Версия для печати

Антропоток: проблематизация понятия

Материалы экспертного опроса

Макарычев Андрей Станиславович,
доктор исторических наук, профессор кафедры международных отношений и политологии Нижегородского лингвистического университета.

1. Как Вы полагаете, оправданно ли введение термина «антропоток» для обозначения совокупности процессов (миграция, падение или увеличение рождаемости и т.д.), ведущих к фундаментальным изменениям качественных и количественных характеристик той или иной страны? Какие виды управленческой деятельности, на Ваш взгляд, может использовать государство для контроля над антропотоками?

Термин “антропоток”, с моей точки зрения, вполне корректен, однако, понимание его сути возможно в рамках более широкого концепта — “демографической безопасности”, которая, в свою очередь, является составной частью социетальной безопасности.

2. В какой мере правильно организуемая и осуществляемая миграционная политика может представлять ресурс для развития государства?

Миграционная политика может стать ресурсом для развития общества, если удастся:

Найти те “ниши” на рынках рабочей силы, которые мигранты могут заполнить с выгодой как для себя, так и для общества. России нужны чёткие представления о том, в каких мигрантах она заинтересована, и как избежать создаваемых миграцией угроз и рисков. Ж. Зайончковская, В. Гельбрас и другие авторитетные специалисты уверяют, что незаполненные “ниши” существуют, и всё дело — в том, как государство распорядится иммиграционным ресурсом (1). Ведь негативное отношение к мигрантам имеет место на фоне ухудшающейся демографической ситуации в России. Рациональные аргументы, говорящие о том, что в большинстве регионов миграция не компенсирует естественной убыли населения, при этом в расчёт не принимаются. За антииммигрантской риторикой часто скрывается неспособность административных органов извлечь пользу из приезжих (многие страны давно научились делать это) и поставить их человеческий капитал на службу России.

Избавиться от “теневых рынков” рабочей силы. Неэффективность операций правоохранительных органов в отношении незаконных мигрантов напрямую объясняется широчайшим распространением коррупции в этой сфере;

Принять ряд международных стандартов в области миграционной политики. В частности, необходимо заключение соглашений о реадмиссии с теми странами, которые являются источниками незаконной миграции на территорию РФ. Отсутствие таких соглашений напрямую сказывается на российско-европейских отношениях в связи с калининградской проблемой.

Сказанное напрямую касается, например, российско-казахстанского приграничного взаимодействия, которое оказалось в тисках двух противоположных подходов: с одной стороны, последовательная линия на борьбу с незаконной миграцией и наркобизнесом может поставить в повестку дня введение визового режима, как это было сделано Россией в отношении Грузии, однако с другой стороны, такой подход противоречит подписанному в 2000 г. президентами РФ, Белоруссии, Казахстана, Киргизии и Таджикистана соглашении об учреждении Евразийского экономического сообщества (2).

3. Каково, по Вашему мнению, должно быть оптимальное направление российской миграционной политики? К какому варианту она должна тяготеть — либеральному (ориентированному на поощрение миграции), консервативному (ориентированному на сдерживание миграции), стабилизационному (направленному на поддержание миграционного притока на определенном уровне)?

Оптимальное направление иммиграционной политики должно быть выбрано, во-первых, в результате тщательного изучения ситуации с мигрантами на местах. В частности, необходимо дать ответ на вопрос о том, в какой степени иммигранты являются конкурентами местным жителям на рынке трудовых ресурсов (если конкуренции за рабочие места в реальности нет, то тогда проблема переносится в сферу конфликтов идентичностей).

Во-вторых, миграционная политика должна быть чувствительна к региональным особенностям. Я допускаю, что России нужна не одна, а несколько иммиграционных политик. Допустим, северные и дальневосточные регионы РФ из года в год теряют население, в то время как другие субъекты федерации (Северо-Запад, Южный Урал, Приморье и др.) являются реципиентами миграционных потоков.

В-третьих, государству необходимо иметь в виду, что существует несколько видов миграционных потоков: вынужденные мигранты, переселенцы, беженцы, соискатели гражданства и пр. По отношению к каждой из этих категорий должны разрабатываться свои стратегии.

4. Как Вы относитесь к перспективе формирования вокруг российского государства особого геокультурного пространства по типу Британского содружества наций? Как России следует выстраивать взаимоотношения со странами и народами, входящими в этот мир?

Перспективы формирования вокруг России особого геокультурного мира кажутся мне довольно призрачными.

Этот скептицизм может быть проиллюстрирован на примере российско-белорусских отношений. Пожалуй, нет другого такого государства в мире, отношения России с которым были бы столь двусмысленными. С одной стороны, за последнее десятилетие было сказано множество слов о славянском братстве и единении двух народов. Интеграция с Беларусью рассматривается многими российскими политиками (особенно коммунистами и националистами) как компенсация, своего рода реванш за череду геополитических поражений последнего десятилетия. С точки зрения этой логики, воссоединение двух славянских государств было бы доказательством жизнеспособности России как государства, привлекательности её культурного, экономического и политического пространства.

