыдущую историческую эпоху (в течение примерно 150 лет), а власть имущие всячески демонстрируют свои успехи в проедании этих накоплений. Гедонистический образ жизни популяризируется в СМИ, а выживание превозносится идеологами либерализма как норма человеческого существования в современном мире.

Мрачные прогнозы множатся, несмотря на оптимистические заверения и благодушное поведение как высоких государственных чиновников, так и вышедших в тираж реформаторов. Очевидно одно: вытащить Россию из экономического кризиса и остановить культурно-нравственную деградацию народа может только “субъект развития” . На эту роль не подходят ни игроки “в свою игру”, ни играющие ва-банк. “Субъектами развития” могут быть только такие социальные группы, сообщества или отдельные личности, которые берут на себя ответственность за будущее, принимают на себя моральные издержки и политические риски за развитие всего общества, а также готовы активно участвовать в определении перспектив развития — как своего собственного, так и более широкого социального окружения.

Существует ли в современной России такие активно действующие социальные или политические силы, которые могли бы дать толчок переходу от выживания к развитию всему обществу?

Как это ни парадоксально, отечественные деловые и политические круги почти не заинтересованы в том, чтобы российское общество существовало в режиме развития, иначе — культуросообразной модернизации . Режим выживания — их устраивает куда больше. Практически все усилия так называемых российских предпринимателей оказались направлены на приватизацию механизма распределения ресурсов или участие в нем в качестве неотъемлемого элемента (к слову, механизм этот был сконструирован правительственными экономистами “по случаю” и в соответствии с западными образцами). По большому счету, российским финансовым кругам в последние годы были абсолютно безразличны не только национальные интересы, но и ход экономических реформ. В погоне за богатством они удовлетворялись малым — подчинением администраций относительно благополучных и перспективных предприятий, установлением отношений “господин — слуга” и “отводом” финансовых потоков. Не удивительно, что относительное благополучие, достигнутое таким путём, оказалось непродолжительным и завершилось августовским финансовым кризисом 1998 года. Такова экономическая основа созданного в стране политического режима.

Перспектива жить по принципу “делать в этой стране бизнес, а обустраивать — кусочек Лазурного берега” оказалась для “новых русских” более вдохновляющей, чем перспектива “обустраивать Россию”. По этой причине образовательные инновации в годы перестройки и хозяйственные инициативы в годы гайдаро-черномырдинских “реформ”, названные почему-то “российским предпринимательством”, не привели к общему сдвигу в сторону более справедливых социально-экономических отношений, не были приняты большинством населения как должное .

Превращение адептов существующего режима — либеральных большевиков — в сторонников культуросообразной модернизации представляется маловероятным. “Смена курса”, о которой настойчиво твердят, при этом реально ничего не предпринимая, думские оппозиционеры, может привести лишь к возникновению целого ряда новых кризисов. В условиях же медленного разложения государственности и деградации общества, сопровождающихся постоянными конфликтами и повсеместной социальной напряженностью, наши реформаторы чувствуют себя как рыба в воде и будут, скорее всего, поддерживать нынешнюю власть и существующее положение дел.

Очевидно, что нынешняя стабилизация через застой и деградацию довольно обманчива. Трудно предположить, что та часть общества, которая окончательно осознала призрачность скорых перемен к лучшему, будет согласна, так просто смириться с подобным положением. Социальная и психологическая неустроенность большинства населения чревата для нынешних правителей постоянными тревогами за свою власть и связанные с ней привилегии. Казалось бы, они давно должны были понять, что пора остановить сползание страны на обочину современной цивилизации, и попытаться выработать программу, обеспечивающую цивилизационный прорыв. Этого, увы, до сих пор не произошло.

Нищета политической мысли

Представителям “прогрессивно мыслящего аппаратно-бюрократического авангарда” казалось, что путь в либерально-демократическое “светлое будущее”, мыслившееся как присоединение России к “мировому цивилизованному сообществу” путем обретения уютной квартирки в “европейском доме”, наконец-то расчищен, и достаточно приложить совсем немного усилий, чтобы желанный экономический рост обеспечил в не таком уж далеком будущем материальное благополучие и душевный покой большинству (тогда еще, по крайней мере, в политической риторике, речь шла именно о большинстве ) россиян. Предполагалось, что после того, как на пути к желанной цели не осталось никаких “политических” преград, нужно просто заняться “совершенствованием” — на основе новой Конституции — демократических политических институтов и постепенным “формированием” демократической политической культуры, в частности, овладевать навыками и умениями “согласования интересов”. В процессе подобного “совершенствования” и “формирования” и должны были, по всей вероятности, возникнуть некие “субъекты развития”, как раз и призванные дать импульс осовремениванию, или модернизации, общества.

Из закромов западной политической мысли были извлечены наиболее распространенные объяснения политических кризисов на этапе “перехода от авторитарного правления к демократии”, в целом лежащие в рамках структурно-функциональной и институциональной парадигм мышления. Увы, российская политическая мысль, а под ее влиянием и большинство средств массовой информации, попала в замкнутый круг повторения на разные лады очевидностей и банальностей, почерпнутых из давно известных западных политических теорий. Разница между точками зрения, которые высказываются в политологической литературе и периодике, возникает лишь вследствие “близости” говорящих к разным направлениям западной политической мысли. Но ведь Россия — иная страна, иная культура, иная цивилизация...

