Главная ?> Геокультура ?> Концептуальные основы ?> Геокультура развития или трансформация нашей геокультуры? ?> Геокультура развития или трансформация нашей культуры

Геокультура развития или трансформация нашей культуры

Статья из сборника "Анализ мировых систем и ситуация в современном мире" /СПб., 2001 г./

I

Развитие — это термин, который получил широкое распространение в области социальных наук и публичной политики начиная с 1950-х гг. Культура — термин, вновь введенный в употребление в этих сферах с большой шумихой и новыми акцентами в 1970-е гг.

Не так трудно дать объяснение этой истории терминов. Возникновение термина "развитие" было прямым последствием политического появления так называемого третьего мира в период после 1945 г. Народы периферийных зон миросистемы эффективно организовывались для достижения двух главных целей: большей политической автономии внутри миросистемы и повышения благосостояния. Достижение автономии означало политическую независимость для народов, которые были прежде колонизованы, и более националистически ориентированные правительства в государствах, которые уже были суверенными. Вообще говоря, эта задача была в той или иной форме решена почти во всех периферийных зонах в период 1945-1970 гг. Легитимность этих целей и задач была подтверждена не только структурой Объединенных Наций, но также и широко распространенным признанием концепции "самоопределения наций" и параллельной делегитимизацией "империализма".

Цель повышения благосостояния была признана в равной мере легитимной. Однако ее обеспечить было гораздо труднее, даже на поверхностном уровне, чем достичь большей политической автономии. Однако, и в этом отношении 1945-1970 гг. казалось, были благополучными. Произошла удивительная экспансия мироэкономики, и почти все части света, похоже, стали жить лучше, чем в период 1920-1945 гг. Широкое распространение получил оптимизм по поводу дальнейшего распространения благосостояния. Хотя было признано наличие серьезного разрыва между "промышленными" и "аграрными" странами (или между "развитыми" и "слаборазвитыми" странами, или — в терминах более позднего периода — между "Севером" и "Югом") — а некоторые уже в 1950-х гг. замечали, что разрыв рос — все еще верилось, что так или иначе абсолютная (и относительная) нищета периферийных зон может быть преодолена. Процесс преодоления этого разрыва как раз и стал называться "развитием".

Возможность (экономического) развития всех стран стала универсальным убеждением, разделяемым в равной мере консерваторами, либералами и марксистами. Предметом ожесточенных споров были рецепты, предлагаемые для достижения подобного развития, но не сама его возможность. В этом смысле концепция развития стала основным элементом геокультурной опры миросистемы. Это воплотилось в единодушном решении Объединенных наций объявить 1970-е гг. "десятилетием развития".

Трудно было выбрать менее удачно время. Экспансия мироэкономики, фаза A кондратьевского цикла прошла свой пик. Мироэкономика вступала в фазу Б кондратьевского цикла — фазу стагнации. Стагнация не означает, что в упадок приходит абсолютно благополучие каждого. Фаза Б — это скорее время, когда это верно для большинства людей, но определенно не для всех. Для некоторых людей и некоторых географических районов фаза Б оказывается периодом большого личного или местного успеха.

Однако для большинства, страдающего экономически в 1970–1990 гг. (и эти страдания продолжаются), фаза Б стала периодом огромного разочарования. Это объясняется тем, что искренне разделяя геокультурную веру в возможность развития, большинство людей находилось в состоянии социально-психологического ожидания. Развитие было путеводной звездой, а теперь оказалось иллюзией [1].

