Антропоток: проблематизация понятия

Материалы экспертного опроса

Краев Владислав,
выпускающий редактор сайта информационного агентства "Росбалт" (Санкт-Петербург).

1. Как Вы полагаете, оправдано ли введение термина "антропоток" для обозначения совокупности процессов (миграция, падение или увеличение рождаемости и т. д.), ведущих к фундаментальным изменениям качественных и количественных характеристик населения той или иной страны? Какие виды управленческой деятельности, на Ваш взгляд, может использовать государство для контроля над антропотоками?

Что касается оправданности термина "антропоток", то на этот вопрос, по-моему, наилучший ответ смогут дать специалисты, чьи научные интересы он затрагивает — политические географы, демографы, политологи, экономисты...

С точки зрения политического журналиста, этот термин представляется весьма удачным — именно в силу того, что он не может принадлежать лишь какой-то одной дисциплине, не сужает, а расширяет поле используемых вместе с ним смежных понятий, позволяет обозначить и раскрыть явление, не описываемое инструментами лишь одной сферы научного знания.

Относительно второй части вопроса. На мой взгляд, для успешного воздействия на антропотоки надо прежде всего помнить о том, что они являются коллективным выражением сознания и поведения конкретных индивидов — людей, обладающих определенной системой взглядов и мотиваций. Иначе говоря, несмотря на то что антропотоки — в том понимании, которое предлагается — подчиняются независимым от воли человека, строго научным закономерностям, возможность как-либо влиять на них напрямую связана со способностью повлиять на индивидуальный выбор отдельных людей — вольных или невольных участников этих потоков.

Исходя из этого, можно сказать, что главным видом управленческой деятельности, применительно к антропотокам, является идеологическая деятельность государства, как института, несущего ответственность не только за состояние обороны и финансовое благополучие страны, но и за способность общества к здоровому воспроизводству и развитию. В данном случае я понимаю под идеологией целостную систему понятий и правил, в соответствии с которой осуществляется взаимодействие отдельных граждан и государства, государственных институтов и экономических субъектов, госструктур и общественных организаций, государства в целом и внешнего мира.

Поэтому, если в государстве существует общая идеология решения возникающих задач, в том числе и регулирования антропотоков в благотворном для страны направлении, то и все другие виды управленческой деятельности государства в той или иной степени могут стать способами контроля над антропотоками — от политики в области спорта до принципов организации воинских подразделений. Если же нет концептуального понимания целей, к которым должно стремиться государство, и способов их достижения, то и попытки воздействия на антропотоки по принципу "нос вытянули — хвост увяз" не будут иметь никакой перспективы.

Примером такого бессистемного подхода являются попытки одновременного и совершенно не согласованного между собой реформирования школьного образования, семейно-брачного законодательства, трудового законодательства и системы комплектации Вооруженных Сил — к тому же, без учета очевидных демографических и миграционных факторов. В итоге — дискредитация всех этих реформ по отдельности и социальной политики государства в целом.

К сожалению, привести позитивный пример государственной управленческой деятельности в этой самой сложной, "человеческой", сфере — пока не представляется возможным.

2. В какой мере правильно организуемая и осуществляемая миграционная политика может представлять ресурс для развития государства?

Ответ на этот вопрос напрямую зависит от того, какой путь развития выбран государством в качестве наиболее желаемого, приоритетного. То есть, миграционная политика — один из методов, инструментов обслуживания той или иной социально-экономической модели.

Если важнейший ориентир государства — немедленное и безусловное встраивание в сложившееся мировое разделение труда и доходов, причем недостаточный уровень внутреннего развития и высокотехнологичных продуктов "покрывается" избытком востребованных в мире природных ресурсов, то миграционная политика прежде всего становится способом своевременной поставки пригодной трудовой силы в места освоения и транспортировки этих природных ресурсов. При этом, по большому счету, абсолютно неважно место происхождения этой трудовой силы и социальные последствия от ее перемещений: если исчерпывается внутренний ресурс для воспроизводства выбранной экономической модели, обязательно включаются механизмы внешней миграции.