Мы утверждаем, что без учета культурно-исторических и социально-психологических особенностей невозможно понять ни нынешнюю ситуацию в стране, ни дать сколько-нибудь достоверный прогноз ее эволюции, ни наметить приемлемые для всего общества пути развития. Сегодня Россия и большинство ее населения находится в таком положении, когда без четкого культурного и нравственного самоопределения невозможно никакое дальнейшее движение. Можно лишь отдаться на волю волн. Что мы и наблюдаем…

Следует отметить, что, как правило, представления о “субъектах развития”, которые находят отражение в современной политологической и социологической литературе и средствах массовой информации, носят социологический характер — в виде указания на тот или иной конкретный социальный субъект. Однако сегодня в российском обществе, находящемся в состоянии хаоса, трудно найти границы и дать характеристики социальным группам, а также достоверно определить признаки тех или иных политических и экономических институтов.

Вообще говоря, общество , как достаточно широкое понятие, включает в себя представления о социальных структурах и институтах, социальных группах и типах общественных взаимоотношений, а также о слабо регламентированных, “неуставных” отношениях, традициях, обычаях и нравах, которые возникают в качестве предметов обществоведения или социального управления из других “планов” социальной реальности: культурного, языкового, религиозного и т.д.

Ныне существующие гуманитарные практики, и в том числе политические технологии, игнорируют некоторые социальные группы и отдельные личности, отказывая им в праве называться социальными субъектами. Тем не менее, такие “асоциальные” личности и группы имеют возможность — после определенной работы по самоосознанию и самоопределению — превратиться в действующих лиц общественных отношений и политического диалога.

Инструментальный подход к выстраиванию общественных отношений — результат такого заимствования инокультурных социально-политических теорий, тогда как наша сегодняшняя задача состоит в превращении постсоветского хаоса в российское общество. И решена, она должна быть, на основе русского культурного потенциала. Предстоит заново, из разобщенных групп населения сложить культуросообразную общность — народ . А потому необходимо обратить внимание на человеческое измерение политики, экономики, социальных реформ.

Надо признать, что обществоведение с конца XIX века стало “исключать” человека (но не человеческий фактор) во всем многообразии его проявлений из своих теоретических построений, оставив ему место лишь в рамках политических, психотерапевтических, воспитательных и информационных технологий.

Для человеко-ориентированного подхода принципы и формы существования общественного и возможные модели (проекты) социального устройства вторичны, но не второстепенны. Образно говоря, исследователь в рамках этой парадигмы мышления не имеет морального права фантазировать о покупке золотой клетки для соловья, не приспособленного для невольничьего существования.

Так, например, если руководствоваться предложенным подходом, то можно заключить, что либеральные идеи “не прижились” в России начала XX века в значительной степени из-за неподготовленности к их восприятию общественного сознания. В свою очередь, социальная революция 1917-1953 годов с ее грандиозной программой воспитания нового человека и культурная революция с ее “поголовной грамотностью” не только решительно, быстро и жестко ввели страну и ее население в эпоху индустриальной модернизации, но при этом еще и имели своей целью перестройку общественного сознания в двух важнейших аспектах: во-первых, они предполагали смену собственно сознания на “коллективное бессознательное”, а во-вторых, — задавали определенные векторы сознательных действий, т.е. создавали своего рода “формат” сознания. Этот культурно-антропологический проект должен был сформировать так называемого экономического человека и, надо признать, завершился успехом. В результате современная Россия стала испытательным полигоном завершающего этапа истории Нового времени, на котором происходит столкновение ярко выраженных тенденций, лежащих в широком спектре от национализма и фундаментализма до интернационализма и крайних форм социального эгоизма.

Русской философской культуре свойственен принципиально иной путь. В качестве “субъекта развития” в ней понимаются не какие-то отдельные социальные группы, пусть даже самые передовые и организованные, и не какие-либо социально-политические институты, а народ в целом как носитель определенной культуры . Эта идея прослеживается в тех или иных вариантах у самых разных, порой даже противоположно ориентированных русских мыслителей. С одной стороны Бакунин и Богданов, следовавшие в русле идей позитивизма, а с другой — Булгаков и Бердяев, религиозные философы, неоднократно подчеркивали всенародный источник общественных изменений , т.е. коллективность (соборность) потенциального “субъекта развития”. По всей видимости, разработка этой ключевой философской идеи составляет специфику российского самосознания.

Наше представление об общественном развитии — это своего рода апология культуросообразной модернизации. Только в процессе соотнесения социальных и хозяйственных изменений с культурными ценностями и интеллектуальным потенциалом, можно осовременить общество. Поэтому наши идеи с очевидностью противостоят и модернизаторским проектам “государственных патерналистов”, и аналогичным проектам радикальных либералов-западников.

Мы уверенны, что основной, но явно недостающей сегодня характеристикой, обеспечивающей выполнение “субъектом развития” его развивающей функции, следует считать умение освоить культурный потенциал народа в качестве источника социально-экономического развития.

История болезни

...И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
М.Лермонтов

Результаты нашего анализа, проведенного несколько лет назад (см. статью “В поисках “субъекта развития ”, “НГ-Сценарии”, октябрь 1997 г.), во многом сохраняют актуальность и сегодня, позволяя указать на болезни нынешней российской действительности. Несколько очевидных “диагнозов” свидетельствуют об опаснейших и уже хронических патологиях в социальной и моральной жизни наших современников.

