Версия для печати

Поликонфессиональность как ресурс и как угроза процессу формирования гражданского общества в России

1. Гражданское общество появляется в результате успешной реализации проекта создания политической нации.

То есть не всякое общество является гражданским и не всякий республиканский строй основывается на обществе (как структурированном и самодеятельном социальном организме). Рассмотрим оба эти суждения.

Не всякое общество является гражданским: возьмем, к примеру, традиционное общество — оно хорошо структурировано, сословно, достаточно самодеятельно, в нем нередко сильно развито местное самоуправление, но его представители не образуют политическую нацию, не участвуют в политическом проекте и потому такое общество не является гражданским. (Альтернативным «традиционному» в средние века было сообщество самоуправляемых городов.)

Не всякий республиканский строй основывается на обществе: самый близкий нам пример — Российская Федерация — вроде бы республика (федеративная республика), но общества в стране победившего либерализма явно не просматривается. Кто посмеет утверждать, что в России мы имеем дело со структурированным и самодеятельным социальным организмом? Электоральное поведение — ярчайшее свидетельство отсутствия такового.

Может ли гражданское общество появиться в ситуации не реализованного проекта создания политической нации? Нет. Общество благосостояния — может, сословное общество — может, гражданское — никогда! Потому что гражданство неотделимо от политических претензий, выраженных в системе политических требований и гражданской ответственности.

Часто путают два типа сознания: гражданское и этатическое. Их необходимо различать.

Человек гражданский ощущает себя представителем политической нации, его отношение к государству — инструментально, т.е. он рассуждает следующим образом: нам нужна такая-то государственная форма, что предполагает выполнение перед нами — гражданами — таких-то обязательств; мы платим налоги, которых хватает именно для того, чтобы эти обязательства были качественно исполнены. Другими словами, государство является функцией сообщества, спаянного политической волей. Государство — щит и панцирь, но не главнокомандующий.

Напротив, человек этатический государство держит кумиром, он реализуется только через службу государству (равно государю) и упование такого человека преимущественно на сильное, могущественное государство, потому что только оно — в этом человек этатический абсолютно уверен — обеспечивает ему и его близким безопасность. В такой конструкции человек становится функцией государства, топливом государственной машины, пищей ненасытного Левиафана.

Исторически в России первый человек не развит, а второй — переразвит.

2. Проект создания политической нации может быть спаян доминирующей религиозной идентичностью, но также может быть индифферентен по отношению к любым религиозным формам.

Этот тезис направлен против наивного представления, что, мол, гражданское общество является проектным ходом исключительно секулярного сознания. Протестантские проекты Нового времени, проект нации ислама разрушают этот миф. Как, впрочем, и большевистский проект, агрессивная анти-религиозность которого только подчеркивала его имманентную квази-религиозность: массовые демонстрации вместо крестных ходов, знамена и транспаранты вместо хоругвей, членство в партии вместо церковно-приходского, свой иконостас из членов Политбюро, свои мощи в мавзолее, собственный проект Будущего Царства Справедливости и особой миссии русского народа, вновь страстотерпца.

Напротив, проект французской республики философов-энциклопедистов — яркое свидетельство того, как религиозная идентичность может быть решительно отброшена. Хотя и наблюдается все то же чувство избранности и греха. Каждый член революционной организации — потенциальный грешник, — писал в своей работе по социальной теории И. Валлерстайн, — даже если в прошлом его поведение и было достойным. Поэтому члены любой революционной организации всегда находятся под непрестанным контролем революционных властей, наблюдающих, не пошли ли члены организации против «воли Бога и Церкви», иначе против воли революционной организации и идеи социальной справедливости.

Если можно и так и эдак, то как поступить нам, в России, в начале XXI века? Кто прав — те, кто смешивают задачи исторической реабилитации России и восстановления ее православной идентичности или те, кто считают, что проект создания новой политической нации на пространстве одной восьмой части суши должен быть осуществлен поверх любых религиозных форм самоопределения населения?

Для ответа на поставленные вопросы отнесемся, в начале, к историческому наследию России.