Тут-то на сцену вышло понятие "культуры". Чтобы быть точным, культура уже обсуждалась раньше, в ходе дискуссий 1945–1970 гг., посвященных развитию, но обсуждалась прежде всего как "препятствие". С точки зрения многих теоретиков, особенно, хотя и не только, либеральной направленности, культура представляла собой явление "традиционное", то есть понятие, противопоставлявшееся "современному". О народах периферийной зоны говорилось, что они продолжают верить во многие так называемые традиционные ценности, а это якобы мешает заниматься такими видами деятельности, которые дали бы им возможность наиболее быстро развиваться. Следовательно, им нужно было "модернизироваться". Это считалось непростой задачей. Тем не менее, просвещенные местные правительства при помощи международных агентств и правительств уже "развитых" государств могли предпринять реформы, которые ускорили бы процесс модернизации. Главные формы внешней поддержки местных реформ получили название "технической помощи". Слово "техническая" употреблялось, чтобы подчеркнуть две существенные черты: предполагалось, что помощь самоочевидна с научной точки зрения, заявлялось, что она не основана на частных интересах. "Техническая" подразумевало "только техническая" и, тем самым, "аполитичная".

Что касается 1970-х гг., ни техническая помощь, ни проводимые в рамках государств реформы, казалось, не оправдали себя. Экономическая ситуация в большинстве этих стран очевидно ухудшалась. Концепция, заключавшаяся в том, что "помощь" — это только передача научных знаний, не оправдалась. Идея, что помощь не основана на частных интересах, приобрела горький привкус, поскольку множество стран попали в порочный круг очень высокой внешней задолженности, бегства капиталов и "отрицательного инвестирования".

Одним из результатов стало то, что многие из тех, кто прежде был среди самых "верных" сторонников концепции развития, начали обращаться против ее идеологов. Они сказали, в конце концов, следующее: вы (вы — политологи, вы — социологи) говорили нам, что экономическое развитие возможно во всем мире и что путь к нему идет через обдуманные политические перемены (или либеральный реформизм, или через революционные преобразования). Но это оказалось очевидно неверным. Для бывших правоверных было характерно ощущение утраты, неподтвердившихся надежд. Найдите новую надежду! Если перемены в политической экономии более не считаются многообещающим или хотя бы внушающим доверие путем, которым следовало бы идти, если (а это так и есть) развитие, как оно проповедовалось в период 1945-1970 гг., в действительности было иллюзией, тогда, возможно, спасение может быть найдено в обращении к культуре. "Культура", которая в 1945-1970 гг. обсуждалась как "препятствие", которое следует убрать как можно быстрее, теперь стала восприниматься как оплот, без которого невозможно противостоять вырождению, распаду, упадку экономики и политической жизни, являющихся следствием расширяющегося процесса превращения всего в товар. "Культура" перестала быть главным злом, она стала добром.

И вот получилось так, что мы участвуем в конференции, коспонсором которой является ЮНЕСКО, под названием "Культура и развитие", причем не просто "развитие", а "устойчивое развитие". Это же самое ЮНЕСКО в 1953 г. опубликовало исследование Маргарет Мид, выполненное для Всемирной Федерации психического здоровья и основанное на совершенно иных подходах к теме. Тогда исследование было предпринято во исполнение двух резолюций ЮНЕСКО [2], и эти резолюции заслуживают того, чтобы их процитировать. Первая, № 3.231 от 1951 г., предлагает ЮНЕСКО "изучать возможные методы, ослабляющие напряжение, вызванное введением современной техники в неиндустриализованных странах и в странах, находящихся в процессе индустриализации". И вторая, резолюция №3.24 от 1952 г., призывает ЮНЕСКО "для обеспечения социального прогресса народов поощрять изучение методов гармонизации введения современной технологии в страны, находящиеся в процессе индустриализации, при уважении к культурным ценностям этих стран".

Резолюции говорят сами за себя. В сущности ЮНЕСКО говорит следующее: современная техника вводится на периферии. Это, конечно, хорошо, но это создает напряжение — культурное и индивидуальное (исследование держит в центре внимания индивидуальное психическое здоровье). Кому-то нужно это "гармонизировать". Грамматика резолюции ужасна, потому что после этого слова нет предлога "с", остается неясным, с чем же необходимо гармонизировать современную технологию. Можно, однако, предположить, что преследовалась просто цель успокоить людей. "Культурные ценности" вызывали подозрение, хотя и заслуживали "уважения". Больше всего ЮНЕСКО хотело обеспечить "социальный прогресс народам", что бы ни означало это добродетельное намерение.

