Геоэкономические координаты
Когда мы говорим о развитии, то обычно вкладываем в его понимание идею качественного изменения, т.е. не просто те или иные изменения, а смену качества процесса. Валлерстайн в одной из своих работ подчеркивает, что в последние двести лет становление идеологии и практики развития привело к появлению совершенно новой совокупности культурных ценностей. Если до Французской буржуазной революции консервативное общество и система его ценностей были доминирующими, то после революции ключевой ценностью становится процесс постоянных изменений. Новое общество делает процессы развития легитимными
Введение
Во второй половине 20-го века в мире сложилась новая реальность, которая в начале 80-ых годов в ряде текстов международных экспертов и аналитиков получила название "геоэкономики". Геоэкономика как особая, довольно быстро развивающаяся дисциплина рассматривает те экономические процессы, которые характерны для всего мира, а не для отдельных национальных экономик и даже не для отдельных экономик крупных регионов, таких как скажем европейский или азиатско-тихоокеанский. Суть исходных посылок геоэкономического подхода заключается в том, что национальное хозяйство и национальная экономика, как традиционные единицы, с помощью которых мы раньше рассматривали экономические процессы, перестали существовать. Богатство сегодня больше не производится в рамках национального хозяйства. Традиционные экономические границы национального хозяйства потеряли свой, сложившийся за последние 100-150 лет, статус. Следовательно, нужно искать новые хозяйственные и экономические единицы, анализировать новые границы, что собственно и является предметом геоэкономического анализа.
Почему геоэкономика начинает быстро развиваться и почему постулаты геоэкономического подхода приходится брать в качестве отправной точки? Прежде всего, потому, что в течение последних двухсот лет, начиная с Французской буржуазной революции, мир вступил в фазу интенсивного развития.
Когда мы говорим о развитии, когда употребляем это философское понятие, то обычно вкладываем в его понимание идею качественного изменения, т.е. не просто те или иные изменения, а смену качества процесса. Валлерстайн в одной из своих работ подчеркивает, что в последние двести лет становление идеологии и практики развития привело к появлению совершенно новой совокупности культурных ценностей. Если до Французской буржуазной революции консервативное общество и система его ценностей были доминирующими, то после революции ключевой ценностью становится процесс постоянных изменений. Новое общество, складывающееся последние двести лет, делает процессы развития легитимными.
Развитие всегда неоднородно. Оно происходит не повсеместно, а в определенных точках, где возникает новое качество деятельности. Кто-то прорывается, и вследствие того, что сложилось новое качество деятельности, он получает доступ к совершенно новым типам ресурсов. Все остальные выстраиваются относительно этих точек прорыва в очень сложную, асимметричную и эшелонированную систему догоняющего развития.
Развитие неравномерно относительно более широкой системной целостности. Эта неравномерность развития описывается с помощью модели волны. Новое качество распространяется волновым образом, захватывая все новые и новые зоны деятельности.
Развитие всегда неопределенно. С одной стороны, это вопрос о распределении рисков развития: кто, собственно, будет брать на себя риск выбора следующего шага; как эти риски будут распределяться по общественной системе; какие социальные группы, прослойки, социальные классы будут становиться страдательным материалом процессов развития. С другой стороны, это вопрос о проведении границы между теми точками, узлами, социальными силами и профессиональными группами, которые оказались в эпицентре развития и теми, кто туда не попал.
Но что собственно развивается? Чему мы можем приписать развивающийся характер? Как происходят процессы качественных изменений?
Один из ключевых ответов на вопрос о том, что развивается, и что будет развиваться, дает концепция, берущая свое начало в работах немецкой классической философии, в частности, у Фихте. Она заключается в том, что развивается, прежде всего, мышление и разум. Или иначе, если что и развивается, то это скорей всего мышление и разум совокупного человечества. Именно там накапливается опыт, именно там мы можем фиксировать качественный переход от одних способов и средств мышления к другим.
При этом, в рамках немецкой классической философии мышление трактуется инструментально. Т.е. это не просто мировоззрение, это не просто картина мира, а это, прежде всего, способы, с помощью которых человечество решает стоящие перед ним задачи. Это технологии мышления, и именно с ними связано очень специфическое представление о методах, понятиях, категориях и других средствах мышления, которыми мы пользуемся.
Такая инструментальная трактовка мышления предполагает рамки практики, в которой оно, мышление, осуществляется. Идея практики или практик, являясь рамочным философским представлением, формирует те задачи, которые приходится решать человечеству.
