Версия для печати

Каким нам видится ислам

Вопрос о роли религии в современном развитии, который, казалось бы, должен становиться все большим анахронизмом в век небывалого научно-технического прогресса и супертехнологий, снова оказался в центре политической дискуссии. Утверждения о том, что мы живем в эпоху “столкновения цивилизаций”, превратились в общее место, а за различными конфликтами все чаще угадывается религиозный фактор.

Россия — государство многонациональное и мультиконфессиональное, так что любой разлом по линии религии чреват серьезнейшими внутренними проблемами. На уровне официальных заявлений руководители Российского государства, а также различных конфессий не устают напоминать об этом, предостерегая от любых проявлений, способных задеть чувства верующих.

Характерна в данной связи российская реакция на “карикатурный” скандал, сотрясавший Европу зимой 2006 года. В России не только осудили публикацию карикатур, отвергнув европейскую аргументацию о незыблемости свободы слова, но и подвергли преследованию отечественные СМИ, которые неосмотрительно перепечатали спорные рисунки. Между двумя крупнейшими отечественными конфессиями — православием и исламом — в принципе существует единство взглядов на то, как светская власть должна относиться к чувствам верующих и вообще к религиозной проблематике.

На фоне столь осторожной позиции власти особенно бросается в глаза, что образ врага, стремительно формирующийся в российском обществе, явно окрашен в религиозные тона. “Исламская угроза” постепенно превращается в главное “пугало”, в восприятии которого переплетаются многочисленные бытовые стереотипы и возникающая государственная идеология противостояния всему тому, что кажется “чуждым”.

Стереотипы восприятия

Отношение к исламу в российском обществе было и остается двойственным. В России он традиционно ассоциируется в первую очередь с мусульманским Востоком, который хотя и представляет собой нечто экзотическое и загадочное, но является соседом, а значит, “своим”. Это чувство усиливается благодаря сложному восприятию соседа западного — Европы. Ощущение того, что Европа “не принимает” Россию, порождает, отчасти в знак протеста, тягу в противоположную сторону.

На уровне же массового подсознания россияне воспринимали и воспринимают ислам как нечто чужеродное. Отвечая на вопрос “Какая религия кажется вам наиболее чуждой?”, большинство (26 %) указало на ислам. Подобному отношению немало способствовала официальная советская идеология, делившая ислам на “зарубежный” (активный, политизированный, чаще всего антикоммунистический, но иногда использовавшийся в качестве лозунга в национально-освободительном движении) и собственный, “советский”, распространенный среди “отсталых стариков” и “слабых женщин”. Конечно, некоторые функционеры в партийном аппарате и особенно в КГБ отдавали себе отчет в том, что ислам оказался в СССР более чем живуч и во многих местах сохранил свои функции как регулятор социальных отношений. Однако в целом “наш ислам” не был тождествен “их исламу”, а религиозная идентичность советских мусульман считалась маргинальной и обреченной на исчезновение.

В конце XX века (под влиянием распада СССР, углубления внутренних конфликтов в России и обострения противоречий между мусульманским миром, с одной стороны, и Европой и Америкой — с другой) российский ислам стал все более отождествляться с мусульманским миром, как таковым, со всеми его минусами и плюсами. Особенно это касается Северного Кавказа — части как России, так и мирового мусульманского пространства. Ближе к миру ислама становится Татарстан с его тысячью мечетей, Исламским университетом и стремлением перейти с кириллицы на латиницу.

Вместе с тем деление ислама на “свой” и “чужой” сохранилось. Правда, теперь новая официальная идеология именует “чужим” фундаменталистский (ваххабитский и проч.) ислам, который противостоит “нашему” — традиционному, погруженному в дела веры и отвергающему политическую ангажированность.

Большинство россиян не проявляют особого интереса к отношениям с миром ислама. Только 1,8 % считают, что в долгосрочной перспективе Россия должна ориентироваться на укрепление связей в первую очередь с мусульманскими странами. (40,2 % предпочли страны СНГ, 26,2 % — Западную Европу, 7% — Китай). Они уверены, что мусульманские государства в целом не представляют угрозу их стране. Враждебными их считают только 2,9 % опрошенных в возрастной категории 17–26 лет (по результатам опроса, проведенного в конце 1990-х Центром стратегических и политических исследований).

