Главная ?> Авторы ?> Столяров -> 5. Против всех
Версия для печати

5. Против всех

У каждого века – свое Средневековье.
Станислав Ежи Лец

Необъявленная война

Эту войну никто официально не объявлял. У нее нет никакой конкретной даты начала. Можно считать, например, что она вспыхнула летом 1986 года, когда программист из Ганновера Маркус Гесс, согласно легенде, открыл обыкновенный телефонный справочник, издающийся миллионными тиражами, и выяснил номер, по которому можно соединиться с университетским компьютером лаборатории в Беркли. Данная лаборатория входила в систему государственных американских лабораторий по фундаментальным исследованиям. Далее Гесс угадал пароли, что к его удивлению оказалось не трудно, и проник в секретную базу данных Пентагона – сеть «Optimi». Таким образом он получил доступ к 29 документам по ядерным вооружениям, в том числе к «Плану армии США в области защиты от ядерного, химического и бактериологического оружия». Затем этот настойчивый юноша все через тот же Беркли пролез в компьютер космического отделения ВВС США в Лос-Анджелесе, создал на свое имя счет и произвел себя в полковники. Причем, выявили его отнюдь не военные службы, которые ни о чем не подозревала, а сотрудник этой же лаборатории, Клиффорд Столл, обнаруживший незначительное, в 75 центов, расхождение в счетах за пользование компьютером[1].

Год 1986-й вообще удобен в качестве рубежа, так как именно в это время Клуб европейских хакеров, состоявший в большинстве своем из подростков, довел буквально до инфарктного состояния сотрудников НАСА – Управления по исследованию космического пространства Соединенных Штатов. Заранее объявив о своих намерениях, которые всерьез, разумеется, никто не воспринял, хакеры начали «корректировать» орбиту ретрансляционного спутника стоимостью в несколько миллионов долларов. Можно представить себе панику высших военных чинов, когда выяснилось, что спутник им больше неподконтролен. Ситуацию тогда удалось спасти, однако НАСА после данного случая наглухо замуровало свою европейскую сеть, уже не надеясь ни на какие шифры и коды[2]

Впрочем, существуют и более ранние даты. Например, 1982 год. Тогда, после выхода на экраны блокбастера «Военные игры», где сошедший с ума компьютер пытался развязать ядерную войну, тысячи школьников и студентов в Европе и США начали массированную сетевую атаку на штаб-квартиру командования НАТО в Брюсселе. Осада продолжалась несколько дней. Военные не успевали заделывать дыры в системах электронной защиты. К секретным данным, к операционным военным файлам сумели прорваться десятки хакеров. Атаку удалось прекратить лишь после того, как полиция произвела массовые аресты[3]

История человечества знает множество войн. Считается, что их было примерно 14 тысяч и в них погибло около 4 миллиардов людей. Некоторые из войн имели глобальный характер: войны Александра Македонского, например, охватывали почти всю тогдашнюю Ойкумену, походы монголов простирались от Китая и Японии на востоке до Венгрии и Польши на западе, завоевания Наполеона, даже если исключить Египетскую кампанию, сотрясали Европу от Москвы до Мадрида. Затем последовали Первая мировая война, Вторая мировая война, Третья, «холодная», мировая война, протекавшая в виде локальных конфликтов практически по всему миру.

Однако при всех различиях прежних войн они имели одно общее свойство. Войны велись за господство над какой-либо территорией, за преобладание, за получение политических или экономических преимуществ. Цели войны были понятны. Мир, возникавший в результате конфликта, являлся логическим продолжением, довоенного. Теперь же, в начале третьего тысячелетия, человечество столкнулось с войной совершенно нового типа. С войной, где не имеют значения ни верования, ни национальность, ни государственная принадлежность, ни идеология, ни культура, с войной, где нет другой цели, кроме тотального уничтожения, с войной, где противник неисчислим, поскольку им может стать каждый, кто сядет за клавиатуру компьютера.

Выиграть эту войну невозможно.

Ибо победа в ней неотделима от поражения.

Мир иной

Отличительной чертой компьютерной революции, вспыхнувшей на рубеже 1970 – 1980-х годов, была ее скорость. До сих пор ни одна технологическая инновация не распространялась по миру с такой быстротой. 12 августа 1981 г . компания IBM выпустила свой первый персональный компьютер, начав тем самым эру всеобщей информатизации, а уже к концу 1990-х гг. количество персональных компьютеров, приходящихся на тысячу человек, составляло в развитых западных странах цифру порядка 250 – 400 единиц. «Для достижения того же уровня распространенности, какой к началу XXI в. имеет компьютер, телевизору в свое время понадобилось около сорока лет, а автомобилю порядка семидесяти»[4].

С такой же скоростью, шло и усовершенствование компьютерной техники. Инновационные поколения следовали буквально одно за другим. 286-й процессор сменился 386-м, затем – 486-м. Далее появились Pentium I, Pentium II, Pentium III… В свою очередь, операционная система Windows 3.1, когда-то казавшаяся совершенством, мгновенно поднялась до Windows 95, Windows 98, Windows 2000, Windowsxp … Параллельно увеличивалось быстродействие. Вместе с приходом очередного компьютерного поколения оно возрастало чуть ли не на порядок. Был даже сформулирован «закон Мура», согласно которому скорость работы процессоров удваивается примерно каждые восемнадцать месяцев. И хотя «предел насыщения» при заданном аппаратном обеспечении сейчас начинает просматриваться, полученные результаты все равно впечатляют. Уже первые компьютеры имели вычислительную мощность, сравнимую с интеллектом насекомых, а, согласно некоторым прогнозам, между 2015 и 2024 гг. будет достигнут уровень мощности мозга человека[5]. Сейчас компьютеры участвуют во всех сферах нашей жизни. Они научились читать, писать, рисовать, воспроизводить музыку, распознавать образы, голоса, моделировать сложные динамические процессы, управлять движением роботов по пересеченной местности. Представить современный мир без компьютеров уже нельзя.

Вместе с тем, это была одна из самых мягких технологических революций в истории человечества. Несмотря на тотальный характер вызванных ей перемен, компьютерная революция не повлекла за собой ни социальных катаклизмов, сопровождающихся насилием, ни фрустрации поколений, не способных вписаться в новое время. Это была «революция, которую не заметили»: молодежь воспринимала электронный пейзаж мира как изначальную данность, среднее поколение осваивало компьютеры по мере необходимости, а старшее поколение, выросшее в предыдущей реальности, просто не обращало на них внимания.

В действительности же это был тектонический сдвиг. Человечество оказалось поделенным на три неравные части. Помимо традиционного мира (сельскохозяйственного, сырьевого), господствовавшего в основном на Востоке и Юге, и мира индустриального (западного), впрочем ставшего к этому времени также достаточно традиционным, начал возникать мир абсолютно новый – постиндустриальный, информационный – ландшафт которого пугал своими непривычными очертаниями.

Прежде всего, как уже не раз бывало в истории, он оказался совершенно иным, нежели его представляли. Он не соответствовал никаким научным прогнозам и не совпадал ни с какими социокультурными обобщениями, сделанными футурологами.

Как пишет один из исследователей новой эпохи, предполагалось, что информационное общество будет обладать следующими базовыми чертами.

Определяющим фактором жизни станет научное знание. Оно заместит труд, ручной и механизированный, в его роли основного источника стоимости. Знание превратится в товар. Экономические функции капитала перейдут к информации. В результате ядром организации общества, главным социальным институтом его станет университет – центр производства, переработки и накопления знаний. Промышленные корпорации, главенствовавшие в индустриальную эру, будут постепенно вытеснены на периферию. Принципиально иной характер приобретет деление на имущих и неимущих: информированные слои общества образуют «новых богатых», не информированные – «новых бедных». Соответственно источник социальных конфликтов переместится из экономической сферы в сферу культуры. Более того, поскольку инфраструктурой нового общества явится интеллектуальная техника, то возникнет «симбиоз» между ней и основными социальными институтами. Общество вступит в «технетронную эру» (термин Бжезинского): социальные процессы будут полностью программируемыми[6].

«Такого рода информационное общество, заключает исследователь, нигде не состоялось, хотя основные технико-экономические атрибуты постиндустриальной эпохи налицо: преобладание в ВВП[7] доли услуг, снижение доли занятых во «вторичном» (промышленном – АС), и рост доли «третичного» (сервисного – АС) сектора экономики, тотальная компьютеризация и т. п. университет не заменил промышленную корпорацию в качестве базового института «нового общества», скорее академическое знание было инкорпорировано в процесс капиталистического производства. Общество сейчас мало походит на целостную программируемую систему институтов. Оно … больше похоже на мозаичное поле дебатов и конфликтов по поводу социального использования символических благ»[8].

По мнению того же исследователя, прогнозы теоретиков информационного общества оказались несостоятельными, потому что их авторы отождествляли знание и информацию.

Знание – это интеллектуальный продукт. Оно предполагает создание новых смыслов на основе уже имеющихся. В этих координатах современный мир мало чем отличается от Античности или Средневековья. «Классификации элементарных частиц в ХХ в. столь же многочисленны и сложны и в той же степени связаны с опытными данными, что и классификации ангелов и демонов в веке XV. В настоящее время больше физики и меньше демонологии, тогда как пятьсот лет назад соотношение было обратным, но по общему числу моделей эпохи принципиально не различаются»[9]. Причем прикладная ценность знаний также сопоставима. «Геоцентрическая модель Птолемея позволяет рассчитывать видимое положение планет ничуть не хуже, чем гелиоцентрические модели Коперника и Галилея; доклады Римскому клубу дают столь же точные прогнозы о будущем человечества, что и средневековые пророчества о Страшном суде»[10].

Впрочем, о докладах Римского клуба мы уже говорили. Теперь же, чтобы не быть голословными, приведем прогноз, который по заказу ООН сделал в конце 1970-х гг. Нобелевский лауреат по экономике Василий Леонтьев. Согласно его расчетам, обобщившим громадный статистический материал, базовый сценарий годовых темпов роста ВВП на 1990 – 2000 гг. выглядел так: Япония – 3,4%, СССР – 3%, США – 2,5%. В действительности оказалось, что японская экономика переживала в этот период отчетливую стагнацию, экономика США, наоборот, стала расти быстрее, чем в предшествующее десятилетие, а что произошло с Советским Союзом, хорошо известно[11].

Правда, не стоит так уж винить В. Леонтьева. Расчеты делались им для одной реальности, а вместо нее неожиданно образовалась другая. И принципиальная разница здесь заключается в том, что в новой эпохе возросло вовсе не количество знаний, а качество и количество коммуникаций.

«Тиражирование (не путать с созданием) интеллектуального продукта, передача сведений о нем посредством печатных изданий, телеграфа, радио, телевидения, лекций и семинаров в рамках системы всеобщего образования, а теперь еще и сети Internet – вот что коренным образом отличает современное общество как информационное. И за словом «информация» кроется именно коммуникация, а не знание… Нетрудно заметить: более информированный человек – это не тот, кто больше знает, а тот, кто участвует в большем числе коммуникаций»[12].