Хорошим примером является процесс освоения месторождений нефти, газа, других полезных ископаемых на российском Севере. Еще в советские времена туда были быстро перемещены людские ресурсы из разных мест бывшего СССР, еще тогда там возникли, например, украинская и татарская общины, встроенные в обслуживание процесса добычи ресурсов. Но и сейчас для работающих там крупнейших российских и иностранных компаний не является проблемой привлечение нужных им людей из любых регионов России или же граждан соседних стран, значительная часть которых затем оседает в России навсегда. В данном случае, миграционная политика государства постепенно становится продолжением кадровой политики ресурсодобывающих корпораций.

С другой стороны, при этой модели следующей задачей миграционной политики государства неизбежно становится канализация возникающего в стране "избыточного" населения, не востребованного экспортно-ориентированной экономикой. Но этот процесс будет уже исключительно заботой и головной болью государства, и будет иметь характер "стравливания" опасного для власти социального напряжения путём стимулирования эмиграции.

Стоит отметить, что в данной модели внутреннюю миграцию, иммиграцию и эмиграцию вполне возможно "правильно организовать" и "сделать ресурсом для развития" того государства, которое эту модель выбрало и поддерживает. Катастрофические последствия для общества в данном случае оставим в стороне, тем более, что вопрос был именно о государстве.

Если же государством выбрана ориентация на поддержку очагов постиндустриальной экономики, технологически сложные продукты которой требуют совершенно иного качества как рабочей силы, так и потребителей этой продукции, то система координат "природные ресурсы — рабочая сила — деньги" заменяется на систему "человеческие ресурсы — современные технологии — интеллектуальные и духовные ценности". И тогда миграционная политика государства также начинает обслуживать вторую цепочку: вместо извлечения прибыли из невозобновляемых ресурсов — воспроизводство материальных и нематериальных ценностей с использованием возобновляемого человеческого ресурса, который сам является одновременно и источником, и потребителем постиндустриального технического и социального товара.

В этом случае главным критерием оценки миграционных потоков и составляющих их людей будет не их сугубо экономическая пригодность ("дешёвые" и исполнительные таджикские строители; знающие английский язык и опять же "дешёвые" русские программисты и т.п.), а их влияние на культивируемую государством в обществе систему ценностей и культуру. То есть людей, являющихся носителями современных (постиндустриальных) знаний, трудовых навыков и общественных норм можно будет привлекать в страну не как "рабочую", а как "общественную силу", способную не только к эффективному труду, но и к социальному творчеству. Независимо от их национального происхождения.

А тем, кто способен быть только лишь элементом уходящей экономики (неважно, работником или предпринимателем), но не способен стать ответственным членом гражданского общества, тем, чьи ценности входят в активное противоречие с общественным идеалом и исчерпываются материальными факторами, необходимо ставить государственные барьеры при въезде в страну. Более того, само функционирование постиндустриальной экономики и соответствующего социального механизма будет таким барьером.

В завершение ответа можно подчеркнуть, что миграционная политика — это управление человеческими ресурсами. Поэтому эффективность этой политики, в конечном счёте, определяется тем, какое место занимает само понятие "человеческий ресурс" в иерархии государственных приоритетов. Если "третьестепенное", то и миграционная политика — не столь уж важное дело для государства; финансовая, например, гораздо важнее. Если же человеческий ресурс востребован, если качество граждан по-настоящему заботит государство, то и его миграционная политика становится важнейшим инструментом улучшения этого качества.

3. Каково, по Вашему мнению, должно быть оптимальное направление российской миграционной политики? К какому варианту она должна тяготеть — либеральному (ориентированному на поощрение миграции), консервативному (ориентированному на сдерживание миграции), стабилизационному (направленному на поддержание миграционного притока на определенном уровне)?