Диагноз I: "приватизация" государства

Нам представляется, что в современной России государство сохранило за собой и роль ведущего “игрока” во всех сферах жизни общества, и роль создателя “правил игры”. Кроме того, этот субъект в России — единственный, который имеет хотя бы формально-иерархическую структуру, позволяющую ему заниматься “латанием дыр” и “тушением пожаров”. В связи с этим можно предположить, что одной из главных причин стабилизации через застой и деградацию является попустительская или псевдомобилизационная тактика властей различных уровней на фоне отсутствия каких бы то ни было стратегических (т.е. направленных на предотвращение сползания страны в “третий мир”) инициатив со стороны единственного реального “социологического” субъекта современного российского общества — государства. То есть — этот “протосубъект развития” фактически бездействует . В результате безволия нынешних российских властей в решении стратегических задач сегодняшняя ситуация напоминает ситуацию начала века.

Но проблема гораздо серьезнее. С нашей точки зрения, если внимательно присмотреться к социально-историческим процессам, происходившим в России в течение последних трехсот лет, то можно сделать вывод, что мы стали свидетелями окончательного оформления общества корпоративно-бюрократического типа, в котором государство в порядке общей очереди “приватизируется” различными корпоративными структурами, приобретающими в разные периоды истории наибольшее влияние.

Прямые истоки этого явления в современной России (впрочем, как и многих других тенденций и явлений) — в эпохе распада тоталитарного режима и разложения мобилизационной идеологии (1956—1991), когда из конструкции режима была выдернута “система страха” и началось постепенное обуржуазивание правящей элиты. Ведь если признать правдоподобной версию о том, “партия нового типа” была в советском обществе единственным субъектом, ответственным за развитие , то придется признать и то, что практика и идеология компартии, претерпевая исторические изменения, фактически паразитировали на закрепленных в культуре и сознании большинства населения архетипах. В частности, победившей в 1917 году партии большевиков, удалось сначала превратить бюрократический аппарат бывшей Российской империи в неотъемлемый элемент своего социально-политического проекта. Впоследствии, однако, “чиновничьи традиции” ассимилировали и подчинили себе новую систему власти, воспроизведя старые принципы имперского управления, вплоть до многих аспектов межличностных отношений. Неслучайно еще в 20-е годы В.Маяковский выступил с обличительной сатирой, направленной против советско-партийного мещанства и бюрократии.

Наследником всего “социального” стала бюрократия. Не обладая политической и государственной волей, бюрократическая корпорация оказалась, тем не менее, собственником обломков имперских структур и ряда устойчивых традиций публичной и частной российской обыденности (преимущественно в советской редакции). Приказчик стал управляющим — отечественным аналогом “мещанина во дворянстве”. Поэтому нынешнее состояние российского общества можно охарактеризовать фразой В.Розанова, замечательного наблюдателя русской повседневности начала века, — “когда начальство ушло”.

Современная бюрократическая корпорация представляет собой не более чем фантом государственной власти, реанимируемый при необходимости всевозможными группировками, владеющими “магией оживления”. После президентских выборов 1996 года эту функцию взяла на себя финансовая олигархия. Результатом проведенного ею “магического сеанса” стала “приватизация” государства, т.е. фактическое превращение его в собственность финансово-бюрократических кланов, “семей” и прочих корпораций.

Любопытно отметить, что с недавних пор всех государственных служащих стали именовать чиновниками, то есть фактически — “столоначальниками”. Но сумма начальственных столов с правом подписи — еще не есть власть. Это всего лишь механизм реализации властных решений, который в ходе распада структур “советской империи” начал жить самостоятельной жизнью. Сегодня этот бюрократический фантом порождает многочисленное “потомство” на региональном и местном (локальном) уровнях, паразитирующее на теле общества. Отсутствие воли , прежде всего политической, перманентно порождает островки безвластия и хаоса, который затем пытаются силовыми методами возвратить в состояние минимальной организованности. Ибо власть возможна лишь как реализация воли, причем воли, понимаемой как нравственная категория, то есть — доброй воли.

Таким образом, с изрядной долей пессимизма можно сказать, что страну уже “обустроили” и главным субъектом этого “действа” выступила чиновничья корпорация, которая сумела “конвертировать” самое себя из приказчика в управляющего. На этом фоне отсутствие конкретно-социологических “субъектов развития” выглядит вполне закономерным явлением.

Диагноз II: отсутствие общественного идеала

Если учесть отечественную специфику “приватизации” государства, то можно сделать вывод: российское государство если когда-нибудь и сможет создать условия для возникновения “субъектов развития”, то, только опираясь на политическую волю конкретных лиц. В свою очередь, важнейшим условием появления “протосубъектов развития” является возникновение общественно значимых идеалов, или проще — общественного идеала . Ибо отнюдь не интересы или частные (локальные) цели могут подвигнуть человека или некую общность на общественно значимые действия , но — общественный идеал. Смена общественного устройства, которая происходит на наших глазах на необъятном “разбегающемся пространстве” (И.Ильин) России, требует от возникающих “субъектов развития” понимания и учета огромного множества факторов современного мира, способных помешать или воспрепятствовать реализации их первоначальных планов — путем прямого или косвенного вмешательства в политику, культуру, образование, экономику, религиозную сферу, социальные структуры и институты. Таким образом, некто, как потенциальный “субъект развития”, должен осознавать весь комплекс задач по “обустройству России”, суметь охватить мысленным взором все уровни — исторический, политический, мировоззренческий — этой сложной работы.