Когда же речь заходит об отношении к российским мусульманам, картина резко меняется, даже несмотря на то, что наши мигранты-мусульмане — это в основном или бывшие граждане СССР, или нынешние граждане России. Они владеют русским языком, сравнительно легко адаптируются к российскому быту. У старшего поколения мигрантов общий с остальными россиянами менталитет.

У людей выработалось несколько стереотипов мусульманина. Это агрессивные, безжалостные, презирающие русского обывателя фигуры: либо бородач с автоматом, либо террорист в маске, либо жуликоватый делец. Правда, это и приехавший на заработки и нещадно эксплуатируемый “убогий мусульманин” в тюбетейке. Он не вызывает неприязни, но к нему нет ни чувства сострадания, ни уважения. (Интересно, что ни один из негативных стереотипов не ассоциируется с татарами, которые в большинстве своем, особенно в городах, по образу жизни и менталитету близки к славянам или вообще неотличимы от них.)

В чем же причины столь негативного восприятия мусульман в России?

Непонятое и непонятное

Отношение к исламу и мусульманам вписывается в общий контекст ксенофобии, которая в первой половине 1990-х считалась рудиментом посттоталитарного менталитета, а спустя 10 лет превратилась в его системообразующую часть. Если в 1989 году признаки ксенофобии проявлялись у 20 % населения, то в 2001-м — уже у 50 %. В 2006 году лозунг “Россия для русских” поддержали, по данным социологического опроса, 35,4 % российских граждан. Как заметил известный социолог и философ Лев Гудков, по уровню неприязни к инородцам Россия превзошла даже самую ксенофобскую страну Европы — Австрию.

Если раньше в ксенофобских настроениях доминировал антисемитизм, то сегодня они пестрее, а их главным объектом становятся выходцы с юга страны, из которых 70 % — мусульмане. По данным мониторинга Аналитического центра Юрия Левады, к чеченцам негативно относятся 52,3 %, к азербайджанцам — 29,2 %, а вот к евреям — “всего” 11 % участников интернет-форумов (среди молодежи до 19 лет эти цифры соответственно 64,1 %, 48,9 %, 19,5 %). Как видим, кавказофобия “захватывает иногда до двух третей населения и более”.

Евреи боролись с антисемитизмом, преимущественно покидая СССР и Россию или же встраиваясь в русскую культуру и утверждаясь в рядах образованной и обеспеченной элиты общества. Мусульмане не уезжают и не растворяются, даже если они “научились забывать” о религиозных запретах. Они оберегают свою конфессиональную идентичность.

“Внутренняя” ксенофобия неотделима от “внешней”. Но, к примеру, антиамериканизм принципиально отличается от исламофобии. Американцев не боятся, их бытовым стереотипам пытаются подражать, им завидуют. Это — своего рода национальный комплекс неполноценности, которую бывшая сверхдержава испытывает по отношению к стране, сумевшей сохранить великодержавный статус. В отношении мусульманского мира такого комплекса нет. Есть удивление и раздражение по поводу того, что некогда младшие, нуждавшиеся в помощи братья — арабы, афганцы, индонезийцы, наконец, жители советской Средней Азии — “вдруг” подросли, перестали спрашивать совета у старших и ведут себя вызывающе самостоятельно. Это влечет за собой растерянность и боязнь.

Конечно, можно попытаться “развести” собственно исламофобию и мусульманофобию, то есть неприятие ислама как религии и неприязнь к мусульманам. Однако это вряд ли возможно, ибо означало бы отделение традиции от ее носителей. Попытки же мусульманских духовных лидеров представить ислам исключительно как “религию мира” (наиболее расхожее выражение в разного рода межконфессиональных диалогах) воспринимаются со скепсисом. Во-первых, имамы и муфтии редко бывают достаточно красноречивы, чтобы убедить людей в своей правоте. Во-вторых, по мере подавления свободы суждений звучащие из телевизора слова перестают вызывать доверие точно так же, как в недавние времена не воспринималась советская пропаганда. В-третьих, деяния исламских радикалов опровергают в глазах людей тезис о миролюбии ислама.