Сегодня, однако, "культура" — уже не только предмет почитания, к которому воззвали, чтобы затем игнорировать. Она стала боевым кличем, провозглашаемым с целью обвинения. Что это такое — "культура", используемая как боевой клич? Почему мы добавляем к "развитию" определение "устойчивое"? Разве можно развиваться неустойчивым образом? Ответы на эти вопросы не самоочевидны с научной точки зрения. Сегодня, конечно же, по этой проблеме нет всеобщего консенсуса. Ответы сегодняшнего дня существенным образом различаются в зависимости от того, откуда вы прибыли.

Первая проблема заключается в том, о чьей "культуре" или "культурах" мы говорим? Слово культура употребляется в двух диаметрально противоположных смыслах. Она обозначает нечто общее, присущее двум или более индивидов, но она обозначает так же и то, что не является общим для двух или более индивидуумов [3]. Иначе говоря, культура — это то, что объединяет людей, но также и то, что их разделяет. Когда мы поднимаем сегодня проблему "культуры" в ее отношении к "развитию", мы используем слово культура в смысле, разделяющем народы. Мы говорим о том, что "культура" Кореи отличается от китайской "культуры" и от британской "культуры".

Проблема в том, что же такое культура Кореи, Китая или Британии? Является ли она системой ценностей и обычаев, проповедуемых и каким-то образом соблюдаемых большинством людей в Корее, или в Китае, или в Великобритании в 1993 г.? Или же это та часть этих ценностей и обычаев, которая проповедовалась и соблюдалась большинством людей в Корее, Китае или Великобритании как в 1993 г., так и в 1793 г.? Или как в 1993 г., так и в 993 г.? По меньшей мере, не самоочевидно, что мы подразумеваем под выражением корейская, или китайская, или английская культура. Более того, совсем не самоочевидно, что существует единая культура, соответствующая этим определениям. Культура меняется в зависимости от времени, от региона внутри названных границ и, конечно же, от класса. Так что, когда мы говорим, как Маргарет Мид, что мы должны уважать культурные ценности, необходимо знать, о чьих или о каких культурных ценностях мы говорим. В противном случае отсылка слишком неопределенна.

Точно так же, когда мы говорим "устойчивое развитие", не ясно, что мы имеем в виду. Если говорится, что Корея, или Китай, или Великобритания должны "развиваться", идет ли речь на самом деле о Южной Корее, южном Китае, южных графствах Великобритании или действительно о стране в целом? Ведь в каждом из этих специфических случаев в 1993 г. положение дел в экономике лучше обстояло в "южной" зоне, чем в "северной"; и хотя причины в каждом из этих случаев были разными, разница между "южной" и "северной" зонами не только росла в последние 25 лет, но, похоже, будет продолжать расти в течение по крайней мере следующих 25 лет.

II

Основу геокультуры развития составляют три убеждения: (а) что государства, являющиеся настоящими или будущими членами Организации Объединенных Наций, политически суверенны и, по крайней мере потенциально, экономически автономны; (b) что каждое из этих государств имеет фактически только одну, по крайней мере одну преобладающую и исконную, национальную "культуру"; (с) что каждое из этих государств с течением времени может отдельно "развиться" (что на практике, видимо, означает достижение уровня жизни нынешних членов ОЭСР).