Кстати, такая постановка вопроса возвращает нас к публичным дискуссиям начала XX века, характерным в первую очередь для русской общественной мысли, когда широко обсуждался вопрос о возможных путях и способах такого общественного устройства, которое позволяло бы эффективно сочетать интересы общественные и частные (последние учитываются в малых группах и общностях на основе “неписаных” традиций).

Если свобода личности есть благо , то, как писал русский мыслитель начала века П.Новгородцев, “...личность представляет ту последнюю нравственную основу, которая, прежде всего, должна быть охраняема в каждом поколении и в каждую эпоху как источник и цель прогресса, как образ и путь осуществления абсолютного идеала”. Однако впоследствии социализм возвел коллективизм в основной принцип общественного устройства. И действительно, в условиях “реального социализма” человек стал коллективистом. А либерализм возвел в ранг общественного идеала личность, закрепив этот идеал юридически в форме неотъемлемых прав человека . Однако в первом случае даже обобществление чувств не могло (в контексте русских традиций и православной культуры) лишить человека воли к свободному личному творчеству и нравственному порядку. Во втором — личность имела возможность неограниченной общественной самореализации, но — в условиях свободы выбора норм и принципов .

Мы полагаем, что создание условий для приближения к общественному идеалу в конкретные исторические моменты — и есть общественное развитие.

Русская общественная мысль внесла огромный вклад в мировую культуру именно благодаря разработке проблем общественного развития и общественного идеала. Достаточно вспомнить программный сборник русской интеллигенции “Вехи” (1909), в котором была отражена попытка ее самоосознания и самоопределения, ее представления о путях общественного развития, а также острейшую общественную дискуссию, вызванную появлением этого сборника.

Очередной виток интереса к указанной проблематике переживает наше общество в конце XX века. Можно утверждать, что сегодня, когда Россия вошла в резонанс с глубинными тенденциями мирового развития, приняла на себя, как это уже не раз случалось в мировой истории, риски и последствия духовного самоопределения, для выхода из состояния хаоса, кроме “поиска формы” и споров о модернизации, реформах, социальной трансформации, необходимо наличие некоторой критической массы мировоззренческих принципов и образцов жизнедеятельности как у коллективных “протосубъектов развития”, так и в общественной мысли в целом, или, если использовать модный термин, — пространстве социальной коммуникации.

К сожалению, это пространство сегодня захвачено PR-технологами, которые занимаются изготовлением “интеллектуальных конфеток”, соответствующих вкусу современного массового сознания и предназначенных для “употребления” политизированными слоями российского общества.

Осознанная и интуитивная необходимость в некой идеологии с очевидностью ощущается многими гражданами России, считающими невозможным достойно существовать “без царя в голове”. Увы, идеологический и мировоззренческий плюрализм позволяет втягивать дезориентированных людей в случайные для них самих структуры и процессы. Эти социокультурные мнимости , подкрепленные виртуальными информационными технологиями и психотехниками, усугубляют и без того традиционную “неотмирность” русского национального характера, нанося вред психическому здоровью наших всеядных соотечественников.

И, тем не менее, только в процессе публичной дискуссии может быть выработано представление об общественном идеале; только общественный идеал может стать той “общей рамкой”, внутри которой, и будет возможно сближение и согласование разнонаправленных интересов, а также гармоничность и осмысленность в деятельности различных “субъектов развития”. Это — необходимое условие общественного развития.

Диагноз III: девальвация человеческого потенциала

Одним из наиболее пагубных явлений, связанных с отсутствием в современной России субъектов, берущих на себя ответственность за будущее, является предельно неэффективное расходование разного рода ресурсов, начиная с полезных ископаемых, интеллектуальных и творческих способностей людей и кончая здоровьем населения. Создается впечатление, что за последние десять лет оказались “съеденными” почти все ресурсы, доставшиеся нынешним поколениям от царской России и Советского Союза.

Мы становимся свидетелями антропологического кризиса (если не катастрофы), следствием которого является падение рождаемости и высокая смертность, снижение образовательных стандартов и фактической образованности населения, психологические срывы отдельных людей, социальные и этнополитические конфликты между различными слоями и группами российского общества.

Можно заключить, что одной из важных особенностей современной социокультурной ситуации в России (как и во всем современном мире) является забвение правящими элитами антропологических проблем. Между тем, человек — как высшая общественная ценность — становится сегодня конечным основанием и критерием любой общественно значимой деятельности. Можно утверждать, что лишь те общественные практики, которые будут соразмерны антропологическим изменениям в современной социокультурной ситуации, определят лицо всей человеческой цивилизации в XXI веке.

Особое место среди этих практик занимает образование. Ведь по самой своей сути образование служит той базовой социальной практикой, которая в полной мере обеспечивает раскрытие человеческого потенциала, создает антропологический ресурс общественного развития.

Вместе с тем, не следует ожидать, что данная “миссия” образования будет реализована сама собой, без каких бы то ни было усилий со стороны педагогов, методистов, психологов, философов и других специалистов, работающих в этой сфере, без кардинальных изменений в парадигме их представлений о человеке и деятельности.

