Главная ?> Авторы ?> Неклесса -> Стратегичность и ее наполнение
Версия для печати

Стратегичность и ее наполнение

Трунова: Я коротко расскажу, с чем связаны мои вопросы: с момента написания и опубликования доктрины развития Северо-Запада прошел определенный этап, в течение которого в регионах появились свои стратегии или документы, претендующие на стратегический уровень, а в четырехлетних программах развития (губернаторских) появились элементы, которые связаны с доктриной. Так родилась идея исследования рассмотреть все эти стратегии на предмет их стратегичности. На протяжении всей этой работы, я поняла, что критериев по большому счету нет.

Существует два формата документов:

(а) нечто вроде ДРСЗ, который работает с некими образами будущего и одновременно с различными контекстами; (б) самозамкнутые документы.

Можно сказать, что первые работают с процессом развития, а вторые, более шаблонные, связаны в основном с процессом воспроизводства. Что, однако, не отменяет их стратегичности. В связи с этим у меня возникло два серьезных вопроса:

  • на основании чего можно определить стратегия это или нет, что там должно быть — какие элементы и блоки, по которым можно определить стратегичность;
  • и второе, что связано уже с региональными стратегиями — какие факторы или условия должны быть учтены для обозначения опять же стратегичности.


Во многих стратегиях очень важным фактором себя-видения является например, географическое или геополитическое положение, но геоэкономического просто не видят или не вербализируют своего видения. И это, на мой взгляд, один из возможных факторов оценки. И в зависимости уже от своего места — втором фактором мог бы стать фактор оценки ресурсов, потому что цели могут быть поставлены наполеоновские, а на самом деле ресурсов на это нет. Очень хороший пример с Калининградом: в Модели развития — 2001 года говориться, что нужно развивать туристический бизнес, хотя на самом деле всего один сайт в интернете рекламирует базы отдыха Калининградской области, а большинство земель, пригодных для этого — скуплено. И вот этот момент реалистичности, на который обычно оцениваются проекты в стратегиях тоже должен присутствовать.

Неклесса: Здесь я услышал для себя два вопроса: Первый касается критериев стратегичности, второй — ее наполнения. Под стратегией до сих пор понимаются достаточно различные коды действия, и мнения относительно ее содержания существенно разнятся. Ее генезис проистекает из динамичного искусства войн (явных и тайных) и познанных принципов ведения «большой игры».

Но при этом возникает весьма распространенная ошибка — смешение стратегии и политики, хотя подчас, действительно, это сложно расчленяемые понятия. Мне, однако, кажется, что причина подобного неразличения в значительной мере психологического свойства. Само слово «стратегия» любят употреблять как обладающее более высоким статусом, как «более красивое». Может быть именно поэтому, читая современные документы, сплошь и рядом сталкиваешься с тем, что политика называется стратегией. В чем все-таки разница? У стратегии — иной масштаб («стратегия — умение мыслить масштабно») и три специфические составных части:

1.Первая из них, лежащая, в общем-то, на поверхности, — целеполагание. Но в отличие от политики, именно скорее целеполагание, чем целедостижение.

Политика тяготеет к целедостижению, она занимается мерами, необходимыми для достижения некой цели, которая, однако же, задается не ею. Конечно, и в политике прописана своя цель, — но акцент сделан все же на методах ее достижения, а не на самом целеполагании. Иначе говоря, у стратегирования иная конфигурация, другая доминантность, для нее самое существенное — верно определить цель и общий путь к ее реализации (цель должна находится в поле возможностей и одновременно трансцендировать их конвенциональность). То есть речь идет не о конкретных алгоритмах достижения цели в той или иной ситуации. Мы, конечно же, привыкли, что в стратегии прописаны пути ее реализации, но, вообще-то говоря, это следующий «этаж», который и называется политикой.

Что же касается других составных частей стратегического комплекса, то им нередко вообще не уделяется должного внимания, поэтому ряд формальных стратегий, с моей точки зрения, реальными не являются. И об этих важных компонентах следует порассуждать чуть подробнее.

