Геокультурный выбор России

Государство и Антропоток: изложение политической позиции

За время работы интернет-альманаха "Государство и антропоток" десятки людей приняли участие в обсуждении предложенных нами вопросов. Не скроем, что без активного взаимодействия с ними, наша работа была бы малоосмысленной и куда менее продуктивной. Мы и в дальнейшем будем наращивать диалог c авторами и читательской аудиторией "Русского Архипелага". Тем не менее, в настоящем выпуске мы решили изложить нашу позицию, которая вызрела в результате дебатов второй половины 2002 года.

Существует популярная точка зрения, что Российская Федерация в состоянии закрыться от массовой иммиграции и дело лишь в приложении политической воли. Осталось только решить: необходимы ли России чужаки, и в каких объемах, и после этого ужесточить миграционное законодательство (что по сути уже произошло в ноябре 2002 г., наряду с передачей миграционного ведомства в ведение Министерства внутренних дел).

Однако закономерно возникают два вопроса: каким образом можно исчислить потребность России в "человеческих заимствованиях"? И если принять точку зрения, что России иммигранты не нужны: каким образом от них действительно можно закрыться?

О потребностях России

Ответы на первый вопрос принято давать из геополитической, геоэкономической и политико-избирательной позиций.

Геополитический подход предполагает мышление территориями, границами, их протяженностью и типом, численным составом населения. Все это обычно, хотя, разумеется, и не всегда, рассматривается сквозь призму противостояния Суши и Моря. Трудно оспаривать геополитическую уязвимость России на фоне многомиллионного Китая, удаленности Дальнего Востока, исхода русского населения из районов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока, понижения уровня широтной связности Федерации, уязвимости границ со стороны "подбрюшья" (перед центрально-азиатскими человеческими массивами и политическим исламом). Но геополитический подход предполагает также заселение (посредством чего и достигается укрепление) уязвимых территорий [i]. Желательно это делать с помощью своего народа или хотя бы культурно-комплементарного по отношению к нему и, соответственно, культурно-чуждого по отношению к геополитическому противнику населения (пример тому — удачная политика Екатерины II по заселению вновь приобретенных земель немцами-меннонитами). Сегодня готовности руководства России проводить такую политику, так же как и оснащенности соразмерными такой задаче ресурсами, мы не наблюдаем. Поэтому куда большей популярностью у отечественной элиты пользуется распространенный на Западе геоэкономический подход к оценке ситуации.

Геоэкономический подход предполагает решение вопроса, какого качества, объема и подвижности человеческий капитал необходим производственному комплексу страны как части мировой производственной системы. Если элиты обладают культурой стратегирования, то в первую очередь такой запрос формируется со стороны инновационной национальной системы , а уже во вторую — рассматриваются потребности унаследованного от Советов индустриального комплекса, а также сферы услуг, ремонтно-строительного и сельского хозяйств. Сюда же нужно отнести проблему воспроизводства, привлечения, пестования и утечки "умов" (составляющих соль этого мира).

У сторонников геоэкономического подхода единого мнения и тем более четко сформулированного заказа к иммиграционным службам страны — нет. Зато общеизвестно, что число населения для развития экономики трубы — в чем успехи, безусловно, налицо — в настоящее время в России чрезмерно. Для продовольственной безопасности остающегося населения достаточно будет развития высокопроизводительных комплексов в благоприятной для с/х южных регионах — это тоже согласуется с трендом сокращения населения России [ii]. Сфера услуг никогда не была развита в России и, судя по всему, развиваться умопомрачительными темпами также не будет, что опять же не потребует много человеческих ресурсов. С утверждением, что страна вступила в постиндустриальную фазу и индустриальная проектность в России окончательно свернута — так или иначе согласны многие [iii]. Остается призрачная когнитивная фаза (в терминологии Сергея Переслегина), слабо уловимым компонентом которой является национальная инновационная система. Однако что потребует последняя от демографической национальной системы — никто не ведает. Запросы субъектов Федерации в отношении трудовых заимствованиях из-за рубежа, которые ежегодно сообщаются Минтруда РФ, представляют собой на настоящий момент фикцию — как в силу утраты региональными управленцами навыков планирования, так и по причине сложности такового без рамочного странового планирования (следует добавить к этому еще и незнание того, какая доля трудовых потребностей закрывается внутренней миграцией, а какая внешней, а также отсутствие четкого представления о доле нелегального труда и степени зависимости ряда бизнесов, особенно мелкого и среднего, от дешевого нелегального труда).

Таким образом, геоэкономический подход у большинства его адептов так и не стал деятельностным, оставаясь чисто умозрительным. Следовательно, как и геополитический, к реальному политическому управлению страной не имеющим никого отношения.

Еще реже — но именно эта позиция может казаться самой влиятельной при принятии политических решений — используется подход, который можно назвать политико-избирательным прагматизмом . Его кредо до безобразия банально: человек оценивает ситуацию в стране кругозором своего подъезда, двора, улицы. Если он, выводя своих дорогих и единственных (в буквальном смысле слова, см. статьи представленные в прошлом выпуске "Государства и антропотока" о демографическом переходе ) чад на детскую площадку, встречает все те же белые (на которых так хорошо видны синяки и ссадины) лица — у него на сердце спокойно и светло. Обыватель знает, что ничего страшного в стране не происходит. Все как раньше. А значит... предсказуемо голосует (т.е. "безальтернативно"). Если же обыватель видит "желтые" или "подозрительно загорелые" лица, раскосые или углеподобные глаза и их с каждым днем все больше, и вот уже дети чужаков лупцуют твоих детей, значит, в стране творится что-то неладное. И избиратель начинает поиск тех политиков, которые смогут защитить его от "черных" (см. европейские избирательные скандалы последнего десятилетия). Что в этой ситуации советует прагматичный политтехнолог, задача которого — обеспечение победы в конкретной выборной ситуации конкретного персонажа? Ответ ясен.

Но есть еще одна позиция, которая не может быть обойдена вниманием. Ее пафос консервативный , охранительный. Сторонники этой позиции утверждают, что нам на время просто необходимо закрыться, ровно на столько, чтобы сформировать, переупаковать и укрепить национальное социокультурное ядро. Что на это можно сказать? — данная позиция достойна внимания и обсуждения. Если бы не два "но". Во-первых, всякое ядро формируется в ситуации столкновения с чужими идентичностями [iv]. Напор не должен быть шквальным, разрушительным, но затхлая атмосфера культурного и идентификационного протекционизма не приведет к результатам, чаемым сторонниками консервативного подхода. Во-вторых, нужно не заблуждаться относительно человеческой психологии: закрывшись и оказавшись в атмосфере безопасности и комфорта — никто ничего делать не будет и время для развития страны (и в том числе для сохранения ее идентичности) будет навсегда потеряно.