Это действительно так. Компьютерная революция, от которой, как прежде от промышленной революции, ожидали, что она, вызвав новое Просвещение, спасет и улучшит мир, вместо этого породила явление, которое никто предвидеть не мог: глобальную сеть Интернет, мгновенно опутавшую собой весь земной шар. Метастазы ее распространялись стремительно. В 1969 г . Агентство Передовых Исследовательских Проектов (ARPA) Министерства Обороны Соединенных Штатов запускает первую компьютерную сеть ARPANET, объединяющую всего четыре компьютера. В 1991 г . после создания Европейской физической лабораторией (CERN) протокола World Wide Web (www) Интернет начинает действовать более чем в 30 странах мира[13]. А в настоящее время, как полагают, число пользователей Интернета уже приближается к миллиарду, а число бизнес-пользователей – к тремстам миллионам.

Косвенным свидетельством того, что в цивилизационном азарте мы очутились где-то не там, является такой показатель, как расход бумаги. Переход к электронным носителям информации вовсе не вызвал, как неоднократно предсказывалось, спад ее потребления. Напротив, компьютерная революция повлекла за собой невиданный в истории взлет бумажной промышленности. По словам Пьера Трюделя, вице-президента канадской компании «Домтар», производство офисной бумаги – это сейчас самая перспективная сфера деятельности. «Люди распечатывают все, что видят, – тексты с сайтов, электронную переписку». Как показывают исследования, пользователи, как правило, распечатывают любой текст, превышающий по размерам половину страницы. А из-за сбоев в электросетях и компьютерных вирусов сотрудники многих компаний делают на всякий случай бумажные копии файлов. Согласно данным крупнейшего производителя оргтехники компании «Хьюлетт-Паккард», только в США через лазерные принтеры ежегодно проходит 1,2 триллиона листов бумаги[14].

Представление об «информационном обществе» было типичным прогностическим заблуждением. Оно не учитывало главное свойство будущего – его принципиальную новизну. Мы уже говорили, что будущее, если определять его как фазу истории, принципиально не совместимую с предыдущей, представляет собой не «продолженное настоящее», весьма похожее на «сейчас», не механическое масштабирование тенденций текущей реальности, перенесенных «вперед», а нечто такое, чего до сих пор не было. Будущее всегда ортогонально, «перпендикулярно» существующему пейзажу, и потому, овеществляясь в действительности, выглядит вовсе не так, как следует из простого арифметического суммирования.

Нечто подобное произошло и с компьютерной революцией. Результаты ее, фактурно обозначившиеся сегодня, оказались совсем не такими, как ожидалось. Мы вступили не в «общество знаний», озаренное могуществом разума, не в эпоху прогресса, дарующую решение старых проблем, мы вступили в необычное «сетевое общество», в «общество мгновенных контактов», перед которым разум пока бессилен. Мы не стали ни образованнее, ни умнее по сравнению с людьми предшествующих эпох, зато внезапно, как дар богов, приобрели нечто иное. Коммуникативный выход практически в любую точку земного шара знаменует собой давнюю мечту человечества – победу над неумолимым пространством. Теперь уже не требуется тащиться две недели на лошадях из Петербурга в Москву или ждать почти месяц, пока придет оттуда письменный ответ на запрос. Не требуется, чтобы фирма и ее производственные подразделения находились обязательно на одной физической территории. Получить необходимые сведения, внести коррективы в работу, ведущуюся за тысячи километров отсюда, можно за считанные минуты. В Интернете пространства нет, есть только время.

Это, в свою очередь, означает, что управление любыми процессами стало возможным осуществлять в реальном временном исчислении. А поле деятельности отдельного человека расширилось до планетарных масштабов.

В эпоху компьютеров мир начал становиться глобальным.

Из тумана будущего, ранее скрывавшего горизонт, выдвинулся континент, о существовании которого не подозревали.

Колумб плыл в Индию, а открыл Америку.

Человечество вместо «общества знаний» оказалось в реальности Всемирной Сети.

Надежды на улучшение мира не оправдались.

Мир не стал лучше.

Впрочем, хуже он тоже не стал.

Мир стал иным.

После бала

Топография нового мира выражена глобализацией. Несколько ранее мы определили этот процесс как тотальную унификацию мира – приведение разных национальных реальностей к общему знаменателю. Смысл его – в снижении трансакционных издержек: единые правила действий, единый цивилизационный контекст делают мировую экономику более эффективной. Точно также они оптимизируют и глобальную онтологию: общие паттерны (образцы поведения), общий социальный язык уменьшают когнитивные издержки существования.

Напомним, что в качестве «подтекста истории» глобализация обнаруживает себя очень давно, фактически – с появления в популяции homo sapiens первых социальных балансов. В известном смысле любой социум является глобализованным, поскольку обобществляет «местную» онтологию в рамках своих границ. Другое дело, что до недавнего времени глобализация оставалась именно «местной», ее универсалистский потенциал был ограничен коммуникативным пределом. Дифференциация локальностей происходила быстрее, чем их интегративное объединение, и при масштабировании реальности социально-экономическое пространство теряло связность.

Ситуация изменилась лишь в конце ХХ века. Это было связано, во-первых, с победой либерализма, обеспечившего в международных координатах легальную прозрачность границ, то есть свободу перемещения через них людей, информации и товаров, а во-вторых, с принципиальным коммуникативным прорывом: образованием той самой «среды мгновенных контактов», которая базируется на технологиях Интернета.

Это сделало мировые ресурсы мобильными. Прежде всего –транспортабельными и доступными для любого экономического игрока. Сформировалась, правда еще не в полной мере, система глобальных потоков: сырьевых, товарных, финансовых, интеллектуальных и человеческих. Свободно перетекая из одного региона планеты в другой, завися уже не столько от местных законов, сколько от разницы экономических потенциалов, складывающихся по большей части стихийно, такие потоки рисуют изменчивую картину глобального мирового хозяйствования.

Вполне понятно, что ни  одно государство охватить подобную динамику не способно, и потому регулирование потоков, контроль за ними начали осуществлять новые «центры силы»: крупные банки, имеющие, как правило, международный характер, неправительственные организации типа МВФ, МБРР, ВТО[15], транснациональные корпорации, которые по экономической мощи превосходят сейчас многие государства.

Считается, что в настоящее время транснациональные корпорации (ТНК) контролируют примерно 75% мировой торговли и производства, а транснациональные банки (ТНБ) – примерно 80% мирового финансового оборота.

Причем, абсолютный контроль здесь, разумеется, недостижим. Мощность глобальных потоков, массы экономических перемещений ныне столь велики, что ни серьезно ослабить их, ни тем более переназначить новые «центры силы» не в состоянии. Они лишь формально играют роль органов управления, а в действительности представляют собой компенсаторные шлюзы, едва выдерживающие напор мировых дисбалансов.

Система потоков, в свою очередь, потребовала глобальной унификации: единых и совместимых стандартов экономического бытия. В результате сейчас унифицируется практически все: унифицируется сырье и способы его доставки, унифицируется производство и характеристики конечной продукции, унифицируются финансовые расчеты и способы платежей, унифицируются профессии и связанные с ними социально-экономические отношения. Уже неважно, где именно, в Азии или в Европе, произведен товар, важно, чтобы он соответствовал определенным параметрам, неважно, откуда, из Африки или из Малайзии, прибыл продукт, важно, чтобы он имел определенные технические характеристики, неважно, где, в Токио или в Москве, произведена оплата, важно, чтобы она была осуществлена по определенным правилам, неважно, кто работник по национальности – турок, русский, китаец – важно, чтобы он обладал заранее обусловленными профессиональными навыками.

Единство мира символизирует уже не голубой флаг ООН, развевающийся над штаб-квартирой в Нью-Йорке, а торговая маркировка, полоски «штрих-кода», в обязательном порядке наносимые на упаковку товара. Именно они стали визой, пропуском в глобальный мир.

В собственно экономической сфере этот процесс, как указывалось, представлен модернизацией: приведением национального производства в соответствие с главенствующими мировыми стандартами; в сфере социальных отношений – вестернизацией: внедрением западных эталонов социального поведения. Обычно он идет в два этапа. На первом этапе страна вскрывается как консервная банка – эту операцию осуществляет либерализм, поддержанный военной и экономической мощью Западной цивилизации, а на втором – местная экономика, соответствующим образом трансформированная, подключается к одному или нескольким глобальным потокам.

Все это привело к кризису национального государства. Начался стремительный демонтаж так называемой «вестфальской системы» мироустройства, которая возникла как результат соответствующих соглашений по итогам Тридцатилетней войны 1618 – 1648 гг. Провозглашая принцип «каждой земле – своя вера», то есть отдавая приоритет независимости сложившихся к тому времени национальных культур, данная система предполагала, что отныне базисным элементом геополитики становится именно государство: оно обладает абсолютным, неотчуждаемым суверенитетом над своей территорией. Таким образом преодолевалась структурная неопределенность Средневековья, когда границы земель менялись в зависимости от воли монарха, реальность Нового времени фиксировалась устойчивыми социально-экономическими образованиями. Позже эта идеология была закреплена Священным Союзом, стремившимся утвердить незыблемость тогдашних европейских границ, Ялтинскими и Потсдамскими соглашениями о послевоенном устройстве мира, уставом ООН, провозгласившим представительство в этой организации не наций или народов, а именно государств, Хельсинкскими соглашениями 1975 г . о нерушимости государственных границ в Европе.

Теперь эта логичная геополитическая система, просуществовавшая почти четыреста лет, начала деградировать. Власть из рук национальных правительств стала все больше переходить к безличным транснациональным образованиям, диктующим остальному миру формы экономического, социального и политического бытия. Вот эти новые «глобальные операторы», эти «империи третьего тысячелетия», безмолвно возвышающиеся надо всем, и являются ныне унифицирующей силой реальности. Любая страна, стремящаяся быть включенной в мировые экономические процессы (а без такого включения выжить уже практически невозможно), вынуждена принимать те правила общей игры, которые они устанавливают: перелицовывать местную экономику, что влечет за собой, как правило, и социальное переустройство, открывать государственные границы, предоставляя свободный доступ к своим ресурсам, согласовывать тарифы и цены с установившимися на глобальном рынке, проводить строго определенную налоговую политику. Одно лишь квотирование «по указаниям сверху» экспорта сырья и товаров свидетельствует об очевидном ослаблении государства.

