Главная ?> Авторы ?> Фукуяма -> Фабрики Доверия
Версия для печати

Фабрики Доверия

Стабильность политических институтов и ясно очерченные права собственности — два главных условия воспроизводства доверия в обществе, считает американский историк и политолог Фрэнсис Фукуяма. Представляем вниманию читателей интервью Френсиса Фукуямы журналу "Эксперт".

Профессор Университета Джонса Хопкинса Фрэнсис Фукуяма в России известен в основном как изобретатель скандальной идеи о «конце истории», высказанной на фоне крушения советского строя в 1989 году. В 1992 году вышла его книга «Конец истории и последний человек», где этот аргумент был развернут весьма подробно. По мнению автора, тогда — аналитика Госдепартамента США, крах коммунистических режимов означал не что иное, как неоспоримую и полную победу экономического и политического либерализма. Фукуяма прогнозировал скорое завершение идеологической эволюции человечества, утверждение западной либеральной демократии как окончательной и единственной формы правления.

В российской интеллектуальной среде репутация Фукуямы все еще связана с этой книгой, а сам автор воспринимается как зашоренный ультралиберал и проповедник американского господства над миром. Однако по ту сторону границы о «Конце истории» думают и говорят гораздо меньше, чем о более поздних работах Фукуямы. В «Доверии» (1995) он разбирает культурные основы американского и японского капитализма, в книге «Наше постчеловеческое будущее» (2002) — политические и социальные последствия распространения биотехнологий. В последней крупной работе «Государственное устройство: управление и мировой порядок в XXI веке» (2004) Фукуяма обратился к проблеме реальной эффективности политических институтов, отталкиваясь от опыта «слабых» государств, неспособных реализовать программы модернизации.

20-21  января этого года в Санкт-Петербурге прошла конференция Глобальной сети развития «Общественные институты и развитие: на стыке глобальных перемен». Фрэнсис Фукуяма выступил на ней с докладом «Пределы институциональных преобразований», обосновав невозможность существования оптимальной политической системы. Эффективность политических институтов, их способность обеспечить общественную стабильность и экономическое развитие — не абстрактные категории; они могут быть поняты только в контексте неформальных правил и культурных традиций, в соответствии с которыми они действуют. Поэтому, по мнению Фукуямы, политика радикальных институциональных преобразований нередко оказывается ошибочной: успешно провести экономическую реформу можно и в условиях несовершенных институтов.

После выступления корреспондент «Эксперта С-З» встретился с Фрэнсисом Фукуямой и расспросил его о формальных и неформальных правилах игры, о логике развития постсоветского пространства и о глобальных вызовах, связанных с процессами модернизации.

Первоначальное накопление капитала

— Опыт западных демократий свидетельствует, что главные основания для социального и политического порядка лежат не в сфере Конституции, а в сфере культуры. В одной из своих книг вы назвали эти основания социальным капиталом, или доверием. Именно доверие и сети, которые складываются на его основе, обеспечивают кооперацию между членами общества. Но каково происхождение социального капитала? Как он может появиться, например, в России, где доверие сегодня в большом дефиците? Есть подозрение, что для преодоления этого дефицита потребуются сотни лет.

— Я не столь пессимистичен. Наследие коммунизма, конечно, до сих пор разрушительно сказывается на социальном капитале. Теория марксизма-ленинизма связывает все, что происходит в обществе, с коммунистической партией и централизованным механизмом государства. Все горизонтальные связи, даже в семье, должны восходить к партии и государству. Прошло 70 лет, и результаты налицо: атомизация общества, атомизация связей между людьми. Но мне кажется, что часть этих связей имеет естественную природу: например, семья и дружба выжили даже в условиях коммунизма. Я также думаю, что социальный капитал будет со временем формироваться за счет действия институтов рынка и верховенства закона. Если формальные правила работают, то возникает стабильная основа для совместного действия с другими людьми и для того, чтобы доверять другим, даже если вы их не знаете. Поэтому самое главное, что нужно сделать сейчас, — закрепить как можно более четкие правила игры, что само по себе будет генерировать регулярность поведения, стабильные ожидания и, как следствие, доверие в обществе.