3. Поликонфессиональность России задана исторически, но исторически задана и разностатусность религиозных организаций.

Как только дружины Ивана Грозного взяли Казань и Астрахань, любые предположения о моноконфессиональности России стали абсурдными. Противное предполагало чудовищный геноцид. Направленность внешней политики государства на комплементарную колонизацию предполагала закрепление статуса иноверца. Из создавшегося положения власть вышла путем внедрения и совершенствования практики разностатусности.

До 1906 г. православие занимало особые позиции в Российском государстве, поскольку было «Первенствующей господствующей в Российской Империи верой». Царский «табель статусности» ставил православие на голову выше других, с терпимостью и выверенной долей уважения относясь к исламу (по крайней мере, после реформ Екатерины II), за которым — по убывающей — следовали лютеране, католики, иудеи и буддисты. В последней графе — «гонимые» — традиционно числились «еретики»: старообрядцы, туземные евангелисты-«протестанты» и прочие «сектанты».

Революция 1905 г. и Указ о веротерпимости 1906 г. не затронули сути схемы разностатусности, тем не менее, тем, кто находился на «нижних палубах» «табеля», дышать стало намного легче.

Советская власть в первые годы своего правления перевернула систему государственно-конфессиональных предпочтений «с ног на голову»: Русская православная церковь, как любимица прежней власти, ее опора, «столп и утверждение истины», подверглась наиболее жестоким гонениям, в то время как те религиозные группы, которые до революции числились в графе «гонимые», получили ряд поблажек, — таким образом, сам принцип разностатусности был неукоснительно соблюден несмотря на кардинальное изменение его «вестибулярной» части.

Позже «табель» вновь был пересмотрен: православие стало главенствующей религией атеистического — но без воинствующих излишеств — государства. Орган, созданный Сталиным, по его же предложению был назван Советом по делам Русской православной церкви. В опалу попали католичество и протестантизм — религии «вероятностного противника» Советского Союза сразу после заключения Ялтинского мира.

Названная система закрепилась в структуре созданного в 1965 г. Совета по делам религий при Совете министров СССР. Новый Совет был разделен на три отдела, каждый из которых курировал «свои» религиозные организации. Отдел, ведающий делами Русской православной церкви и старообрядцев был наиболее многочисленным и состоял, преимущественно, из ученых-религиоведов и партийных работников. Второй отдел, в ведении которого находились ислам и иудаизм, был не столь многочисленным и внимательно наблюдал за ростом числа мусульманских и иудейских организаций в стране. Третий отдел следил за тем, чтобы особо опасные религиозные организации (протестантские и католические) активность не проявляли, а, по возможности, и вовсе не заявляли о себе.

В 1991 г. Совет по делам религий был упразднен и утверждено равенство религиозных организаций. Девяносто первый, нанеся сокрушительный удар по Союзу, традиции не попрал. Десятилетие спустя период демократизации российского общества был наречен периодом «разгула свободы совести», когда страну буквально «заполонили псевдорелигиозные организации, в результате чего общество оказалось беззащитным перед наплывом мутных и чуждых ему идей». Впрочем, довольно скоро «либеральные беснования» прекратились, и великая русская река вошла в свои берега: общество остепенилось, неизменный «табель статусности» утвердился.

Что он из себя представляет?

Институциональное закрепление восприятия религиозного многообразия страны сквозь призму трех условных групп, что делит все конфессии и религии на официальные, терпимые и гонимые.

В регионах России в зависимости от национального и конфессионального состава населения в «табель» могут вноситься коррективы, но общая схема остается неизменной на всей территории федерации.

В роли «официальной» конфессии выступает православие. На территориях, где основная часть населения исповедует ислам (это две приволжские республики и гирлянда северо-кавказских), в роли «официальных» выступают исламские и все те же православные организации. На территориях, где основная часть населения исповедует буддизм (Калмыкия, три бурятских субъекта федерации и Тува) — буддистские и православные.