Причем никакие попытки национальных правительств ограничить этот процесс успеха, как правило, не имеют. Слишком несоизмеримы возможности противостоящих сторон. Попытки эти, выраженные обычно через таможенную автаркию, порождают, по выражению П. Щедровицкого, лишь «бунт капиталов»[16] – бегство финансовых средств из страны по тем же практически бесконтрольным сетевым электронным путям. Такая явочная десуверенизация государства, его принудительный демонтаж, анестезируемый рассуждениями о приоритете гражданских прав и свобод, превращает почти любое правительство, даже самое демократическое, из полновластного хозяина своей экономики в рядового менеджера, в исполнителя, в технического назначенца, главной задачей которого является грамотная утилизация местных ресурсов. В результате в странах, захваченных этим процессом, образуются как бы две самостоятельных экономики: одна «инновационная», ориентированная на глобальный мир, приносящая включенному в нее меньшинству высокие дивиденды, и другая «традиционная», ориентированная на национальный ландшафт, обеспечивающая связанному с ней большинству лишь элементарный прожиточный минимум. В задачу менеджера (государства) как раз и входит поддержание этой разницы потенциалов, поскольку именно из нее глобальная экономика извлекает основные доходы. Кстати, менеджера? что существенно, можно и заменить, если, по мнению подлинных хозяев реальности, он плохо справляется со своими обязанностями. Это продемонстрировали войны в Югославии, Афганистане, Ираке, кризисы вокруг Ливии, Северной Кореи, Ирана, а также недавние «демократические революции» в постсоветском пространстве.

То есть, потоковая экономика приобретает ярко выраженный колониальный характер. Она, в лице своих представителей, прежде всего транснациональных банков и корпораций, становится метрополией для порабощаемой Ойкумены. Правда, это колониализм особого рода. Осуществляясь на современном этапе в «атлантической версии», будучи территориально привязанной к развитым странам Запада, экономика глобальных потоков демонстрирует, тем не менее, явный космополитический эгоизм. Если колониализм предшествующего периода, колониализм Британской империи или первоначальный колониализм США, базировался на сотрудничестве с доминионом, хотя бы и резко неравноправном: метрополия была заинтересована в стабильности колониального мира как источника своего собственного процветания, то в нынешнем «глобальном колониализме» преобладают разрушительные тенденции. Из осваиваемой территории быстро извлекаются финансовые, сырьевые или человеческие ресурсы, извлекается вся та прибыль, которую они могут дать, а затем фокус интересов смещается, оставляя «колонию» в состоянии экономической деградации[17]. Причем, степень деградации в отдельных случаях может быть столь велика, что происходит полное хозяйственное разрушение территории – ее демодернизация, архаизация, образование «областей хаоса», где начинают преобладать теневые структуры. Таким образом возникают совершенно особые цивилизационные зоны: «Глубокий Юг», «Глубокий Восток», специализирующиеся на экономике криминала[18].

Показателен пример Афганистана, где после разгрома англо-американскими войсками движения «Талибан» производство наркотиков, в частности героина, резко выросло. В американском внешнеполитическом ведомстве были вынуждены признать, что в настоящий момент площадь плантаций опиумного мака в Афганистане превышает 60 тыс. га. Три четверти всего изготовляемого в мире опиума приходится именно на эту страну[19]

Вместе с тем трансформируется и собственно западная реальность. Производственный, индустриально-товарный сектор, тут стремительно замещается сервисно-информационным. Доля услуг, в том числе в банковской сфере, достигает уже 80%  валового внутреннего продукта, и потому в темпах экономического развития, которыми Запад гордится, присутствует немалая доля фиктивного, а не реального капитала. Более того, капиталы вообще начинают уходить с Запада, на что журнал деловых кругов «Форчун» указывал еще в 1992 году[20]. Пользуясь глобальной свободой перемещения, которую дает наше время, деньги теперь концентрируются в тех экономических зонах, где темпы роста и норма прибыли значительно выше, чем в евро-атлантическом ареале. Деньги уходят в страны Азиатско-Тихоокеанского региона, уходят в Китай, в некоторые страны Африки и Латинской Америки. Одновременно идет и расслоение постиндустриального общества. Тень глобализующейся экономики на Западе не менее густа, чем на Востоке или на Юге. По мнению американского экономиста Джереми Рифкина, лишь незначительное меньшинство, примерно 20% населения развитых стран, может в той или иной мере выиграть от нынешней технологической революции, подавляющее же большинство рискует оказаться за пределами процветания. В общем, богатые будут богатеть еще больше, а бедные еще больше нищать. Наблюдается и размывание знаменитого американского «среднего класса», часть которого медленно, но неуклонно сдвигается к социальным низам. По данным еженедельника «Экзекьютив Интеллидженс Ревью», «средние» американцы из-за сокращения в последние годы своих доходов уже не могут обойтись без потребительского кредита, который достигает ныне астрономических величин. Непрерывно увеличиваются как средняя задолженность на одного потребителя, так и число банкротств среди дебиторов. Эти данные воспринимаются экономистами США как «штормовое предупреждение»[21].

Фактически, это не Запад колонизирует сейчас Третий мир. И не Третий мир за счет колоссальной стихийной миграции оккупирует Запад. Фактически, это будущее колонизирует сейчас настоящее. Оно агрессивно вторгается в существующую реальность и преобразует ее, превращая в нечто совершенно иное. Оно стремительно перестраивает ее для себя, не делая особых различий между Западом и Востоком, Югом и Севером.

Заметим в этой связи, что универсализм, структурным выражением которого является глобализация, представляет собой давнюю мечту человечества: мечту о единстве мира, мечту о единстве людей, не разделенных ни расовыми, ни национальными, ни государственными, ни религиозными предрассудками. Ранее эту идею пытались осуществить мировые религии, провозглашавшие, что нет для них «ни еллина, ни иудея», позже она вырастала из великих социальных доктрин – коммунистической и либеральной. В наше время эта идея овеществляется через глобальную экономику.

Впрочем, заметим также, что боги наказывают человека, исполняя его желания.

Осень Левиафана

Конец 1960-х – начало 1970-х годов, вероятно, когда-нибудь будет назван «Временем великих знамений». Именно в этот период сквозь привычный ландшафт индустриальной эпохи, которая, как тогда многим казалось, будет существовать вечно, начали проступать черты нового мира, предрекавшие совершенно иную карту цивилизационного бытия.

«Пражская весна» 1968 г. предвещала собой распад Советской империи и переход мира от жесткой биполярной системы, подавлявшей любую другую ориентацию, к моноцентричной (полицентричной) геополитической конъюнктуре, где статус каждого глобального игрока, определяется только его намерениями и ресурсами. В свою очередь, «студенческие революции», вспыхнувшие примерно в это же время, знаменовали полное освобождение личности от предрассудков коллективизма – тот предельный либерализм, который показался бы странным даже его основателям. Появление первых персональных компьютеров положило начало как «сетевому обществу», так и новому этапу глобализации, охватившему собою весь мир, а энергетический кризис 1973 г., вызванный отказом ряда арабских стран продавать нефть Западу, свидетельствовал о приближающейся эпохе «столкновения цивилизаций».

Начался фазовый переход от индустриальной реальности к реальности постиндустриальной: распад старых цивилизационных структур и возникновение новых, ранее не существовавших. Естественно, что этот процесс затронул и фокус сборки индустриального социума – государство.

Классическое либеральное представление о государстве как о «ночном стороже», который ни во что не вмешивается и лишь присматривает за «правилами игры», было дискредитировано еще Великой депрессией 1929 – 1933 гг. Стало понятным, что без государственного регулирования индустриальной экономике не обойтись. Не удивительно, что реформы Ф. Рузвельта, его «новый курс», который как раз и являл собой такое жесткое государственное регулирование, вызвал к жизни уже другую иллюзию: представление о государстве как о «благонамеренном деспоте» – этаком благородном отце семейства, пекущемся денно и нощно об общем благе»[22]. Иными словами, поскольку рыночная экономика предельно эгоистична, поскольку производитель товара, как впрочем и продавец, ни к чему, кроме прибыли, не стремится, то государство просто обязано взять на себя патерналистские функции: устранять диспропорции, накапливающиеся в развитии, поддерживать перспективные направления, создавать общественные блага, в которых рынок не заинтересован, перераспределять доходы, обеспечивая защиту социально слабых слоев. Конечно, государство не должно регламентировать собой все. Такой путь, как показала практика социализма в СССР, заводит в тупик. Однако в качестве «близкого бога», в качестве «верховного судии» государство необходимо.

Иллюзии, впрочем, быстро развеялись. Выяснилось, что с этой своей задачей современное государство уже не справляется. Оно плохо осваивает не только собственные доходы, но  даже «бесплатные деньги», предоставляемые, например, в виде экономической помощи. «Африка с начала 1960-х гг. получила помощь, … в шесть раз превышающую помощь Соединенных Штатов послевоенной Европе по плану Маршалла. Если бы эти средства были потрачены на продуктивные инвестиции, то сегодня Африка по уровню жизни находилась бы на уровне западных стандартов»[23].

Или вот характерная экономическая статистика. В группе стран (числом 49), где официальная помощь развитию превышала 10% их ВВП (валового внутреннего продукта), темпы роста среднедушевого дохода составляли в период 1991 – 2003 гг. всего 0,33%. В другой группе стран (числом 60), где эта помощь находилась в пределах от 1% до 10% ВВП, прирост был равен 0,73%. И, наконец, если помощь не дотягивала до 1% (31 страна), то среднедушевой доход прирастал ежегодно на 1,5%14

Складывается впечатление, что чем больше денег у государства, тем хуже оно работает.

Собственно, об этом же свидетельствует и ситуация в современной России, где быстрый рост доходной части бюджета, вызванный взлетом мировых цен на нефть, породил в правительстве настоящую панику: что с этими деньгами делать?

Ничуть не лучше положение и с социальным обеспечением. В большинстве западных стран, особенно в государствах ЕС, оно построено так, что человек, в том числе многочисленные иммигранты из Третьего мира, может годами вполне благополучно существовать на пособие. Это не только обременяет работающих граждан дополнительными налогами, но и подавляет стимулы к поиску какого-либо занятия. В итоге уровень безработицы, например, во Франции в последние годы превышал 10%. Причем среди молодежи – более 20%, а среди некоторых групп иммигрантов – даже более 60%. Ничего странного в этом нет. Как выразился один из российских экономистов: «Если за безработицу платить, то безработные обязательно будут»[24].

И уж совсем не справляется государство со структурными диспропорциями в экономике. Сельское хозяйство в большинстве западных стран убыточно. Однако вместо того, чтобы снизить пошлины для аналогичной продукции из Третьего мира, а сокращение импортных пошлин хотя бы на 50% привело бы, согласно «Белой книге» британского правительства за 2000 г ., к росту благосостояния развивающихся стран на 150 млрд. долларов, что, между прочим, втрое превышает объем предоставляемой им ежегодной помощи, вместо того, чтобы в соответствие с провозглашаемыми свободами полностью открыть рынки, Запад предпочитает поддерживать своих производителей. Ситуация складывается абсурдная. Новозеландский экономист Ронни Херш полагает, что совокупное бремя аграрной политики для налогоплательщиков и потребителей 29 развитых стран составляет 360 млрд. долларов[25]. «За эти деньги все 58 млн. коров этих стран могут каждый год совершать кругосветное авиапутешествие бизнес-классом, причем останется еще по 2800 долларов на каждую корову для покупок в магазинах tax-free... Фермеры ЕС получают субсидии, равные половине его бюджета. Каждой «европейской» корове ежедневно достается 2,5 доллара из средств на поддержку деятельности их владельцев, в то время как в мире 3 млрд. человек живут менее чем на 2 доллара в день»[26].