— Когда мы говорим о социальном капитале и доверии, мы подразумеваем прежде всего те ценности, сети, структуры, которые складываются на базе среднего класса. Отчасти именно поэтому проблема доверия для России так важна сейчас: средний класс только формируется, и он еще слаб. Не может ли получиться так, что место среднего класса займет бюрократия, как это уже бывало раньше, и сложится совсем иной тип доверия, чем тот, о котором вы пишете?

— Да, роль среднего класса в формировании социального капитала нации действительно важна, даже критична; я имею в виду средний класс, выделенный отчасти по образовательным критериям, но главное — по критерию собственности. Если вы владеете некой собственностью, если у вас есть не только машина, но и собственный дом, а также другие активы, например ценные бумаги, то ставки для вас резко возрастают. Ваше отношение к имуществу и ваше поведение серьезно меняется. Собственность требует внимания: вы хотите защитить ее от тех, кто способен ее отнять, вы хотите сохранить ее полезные свойства, а значит, стремитесь повысить свою осведомленность в экономических и политических вопросах. Вот что создает основания и стимулы для политического участия. Именно поэтому я говорил о необходимости установления ясных правил игры. Если право собственности четко очерчено и созданы возможности для владения ею, баланс сил смещается от бюрократии в пользу тех, кто занят в частном секторе. И в этом случае нет нужды работать на государство, чтобы получать и сохранять собственность.

— Если подытожить, то получается, как говорил ваш коллега — политолог Стивен Фиш, «демократия создает демократов, а не наоборот».

— Я во многом согласен с этим утверждением. Но поскольку институты всегда погружены в культурный контекст, то, что сработало в одном обществе в определенный момент, может не сработать в обществе с другой социальной структурой и другой историей. Реальные условия, в которых действуют институты, скрыты от внешних наблюдателей и людей, не вовлеченных в процесс функционирования политической системы. Поэтому одна из задач — это инвестиции в локальное экономическое и политическое знание, экспертиза того, как реально работают институты в данном контексте. Это главное условие успешной модернизации.

— Еще одна проблема заключается в том, кто может быть агентом этих изменений. Будет ли это государство?

— Это действительно сложный вопрос. 1990-е годы были временем коллапса российского государства, краха политического и экономического порядка. Путин отреагировал на этот кризис политикой восстановления государства. Он попытался восстановить основы государственной власти, что было совершенно необходимо. Но самые большие опасения сегодня связаны как раз с тем, что Путин может пойти слишком далеко в этом направлении, воссоздавая централизованное государство, неподконтрольное закону, не связанное разделением властей и не желающее делиться полномочиями. Такое государство действительно не станет инициировать изменения, о которых мы говорим. Но я не думаю, что в этой истории можно ставить точку. Борьба по поводу природы и пределов власти в России будет продолжаться. Молодые российские граждане ждут от государства совсем не того, чего ждали их родители, и формирование другого типа политической системы — лишь вопрос времени.

Механизмы кооперации

— Интересно, насколько вписывается в эти процессы внешняя политика российского правительства. Как вы оцениваете нынешние действия России на пространстве СНГ? Какая модель поведения более соответствует задачам внутренней модернизации?

— Я думаю, вопрос не столько в том, какая политика выгоднее для России, сколько в том, в каких внешнеполитических условиях ей придется существовать. Очевидно, что Россия стремится получить больший контроль над постсоветским пространством, чем хотелось бы многим членам СНГ. Ухудшение отношений с Украиной в последние два года — лучшее тому свидетельство. Украинцы провоцируют это ухудшение, поскольку хотят вести политику, независимую от России, а российское правительство интерпретирует их поведение как результат манипуляций извне. Но мне кажется, что это не так: Украина, Грузия и другие государства действительно хотели бы получить определенную автономию. Боюсь, что России придется к этому привыкнуть — я не вижу способа снова вдохнуть жизнь в эту старую систему. Безусловно, Россия будет по-прежнему играть доминирующую роль в регионе по экономическим, военным и другим причинам, но это должно происходить в рамках более гибкой и свободной политической структуры. Впрочем, такая структура может быть создана и на базе нынешнего СНГ.