О возможностях России

Таким образом, мы наблюдаем пока еще не солидарное, но уже угадываемое желание закрыться (кстати, не единожды повторяемый в истории России ход, как правило, вызванный причинами, связанными с личными или сословными /вариант — классовыми/ проблемами элит, а не потребностями страны и населяющих ее сообществ). Перейдем ко второму вопросу: если закрываться, то каким образом?!

В наследство от Советского Союза нам достались фактически только две сухопутные границы — с Китаем-Монголией-Северной Кореей и с Финляндией-Норвегией. Все остальные кордоны располагаются на новых, не обустроенных бывших административных, и, по существу номинально-формальных границах некогда единого государства. Превратить их в "полноценную" государственную границу [v], наполнить служивыми людьми, переломить психологию приграничного населения, явно не желающего видеть в соседней деревне (где разбросаны твои собственные огороды или проживают твои нелюбимые, но такие необходимые родственники) чужую территорию — за короткий, политически определенный срок — невероятно.

Поэтому закрыть доступ в страну людей по границе невозможно. Даже если было бы возможно по-советски обустроить государственную границу, снять фактор "давления" и "капиллярного просачивания " (Петр Щедровицкий), фактор общемировой и при господстве демократических институтов мало управляемый, явно невозможно.

Если не с помощью пограничного, тогда, быть может, внутреннего режима? То есть посредством введения разного рода регистраций, издевательских и противоречивых нормативов, обеспечиваемых узаконенной выдачей прав на все что угодно. Практика и нашей страны, и других стран свидетельствует, что эффективное вытеснение чужаков из страны невозможно без формирования негативного отношения к ним — от холодной брезгливости к сидящим в уличной пыли таджикам, равнодушия к томящимся у окошка регистрации русским с Украины до ничем не скрываемой ксенофобии к китайцам, азербайджанцам, арабам. Заметим на полях, надеяться на то что, создав жесткий и закрытый режим в отношении внешних потоков, мы сможем стимулировать внутреннюю миграцию (через ее либерализацию, а не воскрешение института вынужденных и репрессивных переселений [vi] было бы крайне наивно.

Вполне предсказуемые последствия такого выбора:

— повышение ставок [vii] при массовых поборах, особенно учитывая тот факт, что права контроля и выдачи разрешений перешли к органу, за которым закрепилась устойчивая слава самого коррумпированного — МВД. Мы можем быть уверены, что поборы будут касаться всех лиц — и миллионов нелегалов, и работодателей, заинтересованных (часто кровно нуждающихся) в дешевом нелегальном труде, и людей, готовых бороться за российское гражданство и старающихся соблюдать все предписанные процедуры (тем дороже — как шутят скептики — это им обойдется);

— сокращение доли легальной и, соответственно, повышение доли нелегальной миграции; ведь давления геокультурной периферии избежать никому не удавалось;

— ухудшение качества иммиграционного антропотока: приличные, честные, образованные иностранцы не захотят терпеть "системного" унижения и предпочтут для эмиграции другие страны, и только те, кому податься более некуда, а на родине совсем невыносимо, — будут готовы терпеть и поборы, и унижения в недружелюбной России, выбирая из двух зол наименьшее;

— возрастание в стране ксенофобии: наши люди очень чутки к тому, что поощряет власть (вспомним массовое поругание Церквей и Святынь в годы воинствующего атеизма);

— ухудшение имиджа страны и что особенно больно — в глазах русских за рубежом и близких нам народов.

О выборе России

Что в связи с вышесказанным мы предлагаем? — Геокультурную парадигму , которая прочитывается и инсталлируется одновременно с введением пакета новых и старых переопредмеченных понятий — антропотока (базового и сущностного антропотока), идентичностей (базового набора идентичностей), социокультурной переработки, СК-ядра, хоритики, геокультурного шлейфа и др.

Мы имеем несколько базовых определений феномена "геокультуры". Напомним, что термин этот был введен в оборот политической науки американским социологом Иммануилом Валлерстайном , который использовал понятие геокультуры в качестве синонима культурного давления индустриального Центра капиталистической мир-системы на ее аграрную периферию — в частности, давления, обеспечивавшего легитимность мирового глобального порядка посредством внедрения в глобальном масштабе модернизационной установки на национальное развитие. Геокультура в понимании Валлерстайна и его последователей может быть таким образом интерпретирована как сохраняющееся культурное влияние бывших метрополий колониальных систем на их экс-колонии.

Понятие "геокультуры" активно используется в настоящее время и некоторыми отечественными экспертами — причем, как правило, в трактовке, совершенно отличной от той, которую предложил Валлерстайн. Так, например, с точки зрения Ефима Островского , геокультурный подход представляет собой альтернативу подходу геополитическому. Согласно последнему, нация определена в первую очередь географическим фактором, т.е. единой территорией, оформленной пространственными рубежами. "Геокультурный взгляд", разделяемый самим Островским, предполагает, что современные нации представляют собой сообщества людей, объединенные культурой и языком, а не общей территорией [viii].

Вадим Цымбурский предлагает трактовать геокультуру как способ "политического проектирования и политического оперирования, основанного на мобилизации тех или иных культурных признаков, позволяющих субъекту по-разному выделять в мире "свое" и "чужое"" [ix].

Наконец, Дмитрий Замятин интерпретирует геокультуру как форму репрезентации политических реалий посредством "пространственных образов". Современная геокультура, согласно Замятину, "представляет собой серии культурно-географических образов, интерпретирующих локальные пространства" [x].

Поэтому, используя данный термин, еще не вполне устоявшийся в отечественной науке, мы учитываем все его коннотации. Для нас существенны следующие смысловые компоненты геокультуры:

a) Геокультура обозначает сохраняющуюся социокультурную связь бывших колониальных метрополий с территориями, находившимися ранее в их владении [xi].

b) Геокультурная общность, как правило (хотя и не исключительно), основывается на сохранении языка метрополии в их бывших владениях (доминионах, колониях и т.д.) в качестве официального государственного (второго государственного), языка образования или языка культурной и/или деловой элиты.

c) Геокультурные связи, "сшивающие" индустриальный (а в настоящее время — эволюционирующий в постиндустриальный) мир с так наз. "третьим миром", являются важным фактором в политике натурализации "развитых стран", одним из критерием, позволяющим им различать во внешнем мире "своих", "почти-что-своих" и "чужих".

d) Наконец, геокультура оказывается одной из форм "культурной репрезентации пространства", в чем-то дополняющей так наз. "цивилизационный" (Тойнби-Хантингтон) подход, а в чем-то представляющей ему альтернативу.

