Версия для печати

Политическая реальность — сфера действия Бога и людей

Политическое пространство

Многие философско-политические идеи и политико-социологические учения возникли на библейской основе. Нередко это имело вид постепенного «отслоения» от библейского интертекста его социальной составляющей. В новое время эта составляющая в одних случаях принимала вид разнообразных философско-богословских концепций, а в других удалялась все дальше и дальше от библейских оснований. Конечным результатом данного процесса явилось возникновение в XIX в. ряда секулярных социально-политических теорий и в первую очередь учений Огюста Конта, Герберта Спенсера и Карла Маркса.

Эти мыслители и их последователи питали надежды, что можно иметь дело только с «чистыми» социальными фактами, свободными от всего сакрального, трансцендентного, метафизического. Если же в социальном материале ощущалось присутствие некоторого религиозного остатка, то его, по их мнению, следовало устранять.

Современное секулярное сознание видит в политической реальности сферу деятельности социальных субъектов, активно участвующих в решении общегосударственных и международных проблем, имеющих политические интересы, преследующих политические цели, стремящихся к обладанию авторитетом, влиянием и властью. Деятельность этих субъектов носит индивидуальный, групповой и институциональный характер. Она привязана к определенным социальным структурам (институтам) — правительству, парламенту, судебным органам, политическим партиям и т. д.

Существуют несколько разновидностей-моделей политической реальности. Согласно первой из них, политическая реальность тождественна жизни государства. Ее пульс определяется функционированием государственных институтов, принимающих основные политические решения и контролирующих их исполнение. При этом народные массы либо не принимают в этой жизни решающего участия, либо играют декоративную роль статистов политической «массовки». Данная модель имеет неправовой характер и присуща самодержавным, деспотическим, тоталитарным режимам.

Согласно второй модели, политическая реальность складывается из паритетного взаимодействия институтов государства и гражданского общества. Массы участвуют в ее функционировании в соответствии с принципами цивилизованного представительства. Их избранники и выдвиженцы отстаивают перед государством интересы масс, гражданского общества. Эта модель характерна для правового государства.

В соответствии с третьей моделью, политическая реальность имеет вид стихии, не обладающей структурной упорядоченности. В ней политическая жизнь не имеет цивилизованной правовой оформленности. Ранее локализованная в кабинетах и коридорах государственных институтов, она перемещается на улицы. Пространство повседневной жизни масс превращается в политическое пространство, внутри которого обыкновенные горожане получают возможность превращаться в политических гладиаторов вроде Робеспьера и Марата. Подобное происходит в периоды крупных социальных катаклизмов, общенациональных кризисов и революций.

Если вспомнить высказывание американского протестантского теолога Р. Нибура, утверждавшего, что политическая жизнь людей вынуждена постоянно раскачиваться между Сциллой анархии и Харибдой тирании, то третья модель политической жизни можно считать иллюстрацией того положения дел, когда она переходит из объятий Сциллы в объятия Харибды.

Библейская память политического сознания

В настоящее время ни один конкретный текст, возникший в лоне культуры, имеющей христианскую родословную и являющийся фрагментом гигантского интертекста, не может считаться самодостаточным. В абсолютном большинстве текстов в той или иной степени присутствуют интертекстуальные библейские влияния и заимствования. Они, по словам Умберто Эко, присутствуют без кавычек, «отзываются эхом» и могут быть обнаружены при погружении в смысловое пространство конкретного текста. В полной мере это относится к текстам политическим.

Для политолога важно обладать «интертекстуальной компетенцией». Когда студентам, например, будущим богословам и священнослужителям, преподают не только сугубо библейские дисциплины, но еще и философию, социологию, культурологию, антропологию, психологию, эстетику, это дает им возможность приобрести «интертекстуальную компетенцию» не только христианского характера, но и светского содержания.

Когда студентам светских вузов, будущим политологам, социологам, культурологам, психологам преподают дисциплины, раскрывающие суть Библии и христианства, им сообщают «интертекстуальную компетенцию» религиоведческого характера.

Библейский материал в разной степени концентрированности присутствует в классических и современных политических текстах. При этом в трудах политологов-атеистов обнаруживаются либо его крохи, либо отдельные фрагменты, до неузнаваемости деформированные секулярным сознанием. Когда же о политических проблемах развития мировой цивилизации размышляют христианские политологи, то их размышления служат продолжением тех содержательно-смысловых линий, которые представлены в библейском тексте.