Людям “неуютно” оттого, что рядом что-то необычное, непонятное. Контраргумент о том, что в СССР мирно уживались самые разные народы, в данном случае не работает. Ведь при советской власти конфессиональная идентичность игнорировалась на официальном уровне и постепенно истаивала в общественном сознании.

Страх — вот главная причина исламофобии. Он привел к зарождению представления об исламской, а не исламистской угрозе, которая действительно существует. (Различие между этими двумя понятиями стало осознаваться совсем недавно усилиями ряда политиков, экспертов и журналистов.) На самом деле даже раздражение в отношении мигрантов-мусульман лишь в незначительной степени связано с неприятием их религии. Просто речь идет о способе восприятия реальности испуганным обывателем.

А реальность — это и рост национализма среди мусульманских народов, и вспыхивавшие с конца 1980-х этнополитические конфликты, участники которых апеллировали к исламу. Но самое главное — эксплуатировавший исламские лозунги терроризм с его кровавыми акциями в России, Европе и США. Восприятие исламского мира отягощено воинственной риторикой мусульманских политиков, а также международными проявлениями религиозного фанатизма, которые привлекли всеобщее внимание. Такими, например, как уничтожение талибами древнейших статуй Будды в 2001 году, убийство в Голландии режиссера Тео ван Гога в 2004-м, погромы в предместьях Парижа и пр. Именно этими объективными факторами прежде всего определялся подъем с начала 1990-х антиисламских настроений в России.

Подавляющая часть россиян судят об исламе по тем, кто находится на виду, то есть по наиболее дерзким представителям мусульманского мира — как правило, радикалам. Образ мусульманства, таким образом, формируется у нас под воздействием акций религиозных экстремистов, конфликтов с участием мусульман, радикальных заявлений мусульманских политиков и духовных лиц. В то, что международный терроризм объявил нашей стране войну, верят 48 % участников опроса, проведенного российским ВЦИОМом в октябре 2005 года. (В январе того же года такого мнения придерживались 35 % респондентов.) На вопрос Левада-центра “Считаете ли вы ислам агрессивной религией?” “определенно да” ответили 23,1 % опрошенных, “скорее да” — 26,6 %.

На вопрос в 2004 году “Как бы вы отнеслись к тому, чтобы были введены административные ограничения на распространение ислама в России?” ответы распределились следующим образом: “целиком положительно” — 19,2 %, “скорее положительно” — 25,5 %, “скорее отрицательно” — 26,7 % и “резко отрицательно” — 11,1 %.

Важнейший фактор негативного восприятия мусульман в России — конфликт на Северном Кавказе, тем более что на самом деле Россия воюет с мусульманами на протяжении вот уже четверти века. Афганский моджахед и кавказский боевик стали символами врага. 25 % респондентов, участвовавших в опросе, проведенном ВЦИОМом в 2004-м, сочли мусульман непримиримыми противниками православия. Отвечая в 2005 году на вопрос “Какого влияния следует сейчас больше всего опасаться России?”, 27,3 % опрошенных заявили, что исламского, 17,6 % — национально- шовинистического, 17,0 % — западного, 8,5 % — израильского, сионистского и 9,3 % — китайского.

Вместе с тем в глазах общественного мнения ислам далеко не всегда представляется идейной основой для совершения терактов. По данным социологической службы Validata, в 2003-м только 7–8 % участников опроса считали, что основной побудительный мотив, заставляющий чеченцев становиться шахидами-смертниками — джихад, зато 69–71 % полагали, что это — реакция на применение насилия федеральными войсками в Чечне. Иными словами, в Чечне акты террористов-самоубийц обусловлены, по мнению респондентов, не влиянием ислама, а невозможностью восстановить справедливость. В ответ же на вопрос Левада-центра “Кто, на ваш взгляд, произвел в 2000 году взрыв в московском подземном переходе?” только 4,7 % респондентов указали на воинствующих исламских террористов.

