Главная ?> Авторы ?> Межуев -> "Многополярный момент" и проблемы общественного консенсуса в России
Версия для печати

"Многополярный момент" и проблемы общественного консенсуса в России

Участники нашей открытой дискуссии в целом разделяют убеждение, что общество в современной России неспособно сформулировать свой интерес, который мог бы учитываться властными структурами при формировании государственной политики. Иначе говоря, по мнению ряда моих собеседников, у России фактически нет национального интереса, поскольку отсутствует детерминация (или даже коррекция) политики государства “объективными” потребностями общества. Результаты выборов 1999 г. являются дополнительным свидетельством в пользу тезиса о всесилии исполнительной власти в России, о ее самодостаточности и независимости от общества, составляющих его групп интересов и представляющих эти группы политических партий.

Однако все это, на мой взгляд, справедливо только отчасти. В российском обществе действительно не сложились те группы интересов, которые могли бы реально влиять на исполнительную власть посредством своих агентов во власти законодательной или с помощью органов общественной инициативы вроде профсоюзов, ассоциаций потребителей и т.д. Поэтому я не вполне согласен с мнением С.Баранова, что национальный интерес — в том смысле, в каком он представляет собой нечто отличное от интереса государственного, — в настоящее время есть некая совокупность разрозненных групповых интересов. Последние в нашей стране не складываются в национальный интерес, что подтверждается хотя бы отчетливым стремлением избирательных объединений, организованных по профессиональному, корпоративному, региональному и иному групповому принципу, объединиться на декабрьских выборах 1999 г. либо с гипотетической партией власти, либо с какой-нибудь из так наз. партий идеологических. Однако мне представляется, что у общества все же есть некий собственный, автономный от власти ресурс, позволяющий оказывать влияние на власть и таким образом формировать нечто подобное национальному интересу.

 Этот ресурс — идеологический или, как сказали бы старые славянофилы, “сила мнения народного”, т.е. суждения о наивысших ценностях и всеобщем благе. Устойчивую поддержку на парламентских выборах у нас получают партии с выраженной идеологической установкой — КПРФ и отчасти “Яблоко”. Это — единственные партии, которые занимают свое место в нижней палате парламента не по причине использования материальных, информационных, административных ресурсов исполнительной власти, а в силу поддержки их избирателями определенной системы ценностей.

Итак, гражданское общество в какой-то специфической форме в России существует. Другое дело, что оно, будучи расколото по идейным основаниям, в очень редких случаях способно выработать свой консолидированный интерес, выдвинув его в качестве общенационального. И по той же причине обществу — в его независимой от власти ипостаси — в целом трудно выражать себя в экономическом по своей природе дискурсе “интереса”. Поэтому, кстати, само обращение к такому “дискурсу” нужно приветствовать, ибо оно предполагает отход от идеологизированных крайностей и стремление — пусть в зачаточной форме — к рационализации своей позиции, к компромиссу и согласию, к выработке того консенсусного интереса, который можно было бы счесть за национальный.

Исследования, проведенные нашим журналом в 1995 — 1997 гг. и обобщенные в моей статье в № 1 за 1997 г. (см.: 1), показали, что первые шаги к такому консенсусу политическое сообщество России уже сделало: так, при всех идейных расхождениях, в своем видении “наци­онального интереса” сходились такие антиподы, как Г.А.Зюганов и А.В.Козы­рев. Каждый из них в 1994 — 1995 гг. отстаивал прагматическую трактовку “интереса” России, по которой она должна оставаться “самостоятельным субъектом мировой политики”, “госу­дар­ством, не стремящимся к мировой гегемонии, но и не желающим гегемонии какой-то одной, с культурно-цивилизационной точки зрения, возможно, и предпочтительной силы” (1, с.19). Иначе говоря, каждый из этих политиков фактически признавал необходимым сохранение глобального баланса сил на планете, отстаивая тот принцип, который начиная примерно с 1994 г. (2) и более четко в эпоху Е.Примакова, стал определяющим для нашей внешнеполитической доктрины, — принцип многополярности.