Отвечающая за воспроизводство жизни, хозяйственная практика осуществляется, в основном, за счёт присвоения благ природы. Человечество присваивает и осваивает блага природы для того, чтобы поддерживать свою собственную жизнедеятельность и, при этом, на каждом шаге совершенствует те средства, с помощью которых это присвоение осуществляется. И если, с этой точки зрения смотреть на историю последних двухсот лет, то ключевым процессом качественных изменений является индустриализация или совершенствование средств хозяйственной деятельности.
Координата первая: Индустриализация
Одним из родоначальников идеи индустриализации является Жан Батист Сей, который в 1814 году прочел в Париже первый курс лекций по индустриальной экономике, тем самым заложив основы для всей современной теории управления. С тех пор, практически соразмерно формированию идеологии развития, формируется представление об индустриализации — как она происходит, какие фазы, этапы проходит.
Гипотеза заключается в том, что индустриализация за последние двести лет прошла две ключевые волны. Первая волна связана с технологизацией процессов производственной деятельности и охватывает период с конца 18 века до Великой депрессии. Вторая волна связана с технологизацией процессов потребления. Сейчас мы находимся на нисходящей фазе второй волны и, вполне возможно, она продлится ещё 10-15 лет. На каждой из этих волн формируется своя совокупность задач индустриализации.
В ходе первой волны прорабатывается процесс производства как таковой — от мануфактуризации до массового технологического производства, которое сложилось в своих основных чертах к началу 20 века. Ядром этого процесса технологизации производства является крупный индустриальный город. Именно в нём возникает вся совокупность культурных и антропологических факторов, позволяющих осуществлять массовое производство.
Одни страны проходят этот этап в числе первых — так называемые развитые индустриальные страны — другие включаются в этот процесс первичной производственной индустриализации чуть позже и уже в моделях догоняющего развития. На рубеже 20 века к числу догоняющих относятся Германия, Япония и Российская Империя. Некоторые включаются в этот процесс первичной индустриализации только сейчас — это так называемые новые индустриальные страны и новые новые индустриальные страны. На рубеже 21 века в число индустриальных стран входят Китай, Индия, Бразилия, Мексика, Филиппины, Чили и так далее. При этом объемы массового индустриального производства и население индустриальной ойкумены увеличиваются примерно в 2,5 раза.
Конечно, этот процесс первичной индустриализации или индустриализации с опорой на технологизацию массового производства является исторически уходящим. Сегодня в мире нет проблемы производить что-либо. Можно произвести все что угодно, в каких угодно количествах и, в общем, мало кому все это нужно.
Проблемы, в которые попали развитые индустриальные страны, в 20-ые годы 20 века — так называемый кризис перепроизводства — привели к тому, что центр тяжести процессов индустриализации как развития сместился в совершенно другую область. Великая депрессия поставила на передний план вопросы технологизации процессов потребления. Именно этот кризис и связанный с ним переворот привели к тому, что возникла целая совокупность новых социально-экономических институтов. В том числе, социальное государство, которое поддерживает покупательные способности широких масс населения и институт современной финансово-экономической системы, которая создает виртуальное пространство кредитной и долговой экономики для того, чтобы производство могло разворачиваться все более и более ускоряющимися темпами.
Развитые индустриальные страны отказались от производственной идеологии и перешли к новым технологиям. Произошло эшелонированное смещение технологий первой волны, т.е. собственно производственных, в развивающиеся страны. Управленческие профессии первой волны, т.е. "капитаны производства" или так называемые менеджеры заместились управленческими профессиями второй волны — специалистами в области маркетинга, рекламы, технологии сбыта, управления массовым потребительским поведением и так далее.
Как мы уже отметили, в числе целого ряда стран Российская Империя, а потом и Советский Союз входят в процесс технологизации массового производства с отставанием примерно на 50 лет. Модель индустриального производства, которая закладывается в момент индустриализации 1927-37 года — это как раз та модель, которая находится в кризисе и подвергается разрушению в момент Великой депрессии. Это отставание на 50 лет приводит к тому, что строящаяся в Советском Союзе модель догоняющей индустриализации с самого начала на полпериода отстает от мирового технологического процесса. В отсутствии технологий массового потребления, которые в развитых странах формируются между 1929 и 1955 годом, в Советском Союзе возникает военно-промышленный комплекс, который становится суперпотребителем для уходящей модели промышленного индустриального производства. Отсюда ряд политических и экономических диспропорций и постепенно напрягающаяся пружина фазового сдвига — перехода к новым технологиям потребления. Эта пружина фактически уже сжата до предела к началу 70-ых годов. Становится ясно, что, не производя догоняющей модернизации быстрого развертывания технологий потребления, этот производственный комплекс сам по себе разрушится. Предвестником кризиса являются возникшие политические и идеологические проблемы. Так называемая перестройка — экономическая реформа, которая является новым шагом догоняющей индустриализации. Взрывным образом, во многом, за счёт разрушения традиционного индустриального производства развиваются технологии потребления, управленческие профессии второй волны и формируется совершенно новая система пропорций национального хозяйства. Но развитые страны уже вынуждены переходить на третью волну индустриализации.
