Главная ?> Авторы ?> Лопухина -> Недостача регионального сознания, или Изломы островного регионализма
Версия для печати

Недостача регионального сознания, или Изломы островного регионализма

Одиннадцатой годовщине Первого всекрымского референдума 20 января посвящается

«На больших высотах небоскребов вдоль бульвара 20 января
с первыми лучами солнца появились красные и трехцветные флаги.
Чем выше поднималось солнце, тем гуще становилась толпа
на широченных тротуарах главного бульвара Симфи…
— Русская армия собирается драться?..
— Мы собираемся капитулировать…»

Василий Аксенов. “Остров Крым”

Блестящая статья Сергея Киселева в 3-м номере журнала “ОстровКрым” за апрель 1999 года “Пять постулатов крымского регионализма” захватывает любого, кто чувствует крымскую землю как обетованную. Но когда чувства остывают, возникают вопросы, которые время и минувшие годы “автономного” существования не сняли, а напротив — лишь актуализировали. Следует ли рассматривать наш полуостров как “идеальный регион”? Какая пропасть лежит между регионализмом, “данным нам в ощущениях”, и региональным сознанием — в ощущениях нам не данным? Но ведь именно последнему мы обязаны политической историей той или иной земли. Почему выявленные С.Киселевым уникальности не превратились в уникальную же политическую историю и хотя бы элементарную культурную политику? Иными словами, почему Остров Крым так и не стал субъектом истории, оставшись мифо-поэтическим феноменом? Почему островной люд так позорно согласился на капитуляционную конституцию? Более того — по факту, скорее, облегченно вздохнул, когда Леонид Грач хоть что-то выжал и добился от Киева. Что это? В какой-то момент захотелось элементарного порядка? Какой порядок мог исходить от геополитически и геокультурно не определившегося Киева с его “многовекторной политикой”, теперь ясно каждому. Но неужели четыре года назад это являлось загадкой? Тогда, может быть, собственных сил на установление хотя бы примитивного внутреннего островного порядка, в том числе легитимации отношений, никаких и не было? Или всем стало ясно, что ни к государственному строительству, ни к культурной политике, ни к примитивному элитообразованию и, главное, системе договоренностей с целью отстаивания общих интересов сообщество оказалось не готовым? Это почти приговор! Что мы все эти годы наблюдали? — Объяснимую алчность и мелкотравчатую корысть одних, детские обиды на Москву (и Россию скопом) других, поиск элементарных ниш благополучия в складывающемся государстве третьих… Мелко.

Вывод первый: пять постулатов регионализма не являются достаточными для появления и утверждения стойкого регионального сознания. То есть — безотносительно к Крыму — наличие географических, этнических, исторических, хозяйственных и политических “симптомов” регионализма может оказаться недостаточным для удачного регионального проекта, а отсутствие некоторых из числа этих пяти — отнюдь не помешать возникновению и реализации его.

Попробуем это обосновать. Итак, пять данных нам в ощущениях постулатов крымского регионализма.

1.

Природная или географическая “уникальность” почти-острова.

“Причлененность” Крыма к материку в гораздо более позднее геологическое время — факт, с трудом опровергаемый. Но что вообще считать уникальным? Что считать неповторимым и отличным от других регионов — многообразие типов и видов или, наоборот, их предельную скупость? К примеру, пустыня Намиб уникальна или нет? А дельта Волги? В природном, географическом смысле не менее уникальны Сахалин и Кольский полуостров, может быть, еще более уникальны Ямал и Камчатка, но кому известны региональные проекты их местных сообществ? Даже наделение Сахалина статусом субъекта Российской Федерации и наличие автохтонной губернской власти не развило его способности к культурно-политическому регионализму.

Здравое замечание С.Киселева о том, что “географическая изолированность и многоликость ландшафтов, обусловливающая высокий уровень привлекательности, соединяется в специфическом факторе, постоянно воздействующем на психологию местного населения и накладывающем неизгладимый отпечаток на его характер”, всегда можно продолжить: как и во многих других местах. Ведь остается вопрос: что открывает “ящик Пандоры” регионального строительства? Взять, к примеру, Приднестровье: очевидное отсутствие географической изоляции и однообразие ландшафта — полоска суши вдоль пьяно петляющего Днестра, просто часть Украины (явно противоположенные Крыму условия) — привели к гораздо более рьяному проявлению регионального сознания (во всяком случае, приднестровцы оказались готовы отстаивать свои идеалы, в первую очередь языковые, с оружием в руках).