Между тем, сегодня в отечественном образовании и культуре сложилась крайне сложная ситуация. Индивидуализм, концентрация на личностном аспекте бытия человека вытесняют другие ипостаси его существования — коллективную и духовную. Этому есть немало причин. Мы назовем лишь несколько из них. Прежде всего, это заимствованная с Запада установка на технологичность, автоматизацию любой деятельности (шире — активности), которая приводит к упрощению содержания духовной жизни, а значит и образования. Остается лишь то, что можно быстро технологизировать, поставить на поток, отделить от индивидуального носителя. По всей видимости, это связано с господствующим ныне экономическим подходом, зародившимся в ходе процесса индустриализации на Западе еще в XVIII—XIX веках. Сегодня же подобная установка является крайне неэффективной и толкает нас в тупик мирового развития.

Второй причиной непростительной растраты антропологического потенциала России мы считаем несколько волн повсеместного распространения в нашей стране современных психотехник, к которым мы относим как психоанализ, так и различные тренинги личностного роста, нейролингвистическое программирование и т.п. Отметим, что мы вовсе не против этих техник как таковых, мы против тотального их использования, особенно в образовательной и воспитательной сферах.^* Беда в том, что инокультурные психопрактики несут частичные, редуцированные представления о человеке , сводя его образ к набору тех или иных психофизиологических характеристик, часто превращая его в функцию хозяйственных и политических процессов.

Такое отношение к человеку характерно и для нынешней российской псевдоэлиты. В самом деле, если судить по принимаемым и реализуемым управленческим решениям последних лет, то страна в представлении властей предержащих по-прежнему остается гигантским предприятием, а не местом жительства людей (“мой адрес — не дом и не улица ”). Отсутствие достойного финансирования здравоохранения и образования, функционирование кредитно-финансовой системы, движение товарных потоков, характер и сфера распространения деловой и рекламной информации свидетельствуют о том, что подавляющее большинство населения страны не нужно или не соответствует тем процессам, которые протекают сейчас по территории России. В ходе этих процессов — инициируемых и контролируемых властью (!) — большинство жителей страны фактически приносится в жертву народнохозяйственному монстру, который, не выдержав полувековую пробежку под названием “догоняющая модернизация”, находится сегодня в предынфарктном состоянии.

На наш взгляд, эффективная ресурсная политика предполагает не только рачительное использование наличных ресурсов , но и разработку стратегических программ по созданию (воссозданию), реконструкции и освоению ресурсов нового типа. Эти новые типы ресурсов тесно связаны с представлениями о будущем мироустройстве: мировоззрениях людей и образе их жизни, иерархии ценностей, хозяйственных укладах, типах социальных отношений, языках, эстетических вкусах.

Печально, но факт — современные российские реформаторы пошли по пути “временного” (с ударением на “о”) использования ресурсов. Практика “жизни сегодня за счет будущих поколений ”, доставшаяся нынешней российской псевдоэлите в наследство от компартийного руководства времен застоя, — есть не что иное, как поведение пораженцев в “холодной войне”. Подобная практика с каждым годом сужает коридор возможных вариантов развития общества и ведет к уменьшению “степеней свободы” потенциальных реформаторов, которые должны будут решить сложную задачу: стать одновременно и “модернизаторами” — по отношению к характеру и способам взаимодействия экономических, политических и социальных структур, и “консерваторами” — по отношению к национальной культуре. Только при таком условии возможна культуросообразная модернизация.

Диагноз IV: вульгаризация идей

В последние годы, несмотря на многочисленные утверждения об успехах демократии и быстром формировании рыночных отношений, возникла ситуация вульгаризации, профанации и дискредитации любых культуросообразных идей и проектов. В результате потенциальные “субъекты развития”, которые осознали опасность такого рода “приватизации” элементов и результатов своей деятельности, были вынуждены вновь искать и создавать “герметичные” зоны общественной жизни. Обычно это выражается в поисках самодостаточных форм своего существования. И тогда “общественная территория” становится “малопроходимой”.

Другим распространенным способом самозащиты от дискредитации является перевод результатов своей деятельности в “трудноконвертируемую” форму, т.е. в такой продукт, воспользоваться которым могут лишь те, кто обладает определенными знаниями и специфическим мышлением. Это, разумеется, не лучший путь, но во многих случаях — единственно возможный.

Сложившаяся практика девальвации результатов творческо-производительной (но не распределительной или обслуживающей) деятельности и неумелого освоения культурных ресурсов приводит как к распаду прежних социальных связей и отношений, так и разрушению новых форм общественной жизни. Совершенно очевидно, что какая-либо культуросообразная политика субъектов, действующих в постсоветском пространстве, напрочь отсутствует.

Вот почему на сегодня минимальным условием общественного развития следует считать такую политику, которая предусматривает создание условий, обеспечивающих возможность перевода ресурсов из культурной потенции в деятельность . Разумеется, при этом необходимо соблюдении определенных пропорций по аналогии с принципом первобытного хозяйствования — “брать столько, сколько необходимо для рода”. Подобное возможно лишь в том случае, если в общественном сознании утвердятся представления об экологическом отношении к культуре (понятие “экология культуры ” предложил академик Лихачев), а также к сложившимся типам поведения и формам социальности. По всей видимости, первоначально это возможно только на личностном уровне, так как утверждение данной парадигмы в качестве общественного идеала потребует, прежде всего, принятия этой парадигмы многими людьми, в том числе политической элитой.