Что значит эта третья волна?
Прежде чем перейти к этому вопросу, подчеркнем, что дело не в том, что на смену индустриальному обществу приходит постиндустриальное. Это не совсем правильный акцент. Дело в том, что меняется сама индустриализация, т.е. тип средств для решения проблемы воспроизводства жизни. Если для первой волны индустриализации это были средства простого производства, то для второй волны — средства воспроизводства производства, потому что технология потребления означает возможность на каждом следующем шаге производить нечто новое, другое и производить расширенно.
Но буквально через 10-12 лет, когда новые новые индустриальные пройдут первую стадию индустриализации, объём массового производства резко возрастёт. Это предвещает кризис массового перепроизводства в масштабе мирового хозяйства, и вследствие этого, более сложный и драматичный, чем Великая депрессия. Мировые технологии потребления не будут поспевать за увеличением объёма массового производства, поскольку уже сегодня очевидна неадекватность средств обращения и распределения ресурсов. Содержанием третьей волны индустриализации будет технологизация этих средств.
Это технологизация средств обращения и распределения биосферных ресурсов, включая чистый воздух и чистую воду. Это технологизация мировой финансовой системы. Так называемый азиатский кризис — это только первые 5-6 бальные толчки того финансового землетрясения, которое вполне может произойти в любой момент. И, наконец, это технологизация средств обращения и распределения человеческих ресурсов. Потоки миграции кадров из одних регионов в другие становятся все более масштабными. Квалифицированные кадры концентрируются в одних зонах деятельности, а неквалифицированные кадры, с очень низким уровнем дохода концентрируются в других зонах и на других территориях. Даже развитые индустриальные страны начинают делиться на зоны развития, в которых производится высокая стоимость, и зоны депрессии, в которых эта высокая стоимость не производится и не может производиться, прежде всего, потому, что нет соответствующего человеческого ресурса.
Третья волна индустриализации требует какой-то совершенно другой системы управления, другого типа управленческих процессов и управленческих профессий. Это, если хотите, глобальные операторы ресурсов с совершенно другим типом мышления. С мышлением, которое позволяет системно анализировать мировые потоки ресурсов — глобальные перетоки и диспропорции биосферных, финансовых и человеческих ресурсов, вызванные историческим развитием хозяйственных и политических систем в разных регионах мира — и понимать, как именно они маршрутизируются на мировой карте.
На этом переходе от второй к третьей волне индустриализации складывается новая структура мирового хозяйства. Если предыдущая структура мирового хозяйства в качестве опорной единицы имела, так называемое, национальное страновое хозяйство, и между странами и национальными экономиками возникали соответствующие международно-экономические отношения, то для новой структуры это — регионы. Речь идет не о тех регионах, к которым мы привыкли, скажем, Соединенные Штаты Европы или Азиатско-Тихоокеанский регион. Это новые регионы, отличающиеся друг от друга по типу хозяйственно-экономического уклада.
Координата вторая: Новые Регионы
Первый из них можно назвать регионом виртуальной постэкономики. Это уклад, производящий правила мировой экономической и хозяйственно-экономической игры. Например, рассмотрим доллар как систему правил. Тот, кто эмитирует эту систему правил, тот получает ренту от всех, кто этими правилами пользуется. Когда вы мысленно пересчитываете рубли в доллары, когда вы заключаете контракты в условных единицах, вы платите одновременно ренту придумавшему доллар. Тот, кто придумает другую систему правил игры и сумеет её внедрить и удержать, как конкурентоспособную, тот будет получать часть ренты от мирового хозяйственного процесса за придумывание правил.
