Версия для печати

Субъекты миропорядка XXI века

1.

Глобализация, как объективный процесс во многом определяющий контуры будущего мироустройства, активно осмысляется сегодня представителями гуманитарной науки. Если за 1980-1984 гг. в мире вышло всего 13 книг по глобализации, то в 1992-1995 гг. — уже 81 книга, а только в одном 1996 г. — 211 книг. Это осмысление дало и продолжает давать различные картины будущего миропорядка. Наиболее известные из них связаны с концепцией "столкновения цивилизаций" С. Хантингтона, "конца истории" Ф. Фукуямы, "столкновения фундаментализмов" Тарика Али. Появляющиеся модели глобализации часто оказываются биполярными и делят субъектов миропорядка (государства, цивилизации, культуры) на два лагеря, противопоставляя один другому. Такая оппозиция может проводиться по разным основаниям: цивилизационным (конфликт цивилизаций), военно-политическим (страны изгои, террористы против антитеррористической коалиции), экономическим (прогрессивный модернистский постиндустриальный проект против отсталого традиционного, фундаменталистского), отношению к роли государства (этатизм против либертатизма), этнокультурным основаниям (мультикультурализм, культурный плюрализм против ирредентизма), религиозно-ценностным основаниям (исламский фундаментализм против американского империализма и колониализма "постхристианского Запада") и т.д. Попытки построения моделей будущего, где типов субъектов миропорядка более двух, например "многополюсный мир", часто оказываются неудовлетворительными.

Однако такое биполярное представление субъектов будущего миропорядка не позволяет ответить на многие вопросы. Например, биполярная модель удовлетворительно описывает сам факт противостояния сил глобализации и антиглобалистов. Однако каков генезис и онтологические основания этого противостояния? Что (кто) и с какой целью формирует антиглобализм? Какие субъекты миропорядка участвуют в глобалистском и антиглобалистском движениях? Возможно ли объяснить в рамках биполярной модели такие разные проявления антиглобализма, как Всемирный социальный форум ("анти-Давос") в Порту Алегри (Бразилия) в январе 2001 года или Сапатистский фронт национального освобождения в Мексике; ATTAK-France, выступающая за введение налога Тобина, или экстремистское антиглобалистское крыло "Черный блок", финансируемое Фондом Голдсмита; лидер сапатистов и борец с новым мировым порядком гуманист и революционер субкоманданте Маркос или Джордж Сорос с его известной манифестацией угрозы для человечества со стороны "глобального капитализма". Эти вопросы пока не получили удовлетворительного разрешения в современной политологической науке.

Сегодня очевиден не только тот факт, что антиглобализм объединил как крайне правые силы, так и силы левого толка, но и то, что было бы заблуждением представлять антиглобалистов разрушителями, противниками всяческого прогресса, подобными луддитам английской промышленной революции. Большинство публичных акций антиглобалистов были хорошо организованны, а их финансовые ресурсы позволяют сделать вывод о серьезности движения. Необходимо разобраться в том, почему и на каких основаниях это движение смогло объединить столь разнородные политические силы. Полагаем, что предложенная ниже политологическая модель позволит удовлетворительно объяснить это противоречивое явление.

2.

Попытаемся отказаться от биполярного представления о субъектах нового миропорядка и по-иному взглянем на те силы, которые претендуют на реализацию своих когнитивных моделей в условиях ведущего процесса и мифа современности — глобализации.

В качестве основания для выделения субъектов миропорядка, действующих в условиях глобализации, можно использовать такие понятийные пары, как "всеобщность — эксклюзивность" и "иерархичность — неиерархичность". В результате подобной типологизации субъектов миропорядка XXI века выявляются фундаментальные основания для дифференциации четырех основных акторов формирования нового мироустройства: национальные государства (иерархическая и всеобщая система), сети (network) или сетевые сообщества (неиерархические и всеобщие системы), корпорации (иерархические и эксклюзивные), закрытые клубы (неиерархически-эксклюзивные).