Основной диагноз: утрата культурной самоидентификации

Гришка-Вор тебя не ополячил,
Петр-Царь тебя не онемечил.
Марина Цветаева

Перечисленные диагнозы позволяют выявить глубинное заболевание, симптомы которого стали совершенно очевидными после финансового кризиса 1998 года. Стало ясно, что культурная особость и ее осознание национальной элитой — есть основание успешного реформирования страны и источник развития общества. Без осознания сверхзадач, без понимания ради чего предприняты преобразования всегда будет недееспособным любое “техническое” правительство, всегда будут тормозиться так называемые “инфраструктурные реформы”.

Неумение использовать культурный потенциал, да и просто неспособность усмотреть его в российской действительности и истории нынешними демократами из обкомовских кабинетов и институтских лабораторий привел к отрыву власти от общества. Ведь общество — это и есть народ, с особенностями характера, с определенным мировоззрением, с чутким различением справедливости и лжи. Надо признать, что и народ после многолетнего коммунистического правления потерял многие нравственные ориентиры и культурный иммунитет.

Все существовавшие в нашем веке в Советском Союзе и Восточной Европе политические режимы стремились к усреднению образа жизни населения, а обслуживавшие их идеологии культивировали соответствующий тип мышления, сознания и мироощущения. Для искомого “усреднения” использовался принцип “демократического централизма”, ставший идеологическим основанием уникальной иерархической структуры отбора и закрепления специфических интеллектуально-психологических свойств человеческих существ особого типа, названных Александром Зиновьевым “гомо советикусами”. С другой стороны, этот принцип был также основой принятия и реализации организационно-управленческих решений.

Направление “снизу-вверх” создавало “плановый” аналог социального лифта, а направление “сверху-вниз” — позволяло уверенно осуществлять контроль и управление. При этом советский режим длительное время выполнял охранительные функции, сводя к минимуму влияние западной культуры.

Однако в конечном итоге программа коммунистов, направленная на формирование “советского народа”, оказалась менее эффективной, чем основная идеологическая составляющая программы их противников в “холодной войне” — идея “общества потребления”. Впрочем, идеология антикоммунизма, сокрушившая Советский Союз, была даже не идеологией, а набором гуманитарно-психологических и коммуникативных техник. Самым ярким примером может послужить информационное давление “радиоголосов”, которые, кстати, умело использовали интеллектуальный потенциал отнюдь не самого низкого уровня — русских эмигрантов и советских диссидентов.

Одним из признаков грядущего идеологического кризиса советского общества 70-х—80-х годов, можно считать интерес к исторической теме в литературе и особенно — в кино. На этом фоне проникающие в “стерилизованное” культурное пространство мифологемы о западной демократии и отдельные “вещи культуры” не только представляли иные нравы, но и приобретали псевдосакральный смысл в сознании советских людей. Этот своеобразный социально-психологический гипноз вылился в навязчивое желание молодежи приобретать только импортные товары с “загадочной” латинской маркировкой. И хотя власти пытались сдерживать или подавлять эти тенденции, все западное, становясь запретным плодом, одновременно становилось еще более заманчивым. Тем самым были постепенно созданы все необходимые условия для превращения России в недалеком будущем в рынок сбыта для западных товаров.

Среди других факторов, повлиявших на снижение культурного потенциала, можно упомянуть также жестокую цензуру, планомерное насаждение принципов соцреализма в искусстве и литературе, практику ГУЛАГа, ставшую опытной делянкой “мичуринцев от идеологии”, политику привлечения “лимитчиков” и т.д. Разумеется, эта тема требует прикладных исследований газетно-журнальных текстов, кинопродукции и телепередач того времени, но общий “вектор распада” нам, как представляется, удалось показать достаточно точно.

Кстати, можно предположить, что современные телепроекты вроде “Старых песен о главном”, “Про это” или рекламного сериала с Леней Голубковым, а также присуждение престижной кинопремии “Особенностям национальной охоты” М.Рогожкина служат указанием на то, с чем пытается идентифицироваться нынешнее общественное сознание и какие социально-психологические особенности присущи постсоветской псевдоэлите, сформировавшейся в результате сначала большевистского “формирующего эксперимента”, а затем гайдаро-черномырдинских реформ. В “формат сознания” этой псевдоэлиты совершенно не укладывается конструктивное “строительство будущего”. Ее взгляд обращен либо в западное настоящее, либо в советское прошлое. Красивое, доброе, светлое... Но все же — либо прошлое, либо — чужое...

Утрата культурной самоидентификации в рамках как национального, так и мирового культурно-исторического процесса уже тогда, в 70—80-е годы, была заметна и в “размывании” научных и философских школ, профессиональных сообществ и социальных групп. В культурно-психологическом смысле, а проще говоря — в смысле “человеческом”, отделенность советского общества “железным занавесом” от глобальных цивилизационных и мирохозяйственных процессов создало во время перестройки ситуацию гидравлического удара по массовому сознанию, лишенному не только национально-культурных ориентиров, но и идеологической убежденности. На советского обывателя было выплеснуто море слухов, сплетен, мнений, проповедей и советов, которые под видом объективной информации укрепляли в его сознании обывательские и научные мифы “общества потребления”.

