Главная ?> Авторы ?> Градировский -> Вопросы, вопросы... Ассимиляция или перегруппировка сил?
Версия для печати

Вопросы, вопросы... Ассимиляция или перегруппировка сил?

Мы не разделяем общие страхи и частные истерики, столь свойственные представителям национальной интеллигенции в отношении известного явления ассимиляции. Более того, не считаем, что для малого народа это роковая неизбежность, коль скоро судьба свела его «под одной крышей» с народом большим. С нашей точки зрения, правильнее было бы говорить о социо-культурной переработке малого этноса, что отнюдь не подразумевает полного его «растворения», утраты всех специфических этнических свойств. Что же тогда? — Прежде всего, переход на хозяйственно-экономические стандарты большого народа (что лишь повышает конкурентоспособность малого народа) и включение в его культурно-языковое поле при сохранении собственного — т.н. процесс прокультурации (что опять-таки лишь плюс для национального роста и социальной конкуренции). Более того, возможны смена и обретение новых стандартов, а с ними — и новых специфических черт, но лишь при условии, что страх утраты отжившего не станет всепоглощающим.

Скажем кратко: у малых народов свои стратегии.

Таким образом, ассимиляция отнюдь не неизбежна для этноса в целом, хотя настигает некоторых его представителей (часто это личный выбор, который неприемлем в первую очередь для национальных элит, потому что при смене родовой идентичности «паствы» именно элиты лишаются смыслов своего существования и средств своего могущества). Драматической ситуация становится в случае снижения социо-культурного потенциала малого народа до такой степени, когда речь начинает идти о неспособности удерживать собственное культурно-языковое поле — тогда-то ассимиляционный процесс, по-видимому, и становится необратимым (крымский пример — караимы и крымчаки)...

Потенциал народа

Поистине важно знать, что же происходит сегодня с крымскими татарами: стала ли необратимой ассимиляция или народ взял «историческую паузу» перед национальным подъемом (возрождением), осуществляется малопонятная внешнему наблюдателю перегруппировка этнических сил с подготовкой новой элиты в учебных заведениях Турции или происходит нечто иное? Представляется, что для более точного и обоснованного ответа на этот вопрос стоит обсудить такую принципиальную тему, как потенциал народа: определение его даст ответы на многие другие вопросы.

Выделим следующие — принципиальные, на наш взгляд, — параметры:

— национальные формы хозяйствования (собственный экономический стандарт);

— традиционная система расселения (отражающая характер «прорастания» этноса во «вмещающем ландшафте»);

— местное самоуправление;

— вопросы языка и культуры в целом.

Если дать ответы хотя бы на эти четыре больших вопроса, то, как представляется, можно ставить вполне корректный диагноз состояния этноса, оценивать его потенциал (этнический, социо-культурный) и, возможно, судить о степени необратимости собственно ассимиляционного процесса.

Четыре главных вопроса...

Итак, вопрос о возрождении национальных форм хозяйствования — имеет ли таковое место, хотя бы в зачаточных формах?

Прежде всего отметим, что под национальными формами хозяйствования мы понимаем не какие-то уникальные специализации того или иного этноса (такие занятия, которыми никто другой вообще не занимался бы), но набор специализаций, сложившихся в процессе существования этого этноса на определенной территории и в контакте с другими этническими группами населения региона, занятия, исторически «вписанные» в экологическую среду обитания этого этноса и в региональное разделение труда, с одной стороны, и поддерживаемые параллельно сложившейся системой расселения этноса — с другой. (В этом смысле, например, специализация на банковском деле швейцарцев или, позднее, жителей Люксембурга — вполне национальная форма хозяйствования.) Говоря о национальных формах хозяйствования, мы отнюдь не имеем в виду, что для сохранения, к примеру, национальной специфики крымскотатарского этноса представители его должны безнадежно заниматься исключительно скотоводством или огородничеством. Эволюция национальных форм хозяйствования, безусловно, имеет место — параллельно тому, как меняются хозяйственные специализации всего региона и разделение труда в нем, происходит приток трудовых и финансовых ресурсов извне и, соответственно, меняется ситуация на региональных рынках труда и капиталов (те же швейцарцы, складывая свою национальность, постепенно переходили от молочного животноводства к часовому делу, затем к банковскому и элитной рекреации).