До того как изложить развернуто нашу позицию в отношении геокультурного будущего России, попытаемся объяснить, какие обстоятельства обуславливают актуальность на сегодняшний момент геокультурного выбора России.

Впервые за всю истории нашей страны, российская деревня (и в первую очередь русская деревня) перестала демографически воспроизводить даже саму себя. Это означает, что без внешнего притока людей, т.е. миграции, жизнь, не говоря уже о конкурентоспособном хозяйстве, на данной территории просто немыслима. Причем в первую очередь это касается Центрального района РФ. Весь прирост, который демонстрирует этот район, связан исключительно с миграционной составляющей, причем путем достаточно высокой цены — за счет остальных российских территорий (70% внутренней миграции потребляет московская агломерация). Россия буквально сворачивается с Дальнего Востока и Севера к историческому центру, к месту исхода, к эпицентру первичного государствообразующего импульса. Данный процесс настолько тотален, что даже Волго-уральский регион превращен в зону транзита. Причем, чем ниже внешний (зарубежный) приток в Волго-уральский регион, тем выше его транзитный характер (Жанна Зайончковская).

Никакими социально-политическими, протекционистскими мерами эта демографическая тенденция переломлена быть не может. Постиндустриальный тип хозяйствования и бытования не позволяет рассчитывать на "возрождение деревни" (в смысле мечтаний аграрного лобби и коммунистической оппозиции). Репродуктивная система России, в традиционном составе населения (т.е. за вычетом репродуктивных способностей новых, в смысле прибывших, народов), — подорвана окончательно. Она, конечно же, может быть отчасти восстановлена: уровень детности немного поднят, а продолжительность жизни, особенно мужского населения, увеличена. Но возврата к стандартам традиционной фазы воспроизводства, при которой избытки населения использовались для колонизации новых пространств, по-видимому, ожидать не следует.

Это не исключительная российская беда, а сложная дилемма стран Севера, ожидающая их в период так наз. "демографического перехода". Последний феномен представляет собой всего лишь элемент Большого фазового Перехода , который в свою очередь есть лишь полустанок при неизбежной смене индустриальной фазы исторического развития на когнитивную .

Здесь мы вынуждены специально остановиться на важном, с нашей точки зрения, различении: на "фазу перехода" и "фазу господства". Вторая — означает период господства определенной исторической модели воспроизводства (традиционной, индустриальной, когнитивной). Первая — период смены одной модели на другую. Постиндустриализм, вероятно, представляет собой наименование перехода от одной фазы исторического развития к другой, подобно тому как "демографический переход" являет собой лишь период смены одной демографической модели на другую. Что же касается таких понятий как "постиндустриальное общество" по Дэвиду Беллу или "Третья Волна" по Ольвину Тоффлеру, то, на наш взгляд, эти и другие распространенные термины, использующиеся для обозначения Будущего, могут относиться как к фазе перехода, так и к фазе господства.

Сергей Переслегин высказывает предположение , что в процессе именно перехода в силу "прогрессирующей потери связности между физическими и гуманитарными технологиями" возникает серьезный системный кризис, наиболее ярко проявляющийся в области демографии [xii] в виде падения рождаемости. Поскольку в ряде стран и регионов, подвергнутых в свое время индустриализации, отрицательный естественный прирост полностью не компенсируется миграцией, возникает феномен так наз. антропопустынь (примерами такого рода феноменов могут служить Северо-Запад России , районы Дальнего Севера, Сибири, Дальнего Востока, Казахстана).

Возникает вопрос, имеет ли человечество какой-либо вариант решения данной проблемы, снимающий остроту кризиса? По-видимому, определенные варианты есть, точнее, должны быть — если не исходить из предположения о предопределенной тупиковости самого процесса человеческого развития. И лежат они, скорее, в сфере гуманитарных, а не физических технологий.

Если принять гипотезу Сергея Капицы [xiii], то ближайшие 100-200 лет человечество будет находиться в процессе всеобщего (планетарного) демографического перехода, по окончании которого численность населения планеты перестанет расти, остановившись на цифре в 12 млрд. человек. Но пик обострения отношений между странами, вступившими в фазу понижения демографического потенциала и странами, переживающими демографический взрыв — видимо еще впереди. Это будет, возможно, наиболее страшный период в эволюции человечества — своеобразный исторический тоннель, "мясорубка" (см. "Сталкер" Тарковского), при проходе сквозь который развитому миру будет очень сложно удержаться от того, чтобы окончательно не отпасть от традиционных для демократического общества ценностей в какое-то подобие расизма или тоталитаризма. Мы имеем в виду, разумеется, не буквальное повторение ужасов гитлеризма или сталинизма, а весьма вероятную перспективу радикального вмешательства в человеческую природу с целью сохранения превосходства некоей "избранной" расы или цивилизации. Такого рода воздействие может быть нацелено либо на форсированное снижение численности населения планеты, не входящего в так наз. "золотой миллиард", либо на искусственное увеличение рождаемости последнего с последующей новой колонизацией им территории планеты. Накопленный в конце прошлого века массив знаний в области биотехнологий и генной инженерии — то, что современный французский философ Поль Вирилио называет "демографической бомбой " [xiv], — делает последний вариант не столь фантастичным, как представляется на первый взгляд [xv].

Вернемся к России. Здесь мы вынуждены констатировать следующее: русский народ закончил свою колонизационную политику, проводившуюся им на протяжении многих веков (вспомним Ключевского: вся история русского народа — это история колонизации) и рассыпался в виде архипелага анклавов, диаспор и отдельных сообществ; срединное положение среди которого занял Остров России (Вадим Цымбурский). В силу того, что новое, провозгласившее себя демократическим, государство на это никак не отреагировало, начался русский исход: не катастрофическое, но устойчивое возвращение, не только с пространств бывших советских, а теперь новообразованных республик, но и удаленных территорий самой России. Это абсолютно новое явление, дополнившее старую форму исхода — эмиграцию в сторону Запада. Тем самым российская государственническая мысль оказалась перед выбором: отождествить себя с частью — как может на первый взгляд показаться, наиболее легитимной — русского народа и начать процесс масштабного сворачивания в некое подобие "европейского национального государства" в соответствующих (в смысле сомасштабных такому замыслу) границах, или переоформить свой исторический — всегда ранее универсалистский — проект.