Я считаю, что первые два утверждения не совсем верны, или верны лишь в том случае, если учитывать их многозначность, а третье — совершенно ошибочно. Политический суверенитет независимых государств, на котором основывается первое утверждение, по большей частью является фикцией даже для тех стран, которые достаточно сильны в военном отношении, а концепция экономической автономии — полная мистификация. Что касается второго утверждения — о существовании национальной "культуры", одной в каждой стране — несомненно, существует нечто, что можно определить подобным образом. Но такие национальные "культуры" — вовсе не последовательная, не определенная и относительно не изменяемая модель поведения, а скорее сконструированные и постоянно перестраиваемые мифологии. С уверенностью можно сказать, что различия между тем, во что люди верят и как они в среднем ведут себя между, скажем, Кореей, Китаем и Великобританией, огромны. Но гораздо труднее доказать, что в каждом из этих государств существует единая национальная культура с относительно непрерывной исторической преемственностью или что внутригосударственные культурные различия можно безболезненно игнорировать.

Что касается возможностей национального развития в рамках капиталистической мироэкономики, просто невозможно, чтобы оно реализовалось для всех государств. Процесс накопления капитала требует существования иерархической системы, в которой прибавочная стоимость распределена неравномерно как в пространстве, так и между классами. Более того, развитие капиталистического производства в историческом времени фактически вело к постоянно возрастающей социально-экономической поляризации населения мира (а на самом деле даже ее требовало). Это дополнялось демографической поляризацией. Таким образом, верно, что, с одной стороны, так называемое национальное развитие в определенной мере всегда возможно, но оно является циклическим процессом в системе. Не менее верно и то, что, поскольку неравное распределение преимуществ как исторически, так и теоретически, постоянно, всякое "развитие" в одной части мироэкономики на самом деле имеет своей оборотной стороной "упадок" или "регресс", либо "слаборазвитость" какого-то другого. Это было не менее справедливо для 1893 г., чем для 1993 г.; более того, про 1593 г. можно сказать то же самое. Таким образом, я не говорю, что страна X не может "развиваться" (сегодня, вчера или завтра). Я утверждаю лишь, что в рамках существующей системы не существует пути, двигаясь по которому могли бы одновременно развиваться все (или хотя бы многие) страны.

Отсюда не следует, что какие-либо страны не могут вводить новые формы механизированного производства или развивать информационные технологии, или строить высотные здания, или создавать какие-то другие внешние символы модернизации. Вообще-то это могут все. Но это не обязательно означает, что страна или, по крайней мере, большинство ее населения будут жить лучше. Состояние страны или населения может фактически ухудшиться, несмотря на видимое "развитие". Вот почему мы говорим теперь об "устойчивом развитии", подразумевая нечто реальное и прочное, а не статистический мираж. Без сомнения, именно в этой связи мы говорим о культуре. Она предполагает, что не всякое "развитие" благо, а только то, которое как-то поддерживает, возможно, даже насильственно возобновляет определенные местные культурные ценности, которые мы считаем позитивными и чье сохранение является большим плюсом не только для местного населения, но и для мира в целом.

Вот почему я написал заглавие в форме вопроса: "Геокультура развития, или трансформация геокультуры?" Потому что геокультура развития — историческая форма культурного давления во всех государствах с целью обеспечения программы "модернизации" или "развития", программы, которая оказалась бесполезной для этих стран — привела нас в нынешний тупик. Мы разочаровались в иллюзиях, связанных с "развитием" в том виде, в каком оно проповедовалось в 1945-1970 гг. Мы теперь знаем, что оно может привести в никуда.

Итак, мы ищем альтернативы, которые, однако, все еще часто формулируются как альтернативные пути к "национальному развитию". Вчера государственное планирование и замещение импорта, сегодня структурная перестройка (или шоковая терапия) и экспортно-ориентированная рыночная специализация. А кое-где — какой-то невнятный третий путь. Мы движемся от заклинания к заклинанию, безумно, отчаянно, иногда цинично. В ходе этого процесса у немногих дела идут хорошо и еще лучше, но у большинства — нет. Проведем ли мы следующие 30 лет в том же беличьем колесе? Я надеюсь, что нет, иначе мы точно сойдем с ума и истощимся вспышками гнева. На самом деле, определенным образом мы уже взрываемся безумным гневом — от Сараево до Могадишо, от Лос-Анджелеса до Ростока, от Алжира до Пхеньяна.