Современная политическая наука не вправе быть глухой к тем библейским образам и христианским идеям, которые присутствуют в сопредельных социогуманитарных текстах. Эти идеи и образы, как правило, несут в себе крайне важные для политологов напоминания и указания. Сегодня, например, без Достоевского и без его романов-пророчеств невозможно адекватно понять, что происходило с политической историей России на протяжении ХХ в. В свою очередь, подобная значимость романов великого писателя объясняется не только их художественной ценностью, но и сопряженностью с библейским интертекстом. Данное обстоятельство позволяет говорить как о том, что творческое сознание Достоевского обладало глубинной библейско-христианской памятью, так и о том, произведения писателя выступают в качестве своеобразного культурного транслятора, через который содержание этой памяти передается новым поколениям.

Даже наиболее модернизированные направления современной философско-политической и политико-социологической теории обладают библейскими мнемоническими вкраплениями[1]. А это свидетельствует о том, что память о двухтысячелетней истории христианского мира продолжает присутствовать в пространстве современного политического дискурса, который с безумной амбициозностью часто именует себя «постхристианским».

Теологический анализ политического интертекста

Интертекст современной политической реальности существует сегодня как бы в ожидании аутентичных моделей понимания и толкования. При этом он допускает целый веер возможных прочтений — теологических и секулярных, позитивистских и метафизических, психоаналитических и синергетических и т. д. Среди этого разнообразия нас интересует в первую очередь возможности теологического прочтения, которые, однако, порождают целую серию вопросов: «Что представляет собой теологический взгляд на интертекст социально-политической реальности?», «Что прибавляет теологический взгляд к обычным, т. е. преимущественно секулярным знаниям о политической жизни общества?», «Какие теологические значения стоят за социальными значениями политических фактов?», «Какие высшие смыслы (sensus plenior) присутствуют в тех или иных социально-политических реалиях?», «Каким образом можно приблизиться к пониманию того, что именно Бог хотел сказать людям через посредство тех или иных социально-политических событий?» и т. д.

Поиски ответов на эти вопросы предполагают прежде всего то, что каждая социально-политическая реалия несет в себе несколько смыслов.

Во-первых, это буквальные конкретные, социально-политические смыслы, обнаруживаемые усилиями позитивной политической науки с характерными для нее схематизмами рассудочного, секулярного мышления. В свете подобного подхода, например, социально-политический смысл октябрьского переворота 1917 г. состоял в том, что власть перешла от временного правительства к большевикам и в стране изменились форма правления и государственный строй.

Во-вторых, это исторические смыслы, обнаруживаемые усилиями такой дисциплины, как политическая история. Здесь в первую очередь учитывается роль исторических предпосылок того же, скажем, октябрьского переворота. Этот исторический, предпосылочный смысл заключался в данном случае в назревшем кризисе русского самодержавия, которое не нашло в себе достаточной гибкости, чтобы приспособиться к меняющимся социальным обстоятельствам. В Англии, например, где институт монархии нашел в себе силы приспособиться к социально-политическим реалиям нового и новейшего времени, он не был уничтожен.

В-третьих, это философские смыслы, вскрываемые социальной философией. В нашем примере философский смысл русской революции заключался в демонстрации того, как обнаружились глубинные противоречия бытия. Способные периодически обнажаться, они на этот раз выказали себя в виде гигантских, устрашающих разломов, в которые стали проваливаться старые формы жизни, а в хаотической круговерти смутного времени начали складываться ее совершенно новые формы.

В-четвертых, это морально-этические и религиозно-нравственные смыслы, обнаруживаемые моральной и религиозной философией. В вышеуказанном примере революция явилась предельной точкой падения нравов, когда в народе угасли остатки братской любви и восстал брат на брата, и оросилась кровью русская земля и явилось абсолютное зло в своих устрашающих формах, и открылись врата, в которые готовились въехать все четыре всадника Апокалипсиса.

В-пятых, это теологические смыслы. Их выявление — задача политической теологии. Теологический смысл русской революции вскрыл задолго до ее прихода Достоевский в романе «Бесы». Этот смысл заключался в том, что в миллионы русских людей всех сословий вселились бесы и огромная часть народа превратилась в подобие стада свиней, которые понеслись к краю бездны. Одержимые бесовскими искушениями, называли то затмение, в котором пребывали, революционной страстью и в результате погубили как самих себя, так и великую российскую цивилизацию.

Когда пророк Иеремия вопросил Бога: «За что погибла страна и выжжена как пустыня, так что никто не проходит по ней?», то Господь ответил: «За то, что они оставили закон Мой, который Я постановил для них, и не слушали гласа Моего и не поступали по нему; и ходили по упорству сердца своего» (Иер. 9, 12 — 14).