Второму региону соответствует уклад инновационной экономики, продуктом которого является нововведение как таковое, от научного изобретения до технологии. Это особый тип производства. Тот, кто придумывает изобретение и научное открытие, тот получает от всех остальных, пользующихся результатами этого изобретения, технологическую ренту. Тот, кто заимствует технологии, платит тому, кто придумал эту технологию,
Третий регион — это, собственно, неоиндустриальное массовое производство товаров и услуг. Он самый большой и в настоящее время самый недоходный.
Перемещение товаров и услуг по миру является важнейшим производственным процессом, который надо рассматривать как отдельный хозяйственно-экономический уклад. Сегодня в этот уклад попадают инфраструктурные услуги. В комплексе формируется инфраструктурно-транзитный уклад. Причем для этого уклада неважно, какого вида ресурсы через него протекают: информация, финансы, сырье или что-то другое. В 20-ые годы Оскар Ланке назвал этот уклад лимитрофной экономикой, т.е. экономикой живущей на проточном ресурсе.
Пятый уклад — это уклад биосферной экономики, получающий свою ренту за использование биосферных ресурсов. ещё раз подчеркнем, что кроме понятных нам нефти и газа или других полезных ископаемых, сегодня ресурсом становится чистая вода.
И, наконец, последнее — это регион теневой или так называемой эксполярной экономики. Прежде всего, это торговля наркотиками, "живым товаром" и некоторыми типами вооружений.
В валовом мировом продукте доля эксполярной экономики по некоторым экспертным оценкам сегодня занимает около 10%. Можно посчитать доли других названных регионов. Можно попробовать посчитать динамику экономических кризисов в ближайшие 50 лет, поскольку это связано с изменением доли того или иного уклада в мировой экономике. Если один из укладов расширяется больше, чем могут допустить другие , то происходит кризис. Например, рост виртуальной постэкономики приводит к финансовому кризису, рост индустриальной части экономики приводит к кризису перепроизводства и так далее.
Представьте себе карту, на которой разным цветом обозначены не страны, а хозяйственно-экономические уклады. Получится, что эти уклады территориально прикреплены к совершенно разным странам. Они разбросаны по миру, не имея своих конкретных точек географического закрепления, и представляют в масштабе мира сети узлов. Это первый вывод.
Второй вывод. Страны и страновые экономики представляют из себя несистемные коллекции и агломерации разных хозяйственно-экономических зон и укладов. На территории одной страны присутствует несколько разных укладов мировой экономики с разными пропорциями и характер национальной экономики будет определяться тем, в какой пропорции на её территории собраны эти уклады.
Новые методы управленческой деятельности, о которых мы говорили выше, в основном концентрируются сегодня в сфере управления межукладными или межрегиональными потоками, как в масштабах мировой экономики, так и в масштабах отдельно взятой страны. Для любой страны оказывается чрезвычайно важным соорганизовать взаимоотношения между разными укладами на своей территории.
Четвёртое, многие проблемы хозяйственной, политической, образовательной практики вызваны рассогласованиями и разрывами между укладами и логикой функционирования производственных укладов. Например, если на территории какой-то страны существует несколько хозяйственно-экономических укладов, то каждый из них требует разной политической системы. И политический процесс во многом оказывается столкновением и конкуренцией представителей тех социальных групп, которые говорят от лица разных укладов. Если не удаётся найти конструктивный способ их соорганизации, то всё время идёт борьба, как в России.
Пятый вывод. В этих условиях принципиально меняется роль государства. Как я уже сказал выше, государство перестаёт быть адекватным субъектом геоэкономического процесса. Например, в 1992 году Национальный Банк Италии попытался воспрепятствовать девальвации итальянской лиры по отношению к немецкой марке. Все аналитики говорили о том, что надо девальвировать лиру с отметки 75 до отметки 85 за марку. Национальный Банк начал выстраивать стратегию против такой девальвации, вложил в эти действия несколько десятков миллиардов лир, в результате потерял все деньги, а лира упала до 95. То же самое, один к одному, произошло в России летом 1998 года.
Итак, если с этой точки зрения посмотреть на территорию России, то какие из укладов, во-первых, являются системообразующими, а во-вторых, могут сегодня и в ближайшей перспективе приносить более или менее соразмерный требованиям развитых стран уровень дохода?
Очевидно, что в России, в основном, развито три последних уклада — транзитная, биосферная и эксполярная экономики.
Эксполярная экономика развивается потому, что в отличие от двух других и индустриальной экономики, она все-таки даёт относительно высокий уровень дохода. Развитие эксполярной экономики является системным моментом того места, которое страна сегодня занимает в мировом хозяйстве.