Вместо бесплодных поисков неубедительных альтернативных решений невозможных дилемм, поставленных геокультурой развития, мы должны переключить наше внимание на трансформацию геокультуры, которая происходит на наших глазах и ставит перед нами вопрос о том, куда мы направляемся и куда хотим прийти.

III

Разочарование в геокультуре развития означало утрату веры в государство, как проводник реформ и оплот личной безопасности. Это запустило самоподдерживающийся цикл. Чем меньше легитимности признается за государствами, тем труднее им навязывать порядок или гарантировать минимальный уровень социального благополучия. И чем труднее становилось государству выполнять эти функции, которые для большинства людей являются raison d 'etre существования государства, тем меньше легитимности за ним признавалось.

Перспективы пугают людей. После 500 лет последовательного роста силы и легитимности государственных структур, к тому моменту, когда большинство людей отказались от альтернативных гарантий безопасности или благополучия, государство внезапно начало терять свою ауру. (Конечно, эти 500 лет можно было насчитать не во всех частях света, множество зон были введены в современную миросистему совсем недавно; но для подобных регионов это справедливо в отношении того периода, когда они уже вошли в миросистему.) Испуганные люди ищут защиты. Они обратились за защитой к "группам" — к этническим группам, к религиозным группам, к расовым группам, к группам, воплощающим "традиционные" ценности.

В то же самое время и в тесной связи с общим разочарованием в реформизме, основанном на действиях или поддержке государства, возникла идея "демократизации" — требование политического равенства, идущего много дальше одного лишь избирательного права. Требование "демократизации" выдвигалось не только по отношению к авторитарным государствам, но также и по отношению к. либеральным, поскольку либеральные государства были созданы не для развития демократизации, но фактически для ее предотвращения.

Формой, которую приняло требование "демократизации" в последние 25 лет, стало требование больших прав для "групп": для "большинства" внутри любого государства, не являющегося либеральным, и в еще более жесткой форме — для "меньшинств" внутри любых государств, которые провозгласили себя либеральными. Конечно, понятие "меньшинства" очень условно. Численность "меньшинств" может составлять более 50% всего населения. Черные в Южной Африке, индейцы в Гватемале, женщины в любом государстве мира являются такими "меньшинствами", потому что, какова бы ни была статистика, в политическом и социальном отношениях они являются угнетаемыми группами. Но, конечно, негры в США, турки в Германии, курды в Турции, корейцы в Японии также являются примерами подобных меньшинств (в этом случае как с социальной, так и со статистической точек зрения).

Таким образом, новый поворот к "группам" имеет два совершенно различных, почти противоположных, источника. С одной стороны, он питается страхом, дезинтеграцией, и прежде всего боязнью дезинтеграции в будущем. А с другой стороны, он питается самоутверждением угнетенных, их позитивными требованиями мира, действительно основанного на равенстве. Эта двойственность источника новой надежды на "группы" может привести к огромным беспорядкам. Ничто не может быть лучшей иллюстрацией этого, чем распад Югославии. Не надо забывать, что еще недавно Югославия считалась образцом благоразумного решения национального вопроса. Сегодня кажется, что мир и все народы прежней Югославии с ощущением обреченности, стоя перед фактом непрерывно распространяющейся и усиливающейся кровавой резни.

Не являются ли эти "группы", с которыми люди связывали свою веру, теми же сущностями, которые мы имели в виду, говоря о "культуре"? Мы освобождаемся, отстаивая отличительные черты нашей    культуры. Мы используем это, чтобы защитить себя, обеспечить    наши права, потребовать равного отношения. Но в то же самое время каждый раз, когда мы отстаиваем нашу особость, мы покушаемся на самоутверждение других. В прежней Югославии, если вернуться к нашему ужасающему примеру, политический распад государства начался несколько лет назад, когда Сербия отменила автономный статус Косово. В том, что касается Косово, очевидны два факта. Первый — огромное большинство населения сегодня исповедует ислам и говорит преимущественно по-албански. Второй — большинство сербов считают Косово историческим сердцем сербской культуры. Сербия без Косово — это Сербия, лишенная своей культурной истории. Не просто одновременно удовлетворить требования, вытекающие из этих двух фактов.