Этот выбор, каким бы колоссальным он не казался, для России не нов. Так, справившись с татаро-монгольским нашествием (или как сегодня корректно говорят — ордынским), Россия породила новый тип государственности и государствообразующей нации, это были уже не возглавляемые варягами славяне Киевской Руси, это был другой народ. Второй раз она сделала это, расширяя свои границы: включив волжские народы и "переварив" приобретенные тем самым идентичности, Россия выкатилась в Сибирь, благодаря чему, собственно, из Руси и превратилась в Россию. В третий раз она с этой задачей справилась после небезопасной — и до сих пор оспариваемой — "прививки" Петра, в результате чего преобразовалась в империю: тогда были приняты и переработаны западные культурные нормы. "Прививка" марксизмом была последней в этом ряду. Организм трясло как никогда, но Россия, признаем это, оставалась сама собой. Так или иначе, если Россия хочет сохранить за собой право на участие в Большой Истории, ей придется опять пройти через лихорадку и лихолетье, вызванные включением в себя новых типов идентичностей, и последующую социокультурную их переработку.

Наконец, все мы, представители постиндустриальной культуры, столкнулись с новым сильным страхом белого человека [xvi]: страхом малодетных перед многодетными (А.Левинсон). В Европе, Северной Америке и России, таким образом, происходит критическое схождение двух антропотоков — базового (по определению Егора Холмогорова), основанного на деторождении, и миграционного , основанного на экспансии путем переноса тел в пространстве. Это критическое схождение вызывает третий антропоток — сущностный , несущий смену функционального, а за ним базового набора идентичностей. Последнее, собственно, и порождает экзистенциальный страх коренного, культурно ослабленного и потому осознающего свою историческую обреченность населения. Не сам факт наносимых Великой рекой Переселения сообществ и народов страшит людей Севера, а соотнесение «наших» и «не-наших» экзистенциальных качеств — мы имеем дело с глубоко запрятанным страхом массового секуляризированного сознания перед религиозным.

Итак, Западу, России, Японии и всему человечеству придется как-то преодолевать эти 100-200 лет, пытаясь сохранить себя и свои ценности — то, что мы называем социокультурным ядром. Что для этого нужно?

В первую очередь — новые рамочные идентичности, позволяющие сцепить новыми же типами солидарности народы, культуры и страны Севера и Юга . Однако поиск такого рода идентичностей требует от нас критически отнестись к "цивилизационной парадигме". Хантингтон предложил решить проблему противостояния Запада со всем остальным миром посредством разделения последнего на множество равноправных (относительно, конечно) цивилизаций с "ядровым государством" во главе каждой из них. Из этого предложения закономерно вытекал проект заключения своего рода пакта между государствами — цивилизационными гегемонами [xvii]. Этот вариант решения, однако, натолкнулся на серьезнейшее препятствие, коим оказался феномен ислама — цивилизации, не имеющей своего "ядрового государства", и, что более важно, посредством миграционного тока все более проникающей внутрь Запада (аналогично ведут себя и остальные цивилизации Юга). Тем самым, цивилизационная теория Хантингтона оказалась оправданием — возможно, помимо намерений ее создателя — крайнего антииммигрантского ожесточения. Действительно, мир "сталкивающихся цивилизаций" — это мир более-менее управляемых конфликтов, поскольку конфликтные поля здесь четко обозначены и, стало быть, локализованы. Но проблема заключается в том, что значительная часть существующих на сегодняшний день цивилизаций уже давно стала, по Тойнби, "внешним пролетариатом" пресловутого "золотого миллиарда", устремленным не столько к собственному государственному строительству, сколько к внедрению в инфрастуктуру западного мира с целью ее эксплуатации или же постепенного разрушения. Ведь линия столкновения прошла через города Запада, а не Востока. Но перенос «военных действий» на собственную территорию никак в планы Севера не входит. Отсюда и дилемма: либо мучительный поиск другой неконфликтной модели сосуществования (левый политический пафос), либо жесткая антииммиграционная политика (на чем собственно и настаивают правые).

Поэтому цивилизационный подход для решения проблемы десинхронизации демографического перехода , о которой мы говорим, бесполезен. И, действительно, мышление в рамках цивилизационных идентичностей не ведет ни к чему иному, как только к защите границ (территориальных, средовых, культурных, наконец, расовых) и поддержанию режима внутренней безопасности. Соответствующие меры, конечно, необходимы, но все же недостаточны, поскольку мир Третьей, постиндустриальной, волны вряд ли сможет полностью отделить себя от миров двух предыдущих волн.

Конечно, тенденция к изоляции на Западе просматривается , свидетельством чему может служить начавшийся еще в 1970-е годы процесс ужесточения иммиграционного законодательства в странах Европы. В европейской политике все в большей мере дают о себе знать противники широкого приема иностранцев в европейские государства и облегчения им процесса интеграции в культурную и экономическую жизнь страны. Не следует в этой тенденции видеть исключительно рецидив прошлого, обусловленный стремлением сохранить уклад традиционного (или индустриального) обществ.

С точки зрения Владислава Иноземцева, мир постиндустриального общества чреват "расколом" — в силу чего можно назвать нынешнюю фазу социальной эволюции "расколотой цивилизацией ". Иноземцев утверждает, что сегодня наиболее эффективным "оказывается взаимодействие стран, составляющих постиндустриальную цивилизацию, друг с другом, а не с государствами, находящимися на более низкой ступени хозяйственного развития"; таким образом, постиндустриальный мир начинает замыкаться в собственных границах [xviii] . С другой стороны, как отмечает тот же автор, "диссонанс между неуклонным снижением значения развивающихся стран для функционирования постиндустриальных экономик и нарастающим притоком иммигрантов из этих стран на Запад не может быть беспредельным" [xix]. В этих условиях Иноземцев не предлагает западным обществам никакой иной программы на будущее, кроме отказа от излишнего гуманизма по отношению к выходцам из третьего мира, пытающимся в новых условиях воспроизвести традиционный для них образ жизни. Итак, тенденция к ужесточению миграционной политики, наблюдаемая в странах Европы в конце последнего столетия, в определенной мере вытекает из нового хозяйственного уклада, по крайней мере, согласно популярным версиям его описания [xx] .

Однако не следует забывать, что в одном и том же обществе сосуществуют (разумеется, не бесконфликтно) хозяйства, восходящие, по Тоффлеру, к Первой и Второй волнам, причем благодаря институту нации-государства вовлеченные в них люди оказываются соединены рамкой общей солидарности. Едва ли будет ошибочным заключение, что национальная (точнее, национально-государственная или гражданская) идентичность и явилась той "новой идентичностью", которая позволила в ситуации предыдущего "цивилизационного перехода" — от аграрно-сословного общества к индустриальному — снять противоречие между индустриальным и аграрным укладами, проще говоря, между городом и деревней.