Таким образом, ключевым вопросом данного постулата мы считаем, конечно же, не вопрос о том, что считать уникальным, но — является ли очевидная природная уникальность Крыма достаточной, т.е. “запускающей” региональное сознание?

2.

В не меньшей степени, чем природным, Крым выделяется этническим своеобразием” — самый расхожий аргумент поборников уникальности почти-острова. В связи с этим наш второй тезис: этническая уникальность Крыма давно перестала быть таковой. У Крыма уникальная этническая история — уникальное прошлое, но не настоящее. Так что же мы имеем?

Не более 12% крымских татар (без учета Севастополя, а с Севастополем — примерно 10%: 260 тысяч на 2,6 млн. островитян) на фоне достаточно сплоченного в языковом и культурном отношениях славянского населения. Такие пропорции в современных условиях — не показатель уникальности этноструктуры территории. Например, в ряде европейских стран и штатов Северной Америки количество эмигрантов мусульманского происхождения составляет сходную долю. Но это, как правило, социо-культурно чуждое население. Ситуация в целом ряде регионов на Волге (даже если избежать ссылок на республики Татарстан и Башкортостан) иная: там имеют дело с социо-культурно однородным населением, но зато пропорции порой куда более разительные. Да и в целом в России существуют микро и макрорегионы, сильно и по преимуществу отличающиеся по этносоставу от привычных представлений о русском Севере.

Далее. Различия между русскими и украинцами в Крыму вообще не поддаются никакому анализу. Что из того, что Леонид Грач или Андрей Сенченко украинцы? Евреи после массовой алии уже сегодня представляют скорее редкий вид, чудом внесенный в Красную книгу, с соответствующими выводами: беречь и еще раз беречь; на те же страницы смело занесем крымских аборигенов — крымчаков и караимов, а также почти легендарных крымских итальянцев и незаметно растворившихся балаклавских греков. Где-то там же оказались косвенные наследники Готенланда. Ни у одного из упомянутых народов — ни своеобразного быта (кроме музейного), ни живого языка (не в том смысле, что на нем уже никто не говорит, а в смысле развивающегося языка), ни ренессанса культуры, т.е. никакой культурной политики. Кроме запылившегося фольклора, семейных альбомов и нескольких мифологизированных монографий — ничего.

Что касается любимых нами армян, то последнее, сделанное ими в культурном пространстве острова, — это установленный Анушеваном Даниеляном в Симферополе на площади Советской памятник братьям Айвазовским. После выдавливания упомянутого сына Арцаха и его творческого соавтора Владимира Шевьева в Армению говорить о сильной армянской общине, влияющей на островную политику, также не приходится.

Представьте, что вы не помните о богатой истории Крыма. Что заставит ощутить, что вы находитесь в поликонфессиональном регионе? Памятники? — Они мертвы и играют такую же роль, как памятники христианства в современной Турции (там тоже кое-где служат, например, Константинопольскому патриарху разрешено служить пару раз в год) или памятники древнеегипетской культуры в современной демократической арабской республике. Это не Иерусалим, где все близко и живо (возможно, потому и кровоточит). Может быть, рынки, в последнее время ставшие неким вотчинным достоянием одной из “коренных” наций острова? — Но если вы окажетесь на “привозе” в каком-нибудь российском городе, то увидите все те же “инородные”, такие близкие лица (обычно “кавказской национальности”). Может быть, отличия сохранились в быту, так сказать, под покровом семейного воспроизводства? Увы, современный быт жителей Крыма начисто лишен какого бы то ни было этнического или конфессионального своеобразия (за исключением отдельных религиозных семей и нескольких общин и приходов).

Итак, мы все больше имеем дело с этнокультурным многообразием, т.е. многообразием памяти, но не многообразием национальным, т.е. многообразием настоящего и тем паче — будущего. Различия между представителями молодежных субкультур гораздо очевидней, а языки различных профессиональных сообществ отстоят друг от друга гораздо дальше, чем языки, на которых говорят сегодня в Крыму те же армяне и украинцы.

А вот вопрос этнической мобилизации в интересах тех или иных национальных элит остается по-прежнему актуальным. Считается, что в России этот процесс пошел на убыль, а в Крыму и Украине?