Теперь зададимся вопросом, а какие национальные формы хозяйствования складываются у крымских татар в последние 10 лет, после возвращения их в Крым? Насколько эти формы эффективны (в том смысле, что способны поддерживать независимое существование этноса), устойчивы и самодостаточны (не зависимы от внешних капиталов, потребителей и т.д.)? — Никакого вдохновляющего или хотя бы внятного ответа пока нет...

Второй принципиальный вопрос касается возрождения традиционной системы расселения. Крымскотатарские интеллектуалы настаивают, что нынешняя система расселения сложилась вынужденно, под давлением обстоятельств и, как водится, в результате «провокаций» меджлиса (точка зрения НДКТ). Вероятно, такие объяснения отчасти справедливы, однако вряд ли стоит всерьез допускать, что городские и районные советы, выделявшие репатриантам участки под застройку, осознанно управляли процессом расселения: в госучреждениях заправляли насмерть перепуганные «татарской угрозой» чиновники, которым по большому счету всё было безразлично, лишь бы их не трогали, лишь бы они не пострадали в устройстве своей карьеры из-за каких-то «неверно понятых» решений, которые они вынуждены были принимать — под давлением со стороны крымских татар в первую очередь.

С другой стороны, как не отметить имевший весьма широкое распространение феномен самозахвата земель, а затем самостроев: здесь уж никакие власти не направляли стихию толпы. Участки земли, как свидетельствует само слово, захватывались, а затем отстраивались совершенно самостоятельно, на выбор, где возводить «нелегальные» постройки и какие архитектурные формы при этом использовать, совершенно никто, кроме самих крымских татар — жителей этих будущих поселков, не влиял.

Однако, как бы там ни было, бесспорно и другое: не включился спонтанный, естественный механизм регуляции расселения — люди не стали как-то «отсортировывать» земельные участки, пригодные под возрождение традиционных национальных форм хозяйствования, консервировать земли под эти цели, а бездумно, стихийно, порой жадно начали застраивать их не вполне адекватными — с точки зрения экономической и демографической реальности — жилыми объектами. Поэтому реальностью стало то, что плодородные пойменные земли загромоздили залитые бетоном фундаменты под огромные коробки будущих домов, которые закладывались без особого расчета возможностей дальнейшего возведения 2-3-этажных особняков. Часто за подобным поведением сквозила уверенность: мол, власти помогут — «должны», — никуда не денутся, поэтому надо брать больше, коль дают или готовы дать после демонстрации силы (часто с обеих сторон).

Отчасти понятно, почему случилось именно так: ведь первыми в Крым возвратились представители молодого поколения, в основном городские жители, носители иного стандарта. Старшее же поколение, которое, возможно, было бы способно провести работу по «оценке» земель и возрождению национальной культуры жилищного строительства (а значит — задать иные тенденции использования земель и застройки), в силу экономических и прочих причин до сих пор остается в местах депортации.

Интересен и другой вопрос: почему так и не возродились некоторые удаленные поселки (особенно в горном Крыму)? Местные власти уж вряд ли что-то имели против того, чтобы крымские татары заселили их. Думается, основным фактором непопулярности этих мест стала их низкая транспортная доступность (по факту, отсутствие таковой), равно как и отсутствие прочих коммуникаций. Для репатриантов в действительности это было гораздо существеннее, нежели возрождение традиционных поселений любой ценой. Именно поэтому — при определяющей роли фактора транспортной доступности и наличия более или менее развитой сети коммуникаций — основные поселки стали расти вокруг городов (образуя новые пригороды) и вдоль транспортных магистралей (формируя сплошные гирлянды поселений по Ялтинской, Феодосийской, частично Бахчисарайской трассам, от административного центра полуострова г. Симферополя), в результате чего мы стали свидетелями процесса формирования нового, так сказать, «субэтноса», состоящего из «пригородных» и «магистральных» групп крымских татар.

Свидетельство ли это продолжающегося ассимиляционного процесса? Во всяком случае, можно однозначно констатировать факт утраты еще одной национальной особенности, выражавшейся в специфической системе расселения.

Следующий ключевой вопрос: имеет ли место спонтанная местная самоорганизация, создаются ли места общественного пользования (хотя бы в районах компактного расселения)?

Сейчас то, что можно наблюдать в среде крымских татар, не назовешь даже поведением стандартных советских переселенцев: те, по крайней мере, были объединены общими практическими, хозяйственными задачами (хотя, конечно, и государство стимулировало создание некоторых публичных точек, пусть даже формальных — клубов и т.п.). В строящихся крымскотатарских поселках вообще нет места для каких-либо коллективных форм, кроме мечетей, которые по-прежнему редки. Учитывая же крайне низкий религиозный фон крымского населения в целом, а не только крымских татар, мечети не играют значимой роли, по крайней мере в среде симферопольских и околосимферопольских татар. Непонятно, где во вновь отстроенных поселках играют дети, где могут посидеть и пообщаться взрослые (разве что на автобусных остановках, но они обычно пустынны).