Прежде всего, миграционная политика России должна отвечать четко сформулированным потребностям общества и государства. Причем, речь здесь должна идти не только об экономике (новые трудовые ресурсы) или только о демографии (заселение обезлюдевших территорий). Как я уже отмечал выше, критерии могут быть другими, более сложными, а значит одновременно, по отношению к разным группам потенциальных мигрантов, могут проявляться все три названных в вопросе варианта. Можно сказать, что миграционная политика должна быть функциональной, многовекторной и многовариантной.

Если эту сферу госполитики жестко привязать к понятиям "либерализм, консерватизм и т.п.", то результат будет плачевен: хотя бы в силу того, что миграционные потоки обладают огромной инерцией, которую не под силу остановить даже сильному государству, не говоря уж о слабом. А изменения, которые они вызывают в стране, имеют намного более долгосрочный характер, чем политические изменения, связанные с выборами, сменой властных команд, идеологических предпочтений и т.д.

Например, то, что мы наблюдаем в большинстве крупных городов — а именно рост числа мигрантов из регионов Кавказа и Средней Азии — началось еще задолго до распада СССР, и благополучно пережило все политические эпохи, сменившиеся за это время в России. И проявляемый сейчас т.н. "консервативный" подход, связанный с новыми законами о гражданстве и миграции, не слишком влияет на характер и интенсивность этого антропотока. Потому как попытки включения запретительных механизмов на уровне полицейских мер прямо противоречат экономическим запросам большого числа хозяйствующих субъектов, использующих труд мигрантов и их нелегальный статус. А, например, попытки выдавливания из России выходцев из ряда стран СНГ неизбежно повлияют на отношение этих стран к России, а значит и на геополитические интересы нашей страны. Таким образом, провозглашать, а тем более пытаться осуществлять миграционную политику под каким-то одним лозунгом, политическим ярлыком, — не только бесполезно, но и вредно.

Хорошая миграционная политика должна быть жестко привязана к стратегическому планированию в государстве — именно в силу долгосрочного характера миграционных процессов. Нынешние миграционные потоки, их распределение по стране — это будущая структура российского общества, его сильные и слабые стороны, его конкурентоспособность. Поэтому делать выбор необходимо не только и не столько из реалий сегодняшнего дня, сколько из научно обоснованной картины желаемого будущего своей страны. И тогда то, что сегодня кажется неприемлемым, может оказаться вполне пригодным, и наоборот.

И еще: необходимо помнить, что попытки влияния на столь масштабное явление всегда имеют ограниченный характер — его очень трудно реально контролировать и ограничивать. Поэтому лучше, к примеру, активно вовлекать перенаселенные соседние страны в совместные экономические проекты, которые дадут работу и средства существования ее населению, чем потом пытаться "не пущать" массы мигрантов, которым уже нечего терять. Миграционная политика на 99% состоит из геополитики и лишь на 1% — из непосредственного административного регулирования миграционных потоков.

4. Как Вы относитесь к перспективе формирования вокруг российского государства особого геокультурного мира по типу британского Содружества наций? Как России следует выстраивать взаимоотношения со странами и народами, входящими в этот мир?

В принципе, нечто подобное начинало складываться на протяжении постсоветского периода — правда, этот процесс был в большей мере стихийным, чем упорядоченным. Причина известна — слабость России. Самое обидное, что было упущено благоприятное время, когда новые игроки на это евразийское пространство еще не успели прийти, а Россия пусть уже не была, но еще казалась по-прежнему почти всемогущей среди других государств бывшего Союза. Это психологическое преимущество, которым мы располагали среди рядовых граждан и элиты стран СНГ, не было использовано.

Несколько примеров.