Для русских христианских мыслителей высший теологический смысл трагедии, постигшей Россию, был очевиден. Так, философ И. А. Ильин писал: «В основе духовного кризиса, переживаемого ныне Россией и миром — «оскудение религиозности», т. е. целостной, жизненно-смертной преданности Богу и Божьему делу на земле. Отсюда возникает и все остальное: измельчание духовного характера, утрата духовного измерения жизни, обмельчание и прозаизация человеческого бытия, торжество пошлости в духовной культуре, отмирание рыцарственности и вырождение гражданственности» (Ильин И. А. Собр. соч. в 10 т. Т. 9 — 10. М., 1999. С. 299).

В каждом из перечисленных вариантов прочтений интересующая политическая реалия включается в особую систему причинных и функциональных зависимостей и обретает совершенно особое значение, которое невозможно обнаружить в других причинно-функциональных контекстах.

С теологической точки зрения мировая политическая реальность (политический интертекст), взятая во всем ее исторически обозримом объеме, — это результат совместных усилий Бога и людей. Политическая история народов — это свидетельство Божьего спасительного труда для человечества. Бог всегда вел и продолжает вести человеческий род, воспитывая его, поощряя и наказывая. Иногда наказания, как в случае с Россией ХХ века, достигают такой степени суровости, что людям начинает казаться, что Бог оставил их. Но это не так: народы в их земной жизни никогда не бывают совершенно забытыми Богом. В том, что люди порой теряют Бога из виду и уподобляются нерадивым мореплавателям с неисправным компасом, виноваты они сами.

Особенность политической теологии как аналитического инструмента состоит в том, что она позволяет исследователям приближаться к пониманию того, что Бог желал сказать людям посредством данного политического события. Это знание совершенно необходимо, поскольку Бог всегда вкладывает в политические события определенные смыслы. Если же люди, в силу ложности выбранных ими ориентиров и несовершенства используемого ими познавательного инструментария, оказываются не в состоянии выявить эти смыслы или же просто не желают рассматривать их в свете теологических принципов откровения, тем хуже для них. Им придется за это расплачиваться по самым высоким ставкам. И мировая политическая история знает бесчисленное множество таких примеров.

Принципы политической теологии позволяют исходить из того, что Бог ясно передает людям Свои сообщения посредством определенных социально-политических реалий. В каких же случаях эти сообщения и смыслы не доходят до людей, не достигают их разумения?

Можно указать на два главных препятствия, которые являются барьерами на пути такого понимания. Во-первых, это мировоззренческий барьер. Его суть в принципиальном расхождении между теоцентризмом мироздания и его секулярной моделью, которой руководствуется неверующий в Бога ученый-политолог. Во-вторых, это языковый барьер, когда язык богословия не знаком исследователю и потому тот не может перевести сакральные знаки и значения в понятные для себя формулировки.

Так, например, теологические смыслы политических катастроф, пережитых Россией, имеют такую специфические смысловые конфигурации, что они чаще всего остаются за пределами понимания секулярного сознания. Понятно, что оно вряд ли согласится с мыслью о том, что социальные катастрофы, гражданские и национальные войны, тирания, геноцид — это расплата за прегрешения, насылаемые Богом возмездия. Катастрофы разражаются тогда, когда Бог, не достучавшись в закрытые от Него сердца людей, вынужден прибегнуть к особым мерам. Чтобы изменить сознание людей, произвести в нем метанойю («перестройку ума»), Он насылает на них либо потоп, либо «египетские казни» или же нашествия, войны и революции. Сопровождающиеся бесчисленными страданиями и гигантскими жертвами, они доказывают, что воистину страшен гнев Божий. Но они же подтверждают, что воистину сами люди виноваты в обрушивающихся на них бедах.

Секулярному сознанию, пребывающему в оппозиции к Богу, не доступно истинное, глубинное понимание политических реалий.

И не доступно оно потому, что у него нет для этого самого главного — веры. Если же веры нет, то каналы богословского, христианского миропонимания для него оказываются полностью заблокированы. И все аналитические ресурсы политической теологии для него как бы не существуют.

И напротив, доступ к теологическим смыслам реалиям политического интертекста приоткрываются, когда их начинают воспринимать христианскими глазами, т. е. в свете не антропоцентрической, а теоцентрической картины мира, в свете библейских принципов мироотношения. А для этого разум должен пребывать в единстве с верой. Только при этом условии у него может проявиться способность усматривать сакральные истины и смыслы, просвечивающие сквозь социально-политические события. Эти истины и смыслы являются общими для всех времен и народов. Но в разные исторические эпохи и при разных социальных обстоятельствах они обретают особые смысловые оттенки. И политическая теология позволяет эти оттенки обнаруживать, описывать и расшифровывать. А для этого ученому необходимы не только эрудиция, но и проницательность, интуиция, эстетический вкус и многое другое. Иными словами, политическая теология — это не только наука, но еще и искусство, т. е. искусство глубокого понимания и тонкого толкования сакральных смыслов, содержащихся в политических событиях.