2.Один из ключевых элементов стратегической головоломки — определение релевантного контекста. Это не менее серьезная задача, чем определение цели, потому что правильное решение первой части невозможно без второй. Попробуйте определить местоположение некой географической цели и поразмышлять над выбором маршрута к ней, не имея хоть каких-либо карт.

Чтобы действовать стратегически, необходимо представлять круг закономерностей, проявляющихся в событиях и способах мышления людей. Описание релевантного контекста, однако же, сложнее, чем кажется на первый взгляд, потому что есть: (а) контекст известный, (б) контекст актуальный и (в) контекст грядущий, еще только складывающийся. И если данная многослойная формула осознается, хотя бы на интуитивном уровне, — уже хорошо. Однако гораздо чаще систему целеполагания выстраивают в рамках «сложившегося контекста», что подчас означает — в рамках устаревшей и потому ущербной картины мира, с учетом уже не существующей реальности (и без учета новых влиятельных факторов). Надо, правда, отметить, что в ряде ситуаций все это особой роли не играет, например, в тех случаях, когда среда инертна.

Но мы, как я понимаю, обсуждаем сейчас стратегирование в социальной сфере (в широком смысле этого понятия, включая и политическую и экономическую проблематику; т.е. понимая социальность как интегрирующее понятие). И в этой динамичной области человеческой деятельности знание еще непознанного, но реального, а еще лучше — становящегося, грядущего контекста, весьма актуально.

Среда обитания современного человека — динамична, условия практики — изменчивы. Актуальный контекст частично прописан, частично нет. Степень новизны тех или иных его элементов нередко уясняется непосредственно из практики, порой ценой жестоких уроков, нечто же постигается заранее, на основе профессионального опыта и интуиции, что-то на основании оказавшемся состоятельным прогноза. Причем хорошо схваченный актуальный контекст имеет специфический, не слишком приятный оттенок, — он носит синтетический, не полностью отрефлексированный, «химеричный» характер (и это его достоинство, а не недостаток). Когда предлагают две прописи, отражающие текущее состояние дел: одну — гладко прописанную на основании солидных источников, а другую — представляющую несколько клочковатый текст, наполненный заусенцами неустоявшегося опыта, — то вторая модель на практике являет собой бoльшую ценность, что бывает, к сожалению, совершенно не очевидно и осознается лишь впоследствии.

Сложившийся и хорошо прописанный контекст — лишь платформа, «поле» развертывания некоторой ситуации. Тут возникает проблема опознания изменившегося, но пока еще не формализованного положения вещей, а также проблема работы с поступающей информацией. Однако вот еще один парадокс: для стратегирования информация подчас является не благом, а своего рода гирями. Все дело в критериях ее оценки, которых, если вдуматься, у нас в подобной ситуации острый дефицит (если дело касается реальной новизны).

Оперируя с вполне солидными источниками, описывающими те или иные элементы релевантной ситуации, мы вполне можем впасть в ошибку, познавая контекст, который на деле не существует. Потому столь важна фигура эксперта не только с его профессиональными знаниями, но также обладающего «живым опытом» — межсистемной, интердисциплинарной «ориентацией на местности», выраженной профессиональной интуицией. И одновременно — наличие некоторого фундаментального инструментария, не слишком подверженного ветрам перемен. Так что получение сведений и их анализ — два разных искусства и достаточно различные сферы деятельности (цена пониманию этого факта порой оплачивается гибелью государств, не говоря уже о фиаско их систем стратегической разведки).

Но наиболее сложен для моделирования третий вид контекста — становящийся, гипотетичный; его познание и учет связаны с важнейшей темой преадаптации, здесь же ограничимся лишь указанием на высокую ценность уяснения его существа и хотя бы некоторых пропорций.