Ситуация с отсутствием до поры до времени в Крыму межнационального конфликта, в то время как по периметру границ России и бывшего соцлагеря таковые стали нормой, весьма прозрачна. Здесь мы полностью солидарны с С.Киселевым: доминирование единого социо-культурного стандарта, во-первых, и явное доминирование русского — связующего — этноса, во-вторых, и обеспечили отсутствие конфликтов. Крым только подтвердил это правило. С этим же, кстати, связана и поразительная безынициативность русского населения полуострова: здесь ему в реальности НИЧТО не угрожает.

Впрочем, как водится, кто-то по любому вопросу имеет особое мнение: “…Отсутствие открытых конфликтов в Крыму определяется, в основном, двумя факторами: крымско-татарское национальное движение традиционно придерживается ненасильственной формы борьбы как единственно возможной стратегии, и авторитет меджлиса, самодисциплина крымско-татарского народа не позволяют инцидентам перерасти в пожар войны”, — считает Надир Бекиров (Алядинова Л. Проблемы крымских татар в международном аспекте. — “Голос Крыма”, №02 (426), 11.01.2002). При этом Надир-ага, видимо, не замечает иного смысла своего высказывания, которое фактически указывает на единственный источник конфликтов в Крыму — крымско-татарское политическое национальное движение, которое исключительно в силу неких, видимо, изменяемых, этических или — проще всего — тактических установок конфликт не развязало. Ситуация, однако, может измениться — в этом, пожалуй, едины все. И мы можем быть уверены, что тогда “русскоязычное” население поведет себя принципиально по-иному.

3.

Отличие крымской истории от истории Украины”, действительно, настолько очевидно, что даже не требует доказательств (особенно в ситуации отсутствия истории Украины как таковой — см., например, статью Марка фон Хагена “Имеет ли Украина историю?”). Пока есть истории различных земель, в разное время являвшихся частями тех или иных субъектов исторического процесса — Речи Посполитой, Австро-Венгерской и Российской империй, Румынии, Крымского ханства, Византийской и Османской империй и т.д. История Дикой Степи не менее не схожа с историей Подолья или Волыни. Кстати, конфессиональное отчуждение православных, католиков, униатов и греко-католиков Западной Украины временами бывало куда более кровавым и непримиримым, нежели противостояние православных, караимов и суннитов Иосафатовой долины в Бахчисарайском районе. В этом смысле даже такая яркая историческая характеристика Крыма, как поликонфессиональность, не является столь уж уникальной для Украины.

Готовность творить историю и есть свидетельство наличия регионального сознания. Сами по себе пять постулатов С.Киселева есть свидетельство зачатков такого сознания и одновременно — недостаточности его. Региональное сознание укрепляется творимой историей, история проявляет и закрепляет региональное сознание. История прошлого крайне податлива и легко пересобирается под историю будущего. В связи с этим история прошлого есть фактически у всякой земли. Более того, этих историй множество и каждая из них — памятник какому-то историческому проекту. Крым это демонстрирует своей уникальной и насыщенной полиисторичностью.

Скажем более откровенно: современное противостояние русских и крымско-татарских интеллектуалов разрушает миф о “принадлежности к единому историческому потоку”, подчеркивая первоначальную мысль С.Киселева о полиисторичности островного пространства — особенно сегодня, в отсутствие покрывающего, доминирующего политического проекта.

История сама по себе мертва. Оживляет ее не праздное любопытство, а практическая задача обустройства настоящей жизни. Тогда она имеет значение: питает умы, восхищает сердца. История — как полезные ископаемые: пока нет технологий их разработки и вовлечения в производственные процессы, это никакие не ресурсы, а просто “закопанная таблица Менделеева”.

4.

Специфика крымского хозяйства — это результат его исторического развития последних десятилетий”. Точно. Хозяйственные специализации создаются на глазах. Они подвержены высокой динамике. Более того, способность менять специализации, быстро разворачивать новые производственные комплексы — качество лидера в современном мире. Поэтому уникальность хозяйственная — не постулат регионализма, а свидетельство программного подхода к развитию территориальных комплексов СССР. А вот то, что конкретные специализации способны развращать население, — это уже пример из советской истории полуострова или современной истории Египта.