Итак, страх перед миграцией — один из наиболее сильных страхов Запада на протяжении всего XX столетия — обусловлен не только демографическим переходом, но и его, Запада, цивилизационным самоопределением. Почему Европа или в целом западный мир, начиная с Гизо и Бокля и вплоть до Хантингтона и Эйзенштадта, предпочли мыслить себя именно как отдельную цивилизацию? Отдельную, кстати, не только от коренных народов Азии или Африки, сохранивших свою особую религиозную традицию, но и от народов, исповедующих христианство. Цивилизационное отличие Европы от Индии или Египта еще фиксируется критерием религиозной идентичности, но цивилизационная разнородность европейских государств, например, со странами Латинской Америки, посредством данного критерия уже необъяснима (страны православной и монофизитской традиции мы здесь опускаем). Неужели несходство среднего испанца и среднего аргентинца настолько велико, что их следует относить к разным цивилизационным мирам [xxi]?

Да, если следовать мыслям Цымбурского, указывающего на опыт, как ключевой градиент единокультурия [xxii]. Поэтому необходимо серьезно отнестись к прогнозируемой Хантингтоном и многими другими экспертами смене национальных идентичностей на цивилизационные. Следовательно, масштаб управления не может быть ограничен национальными рамками. Но, что означает этот "цивилизационный" подход? Ведь он может носить как геополитический, так и геокультурный формат.

Выскажем гипотезу, что "цивилизационно-геополитическое самоопределение" Запада представляет собой своеобразную изнанку процесса постколониального сжатия ядра мир-системы и вызвано оно вовсе не пробуждением религиозного самосознания, а задачей сплочения "богатых и сильных" в ситуации утраты ими духовного и политического контроля над взбунтовавшимся "внешним пролетариатом".

Но возможен и другой, в контексте проблем, порождаемых планетарным демографическим переходом, более продуктивный подход — его мы назвали "геокультурным ". Он связан с формой постколониальной трансформации, альтернативной "цивилизационно-геополитическому" сплочению "золотого миллиарда" против всего остального человечества.

Геокультурная политика предполагает, как мы уже говорили, сохранение определенных культурных связей между бывшими метрополиями и бывшими колониями (а также лимесом), позволяющее, разумеется, не бесконфликтно, двигаться в сторону геоэкономической и геополитической интеграции Севера и Юга. Для актуализации таковых идентичностей придется, увы, кое чем пожертвовать — например, ложно трактуемыми европейским единством или "русскостью" (в этническом смысле этого слова). Если геокультурная общность — пока довольно эфемерная — обретет свои политические рамки (то есть будет, в соответствии с определением Цымбурского, являться важнейшим критерием для выделения "своих" и "чужих") человечество сможет справиться с проблемой перехода к новому экономическому укладу, не выпав из традиционной культуры "осевого времени" — сохранив фундаментальные для нее идеи свободы и индивидуальной этической ответственности человека, а также онтологического равенства людей независимо от их положения в социуме — подобно тому, как оно смогло справиться с кризисом аграрно-сословного общества, вызванным урбанизацией и подъемом индустриализма. А противоположность между Севером и Югом предстанет тогда как воспроизведение на новом витке истории социального разрыва между "городом" и "деревней" — и в этом случае антропоток из мировой периферии в центр будет казаться столь же естественным явлением, как в настоящий момент — аккреция деревни городом. И хотя политическое самоопределение геокультурных миров следует отнести к весьма отдаленной перспективе, следует уже сейчас видеть в них не пережиток колониального прошлого, а ростки будущего.

* * *

Теперь вернемся к упомянутым геоэкономическому и геополитическому подходам, которые на самом деле вовсе не исключают геокультурный.

а) Нам не известны случаи, когда экономический рост происходил бы на фоне сжатия демографической базы. Более того, экономический рост после Первой и Второй мировых войн в странах Европы потребовал даже на фоне тогда еще благоприятного естественного прироста дополнительной рабочей силы. После чего началась активная политика по привлечению гастарбайтеров. В тот период безопасность европейской державы напрямую зависела от способности Берлина, Парижа, Лондона, Рима своевременно обеспечить себя дешевым и дополнительным трудом. Причем отстать от аналогичных процессов, развернутых в странах-конкурентах означало подойти к началу войны в заведомом качестве сателлита или жертвы.

Высказанное утверждение кажется аксиоматичным, если не апеллировать к туманному постиндустриализму, для которого якобы не нужна дешевая рабочая сила, а нужна сила квалифицированная (и даже, в первую очередь, высоко квалификационная). Но, во-первых, в отношении квалификационной силы все равно приходится определяться: какую часть мы можем (нам выгодно) подготовить сами, а какую следует импортировать, а, во-вторых, в постиндустриальном обществе сохраняются остатки индустриального уклада, поэтому различные потребности в рабочей силе, в ее качестве и квалификации, еще долгое время будут налагаться друг на друга.

б) Постепенное формирование антропопустыни на российском Дальнем Востоке, Крайнем Севере и в Сибири рисует один малоприятный сценарий. Если мы, не воспользовавшись предоставленным временем (а оно уже на исходе), не сформируем на территориях риска демографического буфера — состоящего из тех, кто, постепенно принимая базовые ценности русской политической и языковой культуры, и сохраняя при этом этнокультурные — корейские, китайские, уйгурские и иные — особенности, превращался в новых россиян, тех, кто затем, смог бы принять на себя основной приток из собственных стран исхода — мы будем с неизбежностью наказаны за непрозорливость. Территория ненадолго "остынет" от присутствия русскокультурного человека, а затем, с постоянством океанического прилива, на нее придет новый народ.

Наша позиция

Мы не можем избежать последствий демографического перехода и не можем отказаться от ответственности за унаследованную территорию. Мы также не можем оградить Россию от мировых человеческих течений и не без серьезных нравственных последствий снять с себя ответственность за собственный "внешний пролетариат". Следовательно, отложить «на потом» задачу формирования политики управления антропотоками мы не имеем права. Причем страновой масштаб управления явно несоразмерен вызовам современности. Несоразмерен и цивилизационный. Включение в управление планетарными и макрорегиональными антропотоками есть способ включения в системы международного разделения труда, международных стандартов и глобальной ответственности. Без этого Россия не сможет обрести никакого уважения и влиятельности в мировых центрах принятия решений.