Для сербов Сербия без Косово все равно как Израиль без Иерусалима. А! кстати, это еще один хороший пример. И отличаются ли эти требования, относящиеся к "культуре", от претензий Ирака к Кувейту? И если да, то в чем отличие? Как можно вытащить самих себя из засасывающей трясины требований и контртребований, которые находят выражение в бесконечном насилии и контрнасилии? Конечно, будет бесполезно и, более того, лицемерно отделываться проповедью пацифизма, основанного на показном универсализме, за которым фактически спрятан призыв оставить все как есть, в соответствии со сложившимся в данный момент в мире распределением огневой мощи.

Действительность такова, что мы живем в мире глубокого неравенства, и у нас нет морального права просить кого-то воздержаться от попыток уменьшить это неравенство. Следовательно, мы должны желать "устойчивого развития" для всех, и мы должны признавать требования "культурной" целостности, предъявленные любой группой, любой страной. Если эти требования создают для нас сегодня проблемы, это происходит не потому, что выдвигаются требования, а потому, что ослабевают репрессивные механизмы миросистемы. Великий всемирный беспорядок, в который мы вступили, вызван не борьбой угнетенных, но кризисом структур, которые их угнетают.

В данный период великого всемирного беспорядка, кризиса нашей современной миросистемы, исторического капитализма мы пойдем вперед только в том случае, если будем в состоянии ясно рассмотреть всю картину. Это будет период двойной борьбы — борьбы за сиюминутное выживание и борьбы за оформление грядущей исторической системы, которая в конце концов возникнет из нынешнего системного хаоса. Те, кто пытаются создать новую структуру, повторяя ключевую черту существующей системы — иерархическое неравенство, сделают все для сосредоточения нашего внимания на проблеме сиюминутного выживания, чтобы мы не смогли выдвинуть исторические альтернативы их проекту поддельной трансформации, поверхностной трансформации, оставляющей в неприкосновенности существующее неравенство.

Тот факт, что историческая система находится в кризисе, не означает, что люди не продолжают день за днем делать или пытаться делать то же самое (или, по крайней мере, многое из того), что они делали прежде. Всемирное производство товаров на рынок будет продолжаться. Государства по-прежнему будут иметь армии и вести войны. Правительства по-прежнему будут использовать полицейскую силу для подкрепления своей политики. Накопление капитала будет продолжаться, хотя и с возрастающими трудностями, социальная и экономическая поляризация миросистемы будет углубляться. Как государства, так и люди будут по-прежнему искать способы, обеспечивающие им вертикальную мобильность, направленную вверх в иерархиии системы, или предохраняющие их от движения вниз.

С одним, однако, существенным отличием от того, как все это происходило 500 последних лет! Флуктуации внутри системы будут все более бурными и болезненными. Между тем, если во времена, когда историческая система была относительно стабильной, крупномасштабные действия (так называемые революции) оказывали относительно небольшое воздействие на функционирование системы, теперь даже незначительные действия могут оказать относительно большое влияние — в меньшей степени на реформирование сегодняшней системы, чем на определение возможных очертаний системы или систем, идущих ей на смену. Таким образом, вознаграждение вмешательству человека может быть очень велико, но и наказание за невмешательство или неправильно направленные действия тоже велико.

IV

Давайте, в связи со сказанным, рассмотрим антисистемную культурную критику существующей системы и ее геокультуры за 500 лет.  В последние 25 лет эта критика с большим шумом сосредоточила свое внимание на четырех центральных положениях: материализме, понимаемом как стремление исключительно к материальным благам, индивидуализме, этноцентризме и деструктивности "пути Прометея". Каждое из направлений этой критики было очень сильным, глубоким, но порой ему недоставало убедительности.