Обычно как специфическую для Крыма выделяют приморскую рекреацию. Но ей от роду 150 лет, а как массовому феномену — и того меньше. Будет ли приморская рекреация играть хоть какое-то значение в структуре доходов населения полуострова лет эдак через 100, и вовсе никому не известно. Утратит ли в связи с этим Крым свою специфичность? Пострадает ли его регионализм?

Что касается сезонной ритмичности сельского хозяйства, то это специфика не Крыма, но отрасли в целом, жестко привязанной к климатическим особенностям, определяемым географическим положением региона: чем севернее, тем жестче ритм.

Никого почему-то не смущает ставшее в последнее время привычным выделение одновременно двух специализаций полуострова — рекреации и сельского хозяйства. Ведь обе требуют совершенно различных типов населения. И чем оно в таком случае отличается от прикарпатского населения Украины? Очевидно, что это не уникальность Крыма, а приобретенные, преодолеваемые характеристики. Например, (и вновь не Крыму это решать) полуостров легко могут превратить в “проходную” территорию, сделав ключевой специализацией транспорт.

И, наконец, часто хозяйственная уникальность территории служит главной причиной уничтожения ее традиционной культуры (например, когда некий район начинает представлять исключительный интерес для ТНК и они берутся за производство там чего-либо).

5.

Наконец, политическая уникальность “бунтующего острова”. Здесь также немало мифов. Возьмем, к примеру, флот. Современный флот — инструмент политики отнюдь не региона, но богатого и сильного государства, поэтому наличие флота всем и всегда позволяло привязать некую территорию к метрополии, выделить ее не ради обособления, но ради нового уровня связности. Флот сыграл дурную шутку с Крымом: понятно, что Киев не мог позволить кому-либо иметь у себя под боком столь мощный и, одновременно, не управляемый арсенал, а расчет на Москву оказался наивен.

Но самое главное — оценивая политическую уникальность Крыма, неплохо бы помнить, что цыплят по осени считают. Пока же попытки заявить о “политической уникальности” регионального сообщества со стороны русского движения закончились ничем. На очереди татары.

* * *

Суммируем. Говоря о постулатах крымского регионализма, целесообразно говорить, безусловно, о географической особенности, которая зиждется на уникальной геологической истории “причлененного” почти-острова, породившей особенности ландшафтные, зоо и ботанические (все остальные особенности являются таковыми исключительно “на теле” Украины). Во-вторых, с оговорками и экивоками на историю вопроса — об этнической особенности. Далее — особенности языковой, хоть отчасти, в отличие от материковых областей Украины, закрепленной конституционно. В-четвертых, можно долго и интересно рассказывать об особенности конфессиональной. В-пятых, необходимо, упоминая историческую и политическую особенности, говорить о них как о единой, ведь политика есть острие истории, пространство ее созидания, поэтому это не видовое, а временное различие. На наш взгляд, говорить об экономической или хозяйственной особенности стоит совсем в другом ключе: слишком прикладной характер носит специализация той или иной территории в современном мире (такие особенности легко создаются под политический проект). Интерес представляет наличие на полуострове мощного каркаса советских инфраструктур, но и здесь все не так просто. Обычно последующая форма освоения испытывает только трудности с утилизацией наследия предыдущей (яркий современный пример — Северо-Западный округ РФ).

Таким образом, не уникальность создает и пестует региональное сознание. Но тогда — что же?

* * *

На наш взгляд, необходимо договориться о различении регионализма и связанного с ним регионального мирочувствия — ощущения инаковости и особости — и регионального сознания, проявляющего себя проектно, т.е. коллективного сознания, способного на культурно-политические проекты, оформленные как региональные.

Иными словами, региональное сознание тем и выдает себя, что проявляется специфическим способом — порождая региональные проекты и программы. При этом рамочную, сдерживающую роль играют отнюдь не экономические проекты, а культурно-политические. За последнее десятилетие мы наблюдали немалое количество экономических и инфраструктурных прожектов, но ни один из них не был обеспечен культурно-политически, ни один не состоялся (не в пример — удача СЭЗ “Сиваш”, обеспеченная политическим проектом Куницына и стоявшими за ним украинскими политиками и не носившая ОБЩЕКРЫМСКОГО характера).