Более того, если события на мировой сцене будут развиваться не по катастрофическому сценарию — нарастания неуправляемости антропотоков и реактивной фашизации ядра мир-системы, — каждому государству Севера, рано или поздно, придется взять на себя миссию геокультурного Переводчика, т.е. миссию деятельностного сложения форм солидарности народов и культур Севера и Юга. И, кто знает, может быть, именно "разобранная" Россия окажется способна первой пройти через вышеупомянутую демографическую "мясорубку"?

Несомненно и другое: в долгосрочной перспективе демографические показатели будут оказывать существенное воздействие на самосознание всех стран и народов и в первую очередь тех из них, кто ощущает свою историческую сверхценность. И здесь Россия в числе "избранных".

Поэтому придется — несмотря на сопротивление уходящих элит — развивать наступательную политику управления антропотоками. А это означает: улучшение качества управления «естественными процессами», определение его параметров, формирование системы институтов СК-переработки, активное формирование российской хоритики, запуск новых и поддержание части старых антропотоков и т.д. и т.п.

В связи с вышесказанным мы отметим шесть ключевых аспектов рекомендуемой политики.

1. Поощрение подвижности населения.

Населения — своего и пришлого (но по отечественным правилам). Подвижности — горизонтальной (миграции) и вертикальной (образование, карьера и т.п.), как и ряда других (например, ускорение в заданном темпе процесса смены поколений).

Безусловно, политика поощрения подвижности, как создания предпосылок к появлению инфраструктуры развития, несет в себе риски. Для того чтобы при этом сохраниться, необходимо выполнение двух следующих положений — серьезно отнестись к наличию т.н. СК-ядра и реабилитировать институт СК-переработки.

2. Реабилитация СК-ядра, публичное обсуждение его параметров.

Ответственная политика — это не только политика, отвечающая за будущее, за развитие нации, страны, освоение и приумножение ресурсов, за включение страны в мировые процессы, но и за прошлое, за связанность будущего с прошлым и настоящим, за сохранение должного, за преемственность. Эту мысль отражает даже и столь популярная сегодня концепция "устойчивого развития". Об этом же говорим и мы, поднимая проблему сохранения и развития базовых идентичностей конкретной страны, мира, цивилизации.

Любой ответ на вопрос о границах предоставления гражданства влечет за собой своеобразное решение той проблемы, которую мы определили как "выделение социокультурного ядра". Оговоримся, речь идет далеко не только об (хотя и об этом тоже) этнических, религиозных и тем более расовых характеристиках. Также очевидно, что и в современной Европе существует немало наций, продолжающих соотносить данное ядро с тем или иным этническим, конфессиональным и расовым субстратом, но мы убеждены, что для России — это недостаточный и на новом этапе собирания неприемлемый путь. Речь идет о характеристиках (в иных случаях — аскриптивных, в иных — зависящих от сознательного выбора), позволяющих соотнести того или иного индивида с тем или иным государством/страной, в котором данный индивид в настоящий момент не проживает. Такой характеристикой часто служит знание государственного или культурообразующего языка. Если человек не знает, скажем, немецкого языка, ему будет затруднительно стать гражданином Германии. Из этого следует, что немецкий язык является конституитивным признаком для постулирования "социокультурного ядра" немецкого государства. Очевидно, что этот признак не является для современной Германии ни исключительным, ни достаточным. Известно, что Германия особый режим благоприятствования создавала и продолжает создавать для т.н. "этнических немцев" (часто, особенно в последнее время, не знающих языка своих предков).

Сохранение социокультурного ядра не следует путать с сохранением пресловутого "культурного своеобразия". Последняя задача не может быть предметом политики — своеобразие нельзя ни создавать, ни поддерживать искусственно. В данном же случае речь идет не о том, как следует поступать, чтобы быть оригинальным, отличным от других, а том, как следует поступать, чтобы оставаться самим собой. Для этого, разумеется, следует определить, кто мы есть, или, точнее, от чего из нашего политического и культурного наследия мы не сможем никогда (по крайней мере, в конкретный исторический период) отказаться.

Мы неизбежно наталкиваемся на вопрос: что же составляет идентичность нас как русских и России как страны — русский язык в качестве единственного государственного (справленный кириллицей), численное преобладание восточнославянского племени, славяно-тюрко-угорская чересполосица, православно-мусульманский религиозный дуумвират, либеральный конституционный строй, президентская вертикаль власти, сохранение Сибири в составе России и т.д., и т.п. Здесь вообще возникает море вопросов, ответы на которые не столь легки (см. письмо "РА" Максима Шевченко во втором выпуске электронного альманах "Государство и антропоток").

Во всяком случае, очевидно, что миграционная, интеграционная, адаптационная, натурализационная и ряд других политик государства (в частности то, что мы называем внешней и внутренней политиками) должны обуславливаться представлением о ключевом наборе имманентных России идентичностей или, говоря другими словами, ее социокультурном ядре. Удержание, сохранение и упрочение СК-ядра в ситуации "бомбардировки" его новыми идентичностями задает необходимость серьезного разговора о реабилитации исторического мега-института социокультурной переработки.

3. Реабилитация и "настройка" исторического мега-института СК-переработки

Как бы сегодня стыдливо не упоминали об ассимиляции, как бы не находили ей политкорректные заменители — придется признать одно: без ассимиляции нет никакого этногенеза, а без этногенеза нет никакого нациостроительства. А потому политкорректность эта позволительна в момент "остывания" национального проекта, но не его возрастания и переоформления — где мы и находимся. Россия за свою историю непрестанно формировала и применяла те или иные институты СК-переработки [xxiii]. Особенно впечатляющим был советский проект. Но многое из наследия того проекта пришло в негодность, многое было упразднено, значительная часть институты сохранила себя только благодаря отсутствию у них функционального замещения. Сохраняет свою актуальность реабилитация самого института социокультурной переработки, ибо он, будучи сведен к антигуманной и неполиткорректной ассимиляционной практике, осуждаемой вкупе с репрессивными миграциями и большевистским режимом, был фактически выжат из публичного проектно-гуманитарного пространства.

Поэтому после определения параметров нового проекта развития и воспроизводства социокультурного ядра предстоит ответить на вопрос: какие из институтов СК-переработки могут и должны быть сохранены, какие перенастроены под новые сверхзадачи, а какие заново спроектированы. Ведь, к примеру, такой институт, как всеобщее среднее образование, должен и может быть перенастроен (не только под квалификационные задачи нового геоэкономического уклада, но и под задачи геокультурные), а надеяться на сохранение всеобщей воинской повинности в будущем было бы наивно.

Для облегчения задачи СК-переработки и смягчения ее часто мало гуманных механизмов — нужно дать ответ на вопрос, "откуда и кого брать?" (п.4), и перенести часть забот по формированию культурного фона России за пределы Федерации (п.5).