Жители крымскотатарских поселков в пригородах Симферополя жалуются, что «нельзя отпустить собаку побегать по улице, чтобы она не подхватила какую-нибудь “заразу”». — Позвольте, — вопрошает остальное население, — но кто должен убирать бытовой и строительный мусор, которым завалены ваши поселки? — опять «власти»? А как же ваши дети — где они могут гулять, играть, если собакам негде побегать?

Отсутствие внятных ответов расценивается как подтверждение несамостоятельности, безответственности и пассивности этноса — наличия у него всех составляющих иждивенческой позиции. «Чужие на своей земле» — не раз приходилось слышать эту нелицеприятную оценку репатриантов. Эксперты отмечают, что «крымские татары ведут себя в Крыму не как дома», будто это «вовсе и не их земля» (хотя декларации звучат совершенно обратные).

Может быть, ситуация в Симферополе принципиально отличается от того, что происходит в сельских районах полуострова? Отнюдь... Печальные примеры бездумного иждивенческого поведения на земле можно наблюдать всюду. В одном из райцентров крымские татары выкопали из уличных клумб кусты роз, издавна украшавшие публичное пространство населенного пункта, и пересадили их в свои дворы. Там, за высокими заборами, надо полагать, стало красивее и уютнее... В степных районах в ужасающих масштабах вырубаются лесополосы, играющие крайне важную роль в землепользовании. Причины, толкающие людей на действия, упомянутые в последнем эпизоде, понятны: отсутствие топлива зимой, — но почему никто из «коренных жителей» не подумал о следствиях, которые столь же очевидны?.. Не станем лишний раз «наступать на мозоль» крымским экологам, рассказывая здесь о бытовых стоках с самостроев, расположенных в водоохранных зонах, что серьезно ухудшило качество питьевой воды большинства городских жителей полуострова.

Вопрос, касающийся проблем языка и культуры в целом. Характерным здесь представляется исторический пример немецких колонистов и переселенцев: «есть пастор — есть язык», т.е. нет проблем с сохранением немецкого языка и, как следствие, немецкой культуры в целом (с оговорками, конечно же: например, существует проблема консервации языка, но принципиальная языковая база все же сохраняется и воспроизводится). Так почему у крымских татар не возникает феномен «воскресных школ» (пусть в их случае это были бы «пятничные» школы...)?

Переход крымских татар на русский язык в повседневном бытовом общении отмечается единодушно. Более того, социологические опросы свидетельствуют, что именно на русском языке в первую очередь учат татары читать своих детей, а это уже принципиальный момент: ведь таким образом закладывается — неисправимый в дальнейшем — стандарт формального («оформленного в знаках») мышления и, как следствие, поведения.

4/5 опрошенных симферопольских школьников крымскотатарской национальности сначала научились читать на русском языке и только затем (порой уже в школе) — на крымскотатарском. При этом 3/4 всех опрошенных учились читать дома — в семье и ближайшими родственниками. Таким образом, выбор старшим поколением в пользу социо-культурно доминирующего языка делается однозначный. Понятно, что при выборе первого языка чтения доминирует социальная мотивация: уравнять стартовые образовательные позиции крымскотатарских детей с их славянскими ровесниками. Характерно также, что при наличии крайней точки зрения (сохранение и развитие крымскотатарского языка во что бы то ни стало и, как следствие, требование перевода обучения крымских татар на их родной язык) достаточно сильны такие позиции и мнения, что следует различать язык обучения (это безусловно должен быть русский, дабы гарантировать детям устойчивые позиции в дальнейшей социальной конкуренции) и язык изучения (обязательное изучение крымскотатарского языка для сохранения как самого языка, так и крымскотатарского культурного наследия в целом, всестороннего приобщения к нему детей разных национальностей).