Практически везде «терпят» иудеев, мусульман и буддистов; в случае, если речь идет о местах расселения этнических немцев, в число «терпимых» попадают лютеране, а если в каких-то местах традиционно спасались старообрядцы и если они дожили до наших дней, то и они.

Среди «гонимых» оказываются все христианские конфессии за исключением православия, и, как уже отмечалось, в отдельных, редких случаях — лютеранства и старообрядчества. (Подвижки в схеме, как правило, зависят от политического веса местного православного владыки.) И уж никакого спуска практически нигде не дают так называемым новым религиозным движениям.

Впрочем, ситуация еще специфичнее, ведь на высшей ступени иерархической лестницы — в ранге «официальной» — находится не православие как конфессия, а конкретное юридическое лицо — РПЦ МП. Отношение к другим православным юрисдикциям, как «раскольничьим», еще жестче, чем к любому неправославному религиозному течению. Здесь ни компромисс, ни поблажки в принципе невозможны, ибо они только институционализируют раскол.

Возникает законный вопрос: каким образом разностатусность — как принцип и политическая практика — может сочетаться с проектом формирования политической нации и связанным с ним процессом создания гражданского общества? Не является ли разностатусность рудиментом нашего исторического наследства? Очевидный тормоз процессу развития общественных отношений в стране? Что собственно позволяет воспроизводство византистской модели государственно-церковных отношений, и какие процессы такая модель напрочь убивает? И, наконец, каковы демографические, антропологические, геоэкономические тенденции в России и мире, учет которых необходим в целях самоопределения нашего общества?

4. Этнокультурное и религиозное разнообразие России будет возрастать, что потребует адекватной политической формы.

Россия — единственное государство на постсоветском пространстве, нарастившее свое внутреннее многообразие. Все новообразованные республики бывшего советского братства в своей ставке на этнонациональный тип мобилизации добились одного — гомогенизации титульного состава. В результате на Украине стало больше (относительно других этносов) украинцев, в Грузии — грузин, в Азербайджане — азербайджанцев, а в Узбекистане — узбеков; что трудно отнести к процессам развития или восстановления принципа справедливости, о чем все 90-е годы проповедовала в бывших советских республиках национальная интеллигенция. Справедливость, получаемая путем выдавливания меньшинств — странная справедливость. Также трудно рассматриваемую гомогенизацию списать на процесс «возращения на круги своя», — в Закавказье такой моноэтничности, которая установилась на начало третьего тысячелетия, никогда ни в Грузии, ни в Азербайджане не было.

В отличие от всех других республик Российская Федерация все эти годы наращивала этническое, религиозное и культурное многообразие. Отрицательный естественный прирост, непрерывные миграционные течения, различные темпы воспроизводства у разных этнических групп, такое явление как антропоток — демографическое давление стран Третьего мира на страны Первого — все перечисленное позволяет делать прогноз о том, что процесс умножения гетерогенности России будет только возрастать. Россия в XXI веке — это страна иммиграции, в отличие от России ХХ века — страны эмиграции, а ранее — колонизации. Новое лицо России требует иной модели политического странового управления.

Процесс наращивания гетерогенности будет пугать политиков и обывателей до тех пор, покуда не появится представление о том, каким образом все это склонное к бунту многообразие сохранит единство.

«Единство в многообразии» — слова, выбитые на гербе Автономной республики Крым, являют собой политический принцип. Но политическая форма появится только в момент институционализации механизмов, отвечающих за солидарность всех субъектов политической игры. Поэтому не отдельные и назначенные, а многие и выбранные должны участвовать в сложении новой политической формы. Из чего следует, что стране необходима рамочная идентичность, связующая разное в единый политический организм.

Такой идентичностью не может выступить ни расовая, ни этническая, ни религиозная. Такой идентичностью может стать только гражданская — идентичность политической нации, которая основывается на коллективном опыте, ценностях и параметрах будущей судьбы. В «Бесхребетной Испании» Хосе Ортега-и-Гассет писал, что нации формируются и живут лишь постольку, поскольку воплощают в себе некое стремление осуществить общую программу грядущего.