3.Третья позиция стратегического комплекса — определение субъекта стратегии. Подчас, излагая данную позицию, видишь на лицах недоумение: субъект кажется естественным и вполне определенным компонентом стратегии. И это действительно так, точнее, должно быть так, но на практике далеко не всегда бывает верно определено в тексте стратегии, из-за чего впоследствии возникают совсем не простые коллизии.

Я попробую пояснить то, о чем говорю, на близком Вам примере. Когда речь идет о стратегии Северо-западного региона, я могу задать «детский» вопрос: «А простите, что это такое в смысле субъектности?» Потому что можно насчитать полдюжины субъектов, которые равно значимы в данной позиции: например, представитель президента, лицо, безусловно, выражающее интересы округа, но интересы, прочитываемые с точки зрения федерального центра. Это одна позиция. Другой потенциальный субъект — сумма интересов руководителей областей (причем различная в различных конфигурациях), понятно, что у них может быть иное целеполагание. Далее — бизнес-элита региона, ее корпорации — еще более сложное образование, к тому же вряд ли преследующее единые цели. Она, тем не менее, также субъект стратегирования, и даже может создать собственный, альтернативный орган по стратегированию, а интересы ее могут лежать в широком диапазоне от «регионального патриотизма» до предпочтения транснациональных схем развития. И согласитесь, бизнес-элита в своих различных ипостасях не является прямо заявленным, очевидным, лежащим на поверхности субъектом стратегии региона. Наконец, — население округа, имеющее собственные интересы, а значит и свое прочтение стратегии. И так далее.

Уверяю Вас, на каждой из этих позиций нас ждут дополнительные сюрпризы. Но в данном случае мы разбираем не систему стратегирования Северо-западного округа, а теоретическую проблему. Таким образом, третья, причем наиболее неочевидная позиция — определение субъекта стратегии. Надо сказать, что на практике это всегда несколько двусмысленное понятие, потому что, если кто-то заказывает стратегию, то стратегия, как правило, и делается для него, а это может иногда расходиться с формальной прописью. Или же работа может быть выполнена буквальным образом, и тогда результат может разойтись с интересами непосредственного заказчика.

Трунова: Действительно, это очень важная проблема. Корпоративные стратегии, если они есть — в основном закрытые. Так называемых, населенческих — их просто нет. А то, что выдается за региональные стратегии…

Неклесса: Это в основном версии корпоративных...

Трунова: Трудно не согласиться. Мой вопрос заключается в том, каким же образом можно увязать интересы разных субъектов при смене масштаба. Может ли такой "стягивающий" интересы субъект быть искусственно создан? Если на примере: какая попытка была на Северо-западе (но и не только там) — создать "интегрированного" субъекта стратегии, своего рода, тройственный союз — бизнес, власть, население — удалось или нет — мнения есть разные. Но можно создать и каким образом потом, за счет каких действий эту субъектность потом удерживать. За счет чего стратегирование имеет основу, "почву" существования.

Неклесса: Путь Вы уже наметили — это корпоративные стратегии, но в другом смысле, нежели в предыдущем рассуждении. Здесь ключевое слово — консенсус — понимаемый как «собирание интересов». Трудность, которую придется при этом преодолевать, может быть обозначена как проблема «лебедя, рака и щуки». То есть должен быть доминирующий социальный субъект, «региональная корпорация», которая в разработке и реализации стратегии заинтересована больше, чем другие субъекты.

Второе, о чем хотелось бы сказать, — удержание реалистичности стратегирования, потому что, когда все эти материи увязываются лишь на формальном уровне (на основе теории игр и так далее), то подчас возникают совершенно тупиковые ситуации. Особенность же социальной деятельности — императив сохранения динамической целостности системы, купирование социальных разрывов, особая конструктивность, проявляющаяся, в частности, в феномене «дьявольской альтернативы»…

Единство легко достигается в мобилизационной ситуации, когда создавшееся положение чревато общей деструкцией и у субъектов есть веская причина совместить свои интересы в деятельный консенсус. Сложнее приходится в ситуации изобилия или неопределенности: у каждого из субъектов своя правда и свой горизонт поисковой активности. В сущности, мы имеем нечто, отдаленно напоминающее синергию левого и правого полушарий мозга, где тоже актуальна проблема выработки единой стратегии действий (и своя типология фундаментальных неудач — например, шизофрения).