Наконец, ислам ассоциируется с наплывом в Россию мигрантов, которые зачастую ведут себя неадекватно, демонстрируя неуважение к местным традициям и обычаям, что составляет прочную основу настороженного и откровенно негативного отношения к исламу. Проведенный ВЦИОМом в марте 2002-го опрос показал, что к выходцам с Северного Кавказа “в основном отрицательные” и “резко отрицательные” чувства испытывают соответственно 43,3 % и 30,1 % респондентов, к приезжим из Центральной Азии — 38,7 % и 25 %, к арабам — 30,3 % и 20,2 %, а вот к белорусам, молдаванам и украинцам — 12,6 % и 4,0 % опрошенных. По результатам других опросов негативное отношение к иноэтничным мигрантам характерно для 73 % сотрудников МВД.

Правда, с формальной точки зрения в вопросе отношения к мигрантам Россия оказывается в одном ряду с европейскими странами. Так, недовольство в связи с проживанием мусульман в их стране выражают, например, 75 % шведов, 61 % немцев, 48 % испанцев, 44 % итальянцев, 39 % британцев.

Мигрантофобия в России будет расти и впредь, хотя бы в силу роста числа самих переселенцев. “Нам нужно от 700 тыс. до 1 миллиона мигрантов в год, — отмечает этнолог Владимир Мукомель. — Понятно, что они будут, скорее всего, представителями тех этнических групп, которые не являются традиционными для России”.

Рост исламофобии необходимо остановить. В этом заинтересованы все, в том числе и мусульмане, которым тоже следует быть осторожнее и избегать высказываний, например, о неизбежности исламизации России либо о необходимости замены ее герба.

Создавая образ врага

Огромное влияние на создание образа мусульманина оказали также средства массовой информации и массовая культура. В конце прошлого — начале нынешнего столетия российские СМИ способствовали религиозному возрождению, пробуждали интерес к религии. Они формировали “новых верующих”, поддерживали соблюдение ими обрядов и укрепляли складывавшуюся религиозную идентичность. Государство поощряло подъем православия и допускало исламское возрождение.

Одновременно, с 1990-х годов, в СМИ начинает “вырисовываться” негативный образ ислама.

В прессе и на телеэкране реальные трудности в отношениях с мусульманским миром стали быстро трансформироваться в “исламскую страшилку”. Исламский фактор гиперболизировался, война в Чечне в середине 1990-х часто определялась как “конфликт цивилизаций”. Искажались основные понятия ислама (в особенности джихад), а идеология экстремизма — сознательно или в силу неведения — экстраполировалась на всю мусульманскую традицию. Большинство связанных с исламом и мусульманами публикаций привязывались к войнам, терактам, конфликтам. Достаточно вспомнить такие заголовки журнальных либо газетных статей, как “Исламские волки убивают русских солдат”, “Деньги для диктатуры шариата”, “Зеленая чума”, “Хиджаб замедленного действия”, “Шахидкам с бомбами везде у нас дорога”, “Чеченские шлюхи взрывают Москву”.

Негативный взгляд на ислам культивируется и публикацией тенденциозных высказываний исламских политиков и духовных лиц, рассуждающих о неминуемой исламизации России и создании в перспективе исламского государства, выступающих против браков мусульман с иноверцами и т. д.

Можно привести, наверное, тысячи цитат из СМИ, создающих искаженные представления об исламе, отождествляющих ислам с идеологией и практикой экстремизма. По горькому замечанию журналистки Надежды Кеворковой, “нашим экспертам все ясно: приезжие — грязь, террорист — исламский, таджики — наркокурьеры, интернационал — мусульманский, война — цивилизаций”.

Свой “вклад” в исламофобию и особенно в кавказофобию вносит российское телевидение. В таких передачах, как “Дежурная часть”, “Криминальная Россия”, “Человек и закон”, “Криминал”, “Чрезвычайное происшествие”, одно из главных действующих лиц — человек с нерусской внешностью чаще всего мусульманин.

На телевидении крайне редки программы и передачи, дающие не связанную с политическим контекстом или вопросом “борьбы цивилизаций” информацию об обыкновенном исламе. Кроме того, можно часто столкнуться с элементарным невежеством в отношении истории и специфики мусульманской религии. В СМИ по-прежнему встречаются и “мусульманская церковь”, что тождественно “христианской мечети”, и “исламский бог любви” (?!), и употребление термина “шафииты” (один из толков суннитского ислама) вместо “шииты”. Исламская тематика проникла и в кроссворды, где она представлена такими вопросами, как, например, “бестселлер мусульман” (видимо, Коран) или “религия, которую считают наиболее воинственной” (наверняка ислам).