Получившаяся таблица позволяет описывать субъекты миропорядка не исключительно для условий глобализации, но и в общем случае. Однако именно с наступлением глобализации происходит "возвращение" этих субъектов в одно пространство политического действия. Они становятся полноправными участниками политического процесса, но каждый из них стремится к построению будущего на своих основаниях, в собственных интересах и в соответствии со своей когнитивной моделью глобализации. Этот процесс "возвращения" является неотъемлемой характеристикой глобализации. Как справедливо заметил М.В.Ильин: "То, что начинает происходить в условиях глобализации, можно действительно назвать "возвращением государства". Однако вместе с ним "возвращаются" также корпорации, территориальные и городские политии, религиозные и этнокультурные общины, а также их современные аналоги — объединения профессионалов, неправительственные организации и т.п.". Американский социолог и футуролог Э.Тоффлер еще в 1990 году отметил возвращение в мировую политику, как он назвал, "глобальных воителей" (религии, ТНК), что может привести к возрождению гетерогенной мировой системы (той системы, которая существовала еще в доиндустриальную эпоху, когда политическая власть не была распределена между национальными государствами), но уже в стремительно меняющемся мире высоких технологий, электронных коммуникаций и ядерного оружия. Тоффлер видел в этом угрозу стабильности сложившейся мировой политической системы.

Получившаяся таблица позволяет описывать субъекты миропорядка не исключительно для условий глобализации, но и в общем случае. Однако именно с наступлением глобализации происходит "возвращение" этих субъектов в одно пространство политического действия. Они становятся полноправными участниками политического процесса, но каждый из них стремится к построению будущего на своих основаниях, в собственных интересах и в соответствии со своей когнитивной моделью глобализации. Этот процесс "возвращения" является неотъемлемой характеристикой глобализации. Как справедливо заметил М.В.Ильин: "То, что начинает происходить в условиях глобализации, можно действительно назвать "возвращением государства". Однако вместе с ним "возвращаются" также корпорации, территориальные и городские политии, религиозные и этнокультурные общины, а также их современные аналоги — объединения профессионалов, неправительственные организации и т.п.". Американский социолог и футуролог Э.Тоффлер еще в 1990 году отметил возвращение в мировую политику, как он назвал, "глобальных воителей" (религии, ТНК), что может привести к возрождению гетерогенной мировой системы (той системы, которая существовала еще в доиндустриальную эпоху, когда политическая власть не была распределена между национальными государствами), но уже в стремительно меняющемся мире высоких технологий, электронных коммуникаций и ядерного оружия. Тоффлер видел в этом угрозу стабильности сложившейся мировой политической системы.

Иными словами, современный мир становится похож на предвестфальскую Европу, когда субъектами политики были не только государства, но и церковные общины, религиозные ордена, торговые союзы. Как известно, в результате европейской Тридцатилетней войны возникла "вестфальская система", выдвинувшая на вершину пирамиды политического устройства общества национальное государство. Все остальные общественные объединения и субъекты политики были вытеснены на периферию политических процессов, тогда как государство стало выступать гарантом закона и безопасности. Тогда же ведущей становится гражданская идентичность. Человек становится, прежде всего, представителем государства — гражданином.

Перефразируя М.В. Ильина, можно сказать, что в условиях глобализации происходит то, что можно назвать "возвращением предельных идентичностей". И если вестфальская система в свое время "сняла", в гегелевском смысле, все иные типы идентичностей, сделав предельной идентичность национального государства (гражданскую идентичность), то современному миру в условиях тотальной деконструкции еще предстоит определиться с тем, на каких основаниях он будет формироваться. В первую очередь это относится к вопросу о том, какая идентичность будет предельной для человека и социальных групп в будущем. И будет ли это одна идентичность (например, некая космополитическая, универсалистская, надэтническая и надрелигиозная идентичность) или несколько конкурентных.

И здесь, у каждого из субъектов, представленных в таблице, появляется свой тип предельной идентичности: государственная, сетевая, корпоративная и клубная. Этот тип идентичности, активно транслируется в мир других идентичностей, формирует глобальный государственный (или сетевой, корпоративный, клубный) проект и стремится распространить его на весь мирохозяйственный и политический уклад.

Очевидно, что всякий субъект миропорядка (как всякая личность, группа, сообщество) может являться носителем нескольких идентичностей, но одна из них является определяющей, базисной, фундаментальной для самоопределения и деятельностной активности.