То есть здесь с точки зрения стратегического анализа присутствуют два компонента — выявление объективных интересов и выделение обобщающей доминанты. Вместе оба компонента дают стратегию, а частность, вырванная из этого контекста, дает что-то другое. Чаще всего в этом случае сталкиваешься с той или иной формой частной политики — с системой мер по обеспечению достижения какой-либо автономной цели.

Сама материя социального аспекта статегирования чем-то нам помогает, а не усложняет ситуацию, поскольку на социальном материале все же чаще проявляется конструктивность действующих субъектов (что с формальной точки зрения совсем не обязательно). По крайней мере, так было, хотя можно смоделировать и иной социальный космос, ориентированный на деструкцию. В конструктивном же космосе всегда можно находить баланс интересов с выделением консенсусной доминанты. На этом, кстати говоря, базировалась такая стратегическая формула международных отношений как «равновесие страха». И то, что в настоящее время доктрина сдерживания становится неэффективной, наводит на серьезные размышления…

Трунова: Александр Иванович, тогда, если позволите, следующий вопрос как раз по расчленению этих понятий политика и стратегия. Потому что политика-то как раз ассоциируется с "видением" субъектов друг друга…

Неклесса: Конечно, я практически не рассматривал политику: у политики, безусловно, есть свое специфическое поле — коммуникация между субъектами в том числе…

Трунова: В каком тогда соотношении находятся стратегия и политика?

Неклесса: В самом непосредственном, поскольку стратегия — это ген, а политика демонстрирует, скорее, свойства генома. То есть стратегия погружена в политику, выполняется средствами политики и сосуществует с политикой в достаточно неразрывной связи. Стратегию нельзя реализовать без политики, я бы даже сказал, без политик. Потому что стратегия обычно опирается не на одну политику, а на ряд типологически различных, но очень взаимосвязанных политик. Это и «политическая политика», и экономическая, и культурная. Но стратегия при этом одна, хотя политик много — действуют то они во взаимосвязанном, синергетичном единстве, интегрируя интересы субъектов, учитывая актуальный и выстаивающийся контекст, и в данной среде, выстраивают некое особое целеполагание.

Трунова: У меня еще один важный вопрос — про методы видения будущности.

Неклесса: Это специальная тема, но если попытаться коротко ответить, прогностика — специфическая наука и одновременно искусство. Искусство, понимаемое как искусность, мастерство, технология. Существуют различные методы прогнозирования, причем их различие весьма велико.

Наиболее простым и в то же время наиболее распространенным методом является инерционное прогнозирование, которое, однако, крайне неэффективно в современном мире. Инерционное прогнозирование основывается на имеющемся опыте, оперирует проявившимися трендами, экстраполяцией их на будущее, т.е. носит эмпирический характер. Полученный подобным образом прогноз, как правило, разваливается при первом же качественном изменении ситуации (не количественном, а именно качественном). Потому что прежние тенденции ломаются, возникают новые влиятельные реалии, реализуется та или иная бифуркация. Однако в более-менее статичной среде метод этот весьма эффективен.

Какие альтернативные виды прогнозирования нам известны? Существует концептуальное прогнозирование. Попытка представить едва обозначившиеся, качественно иные горизонты как некоторую целостную картину, вычленив в ней принципиальную новизну. Метод этот является своего рода гипертрофированной реакцией на провалы инерционного прогнозирования, но это не прогнозирование в чистом виде, а, скорее, концептуальная разведка.