Необходимость в объективной и правдивой, а не только в негативной либо сусальной информации возрастает. Роман Силантьев, автор нашумевшей “Новейшей истории исламского сообщества России”, отмечает, что “приличных книг об исламе в современных библиотеках и книжных магазинах довольно мало, малотиражная исламская пресса продается только в киосках при мечетях, поэтому ответы на свои вопросы обычный православный человек, скорее всего, станет искать в Интернете на самых популярных мусульманских сайтах. И что же на них увидит? А увидит он множество антихристианских статей, электронные библиотеки, забитые сочинениями Полосина, южноафриканского опровергателя христианства Ахмада Дидата, апокрифическим евангелием от Варнавы и переводными брошюрками для неофитов-ваххабитов…”

Казалось бы, в этих условиях СМИ, и в первую очередь телевидение, должны были бы взять на себя основную роль по созданию сбалансированного видения мусульманства в обществе. Однако ислам остается для них почти terra incognita. Между тем такого рода вакуум всегда имеет тенденцию заполняться некомпетентными, примитивно-апологетическими или, напротив, провокационными, исламофобскими материалами, что, к сожалению, не раз происходило в нашей стране в трудные времена.

Крупные теракты, осуществленные в России, не вызвали стремление “смикшировать” рост негативного восприятия ислама. “Для сравнения, — пишет философ и искусствовед Даниил Дондурей, — после теракта в Лондоне отношение населения к исламу было одним из важнейших сюжетов британских СМИ. Было показано огромное количество документальных сюжетов… свидетельствовавших о том, что традиционный ислам сам по себе не является источником опасности”. После терактов в Великобритании, Испании, Франции местные лидеры неоднократно предупреждали людей о недопустимости антиисламских выступлений. Президент США Джордж Буш, неосторожно определивший борьбу против терроризма как “крестовый поход”, много раз пытался исправить свою ошибку, позитивно отзываясь об исламе и призывая не отождествлять террористов с мусульманами.

Ничего или почти ничего подобного не происходило в России. Ключевые фигуры в российском истеблишменте избегали публичных выступлений, а на экране мелькали второстепенные политики, которые скорее провоцировали аудиторию. В итоге общественное сознание оказалось дезориентированным — в частности, возникла неопределенность относительно трактовок роли ислама в произошедших трагических событиях.

Таким образом, неформальный государственный заказ по созданию образа врага успешно выполняется. Даже тогда, когда с наступлением 2000-го началась реставрация архетипа американского империалиста, делались намеки на его связи с исламским экстремистом.

Новые Хаджи-Мураты

Кое-что об исламе и мусульманах мы узнаём из книг. А в них на смену жестоким, но все-таки благородным абрекам Пушкина, Лермонтова, Толстого пришли головорезы и садисты. Кавказский мусульманин оказался в заурядном детективе, где превратился даже не в варвара, а в уголовника.

Писатели XIX века кавказцев не идеализировали, но и не превращали в зверей, сопровождающих свои жестокости ссылками на ислам. Старые книги пробуждали интерес к исламу, к его приверженцам. “У классиков и их современников не было ощущения стены между двумя, по видимости, непримиримыми мирами”.

Нынешнее общественное сознание, напротив, все более проникается ощущением этой стены. И массовая литература, особенно детективная, наглядно в этом убеждает. “У нас не так, как у вас”, — произносит чеченец Рашид из книги Льва Пучкова “Операция “Моджахед””. — Мы — другие”. Среди авторов немало выходцев из спецслужб, юристов и журналистов, так что конкретные факты чередуются с литературным вымыслом. На стыке и возникает детективный дискурс ислама.