Кроме того, весьма характерно реальное отношение крымских татар к собственной культуре: требования резки, как водится, их немало, но все в привычном духе — «нам должны, должны, должны» (обеспечить обучение на родном языке, восстановить исторические и культурные памятники и т.д., и т.п.). Реальные же факты восстановления, как любят выражаться репатрианты, «духовного наследия» — это всегда акции и инвестиции со стороны (библиотеку Гаспринского, например, восстановили и поддерживают фонд «Возрождение» и правительство Нидерландов; да и в целом многое делается на средства «Вiдродження» по программе, нацеленной на «интеграцию в украинское общество» крымских татар и других народов, подвергшихся депортации). Готова ли национальная элита перенаправлять на культуру собственные средства? Готовы ли рядовые крымские татары чем-то реально жертвовать для восстановления своей национальной культуры? Сегодня мы скорее услышим «нет»! (Никакой пассионарности, опять сплошь иждивенчество...) При самом сочувственном отношении к проблеме возникают сомнения, что таким образом возможно подлинное культурное возрождение народа.

При этом надо отметить наличие целого ряда талантливых музыкантов и художников (порой удивительного гения), которые однако, как правило, «выскакивают» в пространство русскокультурное или европейское (чего не скажешь о литераторах и поэтах: они-то пользуются языком не универсальным, а национальным).

...и два второстепенных

Еще один элемент, характеризующий состояние и перспективы этноса, — это политический публичный плюрализм. Степень подавления инакомыслия в среде крымскотатарской политической элиты обескураживающе высока. По факту, невозможен никакой иной политический — и даже общественный, социальный — проект, кроме как под мудрым руководством известного претендента на звание «крымского татарина тысячелетия». Такое подавление общественной активности, любой публичной инициативы поистине беспринципно.

Характерным примером здесь может служить довольно известная недавняя история с Лигой крымских репатриантов «Ираде» — крымскотатарской общественной организацией, которая вступила в «Совет представителей общественных организаций национальных меньшинств Украины», созданный при Президенте Украины. Якобы оскорбленный тем, что крымские татары были представлены в этом совете как «национальное меньшинство», меджлис раскрутил против руководства «Ираде» кампанию в классическом советском духе, в результате которой Лига вынуждена была отозвать свое членство в названном совете.

Стоит также обратить внимание на позицию «жилище-одежда-пища». Прежде именно она являлась ключевой в различении народов, но сейчас, в век глобализации, должна быть принципиально пересмотрена. Утрата принципиальных особенностей в национальной кухне, одежде и жилище переносит потребность к отличению своей группы от других в область более тонких культурных норм. Каковы эти особенные нормы у крымских татар? Есть ли они?

Ответы

Постараемся теперь дать краткие ответы на нелицеприятные вопросы.

Возрождение традиционных национальных форм хозяйствования, равно как и возникновение новых — не имеют места (по крайней мере, до сих пор); восстановление традиционной системы расселения — не имеет места; возрождение местного самоуправления — деклараций немало, но похоже, в реальности также не имеет места; что касается языка и культуры — много шума, крайних до неприличия требований при доминирующей ориентации на русский язык и шокирующей пассивности в вопросах реального возрождения своей культуры; политический плюрализм, позволивший бы оживить пространство мысли и разнообразить вариативность действий, — также не находит себе места в среде репатриантов.

Следовательно, ни одного положительного ответа мы не имеем, из чего, видимо, можно сделать вывод об обретении ассимиляционным процессом тенденции на необратимость, а возможно, и неспособности (или даже нежелании?!) народа что-либо такой необратимости противопоставить. Все это есть следствие не только высокой степени социо-культурной переработанности крымскотатарского этноса, но более того — драматического снижения его потенциала и утраты способности удерживать собственное культурное поле.

На наш взгляд, можно говорить о готовности этноса ассимилироваться не только в русской (социо-культурной, языковой, культурной) среде, но и в любой другой: так, сегодня этнос демонстрирует признаки готовности к ассимиляции в украинском «гражданском обществе» (по крайней мере, в Крыму элиты выбрали себе в союзники именно его, а не славянское население региона; характерна современная крымская шутка: «Если вы услышите в Симферополе украинскую речь, не пугайтесь — перед вами крымский татарин!»).

Пресловутые резкие требования крымских татар, возможно, являются лишь выражением механизма компенсации (за ассимиляцию): «вы нас лишили своего, особенного (= национального) — теперь компенсируйте (= платите)». Причем плата ожидается буквальная — в виде очевидных привилегий в обеспечении жильем, материальной помощью, дипломами о высшем образовании и т.д. То, что со стороны русских не очень-то слышны замечания типа «а почему всё им да им?», вероятно, может означать и негласное согласие на подобную социо-культурную сделку...