Осознание в течение 1970-х гг. фатальной недееспособности государства привело к попыткам уменьшить его удельный вес в социальной и экономической сферах. Этим занимались правительства Тэтчер в Англии и Рейгана в США, а несколько позже – правое правительство Франции. Надежды возлагались на известный «политический маятник». Либеральное правительство освобождает экономику от государственного регулирования, уменьшает налоги, снимает с себя бремя социального обеспечения – начинается экономической рост, который, однако, приводит ко все большему расслоению на богатых и бедных, число социально незащищенных граждан тоже растет, в стране увеличивается недовольство, которое приводит к власти «социалистов». Социальное правительство, в свою очередь, ставит экономику под определенный контроль, увеличивает налоги, существенно расширяет область социального страхования – экономический рост, естественно, замедляется, доходы граждан падают, увеличивается безработица, это опять-таки приводит к нарастанию недовольства и смене правительства на более либеральное.

Формально этот «маятник» работает и сейчас, что показывают, например, недавние поражения либералов на выборах в бывших социалистических странах. Вместе с тем, ретроспективный анализ, проведенный на несколько больших исторических интервалах, свидетельствует об обратном. Несмотря на отдельные тактические успехи в сдерживании государства, стратегическое расширение его идет непрерывно. С 1913 г . по 1996 г . доля государства даже в либеральных Соединенных Штатах возросла с 7,5% до 32%. Во Франции за тот же период – с 17% до 55%, в Швеции – с 10% до 64%. Более того, если рассчитывать рост государства по той части национального продукта, которое оно присваивает, то масштабы будут еще значительнее. Тогда для Соединенных Штатов, согласно данным американского экономиста Д. Стэнсела, выстраивается такой ряд: 1929 г . – 13,7%, 1939 г . – 31,4%, 1960 г . – 42,5%, 1970 г . – 51,5% и, наконец, 1994 г . – 54,5%. Другой экономист Д. Броуз назвал это «индексом государственного грабежа»[27].

Противоречия здесь нет: доля государства в социально-экономической сфере действительно непрерывно растет, в то время как эффективность государственного управления падает. Так, на наш взгляд, выражает себя «предел сложности»: накопление избыточной структурности индустриальной фазы. Государство реагирует на это механическим увеличением мощности: расширяясь и наращивая количество регулирующих инстанций. Отсюда – неудержимое разрастание бюрократии. За период 1970 – 2000 гг. в тех же Соединенных Штатах число полных ставок в 54 государственных агентствах возросло с 70 тысяч до 131 тысячи. А в 2004 г . их было уже около 240 тысяч. В сравнении с 1990 годом – прирост на 56%[28]. Если же обратиться к России, то количество чиновников, например, в одной только Новгородской области сейчас уже превышает их количество во всей Российской империи периода царствования Николая I.

Причем лекарство здесь опять оказывается опасней болезни. Поскольку «бюрократия слабо контролируется обществом и законодателями, а все ее цели (жалованье, штат, престиж, влияние) напрямую обусловлены величиной бюджета, которым она распоряжается, то бюрократы всеми силами «впаривают» обществу завышенные расходы, обосновывая их необходимостью принятия на себя все новых и новых функций»[29]. Одновременно становится все выше барьер, отгораживающий их деятельность от общества. Американский экономист Т. Грей приводит, в частности, такие цифры. В 1970 г . Кодекс федерального регулирования (США), который содержит все акты, принятые в этой сфере, состоял из 114 томов и насчитывал 54 000 страниц. В 1999 г . тот же Кодекс разбух уже до 200 томов и насчитывал 135 000 страниц[30].

Понятно что освоить такой объем документов, то есть, проконтролировать деятельность бюрократии, в принципе невозможно. В итоге государство, возникшее как реакция социума на стихийность природного (человеческого) бытия, становится опасным препятствием на пути в будущее. Образование в социально-государственной сфере технологически «мертвых» (избыточно-усложненных) бюрократических зон усиливает вязкость власти и препятствует своевременному принятию самых элементарных решений, а обслуживание чрезмерной государственной регламентации: законов, подзаконных актов, инструкций, предписаний, постановлений увеличивает непроизводительные расходы и съедает большую часть средств, требующихся для развития. Более того, эта чрезмерная регламентация, перегружающая собой самые простые социальные действия, приводит к образованию внегосударственных социальных структур, по типу «кланов» или «семей», принимающих на себя ответственность за разные сферы человеческой деятельности. Возникающий таким образом «параллельный социум», который в большинстве случаев является «теневым», еще сильнее расслаивает государство, уменьшая связность всей социальной механики.

Функции государства начинают присваивать себе новые социальные организованности – корпорации, отгораживающиеся от господствующей реальности собственными законами.

Следует заметить, что корпоративное строительство, начавшееся в Европе и США примерно с середины XIX столетия, явилось естественным ответом экономики на усиление государственного регулирования. Объединяясь в тресты, консорциумы, синдикаты, картели, предприниматели консолидировали ресурсы, получая возможность противостоять всепожирающему Левиафану. Другое дело, что по мере укрупнения корпораций, по мере роста их финансового могущества и освоения ими правил социальной игры, корпорации начали переходить к стратегиям хищников, захватывая и монополизируя целые области экономики. Фактически, они начали конкурировать с государством, претендуя уже на его право онтологического сюзерена. Это было выражено, например, в известной идеологеме: «Что хорошо для «Дженерал моторс», то хорошо и для Америки».

В свою очередь, ответом государства на усиление корпораций стали антимонопольные (антитрестовские) законы, принятые в США в конце XIX – начале ХХ века. Ограничивая, по крайней мере, механический рост корпораций, государство, а в лице его – общество, защищало себя от опасной экономической диктатуры. В частности, тогда же одна из крупнейших корпораций Америки «Стандарт Ойл», контролировавшая две трети нефтеперерабатывающих заводов и нефтепроводов, была принудительно разделена более чем на 30 самостоятельных фирм, которые начали конкурировать уже не с государством, но друг к с другом. А в наше время таким же принудительным образом была ограничена в своих амбициях гигантская империя «Майкрософт», принадлежащая Биллу Гейтсу.

Впрочем, ответ корпораций тоже не заставил себя ждать. С одной стороны, они начали образовывать транснациональные экономические структуры, выходя таким образом из-под юрисдикции конкретного государства, а с другой, во внутреннем социальном пространстве, взяли на вооружение стратегию «дзайбацу» – своеобразных японских компаний, послуживших основой для продвижения этой страны в число мировых экономических лидеров.

Конечно, система пожизненного найма, применявшаяся в «дзайбацу», противоречила и европейскому, и американскому либерализованному сознанию. Использовать ее в чистом виде было нельзя. Зато технология самодостаточной корпоративной реальности, технология «социального кокона», со всех сторон окутывающего человека, оказалась весьма эффективной.

Современная корпорация стремится обеспечить своим сотрудникам максимум всех возможных социальных услуг: жилье, медицинское обслуживание, повышение квалификации, страхование, берет на себя организацию отдыха, в том числе и семейного, юридическую защиту в случае каких-либо конфликтов с «внешней реальностью». Фактически, она создает целый мир, собственную страну, выходить за границы которой нет никакой необходимости. Служащий корпорации получает даже суррогат высших ценностей в виде корпоративной идеологии, корпоративной этики, корпоративного образа жизни, корпоративного гимна, в виде эмблемы корпорации, униформы, подарков, значков. Словом всего того, что обладает признаками «подлинного бытия». Даже семейное положение, наличие у служащего детей тоже поощряется (не поощряется) корпорацией. Фактически, корпорация изымает человека из социальной реальности и предоставляет ему «малую родину», становящуюся для него единственной. Ничего удивительного, что корпоративная идентичность начинает в конце концов преобладать над этнической, культурной, государственной, религиозной. Для служащего корпорации важным становится уже не столько состояние государства, гражданином которого он является, сколько его собственное, личное положение внутри корпоративной системы.

Корпорации все больше напоминают собой феоды Средневековья: самодостаточные замкнутые миры, представительствующие во внешнем мире только через своих сюзеренов. Они имеют собственные вооруженные силы в виде частной охраны, собственную разведку, собственных дипломатов, ведущих переговоры. Сходство проявляется даже во внешних признаках. Офисы крупных фирм сейчас все чаще похожи на укрепленные средневековые замки: мощная система слежения и безопасности отделяет их от остального мира. Впрочем, государство тоже не отстает. «Некоторые государственные учреждения, например президентские дворцы, напоминают крепости и окружены подобием земляного вала, который защищает их от портативных ракетных установок»[31].

Государство само становится совокупностью корпораций. Формально оно еще сохраняет за собой монополию, скажем, на силовой ресурс, но уже президент Кеннеди признавал, что не может полностью контролировать Пентагон, поскольку тогда придется посвящать этому все свое время[32]. Аналогично обстоит дело и с другими государственными институтами. Они обретают все большую корпоративную самостоятельность. И потому армия может вести войну, нужную только ей самой, центральный банк – осуществлять финансовые операции, нужные только центральному банку, и, никто более не заинтересован в существовании и укреплении наркомафии, чем Управление (агентство) по борьбе с наркотиками: чем сильней наркомафия, тем больше средств ему выделяют.

Национальное государство утрачивает свое главное свойство. Оно перестает создавать реальность, общую для данной территории, данного этноса. Происходит не только внешняя редукция государственного (национального) суверенитета, но и разборка внутреннего пространства на самостоятельные корпоративные организованности. Хуже того, теряя интегративные, связующие социальные функции, государство утрачивает и фундамент, на котором оно покоилось до сих пор.

Оно утрачивает собственных граждан.

Не доверяя более отчужденным, реликтовым государственным механизмам, человек начинает обращаться к иным формам социального бытия.

Человек в сетях

Хотя считается, что характеризующей чертой современности является активность сетей, внедряющихся в индустриальный мир, однако сетевые структуры как специфический тип внегосударственной организации социума существовали всегда.

Отличие их от собственно государства заключается в следующем.

Государство иерархично: оно имеет один центр власти, один легитимный центр силы, все остальные центры, независимо от их назначения, подчинены ему. Низшее здесь поглощается высшим и существует постольку, поскольку не выходит за пределы социальной субординации. Сеть, напротив, гетерархична: она имеет множество центров власти, множество легитимных источников. Все сетевые субъекты, по крайней мере теоретически, равны между собой. Модератор в сети не устанавливает законы, он лишь поддерживает существующие правила коммуникации.

