Версия для печати

Антропоток: проблематизация понятия

Материалы экспертного опроса

Ашкеров Андрей Юрьевич,
кандидат философских наук, руководитель образовательной программы «Философия политики и властных отношений» философского факультета МГУ, сотрудник Института философии РАН.

1. Как Вы полагаете, оправдано ли введение термина "антропоток" для обозначения совокупности процессов (миграция, падение или увеличение рождаемости и т. д.), ведущих к фундаментальным изменениям качественных и количественных характеристик населения той или иной страны? Какие виды управленческой деятельности, на Ваш взгляд, может использовать государство для контроля над антропотоками?

Само по себе введение в обиход того или иного термина (пусть даже и такого интересного и емкого, как в данном случае) решает далеко не все. Последние полтора десятилетия были отмечены появлением огромного количества новых понятий, которые обозначали/вызывали к жизни самые разные явления, тенденции, самые разные «факты» и «сущности». Неизмеримо возросла «виртуализация» социальных и политических отношений, оказавшаяся со времен «перестройки» и «гласности», связанной одновременно и с последовательным сведением дел к словам и с огромным обесцениванием самих слов. Иными словами, «антропоток» не должен быть вовлечен в этот поток словес. Помимо всего прочего, понятие антропотока может быть чревато особой «безоценочностью», особой «нейтральностью». И первая, и вторая характеризуют сциентистский дискурс, в рамках которого исследование процессов миграции легко может быть сведено лишь к анализу статистики. Следить за перемещениями людей как «статистических единиц» – значит, в конечном счете, сводить управленческую деятельность государства к учету и контролю. Однако существенно важнее, на мой взгляд, сделать условием принятия политических решений спецификацию предпосылок демографических и миграционных процессов, определение качественных, а не количественных характеристик их протекания.

2. В какой мере правильно организуемая и осуществляемая миграционная политика может представлять ресурс для развития государства?

В огромной мере, если не понимать данную политику просто как совокупность рескрипций: «Держать!», «Не пущать!» или, наоборот: «Давайте разрешим!», «Давайте будем открытыми!», «Всем найдется место!». В огромной мере, если данная политика не будет банальной чередой чиновных колебаний от всех этих «держать!» и «не пущать!» к «разрешать!», «пустить!», и обратно. В огромной мере, если данная политика будет политикой защиты нашего способа существования, однако такой защиты, которая не явилась бы чем-то бесконечно далеким от прояснения того, благодаря чему и кому мы стали самими собой и какова наша формула исторического бытия.

Не в последнюю очередь миграционная политика может представлять (опять-таки «в огромной мере») ресурс для развития государства, если мы перестанем ставить это суждение под вопрос, то есть отнесемся к нему как к простой и ясной истине.

3. Каково, по Вашему мнению, должно быть оптимальное направление российской миграционной политики? К какому варианту она должна тяготеть — либеральному (ориентированному на поощрение миграции), консервативному (ориентированному на сдерживание миграции), стабилизационному (направленному на поддержание миграционного притока на определенном уровне)?

«Оптимальным направлением» российской миграционной политики может стать, прежде всего, само начало процесса ее формирования, который сейчас далеко не очевиден хотя бы потому, что мы не можем никому и ничему адресовать простые вопросы: чем должна стать эта политика? чем она не может не быть? и т.д. Пока же существуют какие-то решения, какие-то споры, какие-то высказывания. Также существует масса выражений недовольства, начиная от: «Понаехали тут …!» (подставьте нужный адресат) и заканчивая: «Не дадим в обиду … – будем строить открытое общество!» (снова подставьте нужный адресат).

Обе формы этого недовольства направлены, в конечном счете, против русских, поскольку пресекают саму возможность сохранения/конституирования/конструирования русской идентичности. Вообще, симптоматично в данном случае то, что две эти темы: «русские» и «идентичность» оказываются взаимоисключающими. «Идентичность» народов России, как правило, превращается в проблему именно в противовес пресловутому «русскому империализму», сами же «русские» если и задумываются о себе, то не терминах прояснения контуров собственной «идентичности», но относясь к ней как к эмпирической данности или (что примерно одно и то же) как к некой мистической сущности.

В первом случае, когда речь идет о выражениях типа: «Понаехали!», ; отрицается сама возможность понимания русской идентичности исходя из вопроса о ее границах, о том, какова роль различных политических, экономических, культурных и прочих смешений, взаимопроникновений, в процессе ее становления. Во втором случае, когда произносятся высказывания типа: «Ах, бедные этноменьшинства, как их притесняют!» отрицается другая возможность – поставить вопрос о том, какова судьба безгласного и наименее оформленного русского этнобольшинства в России, нередко предъявлявшего в истории подлинную универсалистскую открытость, альтернативную герметичной псевдооткрытости современных западных обществ.

Именно поэтому вопрос о миграционной политике в России обязательно должен быть поставлен как вопрос об экономической, социальной, культурной политике идентичности, связанной с определением форм существования всего «русского» и всех «русских», с обозначением тех всемирно-исторических перспектив, которые данные формы могут в себе заключать.

4. Как Вы относитесь к перспективе формирования вокруг российского государства особого геокультурного мира по типу британского Содружества наций? Как России следует выстраивать взаимоотношения со странами и народами, входящими в этот мир?

Эта идея сама по себе может показаться чрезвычайно соблазнительной и красивой. Однако сразу возникает вопрос об издержках. Точнее, о соотношении символических прибылей от создания такого Содружества и материальных, то есть экономических затрат на его «содержание». К сожалению, с СНГ ничего не получилось. И причина тут даже не в том, что материальные издержки превышают символические прибыли (даже установилась пропорция: чем больше издержки, тем меньше прибыли). Причина в другом: мы окружены плотным кольцом соседей, которые вовсе не являются нашими друзьями и союзниками. И дело даже не в их лояльности или нелояльности по отношению к России, а в том, что они превратили (не могли не превратить) ее в источник получения долгосрочной (в идеале, вечной) ренты. Неизмеримо превышающее их по своим размерам и ресурсам российское государство оказывается тщательно спутанным по рукам и ногам Гулливером. В данной ситуации совершенно не стоит удивляться несправедливости только что упомянутой пропорции. Любые символические прибыли от союзов, договоров, «партнерств» становятся при таком раскладе не просто компенсацией осуществляющихся материальных трат. Они становятся – в этом самое неприятное! – (само)легитимирующим условием дальнейшего осуществления и наращивания подобных "издержек". Более того, Россия обрекается на то, что становится заложницей собственного сырьевого богатства, перестает производить, а значит, в конечном счете, и "воспроизводиться" как производственная держава. Содружество, подобное Британскому союзу, может оказаться возможным в нашем случае, если Гулливер избавиться от опутывающих его ниточек и веревочек вовсе не добровольного экономического донорства. Однако остаются вопросы: не является ли этот странный симбиоз единственно возможной формой нашего существования? можем ли мы позволить себе освободиться от этой зависимости? или она, патологическим образом, выступает (пока выступает?) неотъемлемой составляющей самой идентичности России?