Попытка развивать в России неоиндустриальный хозяйственный уклад сама по себе не плоха и не хороша. Это надо делать, но это не принесет никакого существенного увеличения доходов. Наоборот, по мере роста массового производства в новых индустриальных странах конкурентоспособность отечественной индустрии будет оставаться на том же уровне, на каком она есть сейчас или даже падать. И уровень дохода, который можно будет получать в этом укладе, будет существенно ниже тех потребностей, которое формирует геополитическое и геоэкономическое положение страны. Не надо забывать, что 67% территории России — это климатический Север. А поэтому любое производство на этой территории заведомо дороже, чем в более теплых странах.
Следовательно, простой вывод, который напрашивается, заключается в том, что если не удастся в ближайшие 20-25 лет развернуть уклады, связанные с инновационной экономикой и виртуальной постэкономикой, то уровень социально-экономического развития России или стран, образовавшихся после её распада, будет все ниже и ниже.
Координата третья: Новые субъекты развития
Не нужно думать, что развитые страны по отношению к развивающимся странам имеют какие-то особые преимущества. У развитых стран больше ресурсов, у них больше опыта в формировании приоритетов и проведении этих приоритетов через социальные и политические институты. Но при этом геоэкономическим процессам безразлично — развитая это страна или не развитая.
Если мы возьмем страны, первыми вошедшими в процесс первичной индустриализации, т.е. технологизации производства, то это небольшая группа европейских стран, у которых за счёт их геополитического и геоэкономического положения и за счёт использования торгового капитала сложился избыточный ресурс. Это, прежде всего, Великобритания, Франция, Голландия. Там, как условие возникновения и складывания торгового капитала, сложился особый субъект. Это, так называемое, предпринимательство. Предпринимательство не как совокупность способностей того или иного человека, а как институт развития, когда развитие признано легитимным.
Предприниматель — это тот, кто берет на себя риски развития и получает премию за риск, если он построил удачный проект. Вот эта система распределения рисков развития была институциализирована в форме предпринимательского сословия. Ему были обеспечены соответствующие условия для того, чтобы он брал на себя риски, и получал за то, что он рискует. В связи с этим сформировалась особая, её иногда называют рыночной, среда деятельности предпринимателей. Рынок, собственно, и есть совокупность институтов, которые поддерживают предпринимательство.
Итак, были страны, которые имели предпринимательство, исторически сформировали его на самых разных культурных и социальных опорах, а были страны, которые этот ресурс не имели. К середине 19 века, т.е. к тому моменту, когда процесс индустриализации уже набирает ход, в целом ряде европейских стран предпринимательства нет. Например, Германия: она слишком долго оставалась раздробленной, не произошла консолидация административного аппарата, была масса таможенных барьеров между землями. И именно в Германии благодаря работам и идеям Фридриха Листа формируется концепция, а потом и практика другого субъекта. Таким субъектом становится корпоративное государство.
Мысль проста. Если по каким-то причинам не сложилось предпринимательское сословие, развитие не осуществляется группой предпринимателей, которые для этого погружены в рыночную среду, то функцию предпринимательства, т.е. интенсивного развития берет на себя другой субъект корпоративное государство, которое должно быть устроено как государство-предприниматель. Оно делает историческую работу развития, но другим способом. Затем эта модель переносится в ряд других стран, и мы можем видеть, как она последовательно реализуется в России, чуть позже в Японии, чуть в иных моделях в Италии, Испании и других догоняющих странах.
В чем проблемы модели государственного предпринимательства или государственного корпоративного развития? Когда предприниматели берут на себя риски развития, то эти риски оказываются распределенными. Можно сказать, что это процесс эволюционно-естественный.
Когда же государство монополизирует функцию развития и начинает само становится предпринимателем, риски консолидируются, а, следовательно, если государство ошиблось в выборе пути, то все риски перекладываются на общество. Стоит не по тому вектору пойти, и через 20-30 лет возникает кризис. А поскольку нет иммунных предпринимательских систем, то этот кризис становится гораздо более глубоким, чем те кризисы, которые идут в полифокусной, многообразной предпринимательской среде.
Конечно, никакое предпринимательское движение за 10 лет не может развернуть на всей территории страны развитую структуру, как говорит Фридман, третьего технологического уклада — энергосистему, связанный с этим производственный комплекс и т.д. А государство может. Государство в Советском Союзе с 1927 по 1937 год прошло путь, который в других странах занял до 100 лет. Но если потом не происходит переход к новой модели, т.е. в этом смысле государство не успевает поменять вектор развития, то накапливаются противоречия и в какой-то момент наступает кризис.