Однако — не без участия опьяненной гласностью отечественной журналистики и публицистики — слом идеологии произошел не просто как слом идеологии, а одновременно и как разрушение многих социальных связей, общественных отношений и государственных институтов. Поражение в “холодной войне” фактически реанимировало в массовом сознании периода перестройки принцип Октября 1917-го — “разрушим, а затем...” Все процессы экономических, социальных, политических, отчасти культурно-образовательных изменений были “запущены” и — под вывеской демократических — осуществлялись как антикоммунистические . Этот идейный и политический нигилизм окончательно лишил постсоветское общество функциональных связей.

В то же время отечественные либеральные реформаторы полагали, что новые социальные структуры можно проектировать и создавать только “на расчищенном поле”, или, иными словами, можно “начертить на чистой доске” — пресловутой просвещенческой tabula rasa. Как ни парадоксально, но, подобно просветителям XVIII века, они полагали, что это возможно и в конце XX столетия, — словно и не было трагического опыта века с его культом Машины и массовизацией общества, породившими две мировые войны и тоталитарный феномен, нашедший наиболее яркое воплощение в Советском Союзе 1928—1953 годов и гитлеровской Германии.

Однако неудача гайдаровских реформ, нашедшая выражение в том бедственном положении, в котором оказалось большинство населения страны, имела и оборотную сторону. Она заставила правительство Черномырдина несколько приостановить реализацию форсированной гайдаровской экономической “антиполитики” и тем самым — снизить темпы тотальной культурно-антропологической расчистки территории от традиционных укладов жизни и хозяйствования российских регионов во имя повсеместного утверждения “нормальной (цивилизованной) экономики” и “невидимой руки рынка”.

Можно ли, тем не менее, говорить о том, что эта разрушительная политика осталась в прошлом, и что произошло осознание пагубности подобных “расчисток”? Ведь сложившаяся олигархическая, наполовину теневая экономическая система и нелегитимный политический режим по-прежнему занимаются распределением, а потому не в силах направлять процесс производства материальной, интеллектуальной, культурной и информационной продукции, что не позволяет осуществлять и частные инициативы. Эффективность этой виртуальной структуры, “размазанной” практически по всем властным структурам нынешней российской “государственности”, крайне низка. Одной из основных (но, разумеется, не единственной) причин этого явления, очевидно, следует считать специфику мышления и принятия решений по “советскому” образцу, для которого не было характерно умение самостоятельно ставить стратегические задачи и принимать ответственные персональные решения.

К сожалению, приходится констатировать, что усредненность отбора потенциальных политиков и управленцев привела к тому, что у власти оказалась не национальная элита — квалифицированная и ответственная, а случайные люди, которые были подготовлены гораздо хуже, чем их западные коллеги из Оксфорда, Кембриджа или Гарварда. Перепрыгнув через несколько ступенек партийно-государственной иерархии и оказавшись на высоких постах, отечественные отраслевые генералы и экономисты-теоретики остались без “руководящих и направляющих указаний”. В результате возникшую пустоту заполнили своими “рекомендациями” некоторые международные организации — в обмен на финансовую и гуманитарную помощь. В этой ситуации высокопоставленные управленцы “постсоветского” образца не чувствуют своей профессиональной ущербности, ибо действуют в адекватной их уровню компетентности среде. Как результат — отсутствие стратегических задач, самостоятельно сформулированных руководством страны.

Нравственное измерение будущего

Становится все более очевидно, что долг каждого, кто хочет остаться самим собой в сегодняшней России, — это культурная самоидентификация и, как следствие, нравственное самоопределение .

Вопрос Александра Солженицына “Как нам обустроить Россию?”, по всей видимости, обращен к людям, которые способны сделать нравственный выбор по принципу, предложенному самим нобелевским лауреатом, — “жить не по лжи”. Но можно ли в современной России жить “по правде”?

Как нам представляется, этот принцип может и должен стать важнейшей частью иерархии ценностей, а её источником и основанием может быть только национальная культура в высших своих проявлениях. В России — это, прежде всего, культура русского народа проникнутая православной традицией.

В социальном плане реализация всевозможных “образов будущего”, имеющихся у “протосубъектов развития”, невозможна без опоры на нравственную составляющую культурных ценностей. Только отборные (элитные) “продукты” культурного творчества могут задавать пространство должного , в котором реализуются социальные права и обязанности людей. Как писал русский философ Семен Франк: “высшей и подлинно первичной категорией нравственно-общественной жизни человека является только обязанность, а не право; всякое право может быть лишь вторичным рефлексом и отражением обязанности”.

Именно отсутствие чувства “обязанности” перед обществом у людей, облеченных властью, может быть объяснено ее фактическое отсутствие, выражающееся в конфликтности на всех уровнях общественного бытия, тотальном межнациональном и культурном непонимании.

И ещё — без огляда своего прошлого нельзя увидеть и будущего, в противном случае это будущее будет или не свое , или без нас . Ни российские реформаторы, ни власти не опираются на национально-культурные основания, а потому у них и отсутствует политическая воля - ее заменяет грубая сила .

Увы, ни позитивный общественный идеал, ни конструктивные формы и средства его осуществления, адекватные “сверхиндивидуальной памяти и сверхиндивидуальным целям” (по выражению С.Франка) пока не предложены. В этом безотрадном факте находит выражение духовно-нравственная составляющая российского кризиса конца XX века.