1) Критика материализма была очень тривиальной. Она заключалась в том, что стремление к благополучию, комфорту и материальным выгодам обычно вело (на самом деле вынужденно) к отрицанию других ценностей, иногда называемых духовными. Это было следствием непрерывного движения к секуляризации государства и всех основных социальных институтов. А эта секуляризация была важной опорой системы государств, которая обеспечивала внутренние рамки для бесконечного накопления капитала. Действительно, бесконечное накопление капитала, определяющее черты нашей исторической системы, есть квинтэссенция материалистических ценностей.

Исторически с этой критикой были две проблемы. Во-первых, была тенденция вести ее в интересах прежних привилегированных слоев, на место которых пришли новые привилегированные слои. Поэтому часто эту критику вряд ли можно было бы назвать честной. Она на самом деле была не антиматериалистической, вопрос преимущественно сводился к тому, чьего быка забьют. Или же она использовалась не как критика сильных, но как критика слабых, чьи протесты принимали несколько анархичные формы. И это была, следовательно, форма обвинения жертвы.

Во-вторых, антиматериалистическая критика приобретает смысл только тогда, когда материализм преувеличен. Удовлетворение того, что называют "основными потребностями" (и еще некоторых потребностей), не есть что-то материалистическое, но является вопросом выживания и человеческого достоинства. Антиматериализм никогда не был слишком убедителен для неимущих. А в иерархической системе, основанной на индивидуальных различиях в доступе к капиталу, антиматериализм был не очень убедителен также и для средних классов, имеющих возможности вблизи увидеть, что происходит на самом верху.

2) Критика индивидуализма является производной от критики материализма. Система, ставящая на первое место материальные ценности, открывает дорогу крысиным гонкам, войне всех против всех. Возникает абсолютно эгоцентрическое мировоззрение, смягченное в лучшем случае определенной приверженностью к нуклеарной семье (ведь все-таки человек смертен). Критики вместо этого превозносили "общество", "группу", "общину", часто "семью". А некоторые критики говорили о первенстве всего человечества.

Здесь критики добились несколько большего успеха, ибо им удавалось убедить большие группы людей подчинить свои индивидуальные устремления неким групповым целям. Но эта преданность коллективному оказывалась непрочной. Как только такие общности создавались, они начинали стремиться к тому, чтобы институционализировать свою способность к достижению коллективных интересов через приобретение того или другого вида политической власти. В итоге они вновь втягивались в процесс функционирования современной миросистемы. Система показала себя слишком мощной, чтобы быть сломленной индивидуальной решимостью, в частности индивидуальной решимостью лидеров групп. Власть "развратила" их, как говорил лорд Эктон. Но это была не просто власть, а власть внутри данной специфической исторической системы с ее огромными возможностями для определения путей накопления капитала.

Неизбежным следствием "развращения", "коррумпированности" стало разочарование в коллективизме. Те, кто пожертвовал своими личными целями, обнаружили, что выгоду от этого получили другие, а сами они в долгосрочной перспективе жить лучше не стали (на самом деле часто стали жить хуже).

3) Третье направление критики касалось этноцентризма, особенно его господствующей и наиболее заразной в рамках исторического капитализма формы — европоцентризма, оборачивавшегося на поверхности расизмом. Критики указали, что грубой версией европоцентризма стал расизм, ведущий к социальной дискриминации и сегрегации групп, отмеченных знаком "низшие". Но критики шли дальше. Европоцентризм, говорили они, имеет и утонченное, более либеральное лицо — универсализм.

Европейцы навязывали свои частные ценности остальному миру, выдавая их за ценности универсальные. И таким образом защищали свое господство и богатство. Действительно, последней, наиболее изощренной формой этноцентрического универсализма стала концепция меритократии, требующая, чтобы "крысиные гонки" велись по честным правилам, но игнорирующая, что бегуны начинали гонку с разных стартовых позиций, которые обусловлены социально, а не генетически.