Государство обладает физической территорией. Собственно, это главный признак его реального бытия. Территория государства теоретически постоянна, изменение ее сопряжено с большим онтологическим риском: войнами, социальными катаклизмами, кризисами и так далее. Сеть, в свою очередь, экстерриториальна: физического пространства у нее нет; фактически, она представляет совокупность «граждан сети», а потому меняет свои очертания непрерывно и, как правило, безболезненно.

В этом смысле сетевыми структурами являлись, например, секты раннего христианства, свободно взаимодействовавшие между собой: роль модераторов здесь играли апостолы; а также – католические монастыри (ордена) в Средневековой Европе: власть Папы Римского долгое время была очень условной. По сетевому принципу строился в XIV – XVI вв. торговый Ганзейский союз, громадное экстерриториальное образование, включавшее в себя более ста городов: Любек (Германия), Брюгге (Фландрия), Новгород (Русское государство), Лондон (Англия), Берген (Норвегия), Венеция, Таллин, Рига… Ганза имела даже собственные войска, состоявшие из городских ополчений, и свою «территорию», располагавшуюся поверх границ современных ей государств.

Специфическими  сетевыми структурами были также «потребительские домены» советского времени. Возникли они в эпоху всеобщего дефицита и конструировались спонтанно, по принципу дополнительности. Один фигурант домена мог достать билеты в театр, другой – на поезд, третий – продукты, четвертый – обувь или одежду, пятый мог поспособствовать обмену квартиры, шестой – поступлению детей в институт. Никакой иерархии здесь, разумеется, не было. Связи наращивались и ветвились, обрывались и восстанавливались в зависимости от конкретных потребностей.

Вполне очевидно, что сети не есть изобретение ХХ века. Вертикальная «жесткая» организация мира всегда дополнялась свободными горизонтальными связями. Они устанавливали функциональный коннект внутри каждого структурного этажа. Другое дело, что рост и активность сетей, точно так же как рост и активность древних и новых империй, был очень долго ограничен скоростью коммуникаций. Временные задержки, порождаемые преодолением физического пространства, сдерживали и деятельностный потенциал сетей, и их численное распространение.

Только с появлением компьютерных мгновенных контактов сетевые структуры стали самостоятельным персонажем исторического процесса. Причем, тут же выяснилось, что именно сети, совокупность своеобразных «электронных грибниц», пронизывающих социальную ткань, наиболее соответствует изменчивой среде современности. Трудно сказать, что здесь причина и что следствие. В ситуации перехода, в ситуации смены больших исторических фаз, когда одна структурная целостность распадается, превращаясь в ничто, а другая, призванная ее заместить, только еще возникает из хаоса, социальный континуум претерпевает разрыв, он теряет свойства непрерывности (дифференцируемости), в нем, как в микромире, проступает некая онтологическая неопределенность: причину нельзя отделить от следствия, они еще не обрели подлинного бытия.

В конце концов, принципиального значения это не имеет. Важно то, что современное общество, будто паутиной, прошито электронными коммуникациями. Сети существуют сейчас на всех уровнях – на региональном, правительственном, межправительственном, глобальном, на уровне общественных и профессиональных организаций, на уровне экономических и финансовых объединений. Через Сеть человек начала XXI века общается с друзьями или коллегами по работе, отправляет почту, получает необходимую информацию, платит по счетам, согласовывает документы, узнает новости, смотрит фильмы, делает покупки, голосует на выборах.

Без Интернета современную жизнь представить уже нельзя. Причем, привлекательность его заключается не только в том, что через Всемирную сеть человек, пусть условно, побеждает пространство – обретает качество всеприсутствия, которое издавна рассматривалось как признак божественности (видеть, слышать, общаться на расстоянии могли лишь наделенные даром чуда), но и в том, что в самом пространстве общения, «за экраном», в условной виртуальной среде он может принять теперь любой облик. Вне зависимости от того, кем он на самом деле является, участник сетевого домена может предстать перед собеседниками женщиной или мужчиной, мудрецом или отъявленным хулиганом, драконом, воробьем, тараканом, пришельцем со звезд, персонажем литературы или кино. Он может «надеть на себя» любой возраст, любой характер, любую профессию, любой социальный статус. Так реализуется, во-первых, тяга человека к признанию, поскольку общение в сетевом домене строится на добровольных, а не на принудительных, как в жизни, началах, а во-вторых, – его вечное стремление к карнавалу, к необычности, выходу за пределы наскучившей социальной роли. Кстати, способность к перевоплощению – тоже признак божественности.

В Интернете человек обретает неожиданную свободу. Он чувствует себя, точно бабочка, вылупившаяся из гусеницы, которая, сбросив тесную шкурку, легко, без усилий порхает там, где раньше она еле ползала.

Очевидны, разумеется, и негативные черты такого существования. Магическое всеприсутствие, как бы дарящее человеку весь мир, оборачивается на деле технической привязанностью к компьютеру, то есть ограничением, пусть добровольным, обычных физических перемещений; стремление заявить о себе, действительно являющееся одной из самых сильных психологических потребностей личности, – какофонией голосов, где среди миллионов, высказывающихся в Сети, уже никто никого не слушает; смена образа, предполагающая анонимность пользователя, – снятием социальных скреп, нормализующих личный контакт: грубость и оскорбления в Интернете превосходят все мыслимые пределы, а доступный в любой момент красочный «сетевой карнавал», в отличие от настоящего карнавала не ограниченный ни местом, ни временем, порождает тотальное игровое сознание, транслирующееся в реальность, прежде всего, разумеется, в криминальную сферу. Известны уже и специфически сетевые болезни, когда человек сознательно устраивается на мало престижную, плохо оплачиваемую работу, оставляющую зато свободной большую часть дня, меняет комфортабельное жилье на дешевое, чтобы меньше платить, почти не ест, не спит, почти не выходит из дома – летая, как призрак, по необозримым электронным просторам; фактически, сводит свое физическое существование до минимума, расширяя за счет него существование сетевое. Даже ночью вскакивает по несколько раз, чтобы проверить электронную почту.

К тому же постоянный сетевой диалог ведет к примитивизации языка. Вместо того, чтобы выразить свое состояние через слова, расширяя тем самым семантический спектр общения, пользователь теперь ставит простой значок – «смайлик», придуманный, кстати, еще В. Набоковым – пиктограмму, детский рисунок, обозначающий радость, печаль, гнев, удивление. И реципиент (собеседник) воспринимает уже не эмоцию, а лишь указание на нее. То есть, высшие модусы сопереживания редуцируются.

Всеобщей проблемой становится элементарная грамотность. Многие американцы, например, – и школьники, и студенты, и взрослые – мягко говоря, не в ладах с родным языком. Умеющие довольно быстро печатать на клавиатуре (75 знаков в минуту – минимум, требуемый в большинстве фирм), они с трудом пишут от руки. Привыкшие получать новости по радио или по телевидению, они постепенно отвыкают читать свои же собственные газеты[33]. Наблюдается такой феномен, как возникновение «веблийского диалекта» английского языка. Главные особенности Weblish: отсутствие в нем апострофов и дефисов, которые только мешают, допущение ошибок в спеллинге (даже в официальной корреспонденции), обилие составных слов, сокращений, акронимов (скажем, «faq» – frequently asked questions). Еще одна особенность Weblish – он мгновенно становится интернациональным[34].

Впрочем, не следует преувеличивать негативные качества Интернета. Всякое большое историческое явление отбрасывает в реальности свою тень. Христианство, возникшее как религия любви и прощения, породило инквизицию и жестокие религиозные войны, социализм, задуманный как общество справедливости, – лагеря, тотальную слежку и преследование инакомыслящих, скоростной автотранспорт, когда-то казавшийся благом, – миллионы жертв на дорогах. Такова плата человечества за продвижение в будущее.

Для наших рассуждений важно другое. Сети разрушают монополию государства на идентичность. Включаясь в виртуальный домен, опорные точки которого могут быть разбросаны по всему миру, пользователь начинает соотносить себя уже не столько с местом своего физического пребывания, сколько с сетевыми координатами, как правило, сильно отличающимися от «местных». Не имеет значение – корпоративные они или личные, игровые или затрагивающие сугубо профессиональные области. Конфликт интересов тут все равно неизбежен. И государство в этом конфликте оказывается пассивной, обороняющейся стороной.

Это – чрезвычайно существенная особенность современности. Социогенез, развитие «цивилизованных» отношений между людьми, тесно связан с непрерывным возрастанием личной свободы. На протяжении  всей истории, которая нам известна, всех революций, всех войн, всех реформ, всех социальных прозрений человек последовательно освобождался от пут надличностной тирании. От тирании коллективного бессознательного, господствовавшего в среде первобытных племен, от тирании древних государственных деспотий, регламентировавших каждый его шаг, от тирании абсолютистского государства Средневековья, стремившегося к тому же, от тирании мировых религий и всемирных идеологий.

Сейчас он освобождается от пут демократической тирании, от тирании всеобщности, от «тирании неквалифицированного большинства», технологическим выражением которого является «национальное государство».

Социальный ландшафт современности трансформируется. Собственно государство как «фокус сборки», как организатор общественной жизни перестает быть необходимым. Работу человек может найти, не прибегая к его посредничеству, защиту своих интересов – поручить частным юридическим (адвокатским) организациям, социальное страхование также обеспечат частные страховые и пенсионные фонды, лечение и образование – частные медицинские и образовательные учреждения. Даже безопасность зон социальных контактов: магазинов, школ, фирм, институтов, банков, больниц все в больше степени сейчас берут на себя частные охранные предприятия.

Фактически, за государством остается лишь согласование местной экономики с мировой, преследование криминала и поддержка слабых социальных слоев. Однако можно представить себе ситуацию, когда и эти важные функции будут осуществлять сугубо гражданские, негосударственные организации. Во всяком случае выборность полицейских чинов (шерифов), прокуроров и судей в некоторых странах уже существует. А наличие множества благотворительных фондов, занимающихся именно социальной поддержкой аутсайдерских страт, обесценивает в значительной мере роль государства и в этой сфере.

Современный человек приобретает все большую независимость. Из объятий государственной власти, неуклонно структурирующей его личное бытие, он ускользает во множественные сетевые образования, где другие законы и куда государству доступа нет.

Причем, как легендарный Антей обретал силу, соприкасаясь с землей, так и человек первых десятилетий нового века, подключаясь к сетям, обретает могущество, которого у него раньше не было.