Я сейчас не хочу останавливаться на внешнеполитических аспектах этой доктрины, на ее преимуществах и недостатках. Меня интересует только то, какую роль данный принцип мог сыграть в формировании национального интереса России. Несомненно, что ориентация на многополярность помогла смягчить иде­ологический раскол внутри российского общества, не позволивший ему сформулировать консолидированный интерес страны во внешнем мире. Существенным, если не важнейшим, аспектом такого раскола, как известно, является отношение России к Западу; оно было непростым всегда, но приобрело особую болезненность после очередного — и самого катастрофичного для имперской государственности — витка российской вестернизации. Вскоре после распада Советского Союза стало понятно, что по своим культурным, экономическим, геополитическим, психологическим, наконец, параметрам Россия в западный мир полностью не вписывается, что ее интеграция в Европу или в целом присоединение к Западу потребует не только полномасштабной социокультурной трансформации, но и значительного сужения сферы государственных интересов страны, вплоть до возможной потери экономического суверенитета. Некоторый выход из “раздвоенности” державных традиций России и желания значительной — и наиболее активной — части ее населения принадлежать к мировому цивилизованному сообществу мог бы быть найден в ситуации неоднородности этого сообщества, отсутствия в нем политического единства. В таком случае Россия, балансируя между различными центрами силы, заняла бы приемлемое для себя место в консорциуме великих держав, не оставаясь, по выражению З.Бжезинского, в “коалиции бедняков” (3), но при этом не жертвуя ни разумно понимаемыми оборонными интересами, ни достижениями экономической реформы.

За период с 1994 по 1998 гг. были сформулированы две принципиально разных трактовки многополярности, точнее, два взгляда на то место, которое должна занимать Россия в таким образом организованном мире. Согласно одной из них, Россию следовало считать отдельной цивилизацией или центром силы, удаленным от других центров, но готовым входить с каждым из них в прагматические союзы. К подобной версии “многополярности” тяготели многие эксперты, а на страницах нашего журнала подобную точку зрения защищал теоретик “балансирующей равноудаленности” К.Э.Сорокин (4). Соответствующую такому видению геополитического положения России принципиально “госу­дар­ственническую” интерпретацию национального интереса я назвал в уже упомянутой статье 1997 г. “национал-консервативной”. Там же я определил как “национал-либеральную” ту трактовку “национального интереса”, согласно которой приоритетными были бы интересы (в первую очередь экономические) нарождающегося в России гражданского общества. Национал-либералы, чаще всего соглашаясь с консерваторами относительно преимуществ многополярно структурированного человечества, как правило, не были склонны считать Россию одним из полюсов современного мира, делая упор на ее экономической слабости и культурно-цивилизационной несамодостаточности. Примерно с 1997 г. в нашей печати все чаще стало высказываться мнение, что стратегия России должна заключаться в интеграции в “европейский мир” при желательном освобождении Европы из-под навязчивой опеки США. Те же теоретики полагали, что Россия не в состоянии “с опорой на собственные силы” и без материальной и духовной поддержки Европы обеспечить свои разнообразные национальные интересы (от духовного возрождения до освоения сибирских пространств)*. Уже с 1991 — 1992 гг. подобный антиамериканский европеизм исповедовали сотрудники журнала “Элемен­ты”, стремившиеся к альянсу русских национал-патриотов с европейскими новыми правыми. Однако центристская версия такого же европеизма, распространившаяся в общественном сознании после 1996 г. и нашедшая выражение в работах А.Г.Арбатова, И.Ф.Максимыче­ва, А.И.Уткина и других ведущих ученых-международников, конечно, не включала в свою программу отказ от демократического наследия Европы как одного из следствий губительного атлантического влияния.

Национальный интерес России, на мой взгляд, мог бы быть сформулирован при продолжении конструктивного, хотя и конкурентного, взаимодействия между указанными группами национал-консер­ва­торов и национал-либералов. Некоторые политологи соглашались с такого рода предположениями, фактически вос­производя тезис “Полиса” о том, что “вполне респектабельные и далекие от радикальных умыслов национал-либера­лизм и национал-консерватизм станут влиятельнейшими течениями в российской общественной мысли” (7). Действительно, сколь острым ни был бы конфликт различных сил в России по поводу ее внутриполитических перспектив или экономической стратегии, внешняя политика страны с 1996 по 1998 гг. почти не подвергалась серьезной критике со стороны общества. Заряд идеологической нейтральности, свойственный концепции многополярности, позволил конвертировать намечавшееся согласие по международным вопросам в консенсус внутриполитический, когда после острейшего экономического кризиса лидер дипломатического ведомства был назначен главой правительства. Вместе с тем уже с 1997 г. стали вступать в действие факторы, если не полностью перечеркивавшие все расчеты теоретиков и практиков российской внешней политики на мягкое расслоение Запада, то требовавшие очень серьезной их корректировки. Финансовый кризис в Юго-Восточной Азии 1998 г., заставивший задуматься об экономической независимости Тихоокеанского региона; затем августовский “дефолт” 1998 г. в России и вставшая предельно остро проблема долга странам Запада; события в Косово, которые продемонстрировали со всей наглядностью нежелание или неспособность Европы к самостоятельному разрешению своих региональных проблем; наконец, фронтальное столкновение России с Европой по поводу операций российских военных в Чечне — все эти события свидетельствовали о значительном ужесточении геополитического и геоэкономического положения нашей страны, которая фактически снова оказалась вынуждена взаимодействовать с укрепившей свою организованность и цельность Pax Atlantica.

