Главная ?> Авторы ?> Кутузов -> Закат национальностей? Парад национальностей!
Версия для печати

Закат национальностей? Парад национальностей!

Один мой знакомый журналист-киевлянин любит задавать каверзные вопросы, на которые практически невозможно дать однозначного ответа — при этом настаивая именно на таковом однозначном ответе. К числу таких вопросов относится вопрос о том, что такое национальность? Практически никто из тех, к кому этот вопрос был обращен, даже не пытались давать на него ответа: темна вода во облацех.

Меня эта тема «зацепила» давно, едва ли не с юности. Поскольку вырос я в семье, где было два разговорных языка и отсутствие всякого национализма как такового. Впоследствии, во время службы в Военно-морском флоте, я увидел то значение, которое имеют национальные признаки для объединения в устойчивые социальные группы — землячества. Многократные попытки изыскать корни национальной психологии в то время не привели ни к какому результату, однако подвели к важным выводам: социальная общность советский народ — это немножко выдумка. И религиозные корни национального самосознания — это не просто «опиум народа». Парад суверенитетов начала девяностых тоже добавил проблем: оказалось, что украинцы могут быть «национально сознательными» и «промоскальскими», причем настоящими являются именно первые. Хотя по-украински и те, и другие говорили одинаково хорошо. То же самое касалось татар, бурят, калмыков. Наконец, последняя перепись выяснила, что в стране масса национальностей, о которых прежде и не слыхивали : поморы, казаки, крещены, карымы, сахаляны… В общем, есть необходимость основательно разобраться — если не в сути явления, то, по крайней мере, в особенностях исторического проявления феномена.

Прежде всего интересен тот факт, что по национальности советских людей начали различать и группировать в общем недавно: с середины тридцатых годов. Как показали результаты первой советской переписи, в социалистической стране оказалось слишком много верующих. Поэтому в следующей переписи графу «вероисповедание» заменили графой «национальность», предполагая тем самым заменить религиозно определяемые сообщества этническими. Соответственно под национальностью понималась «социальная общность, сформировавшаяся на основе единого языка, культуры и исторических особенностей развития». При этом у советских опять оказалась собственная гордость: ни один зарубежный толковый словарь термина «национальность» не содержал. Были схожие по содержанию, но обозначали они совершенно иное понятие: этническую нацию, то есть социальный феномен, имевший протяженность в истории. Национальностей в царской России не было, там людей различали по сословию и вероисповеданию. Нации, безусловно, существовали, как и этносы, однако их не определяли в качестве субъектов исторического действия — тем более, что вне сословий в стране были только инородцы, да и те имели возможность в сословия войти. Причем, приобретая сословность, граждане страны становились в той или иной степени причастными к государственности: они несли службу, имели — пусть гипотетически — возможность войти в Государственный совет или быть избранными, скажем, в состав суда присяжных. Национальность их при этом не особенно кого интересовала — немцев в России было более 3 миллионов, поляков — примерно столько же. Все они, будучи российскими подданными, составляли политическую нацию — то есть тот субъект, который своими действиями был способен не только управлять государственной машиной, но и при необходимости ее «реконструировать». Иными словами, формирование политической нации, иногда хитроумно именуемой «народом», — любящим царя-батюшку всей душой и готового за веру, царя и отечество принять смерть на поле брани — эта задача была присуща фактически всем правителям России и именовалась она национальной политикой. Но далеко не всегда эта политика была успешной.

Начать с того, что формирование Московского государства осуществлялось отнюдь не «объединением русских земель вокруг Москвы», а жестоким завоеванием непокорных и своенравных княжеств и республик, отнюдь не жаждавших жить под властью московских князей. Для их подчинения централизованной власти существовало (или придумывалось) достаточно поводов: и к католикам-де они «ревностны», и немцев «жалуют». А после Смуты настало время создания единой нации, которую объединяет не только общий язык, но и единая религия, понимаемая как основа государственной идеологии. После Никонианской церковной реформы православие в полной мере стало соответствовать этой задаче — православие стало государственной религией. Государственная пирамида власти была выстроена, и политическая нация — российский народ — считалась ее главной опорой.

Однако на протяжении истории все время что-то происходит. И государство далеко не всегда было готово соответствовать интересам всех составляющих частей политической нации. Поэтому поляки, например, так и не смогли ужиться в Российской Империи: польская политическая нация даже в российском государстве оставалась польской, и мечтала прежде всего о создании собственного государства. Финны же прижились — поскольку имели очень большую автономию и собственный законодательный орган — Сейм, существовавший со времен Александра Первого. Очень сложными были отношения государственной власти с мусульманами Кавказа — имевших понимание собственного единства с турками и персами, но не с Россией. Россия двигалась на Кавказ по множеству причин, главной из них было стремление как можно дальше отодвинуть персидскую и турецкую угрозу от собственных границ и границ Грузии, добровольно (вот здесь действительно добровольно) вошедшей в состав России в самом конце восемнадцатого века. Считалось, что если уж грузины согласились стать русскими подданными (читай — элементом российской политической нации), то «дикие горцы» смирятся с этой участью сами собой. Ошибка подобного рассуждения стоила стране шестидесятилетней войны.