Отсутствие в сетях бюрократии, то есть скорость, с которой возникают, принимают решения и действуют сетевые сообщества, невозможность контроля за ними, поскольку домены в сетях выходят далеко за пределы национальных границ, их колоссальный мобилизационный ресурс, вырастающий из неисчерпаемой массы пользователей, делает сетевые домены силой, влияющей на мировую динамику. Это хорошо видно, скажем, на примере консьюмеризма (специфического движения в защиту прав потребителей), охватившего сначала Соединенные Штаты, затем – Европу и теперь неуклонно распространяющегося в России. Или на примере движения антиглобалистов, которое возникло буквально из ничего, менее десяти лет назад, и мгновенно превратилось в явление планетарных масштабов, считаться с которым приходится правительствам ведущих индустриальных держав.

Идет глобальное перераспределение силового ресурса. Власть уходит из рук государства и перетекает в сетевые пространства, стремительно расширяющие свое воздействие на реальность. Доносится из-за горизонта запах пожаров. Меняются очертания геокультур. Новые «кочевые народы», местом странствий которых, благодаря сетям, становится весь мир, точно так же, как варвары поздней Античности или Средневековья, начинают неумолимо надвигаться на цивилизацию.

Угроза из пустоты

Возьмем самый простой и, возможно, самый известный пример. 3 марта 1995 г . в Лондонском аэропорту «Хитроу» был арестован гражданин России Владимир Левин. Его обвинили в том, что, используя незаконные методы проникновения в коммерческие базы данных, он, находясь в офисе своей фирмы «Сатурн» на улице Малой Морской в Санкт-Петербурге, похитил со счетов американского «Ситибэнка» по меньшей мере 400 тысяч долларов[35].

Заметим, что «Ситибэнк» – один из крупнейших финансовых консорциумов Соединенных Штатов, который имеет отделения почти в ста странах мира и ежегодно осуществляет электронные трансакции (расчеты) на сумму в 500 млрд. долларов. На создание его защитных систем, прикрывающих операции и счета, в свою очередь, были истрачены десятки миллионов долларов.

Сравним также масштабы: с одной стороны – корпоративный монстр, обладающий почти неограниченными техническими возможностями, с другой – крохотная группа людей (В. Левин действовал не один), не располагающая ничем, кроме компьютеров.

Или другой пример, менее, вероятно, известный, но не менее впечатляющий. Штатный программист Игналинской АЭС (Литва) записал в неиспользуемые ячейки памяти местной электронной системы некий «паразитический модуль», который изменял параметры ввода стержней в активную зону реактора. Подозрения возникли тогда, когда вычислительная система «Титаник», обслуживавшая Игналинскую станцию, выдала неправильную команду роботам, загружавшим ядерное топливо в первый реактор. Предполагается, что это могло повлечь за собой неконтролируемую ядерную реакцию. Чтобы найти злоумышленника, потребовалось три месяца работы специальной комиссии[36].

И, наконец, третий, тоже очень характерный пример. Анонимный хакер проник в центр управления одной из ракетных шахт комплекса стратегического назначения в Казахстане. В главном компьютере комплекса появилась программа, перехватывающая управление в случае команды «Старт». Далее следовали три варианта: либо операционная система немедленно отключалась, после чего ракета уже не могла взлететь, либо та же система отключалась уже в полете, то есть ракета с ядерной боеголовкой летела, куда бог пошлет, либо она возвращалась на базу, чтобы поразить ее в качестве цели. «Левая» программа была обнаружена совершенно случайно в результате рутинной проверки комиссии Генерального штаба1 .

События развивались так, что в начале того же 1995 года директор ФБР Луис Фри публично заявил, что русские хакеры взламывают ежемесячно тысячи американских баз электронных данных и потребовал дать международный отпор этой «угрозе с Востока»[37]. О том же говорилось и на конференции руководителей западноевропейских банков, состоявшейся в январе 2001 г . в Лондоне. Российские хакеры были названы там «одной из главных опасностей начала нового века». А влиятельная консалтинговая компания «Контрол рискс груп» в своем докладе «Карта рисков 2001» опасностью номер один назвала именно российских хакеров. Причем, комментируя этот доклад, английская пресса в то время писала: «Это настолько выдающиеся умы, что могут за несколько часов внедриться в святая святых любой компании, украсть самые секретные сведения, параметры кредитных карточек, номера телефонов... Колледжи и университеты породили целое поколение великолепных компьютерщиков… Сообщество хакеров состоит в основном из молодых людей, преуспевающих в физике и математике – науках, которые очень сильны в России»[38]

Впрочем, не следует придавать этой проблеме этническую окраску. Достаточно вспомнить, что систему противовоздушной обороны Соединенных Штатов взломал в свое время именно американец, «хакер номер один» Кевин Митник, причем сделал он это, находясь за своим домашним компьютером, и что в главный компьютер НАСА еще в 1987 г . проник тоже американец – Рикки Уитман, поисками которого тогда занимались более двухсот человек[39], и что стопроцентным американцем был один из самых первых хакеров на планете Джон Дрейпер (кличка – Captain Crunch), открывший в далеком 1971 году способ бесплатно подключаться к телефонной линии, генерируя звуковые сигналы тонового набора с помощью игрушечного свистка[40]. Тем более, что сейчас, помимо российских хакеров, которые уже в определенной мере цивилизовались, очень быстро выдвигаются на лидирующие позиции хакеры исламские и азиатские, весьма успешно осваивающие технологии сетевых взломов.

Кстати, сам термин «хакер» (от английского hack – мотыга, рубить) возник именно в США, в Массачусетском технологическом институте в начале 1970-х гг. Первоначально так называли молодых программистов, которые подрабатывали продажей самодельных компьютеров. И только позже термин «хакер» начали относить к специфически компьютерным преступлениям.

Своеобразная этика хакеров: «хакер никогда ни за что не платит», «если хакеру нужна информация, то он ее просто берет», напрямую следовала из стихийно сложившейся идеологии Интернета. Уже в первые годы существования новых коммуникационных систем был провозглашен главный принцип сетевого пространства: во Всемирной сети не должно быть тайн. Любой пользователь, любой участник Сети должен иметь открытый доступ к любой информации. Неотъемлемое право свободного человека – знать все обо всем. И потому если хакер встречает в Сети некую закрытую область, то он считает делом своей профессиональной чести проникнуть в нее. Впрочем, это стремление вполне естественное. Когнитивный инстинкт, являющийся одним из базисных у человека, предполагает, что в мире вообще не должно быть необъясненных феноменов. Всякая тайна – это вызов, опасность, возможно – угроза существованию. Она должна быть разгадана любой ценой. Вот почему к десяткам тысяч профессионалов, именующих себя «хакерами», добровольно, движимые только азартом исследования, присоединяются ежегодно десятки миллионов любителей.

О масштабах проблемы можно судить, например, по тому, что число активных пользователей в Интернете сейчас действительно приближается к миллиарду и, наверное, каждый из них – по неопытности, по неведению, просто из любопытства – пытался хотя бы раз проникнуть в закрытые области. Разумеется, далеко не всякий из пользователей становится впоследствии профессиональным хакером, и не всякий, кто сел за компьютер, начинает специализироваться потом на сетевых преступлениях, однако если согласиться с исследованием фонда Карнеги, свидетельствующим о том, что взломы приватных сетей совершает примерно каждый десятый, то мы видим наступление фронта, превышающего по численности совокупность всех армий Второй мировой войны.

Сетевая преступность стала принципиально новым явлением, к которой государство оказалось неподготовленным. Международная правовая система, разработанная с учетом незыблемости национальных границ, отделяющая, как правило, местную юрисдикцию от мировой, демонстрирует удручающее бессилие перед транснациональным характером сетевой преступности, для которой никакие государственные границы не существуют. Жизнь уже давно придумала новые «песни». Хакер, являющийся, скажем, гражданином одной страны, может перебраться в другую – такую, которая не имеет с первой договора о выдаче, – оттуда со своего компьютера проникнуть в банк третьей, находящейся на ином континенте, мгновенно перекинуть деньги на счет, открытый в четвертой, и уехать в пятую, опять-таки не имеющую договора об экстрадиции. Какая полиция должна расследовать его дело? По законам какой страны его следует судить (осудить)? Сеть международных правовых соглашений оказалась слишком редкой для рыбы, которая плавает по иным сетям.

Правда, нельзя сказать, что у государства совсем нет побед в этой незримой войне. Оно делает все, что может, и в отдельных случаях добивается ощутимых успехов. Так несколько лет назад к шестимесячному тюремному заключению был приговорен даже 16-летний американский школьник, который взломал ни много ни мало 13 компьютеров Центра управления полетами США и списал себе их программное обеспечение, стоящее миллионы долларов. Тот же школьник, кстати, проник в компьютерную сеть Пентагона, преодолел десятки паролей, что свидетельствует, в свою очередь, о «мощности» защитным систем, и перехватил около трех тысяч секретных электронных посланий. Эти его забавы могли обернуться серьезной опасностью для Соединенных Штатов, поскольку возникли помехи в работе компьютеров оборонного назначения[41]. Был также арестован и отбыл срок в тюрьме Кевин Митник, взломавший систему противовоздушной обороны Америки, был выявлен тот же Рикки Уитман, проникший с рекламного сервера в электронную систему НАСА[42], а созданный в 2000 г . в США специальный «Отдел борьбы с компьютерным хакерством и защиты интеллектуальной собственности» немедленно завел уголовное дело на Макса Батлера, программиста из Сан-Хосе (штат Калифорния), который развлекался тем, что прокрадывался на досуге в компьютеры Министерства обороны Соединенных Штатов и вскрывал там файлы с секретными материалами[43].

Есть убедительные победы и на коммерческом фронте. Недавно, например, владельцы соответствующих авторских прав весьма согласованно выступили против программы «Napster», которая позволяла свободно обмениваться через Интернет и, следовательно, незаконно пользоваться любыми музыкальными записями. И после длительных судебных баталий выиграли эту схватку: свободное пользование программой было запрещено[44] . Точно также, через судебные иски, была взята под контроль разработанная в Германии программа mp3, позволяющая эффективно сжимать (компактифицировать) аудио- и видеофайлы[45]. Многие фирмы, выпускающие игровые, музыкальные или образовательные диски, теперь ставят на них системы, препятствующие нелегальному (нелицензионному) копированию. Ежегодно по всему миру уничтожаются сотни миллионов единиц контрафактной продукции.

И тем не менее, государство, вкупе с коммерческими структурами, в этом сражении заведомо обречено. У него слишком много сетевых оппонентов. Если десять человек службы электронной безопасности думают, как защитить государственные (коммерческие) секреты, а десять тысяч «свободных сетевых граждан» пытаются их раскрыть, то можно не сомневаться, за кем будет победа. При массированном натиске, идущем непрерывно, в течение многих лет, возникают ситуации, которые просто невозможно предвидеть.

Памятна, например, атака хакеров, заблокировавших популярную в Интернете поисковую систему «Yahoo!», к которой обращаются миллионы пользователей, а также вывод из строя крупнейших информационных сайтов CNN и ZDNet. Или атака на брокерскую фирму «Etrade», все коммерческие операции которой производятся в Интернете. Тогда около трехсот тысяч клиентов этой фирмы на несколько дней оказались «вне бизнеса», что, естественно, повлекло за собой многомиллионные убытки[46].