 “Многополярный момент” (см.: 8) 1995 — 1999 гг. для России, на мой взгляд, был периодом, когда наше общество обладало наибольшими шансами для того, чтобы, преодолев внутренние идеологические разногласия, добиться устранения авторитарных черт действующего режима и сформулировать подлинно национальный интерес государства, ориентирующий его политику в нужном для себя направлении при постоянном балансировании между консервативной (“государственнической”) и либеральной (“общественнической”) позициями. Теперь, когда “многополярный момент” миновал, Россия оказывается в нескольких шагах от желаемой Бжезинским ситуации выбора между вхождением в западное сообщество на второстепенных ролях или частичной изоляцией. Понятно, что при таком положении вещей процесс согласования интересов и принципов в нашем обществе очень усложняется. Возникает понятный соблазн при любом решительном ответе на поставленную дилемму устранить с политической сцены всех несогласных, оправдываясь тем, что, придя к власти в результате очередных выборов, оппоненты развернут государственный корабль в противоположную сторону и таким образом лишат российских граждан любых дивидендов от уже совершенного геополитического выбора.

Вернемся к нынешней политической ситуации в России. Нынешнее сплочение крайних флангов политической элиты — от публицистов газеты “Завтра” до лидеров “Союза правых сил” — вокруг одного кандидата в президенты на первый взгляд вступает в противоречие с прогнозируемым мною обострением идеологических разногласий в обществе. Однако само тяготение формирующегося на глазах режима к авторитарному решению сложных проблем без опоры, как правильно подчеркнул здесь И.Кли­мов, на “ресурс общественного согласия” подтверждает сделанный мною вывод. Нынешний режим, ожидающий своего окончательного утверждения в марте 2000 г., пока позволяет всем заинтересованным в усилении авторитаризма силам надеяться на свое с ним идеологическое родство. Он заигрывает и с коммунистами, и с так наз. правыми (которыми в России именуют не столько выразителей интересов имущих классов или истеблишмента, сколько радикальных западников), занимая у них необходимую для своего укрепления авторитарную энергию и обещая расплатиться по идеологическим счетам в будущем при раскрытии своего истинного лица. Мне кажется, что мы присутствуем при формировании авторитарного режима с отложенным идеологическим статусом, но ни в коем случае не безыдейного авторитаризма с бессознательно центристскими установками. Новый режим будет, на мой взгляд, направлять свои удары именно против центра, против всегда чреватой подозрениями в оппортунизме компромиссной стратегии, против любых поисков согласия. Ему будет выгодно не сглаживать, а заострять противоречия в обществе, таким образом (я согласен с Г.Мусихиным) действительно препятствуя формированию национального интереса, заслоняя его государственным расчетом и, как демонстрируют последние события в Чечне, расчетом не всегда дальновидным и взвешенным. В какой-то мере формирующийся на глазах режим — продукт ухудшившейся для России международной обстановки и временной неспособности власти выработать в некомфортных условиях адекватную внешнюю и внутреннюю стратегию. Но если посмотреть в другом ракурсе, он является отражением незрелости политической культуры нашего общества, не сумевшей предохранить то намечавшееся согласие российской политической элиты, которое возникало при совместном поиске ответа на вопрос: “Что есть национальный интерес?”


Литература

1. Межуев Б.В. Понятие “национальный интерес” в российской общественно-поли­тической мысли. — “Полис”, 1997, № 1.

2. См.: Козырев А.В. Стратегия партнерства. — Внешняя политика и безопасность современной России (1991 — 1998). Хрестоматия в двух томах. Т. I. Книга I. М., 1999, с.156.

3. Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М., 1999, с.222.

4. Сорокин К.Э. Россия и многополярность: время обнимать, и время уклоняться от объятий. — “Полис”, 1994, № 1.

5. Максимычев И.Ф. Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства. — Внешняя политика и безопасность современной России (1991-1998). Хрестоматия в двух томах. Т.I. Книга II. М, 1999.

6. Лукин В.П. Мы оказались в очень плохой геополитической ситуации. — “Независимая газета”, 14.III.1995.

7. Кандель П. Постъельцинская Россия в постъюгославском мире. — “Pro et Contra”, 1999, т. 4, № 2, с.169.

8. Выражение образовано по аналогии с уже принятым в политологии обозначением выступления международной коалиции сил против Ирака 1990 — 1991 гг. как “униполярного момента” (the unipolar moment). См., напр.: Huntington S. The Lonely Superpower. — “Foreign Affairs”, 1999, vol. 78, № 2, р.37.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.