В детективной литературе появились целые серии — “Антитеррор”, “Спецназ”, “Офицеры”, в которых в качестве антигероев выступают кавказцы, а слова “джихад”, “Коран”, “неверный”, “гяур”, “Аллах” (чаще всего упоминаемый всуе и не к месту) маркируют их конфессиональную принадлежность. Приверженность исламу — обязательная характеристика, если хотите, “грим” отрицательных персонажей.

Такие книги “поглощают” люди с пассивным сознанием, по большей части уставшие от работы и напряженной жизни. Для них это — чтиво, не требующее ни нравственных, ни умственных усилий: его просто принимают на веру. Поэтому образ мусульманского кавказского врага успешнее формируется в менее образованной и интеллектуализированной, зато наиболее многочисленной среде.

В некоторых книгах, написанных в жанре научно-политической фантастики, сюжет развивается на фоне тотальной экспансии ислама. Внушая страх перед исламом, такие произведения льют воду на мельницу исламофобии, разрывают и без того непрочную ткань межконфессионального согласия.

“Классическим” выразителем подобного рода исламофобии можно назвать Елену Чудинову с ее романом “Мечеть Парижской Богоматери”, который по степени неприязни к исламу сравним разве что со скандально известным бестселлером “Ярость и гордость”, вышедшим из-под пера публицистки Орианны Фаллачи (итальянская писательница, проживавшая в Америке, которая неоднократно отзывалась об исламе как о “религии, сеющей ненависть вместо любви и проповедующей рабство вместо свободы”; в 2005 году ее обвинили в клевете на ислам и возбудили против нее дело в итальянском суде. — Ред.).

Последовательный единомышленник Чудиновой — писатель Михаил Веллер, который недвусмысленно заявляет, будто окончательная цель мусульман — разрушить христианский мир. Впечатляет веллеровский вариант борьбы против терроризма, предложенный им в книге “Великий последний шанс”: “Все террористы — арабы-мусульмане. Следовательно, если уничтожить всех арабов-мусульман, терроризма не будет. Технические возможности позволяют сегодня белой цивилизации начать и выиграть войну на тотальное уничтожение с применением всех средств”.

Есть, правда, ряд книг, которые не могут быть занесены в категорию исламофобских, хотя в них ислам выглядит не менее угрожающим. Их герой — мусульманин, но отнюдь не кровожадный ваххабит, а горец, следующий скорее не исламским, а своим этническим традициям. Он может быть индифферентным к исламу и зачастую ненавидеть пришедших на Кавказ арабов. Читателю внушается, что источник “исламского негатива” не мусульмане — уроженцы Кавказа, а выходцы с Ближнего Востока, афганские талибы и т. п. Эти “чужаки” представлены как нелюди, издевающиеся над самими кавказцами, оскверняющие их традиции. Чего, например, стоят сцены убийства муфтия и группового изнасилования арабами чеченки Эльзы, которую таким способом “вербуют” в шахидки в уже упоминавшемся романе Пучкова “Операция “Моджахед””.

Конечно, названные выше книги — однодневки, их сюжеты и герои быстро забываются. Но они успевают наложить отпечаток на представления читателя об исламе и мусульманах. А ведь поток подобной литературы нарастает, закрепляя в обывательской картине мира зловещий образ мусульман.

***

Тиражируемая политиками и средствами массовой информации, отраженная в искусстве, “исламская угроза” прочно встроилась в сознание российского общества. В ближайшем будущем вряд ли удастся изменить восприятие нашими гражданами ислама, тем более что далеко не все зависит от хода событий в самой России.

Но всё же основания для надежды есть. В 2003 году фонд “Общественное мнение” пытался выяснить отношение россиян к возможному браку их детей с представителями мусульманской религии. Оказалось, что 50 % респондентов не имели бы ничего против брака своего сына с мусульманкой. На вопрос “Возражали ли бы вы против брака вашей дочери с мусульманином?” положительно ответили 44 %, а отрицательно — немногим меньше: 39 % опрошенных. Эти ответы, подтверждающие, что сближение с приверженцами “чуждой” религии не исключено, возможно, позволяют смотреть вперед с оптимизмом.

Данная статья основана на материалах, собранных в процессе работы над книгой “Ислам в России: общество и государство”.

Источник: "Россия в глобальной политике", № 5, сентябрь — октябрь 2006 г.