Криминал вообще чувствует себя в Интернете очень вольготно. Всевозможные мошенничества через «электронные магазины», «нигерийские письма», многочисленные «лотереи» и «розыгрыши» волнами прокатываются по сетям, вымывая деньги из карманов доверчивых пользователей. Как-либо противостоять этому практически невозможно. Доходит до абсурда. В Рунете, например, есть настоящий «зал боевой славы» российской мафии, где на роскошном фоне увековечены имена и фамилии тех, «кого уже с нами нет». Там же можно найти и самые последние новости в данной сфере: сообщения о «стрелках», работающих киллерах, отдельных братках и т. д. Правда, эта информация – на паролях, но что такое пароль для опытного пользователя! На других сайтах можно прочесть объявления: «Короче такая проблема. Сейчас на магазинах, банках, офисах ставят единые двери под евростандарт. Так вот, нужна отмычка, чтоб эти дверки открыть. Если кто может изготовить такую, пишите. Договоримся». Или: «Предлагаю любое оружие, напрямую со склада. Не дорого. Самовывоз из Люберец». Есть также сайт и для желающих вступить в мафию. Тут расположена анкета, которую нужно заполнить, и сообщаются некоторые сведения об организации[47].

В Интернете можно найти сведения о том, как пользоваться любым оружием, как делать бомбы из подручных материалов и как их закладывать, как проводить террористические операции. «Мировой андеграунд» (термин Александра Неклессы) обретает в сетях питательную почву для роста.

В действительности положение еще хуже. Криминал, будучи явлением негативным, все-таки заинтересован в сохранении определенных правил игры. Полный хаос, глобальные пертурбации ему не выгодны. Между тем «игровой» характер сетей, выход их в виртуальный мир порождает и очевидную виртуализацию психики. Жизнь незаметно превращается в карнавал. Пользователь, выскочивший за грань, уже не может отличить игровую ситуацию от реальной. Вспомним инцидент на Игналинской АЭС. Человек, который внедрил в программу реактора паразитическую «закладку», разумеется, знал, что ядерный взрыв уничтожит и его самого, однако это выпадало у него из поля зрения. Это было как бы в другой, не настоящей, иллюзорной реальности, и, вероятно, он испытал бы истинное наслаждение, увидев на экране компьютера мигающее оповещение «Взрыв!». Если бы, конечно, успел его прочитать[48].

Вот где источник апокалиптического кошмара. Ежегодно Пентагон регистрирует более 20 тысяч попыток скачать информацию из систем военного ведомства, заразить вирусами или вывести из строя компьютеры оборонного назначения. Причем, около 600 попыток приводят к операционным сбоям[49]. Сколько осталось ждать, когда один из подобных сбоев локализовать не удастся? Вспомним опять-таки случай, легенду, бытующую в сетях, о том как десятилетний мальчик, взломавший компьютерную защиту одной из баз ВВС США, чуть было не начал Третью мировую войну: реальные летчики побежали к своим самолетам, начали запускать моторы…

Однажды эта легенда может овеществиться. 

В конкуренции с сетями государство явно проигрывает. Обладая физической стационарностью, «центричностью», наличием болевых точек, прикрыть которые невозможно, оно оказывается уязвимым по сравнению с сетевыми структурами, имеющими диффузную локализацию. Символическим воплощением этого стала деятельность Аль-Каиды и других террористических организаций, атакующих ныне США, Испанию, Великобританию, фактически держащих в напряжении всю Западную цивилизацию. Ответные удары по Афганистану, а затем по Ираку не привели к разгрому терросетей. Нельзя победить противника, который возникает из ниоткуда, из необозримого сетевого пространства, не поддающегося ни мониторингу, ни контролю. В войне с криминальными и террористическими сетями классическое государство подобно медведю, затравленному собаками: он вполне может справиться по отдельности с каждой из них, но когда собак десятки и сотни, участь зверя предрешена.

Очевидно, что абсолютной защиты здесь быть не может. Это следует хотя бы из теоремы Геделя о принципиальной неполноте знаний. Однако даже без обращений к сложным математическим выкладкам понятно, что это – так. Нельзя обороняться против того, чего еще нет, и потому средства нападения всегда опережают средства защиты. Примером тут могут служить «цветные», «демократические» революции в постсоветском пространстве. Почва для этих «спонтанных» вспышек народного негодования была взрыхлена именно сетевыми организациями.

В общем, перефразируя известное выражение Маркса о пролетариате как могильщике буржуазии, можно сказать, что сети являются могильщиками национального государства. Исход грандиозной битвы, разворачивающейся сейчас по всему миру, уже просматривается. Сети победят государственные структуры и прежде всего – в развитых странах Запада.

Против всех

Итак, исторически национальное государство образовалось как механизм сопряжения трех ранее разобщенных реальностей: экономической, социальной и этнокультурной, в единую общность, которая отныне могла выступать в качестве субъекта истории.

Такое геополитическое квантование мира имело глубокий смысл. Став счетной единицей Нового времени, элементарной частицей политического, экономического и социокультурного бытия, национальное государство действительно стабилизировало карту реальности, до этого непрерывно перекраивавшуюся Средневековьем. Появилась возможность установления общих онтологических координат, развертывания на их основе долгоиграющих стратегий существования. Развитие европейской цивилизации было рационализировано.

Вместе с тем, наряду с достоинствами национальное государство имеет и очевидные недостатки. Фактически, оно представляет собой временный исторический компромисс имперских и доменных структур.

Имперские структуры оптимизированы для статичной реальности, для свободного перемещения в больших территориальных пространствах капиталов, товаров, людей. Они способствуют быстрому росту «необходимого» производства и, благодаря концентрации средств, – интенсивному целенаправленному прогрессу в научных исследованиях и культуре. Цена этому – неустранимый конфликт центра и провинций империи, национальное, религиозное и личное угнетение, громадный бюрократический интервал между властью и гражданами.

Доменные структуры, напротив, оптимизированы для трансформирующейся реальности. Они опираются на автаркическую экономику, сводящую к минимуму непроизводительные расходы, на родовую организацию социума и определенную близость власти к народу – как в демократических, так и в авторитарных режимах. Цена домена – пограничная замкнутость, высокое входное и выходное сопротивление по отношению к товарам, капиталам, информации, людям.

Национальное государство объединяет недостатки обеих систем, не обладая их функциональными достоинствами. В частности, его «рабочее сопротивление» – информационное (языковой барьер), экономическое (таможенный и тарифный барьеры), демографическое (паспортный, иммиграционный барьер) – весьма велико и поглощает ощутимую часть полезного социального действия. С другой стороны, гражданам национального государства все равно приходится оплачивать «имперский счет» на содержание армии, полиции, разнообразных спецслужб, бюрократического управления и так далее, не получая той естественной компенсации по уменьшению издержек огосударствленного бытия, которую предоставляет империя[50].

Попыткой преодолеть эти трудности является формирование в современном мире громадных региональных объединений, таких как АТФ (Азиатско-Тихоокеанский форум), ОПЕК (Организация стран – экспортеров нефти), ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), ЕС (Европейский Союз), ЕврАзЭС (Евразийское экономическое сообщество), СНГ (Содружество независимых государств). Здесь трансакционные «издержки существования» снижаются за счет согласования цен, налогов, денежных и товарных потоков, за счет преференций в торговле, общего таможенного пространства и т. д. и т. п. Правда, платой за вхождение в такую квази-имперскую организованность является опять-таки ограничение суверенитета. Национальное государство перестает быть полным собственником своих ресурсов. Оно обязано считаться с политикой вышестоящих инстанций.

К тому же, региональные объединения – структуры своеобразные. Представительствуют в них государства, но опираются они в основном на ресурсные территории. Это значит, что сборка экономического региона (кстати не обязательно оформленного в качестве самостоятельной геополитической единицы), может не совпадать с границами входящих в него государств. То есть, регионализация может «растаскивать» государство на составные части. Здесь характерен пример Испании, от которой после вступления страны в Европейский Союз начали обособляться этнические провинции: Каталония, Страна Басков, Андалусия, Галисия. Возможно, что аналогичная перспектива ждет Бельгию, Францию, Англию и даже Германию.

С другой стороны, колоссальные антропотоки, идущие в основном из стран Третьего мира, образование больших национальных анклавов в Европе и США, не только сделало западную реальность принципиально мозаичной (мультикультурной), но и породило феномен, которого раньше не было. Возник новый субъект истории: мировые диаспоры численностью в сотни тысяч и миллионы людей, живущих вне исторической родины. Причем пребывание в инокультурной среде не только не размывает, как следовало бы ожидать, их первоначальную идентичность, но и, напротив, переводит ее в акцентированное состояние. Связи с «землей предков» сознательно реконструируются. Это, в свою очередь, приводит к зарождению государственных образований совершенно нового типа – построенных на функциональном объединении диаспоры и метрополии. То есть, начинается осцилляция государств. Границы их становятся фрактальными, размытыми, неопределенными. Государства из устойчивой совокупности территорий, что было когда-то главным признаком их политического бытия, постепенно превращаются, в изменчивую совокупность граждан, часто распределенных по нескольким континентам. Причем гражданство здесь может быть весьма условным: лишь в той мере, в какой данный человек признает над собой власть данного государства. Такое гражданство следует называть «сетевым»: степень вовлеченности в подданство может непрерывно меняться. Явление «двойного гражданства», все шире распространяющееся по миру, юридически закрепляет ситуативность этого статуса.

Вывод из сказанного понятен. В трансформирующейся постиндустриальной реальности классическое национальное государство не слишком жизнеспособно. Встраиваясь тем или иным образом в глобальную экономику, без чего нормальное экономическое бытие, по-видимому, уже невозможно, оно вынуждено отдавать часть своих полномочий «наверх»: во-первых, транснациональным банкам и корпорациям, полем деятельности которых является вся планета, а во-вторых – региональным объединениям, которые тоже руководствуются уже не местными, а исключительно глобальными интересами. Вместе с тем, сталкиваясь с «пределом сложности» (накоплением избыточной структурности в техносоциальной среде), государство вынуждено отдавать часть своих полномочий «вниз»: гражданским организациям, криминалу, многочисленным сетевым доменам, явочным порядком организующим новую онтологическую механику.

Фактически, государство перестает быть выделенным. Из мистического или договорного единства, именуемого «нацией» или «народом», оно в условиях глобализации превращается в простой посреднический механизм, в техническую инстанцию, исполняющую весьма ограниченные инструментальные функции. Более того, в нынешних условиях «исчезновения» физического пространства гражданин или гражданский домен, концентрирующий в себе социально-экономическую определенность, имеет полное право обратиться к любому из подобных посредников. Необязательно к тому, который исторически преобладает на данной географической территории. Коммуникации Интернета предоставляют для этого достаточный выбор.