С другой стороны, по государственному российскому телевидению демонстрируются документальные фильмы, обвиняющие режим А. Лукашенко в массовых репрессиях и нарушениях прав человека. Многих российских политиков отпугивает, что белорусская экономика может оказаться тяжёлой гирей на ноге России. Белорусская экономика продолжает держаться на плаву во многом за счёт прощения Россией своих долгов. Но цифры всё равно не радуют: малый и средний бизнес в Белоруссии развит в несколько раз меньше, чем в России, а инфляция — в 2 раза выше. Лишь 8% белорусских предприятий в состоянии рассчитываться деньгами, остальные могут работать только по бартерным схемам. Другими словами, подавляющее большинство белорусских предприятий просто неплатёжеспособно, но они поддерживаются массированными государственными дотациями.

Впрочем, белорусы тоже не горят желанием дальше интегрироваться с Россией. По последним социологическим данным, треть жителей Белоруссии считают, что за последние месяцы отношения между Москвой и Минском ухудшились, что связано, прежде всего, с предложением В.Путина принять Белоруссию в состав России в качестве шести (по количеству белорусских областей) новых субъектов федерации. Только 7% белорусов согласны с такой постановкой вопроса, а 42% выступают за сохранение суверенитета своей страны. 18% настроены против каких бы то ни было форм объединения, и 30% (достаточно много!) не имеют своего мнения по этому поводу. Октябрьский теракт в Москве усилил восприятие белорусами России как страны, глубоко погрязшей в неразрешимой чеченской проблеме и поэтому становящейся всё менее безопасной как для жизни, так и для бизнеса.

Любая интеграция имеет свою цену. Нельзя создавать союз двух государств, не отказываясь от чего-то — прежде всего, от части собственного суверенитета. Пока обе стороны не готовы к такой жертве, и именно поэтому предпочитают и дальше использовать в качестве сознательной политической линии неопределённость. Это объясняет слабость институциональной базы российско-белорусской интеграции (в виде Союзной общественной палаты (3), Союзного парламента и пр.). Вполне допускаю, что так кому-то удобнее — ведь неопределённость расширяет поле для неформальных согласований и подковёрных договорённостей.

У этой проблемы есть и ещё одно важное обстоятельство. Пока в сфере трансграничной интеграции доминируют вопросы “высокой политики”. К примеру, ; по словам ярославского губернатора Анатолия Лисицына, в конце 1990х годов “в Ярославль не пустили самолёт А.Г. Лукашенко. Тогда существовали противоречия между президентскими администрациями России и Беларуси. Перед Президентом Беларуси просто закрыли границу, а мне только оставалось извиниться перед ним от себя лично и от имени ярославцев” (4). Аналогичная ситуация произошла и в Липецкой области, чей губернатор тоже высказал неудовольствие позицией федерального центра, выдержанной в духе грубого реализма.

Проблема здесь в том, что в практике интеграции со странами “ближнего зарубежья” давно назрела необходимость своего рода смены парадигмы, заключающейся в переходе от рассмотрения этого явления преимущественно в дипломатическом и геополитическом контекстах к субнациональному уровню. Российские власти в целом не смогли выработать целостную стратегию использования преимуществ приграничного сотрудничества для интеграции с бывшими союзными республиками. В отличие от стран Западной Европы, приграничное сотрудничество не заняло столь существенного места во внешнеполитической доктрине России. Допустим, многие российские политики и эксперты считают, что Балтийско-Черноморский регион может стать “поясом изоляции России” и поэтому несёт в себе угрозу её интересам (5). За такой оценкой скрывается оправдание неспособности России к позитивному трансграничному взаимодействию.

Такое положение в значительной мере стало следствием сознательной политики федерального центра, направленной на сдерживание международной активности нецентральных акторов и воспринимающей весь комплекс проблем приграничного взаимодействия исключительно сквозь призму вызовов “жёсткой” безопасности. Так, C.Романов, советник МИД РФ, полагает, что регионы слишком часто “выходят на официальные политические контакты с руководством зарубежных государств и международных организаций, минуя при этом центральные власти. Они представляют свой регион как субъект международного права, что нередко наносит немалый урон общегосударственным интересам, а непродуманность и непроработанность тех или иных инициированных регионами договорённостей, имеющих международный характер, — ощутимый политический и экономический ущерб России в целом” (6).

В силу более чем осторожной позиции федерального центра большинство региональных проектов, предполагающих экономическое взаимодействие с соседями (транспортные коридоры, туризм и пр.), реализуются с громадными трудностями. В результате большинство приграничных регионов России так и не стали ни “воротами” к соседним странам, ни пионерами интеграции.

У трансграничных моделей сотрудничества есть множество практических проблем, решение которых находится на уровне федерального центра. Так, таможенные и налоговые препоны часто сводят на нет усилия предпринимателей. Негативно сказывается нерешённость вопросов, связанных с защитой интеллектуальной собственности, борьбой с пиратской продукцией и практикой выписки двойных счетов при ввозе товаров в РФ. С российской стороны остро стоит проблема стандартизации и сертификации продукции российских предприятий (7).