— Как вы думаете, при каких условиях США и ЕС будут согласны признать Россию ведущей политической силой в регионе, гарантом его стабильности и безопасности?

— Я не уверен, что здесь можно говорить о каких-то однозначных условиях. Запад понимает, что у России есть свои экономические интересы. Никто не говорит, например, что в газовом конфликте Украина на сто процентов права: цена не была рациональной, и ее нужно было скорректировать. Основная проблема в механизме корректировки, в том, что подобные вопросы должны решаться через кооперацию и переговоры, а не путем диктата. Речь идет именно об этом, а не о том, чтобы Россия отказалась от своих интересов, легитимность которых никто не подвергает сомнению.

Снова о «конце истории»

— Рост исламского фундаментализма и многочисленные конфликты с участием этнических меньшинств, похоже, свидетельствуют о кризисе политики мультикультурализма, долгое время проводимой странами Запада. Что может прийти на смену этой политике?

— Все зависит от того, о какой версии мультикультурализма вы говорите. К примеру, в Голландии и до некоторой степени в Британии под словом «мультикультурализм» скрывалось нежелание ассимилировать представителей меньшинств в жизнь большинства: пусть у вас будет своя религия, свои школы, свое сообщество, и мы оставим вас в покое, если вы оставите в покое нас. И этот вариант мультикультурализма не работает, поскольку он означает разобщенность, порождает насилие. Этой модели нужно положить конец, необходимо наконец заняться проблемой культурной ассимиляции. Меньшинства, проживающие в стране, должны согласиться с некоторыми базовыми ценностями, чтобы стать частью нации. И поэтому я считаю очень важным, что Россия в течение многих лет следовала именно такой политике. Были и случаи насильственной русификации, однако у русских есть большой опыт сосуществования с мусульманскими сообществами, члены которых говорили на общенациональном языке и принимали российское подданство на общих со всеми условиях. Как Россия, так и Советский Союз проделали в этом смысле хорошую работу, и это гораздо более привлекательный вариант, чем просто сказать: у вас своя община, вот и делайте в ней все, что хотите.

Впрочем, полный отказ от принципов мультикультурализма чреват тем, что политика невмешательства может смениться политикой насильственного вмешательства. Крайне опасно, что угрозы, исходящие от радикального ислама, рассматриваются многими как чисто военные угрозы. Реакция на эти проблемы должна быть прежде всего политической, а не военной. Можно выследить самых опасных террористов, уничтожить их или захватить, но это не решает главную проблему — как завоевать доверие и добиться признания остальных.

— Ваш тезис о «конце истории» был сформулирован под впечатлением от двух последних волн демократизации, которые прокатились по Латинской Америке, Африке, Восточной Европе. Но сегодня, кажется, наступает своего рода реакция: здесь и уже упомянутый радикальный ислам, и националистические движения в Европе, и откаты к авторитаризму на постсоветском пространстве, а также в других частях света. Повлияли ли эти события на вашу точку зрения?

— Вопрос о «конце истории» в действительности был вопросом о том, куда мы движемся в ходе модернизации и общественного прогресса, и я до сих пор уверен, что либеральная демократия — единственная жизнеспособная форма модернизации. Каковы альтернативы? Исламская теократия? Государство, где не может существовать современная наука, государство, неспособное создать капитализм? Но я согласен, что борьба продолжается, и я всегда говорил, что «конец истории» — что-то вроде гипотезы, а не свершившийся факт.

— Почему бы тогда не предположить, что история — не линейный процесс, а циклическое противостояние авторитарного начала и демократического?

— Возможно, что и так.

 

Источник: "Эксперт Северо-Запад" №5(258), 6 февраля 2006 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.