То есть, современное государство слабеет. Оно теряет способность удерживать карту реальности. На смену ему приходят более эффективные конфигураторы.

Подчеркнем в связи с этим безличный характер глобализации. Глобальному экономическому сознанию, если уж внести в этот процесс оттенок субъектности, абсолютно все равно, что происходит внутри данного государства: на каком языке там разговаривают – на английском, немецком, французском, русском, армянском, какому молятся богу – Христу, Иегове, Будде, Аллаху, Кришне, к каким убеждениям тяготеют – демократическим или авторитарным, каких придерживаются традиций – спят на полу или на потолке. Это значения не имеет. Лишь бы местные ресурсы были грамотно подключены к мировым, лишь бы они обеспечивали свою составляющую трансграничного экономического потока.

Одним из проявлением подобной безличности становится анонимность новых мировых сюзеренов. Если государство, в общем, персонифицировано – представлено конкретными политиками и чиновниками, которых можно, по крайней мере теоретически, призвать к ответу, если действия государства, в общем, прозрачны – по крайней мере в случае либерального демократического государства, то новые экономические демиурги – руководство транснациональных банков и корпораций, бюрократический аппарат региональных и межрегиональных объединений – находятся по ту сторону властных кулис, в информационной тени, в общественном зазеркалье, куда социальному зрителю доступа нет. Они чрезвычайно редко выступают на сцену. И потому устройство современного мира все больше напоминает то, что было когда-то описано в романе С. Лема «Эдем», где анонимность власти была доведена до предела: даже простое упоминание о том, что некая власть существует, каралось смертью.

Вспомним драматическую историю корпораций. Ост-Индская торговая компания (Великобритания), основанная в 1600 г., более двух столетий практически бесконтрольно хозяйничала в Индии, Юго-Восточной Азии и Китае. Она имела право содержать собственный флот и армию, самостоятельно вести войны и заключать перемирия, чеканить собственную монету, осуществлять собственное судопроизводство. Налицо все атрибуты настоящего государства. Точно также, вплоть до середины ХХ века, хозяйничали крупные американские корпорации в «банановых республиках» Латинской Америки.

Возможно, что и нынешние зигзаги большой политики, все ее пертурбации, повергающие в оторопь немногих здравомыслящих аналитиков, вызваны вовсе не интересами «мира и демократии», как это громогласно провозглашается, а исполнением заказов подлинных хозяев мира. Крупная ТНК вполне может нанять государство (правительство) для выполнения определенной задачи. Во всяком случае, для некоторых событий трудно представить более правдоподобное объяснение.

Однако, здесь проступает и оборотная сторона. Сетевые домены, начавшие тотальную атаку на государство, продолжают, правда на ином технологическом уровне, восстание масс, о котором еще в двадцатых годах прошлого века писал Ортега-и-Гассет. Они также стихийны и также не способны к предвидению. Только в полном соответствии с доктриной Э. Тоффлера о смене пролетариата когнитариатом[51], оружием нового класса становится не булыжник, а персональный компьютер. А если еще учесть, что в современном мире государства олицетворяют собой статику, а сети – динамику, то ситуация все больше напоминает описанную уже в другом романе С. Лема, «Непобедимый», где «туча», сообщество микроскопических элементов, способных по мере необходимости быстро выстраивать любые системные отношения, сокрушила в конкурентной борьбе гигантские неповоротливые автоматы, базировавшиеся на стационарных структурах.

Так проявляет себя закономерность в отношениях между «цивилизацией» и «варварами». Инновации возникают, как правило, в насыщенной культурными моделями цивилизационной среде, но затем неизбежно транслируются на периферию, усиливая варварское окружение. Переняв, хотя бы частично, римское оружие и римскую организацию боя, варвары в конце концов разгромили империю. Аналогично, на исходе Средних веков, «варвары» (пехота), получив достаточное вооружение, начали громить «цивилизацию» (рыцарскую конницу, аристократов), предвещая тем самым возникновение профессиональных армий.

Сейчас новые «кочевые народы», странствующие по необозримым пространствам Сети, собираются в орды для похода на «сумеречные страны». Их – тьмы и тьмы. Не трудно догадаться, на чьей стороне будут боги сражений.

И потому, видимо, основным конфликтом современного мира становится не столкновение цивилизаций, как предсказывал С. Хантингтон, а война динамичных сетей, против статичного государства. Война сетевых доменов против старых и новых хозяев.

Фактически, «война всех против всех».

Парадокс здесь заключается в том, что функционировать, не опираясь на сети, современное государство уже не способно. Без сетевых технологий, без многочисленных синапсов Интернета  оно просто выпадет из мировой экономики. С другой стороны, подключая свои жизненно важные центры к сетям, государство тем самым мостит дороги для тотального вторжения варваров.

Скорее всего, этот процесс необратим. Мир меняется и, вероятно, уже никогда не будет таким, как прежде. Глобальная мировая среда стремительно преобразуется. От устойчивой геополитической онтологии, от стабильной карты реальности, образованной твердью национальных границ, мы переходим к миру мгновенных конфигураций, к текучему, изменчивому ландшафту когнитивной эпохи. Мы переходим в мир экономических осцилляций, в мир странных «центров влияния», не имеющих законченных очертаний. Мы переходим в мир зыбких культур, возникающих и распадающихся по желанию отдельного человека.

Культур, у которых пока еще нет названия.



[1] Зубарев Е. Обыкновенный фапсизм. // Час пик 18 сентября 1996.

[2] Там же.

[3] Там же.

[4] Иванов Д. Общество как виртуальная реальность. // В сб. Информационное общество. М.: АСТ, 2004. С. 355 – 356.

[5] Бостром Ник. Сколько осталось до суперинтеллекта? // В сб. Информационное общество. М.: АСТ, 2004. С. 337.

[6] Иванов Д. Общество как виртуальная реальность. // В сб. Информационное общество. М.: АСТ, 2004. С. 357 – 361.

[7] Валовой внутренний продукт – совокупная стоимость произведенных в данной стране товаров и услуг.

[8] Иванов Д. Общество как виртуальная реальность. // В сб. Информационное общество. М.: АСТ, 2004. С. 357 – 361.

[9] Там же.

[10] Там же.

[11] Заостровцев А. Принадлежит миру. К 100-летию Василия Леонтьева. // Дело 24 июля 2006.

[12] Иванов Д. Общество как виртуальная реальность. // В сб. Информационное общество. М.: АСТ, 2004. С. 357 – 361.

[13] История глобализации. // http://www.val--s.narod.ru

[14] Без бумажки и компьютер – букашка. // Санкт-Петербургские ведомости 18 мая 2001 г .

[15] Международный валютный фонд, Международный банк реконструкции и развития, Всемирная торговая организация.  

[16] Щедровицкий П. Бунт капиталов. // Эксперт, 19. 06. 2000 г .

[17] Об этом явлении см. Делягин М. Г. Мировой кризис. Общая теория глобализации. М.: Инфра-М, 2003;  Панарин А. С. Искушение глобализмом. М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2002.

[18] Концепцию «крайних» (криминальных) областей геоэкономического универсума развивают Александр Неклесса и Сергей Переслегин . См. Неклесса А. Сб. Глобальное сообщество: новая система координат (подходы к проблеме). СПб.: Алетейя, 2000; Переслегин С. Самоучитель игры на мировой шахматной доске. М. – СПб.: АСТ – Terra Fantastica, 2006. С. 416.

[19] США проигрывают опиумную войну в Афганистане. // http://demography.narod.ru/news/04021003.html.

[20] Извеков Н. Глобальная экономика: Россия перед выбором. // Обозреватель № 2, 1997.

[21] Там же.

[22] Заостровцев А. Корысть под благими заверениями. // Дело 19 июня 2006.

[23] Заостровцев А. Коровы съели людей. // Дело 3 июля 2006.

[24] Заостровцев А. Благосостояние без границ. // Дело 26 июня 2006.

[25] Заостровцев А. Коровы съели людей. // Дело 3 июля 2006.

[26] Там же.

[27] Заостровцев. А. Шествие Левиафана. // Дело 13 июня 2006 г .

[28] Заостровцев А. Корысть под благими заверениями. // Дело 19 июня 2006.

[29] Там же.

[30] Там же.

[31] Умберто Эко. Средние века уже начались. // Иностранная литература № 4, 1994. С. 261.

[32] Видал Гор. Почему нас ненавидят? Вечная война ради вечного мира. М.: АСТ, 2002. С. 141.

[33] Вартанов И. Человек и компьютер: скованные одной цепью… // Санкт-Петербургские ведомости 2 июля 2000.

[34] Целых А. Как это будет по-веблийски? // Санкт-Петербургские ведомости 15 сентября 2000.

[35] Корсунский Л. Питерского кибергангстера Володю Левина защищают адвокаты принцессы Дианы… // Час пик 17 января 1996.

[36] Зубарев Е. Обыкновенный фапсизм. // Час пик 18 сентября 1996.

[37] Корсунский Л. Питерского кибергангстера Володю Левина защищают адвокаты принцессы Дианы… // Час пик 17 января 1996.

[38] Озеров М. Компьютерные гении страшнее ракет. // Литературная газета 17 – 23 января 2001.

[39] Зубарев Е. Обыкновенный фапсизм. // Час пик 18 сентября 1996.

[40] Хакеры всех стран соединились. // Санкт-Петербургские ведомости 19 мая 2000.

[41] Вартанов И. Есть управа и на хакера. // Санкт-Петербургские ведомости 20 октября 2000.

[42] Зубарев Е. Обыкновенный фапсизм. // Час пик 18 сентября 1996.

[43] Вартанов И. Есть управа и на хакера. // Санкт-Петербургские ведомости 20 октября 2000.

[44] Углирж М. Остров электронных пиратов. // Литературная газета 11 – 17 сентября 2002; Хозиков В. Шоу-бизнес «Напстера» боится. // Санкт-Петербургские ведомости 16 февраля 2001.

[45] Градский П. Музыка в сжатом виде. // Санкт-Петербургские ведомости 18 мая 2001.

[46] Вартанов И. Ну, хакер, погоди! // Санкт-Петербургские ведомости 21 марта 2000.

[47] Алашкин П. До встречи на стрелке. ru… // Санкт-Петербургские ведомости 19 мая 2000.

[48] Костюковский Я. В. Гангстер за компьютером. // Санкт-Петербургские ведомости. 16 мая 1997.

[49] Пентагон атакуют хакеры. // Санкт-Петербургские ведомости 22 декабря 2000.

[50] Анализ имперских и доменных структур сделан на основе материалов петербургского историка и социолога Сергея Переслегина.

[51] Тоффлер Э. Смещение власти: знание, богатство и принуждение на пороге XXI века. М.: Изд-во АН СССР, 1991. С. 9

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2014 Русский архипелаг. Все права защищены.