Например, СССР после второй мировой войны продолжал развивать первичный индустриальный сектор. Хотя в других развитых странах начинают развиваться сектора услуг, финансовая система и так далее. Почему? Потому что в Советском Союзе не было другой модели развития. И эта ошибка вектора развития на следующем шаге приводит к глобальному кризису.
Таким образом, исторически сложились два субъекта развития — предпринимательство и корпоративное государство.
В какой ситуации мы находимся сегодня? Эти два субъекта хорошо работали в начале века. Было предпринимательство, было государство, они конкурировали. Были свои плюсы и минусы. Скажем, опираясь на советский опыт, Япония, Италия и даже Америка в виде реформ вводили государственное управление в ряде секторов экономики, но совершенно иначе, уже понимая с какими трудностями, столкнется такой способ развития. А что сегодня? Возможно ли дальнейшее развитие усилиями предпринимательства и корпоративного государства? По всей видимости, нет. Т.е. по всей видимости, ни горбачевская идея о том, что все мы будем предпринимателями, ни сегодняшние размышления новых российских государственников совершенно неосновательны.
Каковы новые субъекты?
Если для первой половины 20 века основными субъектами мирового хозяйства, с одной стороны, были государства, а с другой, транснациональные компании, и конкуренция и координация между группами государств и сетями ТНК составляла субъектную основу геоэкономического процесса, во второй половине 20 века мы наблюдаем другую картину.
Все страны сегодня вынуждены резко менять свои стратегии по отношению к новым условиям, отказываться от тех задач, которые не лежат в зоне их компетенции, и наоборот, чётко распознавать — какие задачи лежат в зоне их компетенции. Часть своих функций государства хотят реализовать на надгосударственном уровне. Этот уровень надстраивается по-разному, в Европе это один механизм, в азиатско-тихоокеанском регионе — другой, в зоне американо-канадского сотрудничества —третий и т.д. Часть своих функций государства вынуждены передавать на уровень местного самоуправления, и часть хозяйственно-экономических задач решать там. Таким образом, формируются регионы, при этом, как малые регионы, ну скажем штаты или земли, или наши российские недоделанные субъекты Федерации, так и большие надстрановые регионы, которые начинают собирать на себя ряд больших геоэкономических процессов. Этот процесс происходит повсеместно. И если государство со своими возможностями цепляется за решение тех задач, которые оно не может решать в принципе, то тем хуже для него.
Вторая важнейшая тенденция — это усиление роли культурно-этнических или конфессиональных групп, которые проводят некую консолидированную политику в масштабах мира, в том числе за пределами своего национального государства. Например, китайские диаспоры. Или ещё более старый пример — евреи, которые вели и ведут диаспоральную форму жизни. Расселение по всему миру сплоченных групп и отдельных людей, сохраняющих связь с натальной культурой и языком, и включение этих диаспор в мировой экономический процесс — это канал, через который сегодня практически все страны начинают проникать в мировое хозяйство.
Следующая тенденция — формирование сети мировых городов. Сегодня национальное государство, по всей видимости, входит в мировое хозяйство одним или несколькими городами. Для Франции это — Париж, для Германии это несколько городов, в Испании — Мадрид и Барселона, все остальные не котируются. Т.е. фактически крупный город — мегаполис, концентрирующий в себе постиндустриальные формы деятельности, оказывается каналом проникновения, способом включения страны в мировое хозяйство. Если есть центр, который напрямую связан с мирохозяйственным процессом, то остальная часть территории может быть депрессивной, и это как-то балансируется.
В России это очень серьёзный вопрос, потому что до последнего времени функцию мирового города выполняла только Москва. Но происходит усиление институтов местного самоуправления. Идет новая волна муниципальной, в прямом смысле этого слова, местностной управленческой революции. И этот процесс не надо путать с коммунальной, т.е. с городской, революцией.
Итак, большие и малые регионы, диаспоры, крупные мировые города и муниципальные образования — вот субъекты которые наряду с остаточным влиянием транснациональных компаний и национальных государств начинают формироваться на арене мирового процесса.
Статья является компиляцией лекции, прочитанной в г.Хабаровск.
Источник: Формула развития. Сборник статей: 1987-2005. — Москва, Архитектура-С, 2005 г.
|