Россия судьбой обречена на политическое самоопределение, она не может отсидеться в этнической или конфессиональной оболочке, как на это уповают многие в современной России. Наличие политического проекта-самоопределения — есть способ длить национальное существование в истории, а для России это еще и способ сохранения ее огромного физического тела. Выпадение из мировой политики для России означает одновременно и распад. Россия слишком много места занимает на карте мира, чтобы в сонливом состоянии, в котором прибывает ее народы, сохраниться.

Путин принял как свою задачу восстановления политической системы, но пока не поставлена задача восстановления общества. У нас поражена не просто политическая система, которая неадекватна масштабу внутренних и внешних задач и плохо справляется с вызовами, исходящими извне и изнутри, у нас поражено общество. Восстановление же общественного организма невозможно без обсуждения идентифитарных глубин, подлинных оснований народной жизни. В России такой разговор — всегда разговор религиозный. Отсюда и вытекает необходимость соотноситься с религиозной жизнью, а не выталкивать ее на задворки политического процесса.

5. Введение эгалитарного принципа подтолкнет многих к самоопределению по отношению к политической системе.

Итак, разностатусность исторически задана, она легко и непринужденно, а, главное, что самостоятельно была воспроизведена и при Ельцине, и при Путине; известно также, что идентифитарное разнообразие будет нарастать — и все это на фоне никак не складывающейся политической нации. Возникает вопрос: насколько целесообразно сохранять в стране разностатусность с РПЦ во главе пирамиды? Более того, насколько целесообразно сохранять разностатусность как принцип (не важно во главе ли с Московским Патриархатом или квадригой «традиционных религий» как это сложилось усилиями митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)? Возможно, целесообразней перейти от пирамиды к сетевой модели, от вертикальной к горизонтальной (равно эгалитарной) системе прав и обязательств? Как быть? И на основании чего принимать решение?

Попробуем размышлять от обратного. Предположим, что мы можем вернуться к византистской модели. Тогда находящаяся на вершине пирамиды РПЦ действительно должна выполнить роль локомотива — субъекта развития достаточно аморфного социального субстрата. Может ли Патриархия это обеспечить после синодального и советского периодов? Разве организм Русской православной церкви способен к такому самореформированию и такой масштабной социально-политической миссии? Большинство экспертов отвечают отрицательно. Это во-первых. Во-вторых, что делать с разросшимся евангельским движением России, что делать с исламом, что делать с пассионарными адептами новых религиозных движений? "Мочить"? В кандалы и Сибирь — как это происходило раньше? У нас религиозных организаций, не входящих в состав РПЦ МП, почти столько же, сколько в самой РПЦ! И вообще, как формировать гражданское общество в ситуации второсортности — а пирамида всегда предполагает разную сортность — почти половины населения?

Если пирамида не получается, тогда необходимо обеспечить эгалитарное пространство, поверх которого запустить процесс национально-политического самоопределения. Скажем еще жестче: либо мы решаемся на гомогенизацию российского этнокультурного и религиозно-политического субстрата, которая, скорее всего, будет квалифицирована в качестве вопиющего геноцида, либо мы должны решительно отказаться от пирамидальной модели.

Главное в данном высказывании — это «либо-либо». Самое худшее это то, что происходит сегодня — «ни то ни другое». В ситуации устойчивого и бесперебойного воспроизводства всех базовых жизнеобеспечивающих процессов такая неопределенность возможна. В ситуации, в которой оказалась Россия — нет.

6. Кристаллизация гражданского общества прочно связана с появлением людей, оспособленных занимать гражданскую позицию.

Речь идет о тех, кто готов бороться за определенные, точно сформулированные, артикулированные ценности. Бороться — значит учреждать собственную деятельность, подчиняя ее рационально организованной практике по переустройству общественной жизни. Бороться — значит вовлекать в процесс переустройства других и, что важно, многих. Потому что гражданское общество требует публичной и массовой практики принятия политических решений. Именно — политических, и именно — массовой.