В то же время федеральный центр не всегда отрицает наличие в руках регионов инструментов обеспечения субнациональной безопасности, в том числе и негосударственного свойства. Подтверждением этому является тот факт, что с 1997 года казаки были допущены к охране российско-казахстанской границы (8). Вместе с тем, сами казачьи атаманы жалуются, что целостной государственной политики в отношении казачества пока в России нет (9). Вполне возможно, это является следствием резко негативной реакции на организацию вневойсковой охраны границы со стороны МИД Казахстана (10).

Регионы своими практическими действиями часто компенсируют ресурсный дефицит центра и способны вносить вклад в решение проблем интеграции, если традиционные внешнеполитические инструменты недостаточно эффективны. Без деятельного участия регионов невозможно осуществление многих широкомасштабных транспортных проектов, будь то коридор “Север — Юг” или транспортировка Каспийской нефти. Регионы могут выступать посредниками при этнических конфликтах (на это, в частности, была направлена так называемая “Гаагская инициатива” руководства Татарстана, озвученная в рамках международного проекта “Управление этническими конфликтами в пост-советских государствах” с участием политических деятелей Абхазии, Крыма, Приднестровской республики).

С моей точки зрения, чрезвычайно важно осознать, что контактные, коммуникативные функции взаимодействия с соседями реализуются, прежде всего, на уровне приграничного сотрудничества. Во-первых, именно с участием приграничных регионов внедряются в практику новые модели международного взаимодействия. Не случайно на Западе получила столь широкое хождение концепция “изобретения” новых форм регионализма (invention). Приграничные регионы обладают сильным инновационным потенциалом с точки зрения “обкатки” и экспериментального нахождения оптимальных форм кооперации с соседями. Граница должна играть не только разделительную, но и связующую роль.

Во-вторых, “границы — это естественный торговый путь и транспортный коридор международного движения товаров, услуг, труда и капитала” (11). Приграничная инфраструктура (транспортные коммуникации и их обслуживание, туризм, совместные предприятия и т.д.) — это источник новых рабочих мест и дополнительных доходов в бюджет. К примеру, Саратовская и Оренбургская области особенно заинтересованы в реализации проектов, касающихся транзита, ведущего к Казахстану (с этим связана, в частности, концепция формирования международного транспортного коридора “Север-Юг”). Специалисты отмечают, например, что оренбургские предприятия могли бы быть заинтересованы в участии в международном проекте разработки Карачаганакского месторождения, включая получение подрядов на строительно-монтажные работы и поставку строительных материалов.

Региональные органы власти, в отличие от федеральных, больше мотивированы геоэкономическими соображениями, однако их ресурсной базы пока недостаточно для воплощения в жизнь своей “повестки дня”. Таким образом, дилемма, условно обозначаемая как “танки или рынок” (то есть роль военного форпоста или экономической единицы), продолжает оставаться для приграничных регионов актуальной. Ситуация усугубляется тем, что на местах многие политические и общественные деятели, по наблюдению Михаила Алексеева, склонны воспринимать проблемы безопасности и экономической интеграции не в связке, а отдельно друг от друга (12).

1. См. подробнее: Makarychev Andrey S. Russia’s regional labour markets. Coping with the pressures of globalisation. In: Labour Relatiosn in Development. Edited by Alex E.Fernandez Julberto and Marieke Riethof. Routledge: Taylor & Francis Group, New York and London, 2002.

2. Айрапетова Н. Визовый режим как часть общей системы безопасности // "Независимая газета", 21.12.2000, с. 5.

3. Иванова О. Россия — Беларусь: навстречу друг другу // "Парламентская газета", № 81-82 (961-962), 27 апреля 2002 г., с.3.

4. Лисицын А. Интеграция входит в нормальное русло // "Welcome", 2001, ; № 5, с. 28.

5. Шаклеина Т. Белоруссия во внешнеполитической стратегии Российской Федерации. Московский общественный научный фонд: Научные доклады, № 110. Москва, 2000, с. .61.

6. Романов С. Развитие приграничного сотрудничества российских регионов http://www.nasledie.ru/oboz/N09_00/9_09.HTM

7. Лешуков И. “Северное измерение” ищет координаты целей // "Евро", № 11, 1999, с.31.

8. Справка о Волжском казачьем войске http://volga.strana.ru/print/988032487.html

9. http://regions.ng.ru/printed/far/2000-10-17/2_kazak.html

10. Амелин В. Оренбуржье — приграничье России http://www.nasledie.ru/oboz/N01_98/1_6.HTM

11. Миркитантов В. Некоторые аспекты работы администрации Оренбургской области в условиях приграничья. Доклад на проекто-аналитическом семинаре “Приграничные регионы и стратегия развития Приволжского федерального округа”. Оренбург, 26-27 февраля 2001 г.

12. Mikhail Alexseev. Globalization at the Edges of Insecurity: Migration, Interethnic Relations, Market Incentives and International Economic Interactions in post-Soviet Russia’s Border Regions. Prepared for the project of the Russian Security Study Group at the Center for Security Studies and Conflict Research, Zurich, Switzerland, 2001.