Кроме того, существует вид прогнозирования, которое называется нормативным. Его можно описать как «активное представление будущего». В России, впрочем, этот вид хорошо известен. На Западе оно активно разрабатывается где-то с 60-х годов, хотя ведет свою родословную еще от марксовой ремарки о том, что ученые ранее объясняли мир, теперь же его необходимо преобразовывать. В сущности, это и есть идея планирования будущего. Для нас она слишком привычна и понятна, потому что планирование будущего было своего рода социальной нормой в СССР. Но с 60-х годов огромный интерес к данной теме возникает и на Западе: Эрих Янч разрабатывал ее, ряд институтов, включая Римский клуб, также взялись за эту тему. В чем специфика подхода? Выстраивание алгоритма не от настоящего к будущему (что, кстати, снимает трудности инерционного прогнозирования), а прогнозирование от будущего к настоящему.

Предельный вариант подобного прогнозирования — применение матричных технологий, которые занимаются не выстраиванием тенденцией, а организацией среды, в которой те развиваются. То есть технологии формируют «дружелюбную» среду, в которой будут реализованы определенные тенденции.

Но и это еще не все. Пожалуй, самая любопытная ветвь прогнозирования — структурное моделирование, которое исходит из идеи познания целостности, внутри которой развивается тот или иной процесс. То есть, если вы представляете структуру некоторой конструкции в ее предельной полноте и правильно определите своё в ней положение, то сможете спрогнозировать грядущую ситуацию без особых затруднений относительно качественных переходов. Это настолько вызывающее заявление, что требует пояснений. Все проблемы, связанные с размытостью концептуальной разведки — я уже не говорю о дефектах инерционного прогнозирования — здесь все эти проблемы в значительной степени снимаются, поскольку, если у вас есть целостная модель, то есть и маршрут, просто он не прописан. Реальная сложность лишь в одном — правильно определить сроки.

В каждом методе прогнозирования есть свой набор достоинств и недостатков. При инерционном прогнозировании не возникает особых сложностей с определением сроков, а при структурном моделировании время оказывается словно бы выведенным за скобку, не существует. То есть мы видим общую историческую конструкцию и запечатленную в ее морфологии динамику, но никак не «хронометрированную». Ее скорость мы определяем в каждый конкретный момент, соотносясь с событиями. Несмотря на очевидные недостатки, данный инструмент весьма эффективен в турбулентных условиях, позволяя заранее определить перспективную тенденцию и картографию противоположного берега в момент нарастания турбулентностей. Можно также сказать, чем радикальнее ситуация, тем острее нужда в подобном инструментарии.

Трунова: Правильно ли я понимаю, что в структурном прогнозировании смена масштаба ничего не означает для образа будущего?

Неклесса: Структурное моделирование — это прогнозирование с широчайшим «горизонтом прогноза», прогнозирование «сверху вниз», и степень человеческой свободы проявляется здесь, скорее, в области определения сроков, нежели форм и содержания. Отчасти все это напоминает ситуацию с нормативным прогнозом, где вектор процесса направлен от будущего к настоящему, здесь же он прочерчен от идеального, вневременного к конкретному, существующему. Фокус при этом, правда, меняется: локальное прогнозирование становиться наименее четким, зато понимание основных трендов, понимание соотношения этих трендов, близости и отдаленности качественных переходов относительно определенных ситуаций схватывается лучше.

Но, мне кажется, важнее понять другое — эффективное прогнозирование строится с использованием всех вышеописанных инструментов. Именно умелое совмещение инструментария позволяет снимать бремя недостатков и увеличивать влияние достоинств. Все это достаточно виртуозная работа, потому что мы, по сути, создаем прогностическую химеру, инструмент, пользоваться которым непросто: здесь есть определенная доля науки, поскольку имеется формализованный метод, строятся модели, сценарное древо событий... И одновременно — мера искусности, умение сочетать все эти элементы в эффективном результате.
Человек выступает здесь в двойном качестве: как профессиональный инструмент и как «классический наблюдатель», влияющий на ситуацию. То есть оператор становится составной частью системы, хотя на практике эту роль чаще выполняет заказчик. Причем помимо практически неизбежного политического ангажирования в той или иной форме, заказчик определяет также формат прогноза. Из чего делается вывод, на каком уровне будет решаться ситуация, в какой степени будут привлекаться различные средства, на какую временную точку будут выводиться тренды и т.п.