Эта критика была очень мощной, но была ослаблена последствиями элементарной тактики divide et impera со стороны власть имущих. Нападки на этноцентризм выпустили пар, разделяющая линия между высшими и низшими постоянно сдвигалась, вводя внутрь высшего слоя некоторых наиболее энергичных борцов. После этого борцы быстро пересматривали свои взгляды. Поскольку в миросистеме существует постоянная демографическая поляризация, двигать разделяющую линию было просто, эти подвижки просто служили для поддержания более менее постоянного процента тех, кто находится наверху. Но в политическом отношении это означало, что каждое поколение протестующих должно было фактически начинать с нуля.

4) Наконец, критика "пути Прометея" была самой последней по времени, но во многих отношениях наиболее эффективной. Необходимость накопления капитала привела не только к технологическому прогрессу (вероятно, нейтральному в худшем случае, благотворному в лучшем), но и к огромным разрушениям. Беспокойство по поводу подверженности исторического капитализма социально-психологической коррозии, выражаемое в терминах концепций "отчуждения" и "аномии", соединилось с беспокойством по поводу подверженности исторического капитализма геофизической коррозии, что выражается в экологических концепциях.

Сегодня признается, что склонность исторического капитализма к саморазрушению громадна и увеличивается быстрыми темпами. Но и это направление критики имеет свои пределы в смысле удовлетворяемости жалоб. Отчуждение и аномия породили товар — психотерапию. Экология породила товары очистки и использования вторичных ресурсов. Вместо искоренения причин деструкции мы пытаемся заштопать порванную ткань.

Мы сегодня стоим перед вызовом — в эпоху перехода к новой исторической системе надо взять четыре направления критики исторического капитализма (глубокой критики, которая, однако, была сформулирована недостаточно убедительно) и преобразовать их в позитивную модель альтернативного социального устройства, которая не попала бы в ту же ловушку, в какую попала предыдущая (частичная) критика. Мы должны быть радикальными, то есть мы должны добраться до корней дела. И мы должны предложить действительно фундаментальную перестройку. Это проект, по крайней мере, на 50 лет. И это проект общемирового охвата, он не может быть осуществлен только в некоторых местах или частично, хотя действия на местах должны сыграть главную роль в этом преобразовании. И для него требуется на полную мощность использовать человеческое воображение. Но это возможно.

Подобное возможно, но ничто не гарантировано. Триумфализм сведет на нет наши усилия. То, что мы должны отыскать — скорее правильное сочетание трезвости и фантазии. И мы можем обнаружить это в самых неожиданных местах, в каждом уголке мира.

2001 г.


Публикуется с разрешения редактора издания.

Эта статья была представлена на Международном и межведомственном форуме по проблеме "Культура и Развитие", организованном IFES и ЮНЕСКО, Сеул, 22-23 сентября 1993 г.


[1] Wallerstein I. Unthinking Social Science. Cambridge: Polity Press, 1991, p. 104-124, Sec. II.

[2] Mead, Margaret, ed. Cultural Patterns and Technical Change. Paris, UNESCQs 1953, p. 5. Стоит, походя, заметить, что были созданы редакционная группа из 7 человек и Наблюдательный Комитет из 18 человек (отчасти они совпадали), насколько я могу судить, исключительно из американцев. Иллюстрация состояния социальной науки в 1953 г.

[3] Примечание ответственного редактора. Индивид — человек как вид Homo sapiens, в данном случае все представители человечества являются носителями культуры; индивидуум—отдельный представитель человечества (личность — соц.-псих.), вобравший в себя отдельные, специфические для его среды элементы общечеловеческой культуры. К сожалению, данные понятия часто путают.

Источник: книга Валлерстайн И. "Анализ мировых систем и ситуация в современном мире". Пер. с англ. П.М. Кудюкина. Под общей редакцией канд. полит. наук Б.Ю. Кагарлицкого. СПб., "Университетская книга", 2001. С. 208–226.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.