Поэтому под предельной идентичностьюдалее мы будем понимать иерархическую совокупность онтологических установок субъекта, отличающих его от других и определяющих его мировоззрение, целевые установки политической деятельности. Предельная идентичность позволяет индивиду во всех случаях определиться с ответом на вопрос: кто он? С другой стороны, она выражает "предельный интерес" индивида, т.е. такое свойство сознания, которое сопротивляется тому, что на самом деле предварительно, преходяще и конечно. Поэтому предельная идентичность может рассматриваться аналогично религиозному убеждению. "Мифическая и национальная идентификация демонстрируют одинаковые структуры. …Нация также есть… вневременной индивид всеобщего значения, хотя это и не делает ее божеством" (Курт Хюбнер).

При этом предельная идентичность для каждого типа субъектов представленной выше модели представляет собой символическую систему, базирующуюся на понятийных парах "всеобщность-зксклюзивность" и "иерархичность-неиерархичность". Как пишет протестантский культуролог и теолог П. Тиллих: "Ничто, меньшее символов и мифов, не может выражать наш предельный интерес". Несомненно, в реальности каждый субъект имеет иерархию идентичностей, в которой предельная идентичность занимает приоритетную базовую позицию (также как в каждой личности в условиях категорического выбора борется совокупность идентичностей — гражданина, отца, сотрудника фирмы, верующего и т.д., но побеждает одна — предельная). И именно эти предельные идентичности определяют те типы проектов, которые реализуют субъекты миропорядка. Условно их можно определить, как проект корпоративный, проект государственный, проект сетевой и проект клубный, что означает, что происходит попытка построения мира корпораций, мира государств, мира сетей и мира закрытых клубов.

Проект мира государств кажется достаточно очевидным. Его результат — вестфальская система и современный мир, как таковой. Гораздо менее отчетливо можно проследить реализацию других проектов. Наибольший интерес здесь представляют корпоративный и сетевой проекты. Это связано с тем, что проект мира корпораций, основанный на иерархичности, позволяет построить хорошо управляемый мир, а сетевой проект за счет всеобщности кажется более притягательным для громадного количества людей, поскольку использует фундаментальные онтологические основания для консолидации крупных сетевых сообществ (этнических, религиозных и т.д.). Однако трансакционные издержки управления сетевыми структурами намного больше, чем в случае корпоративного иерархического управления.

Рассмотрим генезис корпоративного и сетевого проекта в их взаимодействии с государственным.

Государство и сети имеют длительную историю взаимоотношений и конфликтов. Одна из современных сетевых форм существования общества — диаспора. Сетью можно считать древнегреческие колонии, а также общины первохристиан, существовавшие по всей территории Римской империи. Из противостояния государства и сетевых сообществ последние часто выходили триумфаторами. Достаточно вспомнить трехвековое преследование Римской империей христианских сообществ, закончившееся полной капитуляцией языческой империи перед христианством. В противостоянии сетей с государствами и империями каждый из субъектов использовал свои ресурсы. Государство — репрессивные и законодательные возможности, сети — непосредственность влияния на людей и сообщества. Эффективность политической активности сетевых сообществ в их конфликте с государством объясняется именно неиерархичностью управления сетей и иерархичностью управления государства. Как это ни парадоксально, но сеть в силу меньшей формализованности и неиерархической коммуникации оказывается ближе к носителям гражданской (государственной) идентичности, чем само государство, и потому имеет возможность более непосредственного влияния на массы.

В отдельные исторические периоды сетям удавалось трансформировать государственное устройство в соответствии с религиозной идеологией, сохраняя в качестве предельной именно сетевую идентичность, или создавать новые типы государственности, более адекватные своим интересам. Например, Ориген первым среди христиан высказал идею христианизации языческой Римской империи и создания христианской государственности. История доказала справедливость оригеновской интуиции. Римская империя пала перед несиловым (невоенным) сопротивлением христианской сети. Но и в христианской империи религиозные сети и государство имели, часто, противоположные интересы. В Византии восточно-христианская церковь достигла с империей определенного правового статус-кво, в результате чего оформился некий государственно-церковный симбиоз, известный как исторический феномен "византийской симфонии". В свою очередь западное христианство выбрало централизованную папоцезаристскую модель управления. Создание Папской области, государства впоследствии свернувшегося до территории современного Ватикана, также явилось результатом того, что религиозная сеть (католическая) заимствовала для оформления своего присутствия в Европе формат светского государства.