То, что крымское сообщество, столько говоря о необходимости энциклопедии Крыма, так и не приступило к ее созданию (и пролоббированное решение ВР АРК мало что гарантирует), в то время как куда менее “уникальные” области Украины подобные проекты осуществили, говорит само за себя. Нельзя сказать, что так ничего и не было сделано. Но сделанное всегда носило локальный, очаговый характер, никогда — общекрымский, т.е. политическим образом не оконтуривало регион. Боспорский форум, первая версия “Таврических ведомостей”, КЦГИ, “ОстровКрым” — все эти проекты были нацелены на удовлетворение потребностей интеллектуальной части сообщества. Результаты их и живут на узкой региональной прослойке.

Куда в большей мере крымское сообщество проявило волю к антисистемным действиям. Истреблять конкурентов среди земляков оказалось сподручней, нежели договариваться, а затем отстаивать общие цели и интересы. Так и вспоминается язвительное: “Спалили мы Отечество, приятель. // Уж больно дым его и сладок, и приятен…

Столь же бесплодным был приход Грача, воспользовавшегося идеологией уходящего прошлого, идеологией, позволяющей длить жизнь существующую, вялую и безынтересную, но не организовывать новую. Нельзя влить молодое вино в старые меха. Грач — трезвый политик, он это понимал, но действовал, исходя из принципа политической целесообразности. Именно приватизация “славного прошлого” позволила первому областному коммунисту заполнить опустевший прилавок идеологии (а разве союзным пенсионерам, наводнившим Крым в послевоенный период, без этого жить?). То, что это ненадолго, обросший собственностью Грач также прекрасно понимает. Но политик предпочитает действовать, а не рефлектировать. Содеянное Грачом — не вина, а особенность. Так Грач стал передышкой островной истории.

Поэтому островной регионализм оказался полым, пустым, непродуктивным; поэтому он оказался дутым, элиты — развращенными, а люди — обманутыми. Полость — первая особенность крымского регионализма. И это не особенность политики Грача — это особенность именно крымского регионализма: поверхностность его регионального сознания.

Другая особенность — это скоротечность. Короткий период независимости Бахчисарая от Порты, республика Врангеля, а затем Багрова-Мешкова — вот и все, что приходит на ум. Пожалуй, не густо, но и не пусто. А главное — скоротечно. Всё — как передышка большой истории.

Третья особенность — это особенность формы — регионализм на изломах. Исторические шансы островного регионализма пришлись на период аннексии, гражданской войны да постсоветской общественной трансформации. Если это врожденная особенность, то следующий исторический шанс Крыма будет связан с очередным политическим поворотом (можно смело утверждать, что поворотом геокультурным и только во вторую очередь — геополитическим).

Также нам следует помнить о другой особенности крымской истории, идущей рука об руку с предыдущей, —массовых человеческих течениях, которые, как правило, предшествовали или следовали тому или иному регионалистскому проекту. Это тотальное выселение христианского населения до и массовая миграция крымско-татарского и ногайского населения после аннексии Крыма; миграционные потоки периода гражданской войны и “просачивание” белой России сквозь горловину Севастопольской бухты; репатриация крымских татар на излете советской эпохи.

Миграционные волны сопровождают проекты регионализации, но не являются их первопричиной (заселение Крыма после 2-й мировой войны было куда масштабней крымско-татарской репатриации 1990-х). На наш взгляд, проекты регионализации вызывает исключительно угроза смены социо-культурного статуса региона. При этом происходит ли реальное изменение или угроза остается не реализованной — не суть важно. Что это значило в островной истории? В первом случае — включение в пространство нового имперского — российского — контроля и освоения. Во втором — переживание величайшего слома, перехода всей Империи от одного этапа своей эволюции к другому, переживания, общего для всей России, но, безусловно, особенного для Крыма. В третьем случае — это активизация предназначения: в течение двух столетий Крым формировался как русскокультурный анклав и после распада СССР, наконец, стал таковым в составе другого государства.

Таким образом, крымский тренд свидетельствует о следующем: новый регионалистский проект будет связан с осознанием очередной социо-культурной угрозы и, вероятнее всего, будет сопровождаться массовыми миграциями. Если мы с таким будущим не согласны, то придется быть гораздо ответственней и благоразумней, для чего и необходимо пестовать такой редкий и дорогой ресурс как региональное сознание.

январь 2002 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2016 Русский архипелаг. Все права защищены.