Трунова: Каким образом можно "подсчитать" эффективность подобной деятельности и каким образом отследить результат?

Неклесса: Если вы занимаетесь этим в качестве искусства, то есть, если это стало вашим занятием для каких-то внутренних целей…

Трунова: Можно я немного поясню: сначала Вы выделили три момента — это целеполагание, описание контекста и формирование субъекта, или позиционирование. Правда, можем ли мы подменять "субъективирование" на позиционирование — не уверена.

Неклесса: Специфика этого интеллектуального занятия — стигмат всех социогуманитарных дисциплин: та или иная мера субъективности, персонализма, а подчас и конъюнктурности — т.е. выстраивание работоспособной системы, применительно к конкретной задаче. У нас есть определенный инструментарий, но он применяется каждый раз по иному. Иначе говоря, есть рабочий инструментарий, но нет классической рабочей схемы — это заметное отличие от предыдущих научных и технологических разработок: в социальном пространстве вы действуете в соответствии с социальным заказом, то есть заказ в определенном смысле выстраивает архитектуру решения задачи.

Раньше это решалось по-другому. Было, скажем, некоторое знание, например, инженерное знание, и система проектировалась безразлично к конкретной ситуации. А сейчас вы выстраиваете конструкцию, применительно к определенному запросу в области социогуманитарных дисциплин. Или это ваше личное искусство…

Трунова: Я пытаюсь для себя выделить еще несколько блоков в стратегировании. Например, мониторинг — является ли одним из элементов стратегирования или нет?

Неклесса: Нет, мониторинг — это действие информационного толка, то есть мониторинг дает вам определенные данные, для того, чтобы определить состояние пространства стратегирования, картину процесса. Но иногда, как уже говорилось, информация может вредить, а не помогать. Потому что, если вы работаете с трендами, приближающимся к бифуркационным состояниям, то информация даст сведения лишь о том, что грядет переходная ситуация, но вас же всерьез интересует не данная констатация, а будущее состояние системы, характер ее связей после перехода — и здесь мониторинг предыдущей ситуации может порой только навредить. То есть мониторинг — это не базовый элемент, а лишь один из инструментов.

Но опять же повторю, что есть различные виды прогнозирования и стратегирования. Если речь идет о процессе, разворачивающемся в инерционной системе, то мониторинг существенно облегчает систему оценок. Однако сейчас интеллектуальным вызовом является успешное прогнозирование и стратегирование в нелинейных условиях. Чтобы не усложнять разговор, я оставил за бортом детальное описание проблем социальной турбулентности, весь инструментарий синергетики, но он прямо встроен в структурное моделирование. Управляемый хаос — важная проблема современности, но это уже область конкретного рассмотрения тех или иных социальных состояний и переходов.

Трунова: У меня два последних вопроса на понимание: первый о различии стратегического управления и программирования, потому что очень часто эти понятия рассматриваются как синонимы, и второй вопрос — это с какими трендами — искусственными или естественными — работает стратегирование.

Неклесса: Стратегирование — процесс, который может быть реализован в самых разных предметных полях, на самых разных «площадках». Сейчас, обсуждая проблемы и выделяя понятия, мы держим в уме одно релевантное поле. Стратегирование же может реализовываться в самых различных областях — далеко не только в социальной среде. Что же касается связи с программированием — это все же разные материи.

Стратегия дает цель и маршрут к ней в некотором пространстве, программа «упаковывает» пространство вокруг маршрута, политика помогает сделать данную схему реализуемой, а экономика осуществляет логистику данного процесса — и все это делается в рамках определенной социокультурной платформы, как правило, неочевидной (в своем качестве важнейшего фактора) для действующих субъектов.

Альбена, 19-28 августа 2002 г.


Материалы Школе по методологии Второго состава Школы культурной политики «Технология и технологизация».

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.