Большую проблему для политической нации представляло вольнодумство — то бишь крамольное стремление самому размышлять о том, насколько разумна и эффективна государственная политика в их Отечестве. В служилом государстве — а другого опыта Россия не имела, если не считать замечательной истории Новогородской торговой республики, — рассуждать о правоте вышестоящего было равноценно невыполнению приказа командира в бою. То есть каралось жестко и однозначно. Как следствие, политическая нация не обновляла принципов собственного действия по нескольку веков. Преданность ценилась более, чем критицизм, единство под знаменами Государя — больше, чем здравомыслие и собственное отношение к происходящему. Патриотизм стал толковаться не иначе, как личная преданность ГОСУДАРСТВУ, которое абсолютно отождествлялось с ОТЕЧЕСТВОМ. То есть Малюта Скуратов — патриот, поскольку честно служил Государю и пал в бою, а Петр Чаадаев — враг Отечества и предатель, поскольку осмелился рассуждать о недостатках и непонятностях истории своей страны. Двух Отечеств в одном государстве быть не могло, поэтому Гетманщина — государство, созданное Богданом Хмельницким и вошедшее в состав Московии в 1654 году на ДОГОВОРНОЙ основе — Екатериной Второй было упразднено, после того, как была разгромлена Запорожская Сечь, главный носитель гетманской политической идеологии и ее вооруженной защитой.

Коллективизм, который многие российские «патриотические» историки и публицисты ставят в качестве главного преимущества русского народа, к середине девятнадцатого века стал реальным тормозом общественного и государственного развития: нужны были предприниматели. Преимущество превратилось в недостаток, но признавать это власть была не в силах. При Александре III новые попытки активизации национальной политики привели к насильственной русификации, к подавлению национальных культур и неправославных религий — что послужило замечательным «строительным материалом» для формирования национально-культурных сообществ, многие из которых либо имели связь, либо прямо располагались за границами Империи. Такие же проблемы относительно своих политических наций испытывали и Турция, и Австрия. Именно в это время в среде социалистов-радикалистов возникла идея относительно «права наций на самоопределение», то есть, по сути, право формирования политической нации из определенного круга лиц, принадлежащих к одному или близким этносам. Главная задача такой политической нации — создание собственного государства. Идея получила очень одобрительную поддержку, поскольку давала социалистам весьма основательную и якобы теоретическую основу их политической деятельности. Тем более, что для этого процесса была необходима политическая элита — каковой они видели именно себя, любимых. Революции, потрясшие мир в первой половине двадцатого столетия, были как раз продуктом такой «национальной политики», субъектом которой была социальная общность, стоявшая в оппозиции существовавшей государственной системе. Кстати, после того, как задача строительства нового государства решалась, лозунг «права на самоопределение» снимался с повестки дня. С окончанием эпохи социальных революций — после Второй мировой войны — идея вообще сошла с исторической арены, и тезис о «праве наций на самоопределение» не был включен в Устав ООН. Национальная политика начала изменяться.

Интенсивные международные обмены вынуждали к изучению особенностей национальных традиций и культуры. Национальное во многом стало синонимом экзотического. С другой стороны, многие страны, достигшие заметных успехов в экономическом развитии, указывали национальные особенности как едва ли не главное преимущество перед конкурентами: в свое время были очень популярными рассуждения о немецкой пунктуальности и скрупулезности, японской настойчивости и преданности делу, американской деловой хватке и организационных способностях. Знание национальных особенностей тех или иных народов стало важной составляющей делового успеха.

В России и на постсоветском пространстве «национальный вопрос» поставил себя с новой, несколько неожиданной стороны. Прежде всего, во вновь созданных независимых государствах возникла потребность в титульной нации — то есть в той этнической нации, чей язык становился государственным. На этом, собственно, функция титульной нации и заканчивается, но во многих случаях титульная нация начала требовать особого к себе внимания и привилегированного положения. Русскоязычное население, оставшееся жить в этих странах, далеко не сразу осознало необходимость изучения государственного языка страны проживания, однако сегодня против этого уже никто не возражает. Вопрос в том, насколько русскоязычное население способно ассимилироваться в национальную культуру — чтобы не быть чужаками и не утерять собственной самобытности. Однако очень скоро выяснилось, что внутри российской политической нации — именовавшейся на определенном этапе собственного развития советским народом — существует множество «подразделений», которые на национальности не тянули, поскольку все говорили по-русски, но и русскими себя не считали. Это прежде всего казаки, поморы. Многие из них именно так себя обозначили в графе «национальность» переписных листов. Это лишний раз свидетельствует: «право наций на самоопределение», подразумевавшее создание собственных государств, сошло с исторической арены. Государства сегодня формируются полиэтническими политическими нациями. Но «самоопределение» в национальной культуре существует, и во многом определяет принципы позиционирования людей в обществе. Думается, что именно это направление национальной политики — персонализация себя относительно той или иной национальной культуры — в ближайшее время может стать важнейшим в социальной политике. Величие страны — в осознании гражданами величия нации, к которой они принадлежат. Равнение на парад национальностей…

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.