Сохраняющиеся надежды на возможность культуросообразной модернизации могут быть основаны только на инерции порядков и нравов , которая всегда в России мешала “вестернизаторским” реформам. Порядок всегда консервативен и особенно — когда речь заходит об усвоении новых идей. Он скорее принимает в России новые формы , чем новое содержание . Тем не менее, отечественные “реформаторы” во все времена, либо игнорировали основы национальной жизни, либо не умели разглядеть в ней те самые национальные вневременные ценности , которые предназначены к развитию . Вот почему именно “реформы”, а не татарское нашествие или архаичность сознания русского народа приводят к задержке общественного и цивилизационного развития России. Все это означает, что имперские формы правления и устройства, которые, судя по всему, сохраняются и в современной России, ре-формам не подлежат. Но империя охраняет свободу духа — в отличие от национального государства, стоящего на страже свободы возможностей .

Поколенческий проект

Проблему нравственного самоопределения и культурной самоидентификации нашего поколения — поколения тридцатилетних — следует формулировать не как проблему выбора из данного или наличного (т.е. из представленных в общественном сознании общественно-политических, социально-экономических и иных идеологем, концепций или доктрин), а как проблему выбора из должного , или, иначе говоря, проблему поиска смысла своей жизни в современной России, как особом социокультурном, цивилизационном и геополитическом пространстве. Любой другой путь приводит к ЭВАКУАЦИИ ИЗ РОССИИ (Д.Галковский).

Сегодня по-прежнему отсутствуют, какие бы то ни было политические перспективы для “протосубъектов развития”, но поиск ими ресурсов или создание проектов по их накоплению — идея отнюдь не бессмысленная.

В последнее время, не без влияния финансового кризиса 1998 года, в общественном сознании наконец-то началось более активное осмысление культурных и национальных оснований модернизации. Стало гораздо более очевидным и особое значение человеческого и нравственного факторов “осовременивания” общества. Некоторые политики и философы предлагают взять на вооружение тактику изоляционизма, которая, с их точки зрения, позволит сохранить национальную культуру и на ее основе сохранить национальную идентичность. В такой постановке вопроса есть немало разумного. Ведь, действительно, охранительная функция культуры как раз и направлена на сбережение особого типа ресурсов — человеческих, культурно-ценностных, религиозно-нравственных — непосредственное использование которых, видимо, пока невозможно.

Учет национально-культурных особенностей в проектах развития конкретного общества заключается в разворачивании особых работ по превращению “охранной грамоты” в “технологическую карту” — средство модернизации. “Охранение должно быть направлено не на старое, как таковое, не на готовые, уже воплощенные формы и отношения, а на непрерывность и устойчивость самого творческого развития”, — так еще в 1930 году писал об основном назначении политики русский философ С.Франк.

В свое время страны Европы за счет образования колониальных империй получили возможность развивать свои общества и стабилизировать экономический рост путем эксплуатации ресурсов, находившиеся вне геополитического и геокультурного местоположения господствующих наций. Многочисленные войны и межстрановые конфликты Нового времени привели к нынешней геополитической ситуации. В результате победившая “суперколония” — Соединенные Штаты Америки — разворачивает сегодня социокультурную экспансию глобального масштаба, используя при этом накопленные ранее организационные ресурсы колониальной эпохи, культурные ресурсы Старого света и материальные ресурсы стран “третьего мира”. Эта экспансия направлена на создание так называемого открытого общества, основанного на культурных и правовых принципах западного мира, и призвана сохранить потребительский и ценностный консенсус, на котором базируется общественное устройство стран, входящих в ареал западной “цивилизации-лидера”.

Надо отметить, что все успешные модернизации, т.е. попытки осовременивания общества, до недавнего времени предполагали использование внешних (в широком смысле слова) ресурсов, которых в глобальном мире конца второго тысячелетия в “готовом” виде уже не осталось. Создается впечатление, что для России, выступающей сегодня в роли “догоняющего”, единственная возможность продолжения своей истории — это поиск новых форм экспансии. Но этот путь для “догоняющего” сегодня тоже проблематичен, да и неэффективен: заданные развитыми странами уровни потребления и технологичности требуют использования ресурсов всей планеты.

Наши ресурсы — это люди всемирной русской культуры и высочайшего уровня образованности. Дело осталось за малым — кто будет инициатором прорыва. До недавнего времени инициатором всевозможных “перестроек” в России являлось государство (при этом, как мы констатировали выше, последний по времени “советский проект” возложил на государство не только функцию инициатора всех “прорывов в будущее”, но и функцию регуляции всего и вся, в чем заключалось его отличие от российско-имперского). К тому же, во все исторические эпохи мобилизационные проекты в России, как правило, сопровождались освоением новых территорий, но это пространственное расширение всё же не было аналогом колонизации в общепринятом смысле этого слова. К примеру, “архипелаг ГУЛАГ” — это, с одной стороны, колония, способ освоения новых территорий, а с другой — зона, лагерь, где туземцы тождественны переселенцам. Следовательно, наш выход из нынешнего “обвала” — в разработке такого модернизационного проекта, в рамках которого и инициатор, и “управляющий” проектом будут находиться в одном геополитическом и геокультурном пространстве с “предметом” модернизации.

А пока... На пространствах России люди одновременно и одномоментно живут и в городах с постиндустриальным укладом и в позднефеодальных провинциях. Их называют электоратом, россиянами, тинэйджерами, гражданами, потребителями, бизнесменами, безработными… Кто они сегодня и кем они будут завтра?

Как назовём себя сами?

1999 г.