Очевидно, что опыт работы с государством имели не только христианские сети. Так исламская конфессиональная сеть после смерти Муххамеда сформировала даже новый тип государственности — халифат, а Османская империя являлась примером силового освоения религиозными сетями нового геополитического пространства.

С другой стороны, присутствуют и многочисленные примеры попыток огосударствления сетевых сообществ и локализации сетевых возмущений. Так, в синодальную эпоху сильное государство — Российская империя — попыталось институционально выстроить религиозную жизнь в соответствии с предельными интересами государства. В Русской Церкви было упразднено патриаршество, осуществлена секуляризация монастырских и церковных земель. В управление Церковью были внесены новые и чуждые ей светские иерархические и, одновременно, корпоративные (ведомственность) начала, существенно облегчающие государству работу с сетевой структурой. Т.о. осуществлялось размывание сетевой идентичности православного сообщества в России. Несмотря на существенную реструктуризацию внутрицерковной жизни в синодальный период и фактическую ликвидацию горизонтальных связей религиозной системы, полной деконструкции православной конфессиональной сети не произошло. "Всеобщность" осталась неизменным свойством православного сообщества, а неирерахичность реализовывалась путем активизации неформальных горизонтальных коммуникаций (например, паломничество и странничество), и появления неформальных авторитетов (старцев). Яркий пример противостояния сетевой идентичности и корпоративного искусственно привнесенного начала в Русской Церкви — история почитания "народных святых" преподобного Серафима Саровского и праведного Иоанна Кронштадтского. Несмотря на негативное отношение официальных церковных и, отчасти, светских властей (иерархий) к этим подвижникам, почитание последних верующим народом (сетевым сообществом) было столь велико и устойчиво, что и церковная и светская власть вынуждены были признать святость этих подвижников. Более того, последний российский император Николай II (а в его лице — государство) сам содействовал канонизации Серафима Саровского. На этом примере мы видим капитуляцию государства и церковной иерархии перед сетевой консолидацией православия. Таким образом, сетевые сообщества исторически оказываются более устойчивы к деструкциям и иносубъектным интервенциям, чем, например, государство.

Относительно истории взаимоотношений государства и корпорации можно отметить, что еще древняя платоновская утопическая модель государства предусматривала устроение государства по принципу иерархии корпораций (правители-философы, стражи, дельцы). Цеховые интересы средневекового европейца были представлены в магистратах и т.д. Некоторые государства были созданы или оформлены средневековыми (например, торговыми) корпорациями. Так, Генуэзская республика в XII веке являлась коммуной, власть в которой сосредотачивалась в руках крупных купцов и земельных магнатов, участвовавших в торговле. Другой пример корпоративной модели государства — созданное в XVII веке иезуитское рабовладельческое государство в Парагвае, которое просуществовало около 160 лет. В данном случае в качестве корпорации выступал орден иезуитов, который потому и был столь отторгаем (и ненавидим) католическим и некатолическим миром, что предельной идентичностью выступала не сетевая (католическая), а корпоративная (орденская).

С другой стороны, сильное имперское государство в вестфальский период сумело подчинить корпоративную идентичность государственной. Сделано это было с учетом иерархичности и эксклюзивности корпоративной идентичности. Например, в императорской России такое подчинение было произведено с помощью института купеческих гильдий.

* * *

Итак, предельная идентичность национального государства в вестфальской системе основывалась на империализме вестфальского государства, т.е. на стремлении этого государства распространить свою (гражданскую) идентичность на весь мир и легитимировать ее, как типологически единственную. Сегодня колониальная империя сошла с исторической сцены. Государство, как общественный институт, многим кажется рудиментом индустриальной эпохи. "Национальные государства не соответствуют требованиям постиндустриального общества",- утверждает философ и методолог П. Щедровицкий. Во всяком случае, следует признать объективность процессов эрозии политической власти национальных государств, что на фоне глобализационных процессов приводит к актуализации надгосударственного управления мировыми экономическими и политическими изменениями. Таким образом, очевидно, что реальные институты глобализации будут формироваться, скорее всего, в результате взаимодействия корпоративного и сетевого проектов и их когнитивных моделей нового миропорядка.