4. Составление комплементарной карты мира (геокультурное картографирование)

Каждой нации-государству (в особенности государству, облаченному в колониальный "шлейф") приходится отвечать на вопрос: кто и какие категории людей — не жителей страны — являются актуально его гражданами (и для кого процесс натурализации может быть сведен к некоторым чисто процедурным формальностям), кто может (при наличии некоторых дополнительных условий) стать ими, а кто способен обрести гражданство лишь в индивидуальном порядке.

Другая сторона того же вопроса — какие признаки делают человека причастными тому или иному государству: этническое происхождение, знание государственного языка, лояльность принципам определенного конституционного строя либо какой-то конкретной системе светских или религиозных ценностей, наличие в родовой памяти необходимых исторических воспоминаний и т.д. и т.п.

Каждое государство вынуждено осуществлять эту неприятную процедуру, а именно отделить — во внешнем, разумеется, мире — полностью "своих" от не абсолютно "своих" и от совсем "не-своих". Такую проблему, к примеру, решала Британия после распада своей колониальной системы. Правительству страны в конечном счете пришлось ответить на вопрос: кто может считаться ее гражданами, а кто, не считаясь гражданами, должен быть, тем не менее, отнесен к британской "мета-национальности" и иметь преимущество перед жителями всего остального мира при получении британского гражданства. Если страна отказывается отвечать на данный вопрос, она, таким образом, потенциально зачисляет в свои граждане жителей всей Земли, либо просто перестает "удерживать" свою идентичность (в том числе, кстати, и свой политический строй, каким бы либеральным и "передовым" он не был), либо видит себя в перспективе мировой империей. Возможен и другой вариант — полная и абсолютная замкнутость государства, совершенный его отказ от пополнения своего населения посредством миграции — вариант не просто малосимпатичный, но и реализуемый исключительно посредством возведения "железного занавеса".

Нельзя обойти и вопрос об игнорировании Россией преемства СССР по отношению к соотечественникам. Так и не удалось отдельным активистам и политикам постсоветской России внедрить в систему государственного права термин "репатриация". Что свидетельствует об одном: отнесение к мировому пространству с позиции "свой — почти-что-свой — чужой " в повестке дня российского истеблишмента — не стоит.

5. Активное формирование хоритики — создание мира, "облучаемого" российской культурой [xxiv]

Невозможно, проектируя политику натурализации, не заняться наступательной — хотя и в корректной форме — политикой "гуманитарной колонизации".

Дело в том, что фронтальное столкновение по линии "свое — чужое" в любом случае взрывоопасно. Если принимающая сторона взаимодействует лишь с абсолютно чуждыми мирами, черпая из них человеческие ресурсы, можно предположить, что взаимодействие с ними обернется либо чудовищными издержками, либо катастрофой. С другой стороны, голая политика запрещений и ограничений также бесперспективна. Выход из этого тупика один — некая предварительная трансформация "чужого" в "свое", предваряющая их контакт. Иначе говоря, создание особого "культурного мира" России — хоритики (Михаил Ильин), откуда наша страна могла бы более или менее успешно и безопасно заимствовать людские ресурсы, смыслы и стандарты.

Итак, на повестке дня в области внешнеполитической стратегии — создание мира, "облучаемого" российской культурой.

Подобные миры в той или иной форме создали, создают и пытаются создавать все принимающие страны — и Великобритания, и Соединенные Штаты, и Франция, и Германия, и Италия, и Испания, и даже такие "малыши", как Нидерланды и Израиль. Нечто подобное британскому Содружеству образуют испаноязычные государства (между Испанией и некоторыми из этих стран установлен институт двойного гражданства, право получения гражданства ограничено двумя годами, а не десятью как для всех остальных, существуют особые финансовые отношения). Франция работает в аналогичном направлении со странами Магриба и Конго. Англия — с Бангладеш, Индией, Пакистаном и др. [xxv].

Перечисленные страны работают в основном и по преимуществу со своим бывшим колониальным пространством. Работа эта настолько важна, что Германия, лишенная колониального шлейфа, тем не менее, пытается образовать свой "геокультурный" мир со странами Восточной Европы, Балтики и по необходимости — в период, когда Восточная Европа, входя в соцлагерь, оказалась для ФРГ недоступной, а экономика бурно росла и требовала дешевой рабочей силы — с Турцией.

Кроме геоэкономических интересов европейских стран такие конструкции несли одну важную позитивную практику: они поощряли формы кооперации Севера и Юга. То чего так не будет хватать в период планетарного демографического перехода.

Что касается наших задач, то возникает ряд вопросов: как следует мыслить предполагаемый "русский мир", русскую хоритику — в каких границах (типах границ), с какой внутренней структурой? Как хоритика соотносится с "Русским Архипелагом" и "Островом Россией"? Как к такой активной, наступательной внешней политике — что неизбежно следует из предыдущего — можно отнестись на языке международного права?

6. Соотношение фокусов антропотока

Исходя из структуры антропотока [xxvi], становится ясно, что фокусы антропотока в управленческой практике, как правило, не сочетаются. Например, стоящие на "охранительной" позиции обычно не соотносят требования запрета на иммиграцию с демографической ситуацией в стране и требованиями рынка труда. Эти реальности в их головах как-то живут порознь.

Напротив, "либералы", ратующие за поощрение массированной иммиграции в страну, не желают обсуждать сценарии слишком быстрой смены этнокультурного и/или конфессионального состава того или иного региона страны, или страны в целом; или проблемы декультурации пространства; или растворения принимающего сообщества в волнах людей с "длинной волей".

Кажется менее опасной, но по факту заслуживающей не меньшего внимания ситуация, при которой в результате сильного "течения" изменится социально-классовая структура того или иного региона/страны. По существу речь идет о мерах по синхронизации принципов, целей и темпов реформ и ряда "гуманитарных" политик.

Все сказанное в совокупности свидетельствует об антропотоке как о сильном, опасном ресурсе, взывающем к сомасштабной субъектности.

* * *

В заключении — несколько слов о том, каким мы представляем себе русский геокультурный мир . Следует сразу же подчеркнуть, что речь идет не об СНГ и не о другом возможном геополитическом альянсе, призванном обеспечить России суверенное от власти иных держав и миропорядка в целом положение в глобальном пространстве, но и не о Русском Мире, традиционно осмысливаемом как образование, нацеленное на связку нашей страны с Западом, на интеграцию и погружение России в современный геоэкономический контекст. Но тогда о чем мы говорим?