Сегодня наблюдается явный дефицит подобного рода позиций. Хотя прошлый ХХ век продемонстрировал невероятный потенциал российского человека в деле радикального переустройства жизни.

Хотим ли мы появления таких людей? Если «да», то тогда необходим поиск социокультурных практик, выбивающих людей из привычных социальных ролей и бросающих в поток жизни, в котором действительно необходимо определяться, каждому и всем вместе. Определяться, в том числе и даже в первую очередь, политически. К сожалению, я не представляю другого (более гуманного, щадящего) способа выращивания гражданского общества в стране исторически тяглового государства и всесословного закрепощения.

С этой идеей очень сложно ужиться тем, кто уже облечен властью. Ибо ни так просто перейти с позиции управления гражданским обществом как еще одним, наряду с другими, объектом управления, на позицию партикулярную: знать, что ты сам элемент гражданского общества, когда не повелевать нужно, а договариваться, когда управление представляет из себя гораздо более сложный процесс, чем привычное администрирование.

Российская традиция правоприменения — еще один стимул развития гражданского общества. Кому-то это может показаться странным. Но сами посудите. За права в России нужно бороться. И пока есть те, кто борются за права (а не милость, по старому русскому обычаю), шанс у нас есть. Потому и верующие в борьбе за свои права — мощнейший фактор формирования гражданского общества.

Продолжим мысль: новые религиозные движения в борьбе за свои права есть школа гражданского общества. (Своеобразные уроки.) Скажем еще резче: гонения на новые религиозные движения будут способствовать и даже могут ускорить процесс формирования гражданского общества. Ведь гонения приводят к одному: псевдо-ревнители ценностей отказываются от преследуемых в обществе убеждений и форм их исповедания, а истинные ревнители только укрепляются. Такая селекция явно на пользу и стране, и российскому обществу.

7. Одной из задач нациостроительства является не разрушение государства и не укрепление его, а приведение в соответствие.

Спор о предпочтительном расширении или сужении функций государства в общественной жизни должен быть снят суждением о необходимости общего смещения полномочий государства в пространстве обязательств.

Другими словами, нужно дать ответ: от чего государство должно отказаться, что отдать общественным и корпоративным силам, что сбросить с себя и напротив, какие обязательства современное конкурентоспособное государство должно принять на себя и нести? Государству необходимо освободиться от одних обременений и принять другие. Это и называется приведением в соответствие — в соответствие с глубинными обязательствами государства, смысл существования которого — помогать нации сохранять себя в историческом процессе. Длить нацию. Прислушаемся к мнению философа Петра Щедровицкого, считающего, что эффективность государства мерится тем, насколько оно способствует результативному включению ресурсов страны в мировое хозяйство, и, одновременно, глобальных ресурсов в страновые процессы развития.

Политическая нация вписывает народ в историю. Государство — в международную систему безопасности и систему разделения труда.

* * *

Почему так легко договариваются в одних ситуациях и так ожесточенно враждуют в других два типа бюрократии — государственная и клерикальная?

Подобное ищет подобное. И действительно, у них общий язык и общий враг. Между собой враждуют же они исключительно в ситуации определения главенства. Собственно симфония особенно им никогда не удавалась. Симфония возможна только вне бюрократии. Бюрократическая же структура всегда вываливается либо в цезаропапизм, либо в папоцезаризм. Хрен редьки не слаще.

Поэтому конечной целью и смыслом религиозной политики является верующий человек. Ни организация, самая что ни на есть правильная и традиционная, ни юрисдикция, ни титульная, ни культурообразующая, ни государствоформирующая, а человек. Защитить которого могут только близкие и правильный политический строй. Строй, который является результатом завоевания и результатом бдительного недоверия к правительству. В целом демократия на этом самом недоверии и строится. Отсюда идея разделения властей. Отсюда же конституционное требование сдержек и противовесов. Поэтому религиозное, культурное и этническое многообразие, которое в России нарастает, может стать действительно шансом. Шансом, который так легко упустить.

Статья написана для Московского Центра Карнеги.