Если последнее замечание верно, то это важная составляющая ассимиляционного механизма: ассимилируемый малый народ должен получать вполне определенные компенсации за утрату собственной социо-культурной специфики — компенсации материальные, в виде благ, которые особо ценятся или являются дефицитными в его окружении. В наших конкретных условиях это преимущества в обеспечении жильем, привилегированные условия образования, система «безвозмездных кредитов» (социальной помощи) и т.п.

В число подобных привилегий следует включить и содержание национальной элиты. Отношения с ней могут строиться по-разному — от пошлого заигрывания (создание различного рода марионеточных органов при ком-то или при чем-то, как, например, Совет аксакалов при председателе ВР АРК, прозванный «советом саксаулов», и т.п.) до вполне серьезного взаимодействия в решении культурных, образовательных, социальных вопросов малого народа.

Все это должно обеспечить менее болезненное течение ассимиляционного процесса, без формирования комплексов национальной неполноценности, что может сопровождаться нарастанием конфликтного потенциала внутри народа и вспышками его агрессии, а следовательно — гарантировать социальный мир. Если государство не предлагает такого рода компенсаций, оно должно быть готово применить репрессивный аппарат для подавления проявлений недовольства ассимилируемого народа. Если в выборе «компенсации — репрессии» моральные принципы не являются определяющими, то надо, вероятно, просто считать — что выгоднее (в экономическом смысле, политическом, с точки зрения освоения территории, на которой проживает ассимилируемый народ).

Смысл затягивания решения «крымскотатарского вопроса»

Смысл затягивания «решения» заключается, вероятно, в том, что вариантов решения никто из реальных «игроков» предложить не может. По всей вероятности, власти переоценивают потенциал, степень консолидации и рефлексии крымских татар и, как результат, ожидают, что после выдвижения наиболее риторических требований они огласят и реальную программу (линию) своего поведения в государственном масштабе. Но крымские татары никогда самостоятельно не формировали свою политику (ни внутреннюю, ни внешнюю — ведь время формирования ханства практически совпало с вассалитетом) и ждут, что им предложит государство — возможно, и для того, чтобы в очередной раз «встать в позу» и раскритиковать действия властей.

Очевидно, что позитивной программы нет ни у одной из сторон, ни одна не понимает, что происходит, и обе некорректно оценивают друг друга. Позиция властей — это, в значительной степени, игнорирование, бездействие и выжидание (а в последнее время — уступки, причем конкретной политической силе, что лишь делает ее все более наглой и собранной). Позиция крымскотатарских элит — полное отрицание компромисса и принципиальная некооперация (только сделка), спекуляции на прошлом (ссылки на депортацию и ассимиляционную политику Российской империи при нарочитом нежелании вспомнить, что история взаимоотношений русских и крымских татар началась отнюдь не в 1783 году и завоевание Крыма Россией было ответом на нечто, почему-то совершенно забытое крымскими татарами, а именно работорговлю — колоссальные цифры! — и регулярные опустошающие набеги на русские земли: только самые страшные «рейды» были совершены в 1516, 1537, 1555, 1570, 1572, 1589, 1593, 1640, 1666, 1667, 1671, 1688 гг.; не станем лишний раз упоминать здесь, что довелось претерпеть украинцам и полякам) и выторговывание мелких привилегий (в основном для политической элиты).

Однако так считать — не получится: каждой из сторон есть что предъявить противоположной. Можно только договариваться по поводу совместного будущего, заведомо осознавая, что поступиться придется многим.

Но...

Процесс ассимиляции (как он обычно понимается: полное растворение в принимающем социуме), как правило, растягивается надолго, а в результате вмешательства тех или иных внешних сил может протекать крайне болезненно и сопровождаться временными «победами» ассимилируемой стороны. Так, переход мусульманской части населения полуострова на русский язык безусловно повышает ее социальную конкурентоспособность.

Более того, в Крыму уже существует первичная инфраструктура под «исламистский проект»: для его развертывания нужно молодое, лишенное светских перспектив поколение, чьи отцы — мусульмане, но не «горячие» (т.е. всегда могущие быть отнесенными к кяферам, неверным). Ситуацию во многом смягчает доминирующая в среде крымских татар ориентация на прозападную Турцию, но, с другой стороны, ухудшают общее оживление исламистского проекта и расположение Крыма между уже задействованными территориями от Памира до Адриатики, где наш «остров» может стать просто фрагментом огромной огнедышащей дуги.

Весна 2001 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.