Остановимся на разделении геополитики, геоэкономики и геокультуры и в особенности на типе политического проектирования, который кроется за этими дисциплинами — во всяком случае, за их рецепциями в России. Нам кажется, что они выражают собой три возможных типа отношения России к миропорядку. 1) Геополитика ориентирована преимущественно на изоляцию от миропорядка, создание автономного от него пространства (державничество, национал-консерватизм). 2) Геоэкономика — на адаптацию к миропорядку (правый либерализм). 3) Геокультура — на трансформацию миропорядка (традиционно такой тип дискурса предлагали левые идеологии, антисистемные движения; мы полагаем, что возможны и более консервативные версии геокультуры — в частности, та, которую мы предлагаем).

Яркий пример отечественного геополитического дискурса — это "Остров России" Вадима Цымбурского с его пафосом изоляционизма и цивилизационной самобытности. Напротив, концепция "Русского Мира" в трактовке Петра Щедровицкого имеет вполне определенную геоэкономическую направленность. Призвание Русского Мира, согласно этому подходу, — кооперация с приемниками миграционных потоков из России, т.е. с государствами Запада, и включение России с помощью диаспоральных сетей в этих государствах в транснациональную экономику. Русский Мир в геокультурном аспекте нацелен на интеграцию нашего государства со странами-источниками миграционных потоков, иначе говоря, с потенциально или актуально третьим миром. И эта задача нам представляется гораздо более сложной. Но и более перспективной, поскольку Русский Геокультурный Мир — эта своеобразная заявка русской культуры на участие в позитивной трансформации миропорядка с целью недопущения его соскальзывания в мрачную бездну постистории [xxvii].

Можно сделать вывод, что геокультурный выбор России состоит в синтезе двух антропотоков — в Россию и из России, — соединяющих наше Отечество со всем миром, с Миром Миров . Собирание "русского" в геокультурных пределах и распространение в мире русскокультурной идентичности — единый процесс и, по сути, форма жизни единого социокультурного организма.

Конечно, русский язык не может и не должен быть главенствующей и тем более единственной границей Русского Геокультурного Мира. Границы данного мира вообще могут задаваться различными критериями и потому следует, вероятно, говорить о его принципиальной полиграничности. Нет единой границы, нет и постоянных границ. Для геокультурного объекта, каковым и является Русский Мир — это столь же естественно, как для геополитического — принципиальная определенность границ, привязанность их к естественным географическим пределам.

2003 г.


[i] И уже во вторую очередь инфраструктурное обустройство-укрепление их.

[ii] Строго говоря, даже это излишне, ведь экономика трубы позволяет (для выравнивания сальдо) большую часть гастрономии импортировать.

[iii]  Понятно, что когнитивная фаза снимает индустриальную в гегелевском смысле, а не отменяет ее (но в тот то и дело, что для воспроизводства и рамочного развития предыдущей фазы человеческих ресурсов много не надо).

[iv] Подробнее об этом см. интервью Сергея Градировского "КБ"

[v]  Мы вслед за Вячеславом Глазычевым отличаем границу с ее пограничным режимом и возможную приграничную политику.

[vi] См. статью Сергея Градировского и Татьяны Лопухиной "Советские институты СК-переработки" (№ 1 электронного альманаха "Государство и антропоток").

[vii] В денежном выражении, хотя в глубинках принято откупаться и картошкой, и салом, и яйцами.

[viii]  Стенограмма лекции Ефима Островского, состоявшейся 6 апреля 2002 года в Оренбургском Государственном Университете

[ix] Цымбурский В.Л. Армагеддон. Горы Македонские // "Русский журнал", 27 декабря 2001 г.

[x]  Замятин Д.Н. Геокультура: образ и его интерпретации // "Русский Архипелаг"

[xi] Причем эта связь тем крепче, чем выше был просветительский потенциал метрополии в период сосуществования.

[xii] См.: Переслегин С.Б. Вечер третий: "постиндустриальный барьер"

[xiv] См.: Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана. М.: Фонд "Прагматика культуры", с. 108.

[xv] О необходимости учета экспериментальных исследований в области биотехнологий для полноценного предсказания демографической ситуации будущего говорят столь авторитетные футурологи, как О. и Х. Тоффлеры, в относительно недавней статье "Население и бюджет — ошибочны ли все предсказания?". По мнению Тоффлеров, одной из причин неудовлетворительных демографических прогнозов является отсутствие у специалистов в этой сфере интереса ко всему, что выходит за рамки их дисциплины. См.: Toffler A.and H. Population and Budgets — Are the Forecasts All Wrong

[xvi] И это после возвышенных переживаний бремени белого человека .

[xvii] Cм. статью Бориса Межуева "Фантазии на тему будущего" или размещенные на сайте "РА" работы Вячеслава Вольнова.

[xviii] См.: Иноземцев В.Л. Технологический прогресс и социальная поляризация в XXI столетии // "Полис", 2000, № 6

[xix]  См.: Иноземцев В.Л., Кузнецова Е.С. К проблеме трансформации мирового порядка в XXI веке // "Философские исследования", 2001, № 3 (32)

[xx]  На сегодняшний момент, представляется, что Запад в той или иной форме по-прежнему заинтересован и в рынках сбыта своей продукции, и в дешевой рабочей силе. Так что констатируемый Иноземцевым переход к постэкономической фазе развития хозяйства (не требующей его "глобализации") являет собой все же картину будущего, но не настоящего.

[xxi]   Тем же вопросом об уместности отделения Латинской Америки от средиземноморских государств Европы задается в своем разборе Хантингтона и Сергей Переслегин.

[xxii] См. интервью Вадима Цымбурского в № 4 электронного альманах "Государство и антропоток": "Национальная идентичность — это принятие исторического опыта нации".

[xxiii] См. статью Сергея Градировского и Татьяной Лопухиной Исторические типы СК-переработки в № 1 электронного альманах "Государство и антропоток".

[xxiv] Хоритики — информационно-культурного окружения (термин политолога Михаила Ильина) — не страны, не национального государства, а русскокультурного пространства, складывающейся российско-евразийской цивилизации.

[xxv] См. статьи Мирона Боргулева в третьем и пятом выпусках электронного альманаха "Государство и антропоток": Геокультурные миры: рудименты колониальной системы   и Иммиграционная политика Франции: выводы и уроки для России .

[xxvi] См. материал Сергея Градировского Тезисы к докладу "Государство и антропоток" в № 1 электронного альманаха "Государство и антропоток".

[xxvii] О постистории, то есть намеренном удалении или выпадении большей части человечества из пространства свободы, интересно размышляет Сергей Кургинян в цикле его статей в журнале "Россия. XXI".

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.