1992 год, военный конфликт в Приднестровье. Россия смогла позволить себе прямое военное вмешательство (что сейчас, к примеру, не допустили бы ни США, ни НАТО, ни ЕС), причем весьма эффективное. Но политических дивидендов извлечь не смогла не только в Кишиневе, но даже и в Тирасполе. Сейчас же даже пророссийский режим Воронина не в силах остановить розыгрыш карты "Великой Румынии", за которым явно просматривается желание Запада иметь противовес по отношению к России и Украине.

1993 год, фактический крах внутренней политики Э. Шеварднадзе, "абхазская катастрофа" грузинской армии. Жители Грузии, находящейся в тяжелейшей социально-экономической ситуации, связывают свои надежды с Россией. В этих условиях Россия могла бы сравнительно легко (опять же не опасаясь санкций Запада) или сменить режим Шеварднадзе, или жёстко привязать его к России. Но Россия слишком занята борьбой Президента и Верховного Совета... Нынешняя политика и роль Грузии общеизвестна.

1994 год, президентские выборы на Украине и в Белоруссии. Победу Кучмы и Лукашенко обеспечивают граждане, продолжающие верить в единство славянских государств во главе с Россией. Однако РФ не смогла извлечь долгосрочных политических выгод из этих результатов — к примеру, вовлечь их в стратегические планы России (по причине отсутствия этих планов даже для самой себя), добиться политического закрепления пророссийского выбора в кругах местной элиты, проникновения российского бизнеса в эти странах. В итоге, после расширения НАТО и активной игры США на повестку дня выходит окончательное политическое поглощение этих стран — вопреки интересам России.

После того, как пространство бывшего СССР не на словах, а на деле стало зоной национальных интересов США, на мой взгляд, говорить в настоящем времени о геокультурном мире с Россией в центре, по типу британского Содружества, стало весьма затруднительно. Значение нематериальных компонентов — общего советского прошлого, общей ментальности, русского языка, психологической совместимости народов и элит — резко ослабло. В условиях возросшей нестабильности определяющими факторами являются, прежде всего, военная и финансовая сила. РФ ими не обладает. То, что Россия не успела сделать на постсоветском пространстве до сентября 2001 года, ей уже просто не позволят сделать. А вероятные политические издержки в отношениях с Западом представляются Москве сейчас куда более опасными, чем очередные потери своего влияния в странах СНГ.

Отсюда вытекает ответ на вторую часть вопроса.

Если исходить из ложного, на мой взгляд, представления о том, что нечто подобное "Российскому Содружеству" уже реально существует, то и действия России в ближнем зарубежье будут малоэффективными. Партнёры будут в одночасье менять вектор своей политики, как это произошло со странами Средней Азии в 2001 году; становиться пешками в геополитической игре более мощных держав, как это происходит сейчас со странами Закавказья. А политики соседних стран, на которых Россия будет делать ставку, не имея над ними соответствующего контроля, будут бесконечно обманывать, метаться, искать сиюминутной выгоды — пока окончательно не будут дискредитированы (как это произошло с лидерами Украины и Белоруссии).

Если же избавиться от иллюзий, то придется с каждой конкретной страной работать индивидуально — без колебаний используя их слабые стороны (которых явно больше, чем у России) в своих национальных интересах. И тогда станет ясно, что предпочтительнее — жесткая привязка некоторых из этих стран к Москве (как в случае с Белоруссией), сохранение за ними роли "буферных государств" (как в случае с Украиной, которую "буфером" недальновидно сделал сам Запад) или передача контроля и ответственности за них более сильным державам (как это происходит с рядом стран Центральной Азии).

Что касается народов этих стран, то наилучшим способом влияния на них была бы мощная, материальная и политическая, поддержка русскоязычных диаспор в странах бывшего СССР — и не от случая к случаю, в качестве жеста, а постоянно, причем независимо от характера отношений с правительствами этих стран. Уважение граждан соседних стран к России начинается с уважения к русским, живущим в этих странах. Это было бы наилучшим вкладом в сохранение лидирующего положения России на евразийском пространстве на многие десятилетия вперед.