Ближнее зарубежье: всё дальше от России

От России ждут новых парадигм и новых стратегий. И если она не предложит их своим соседям, то их им предложат другие

Ничья земля

Образование на территории бывшего Советского Союза пятнадцати независимых государств разделило ранее единую страну по линиям границ, прочерченным «строителями» наций в первые десятилетия советской империи. Процесс распада, сопровождавшийся хаотичной демократизацией, принял форму реализации права каждого народа на самоопределение. При этом, с одной стороны, большинство новообразовавшихся государств не были этнически гомогенными, с другой — своим правом на самоопределение попытались воспользоваться и народы, обладавшие в советский период определенной автономией, но не имевшие статуса союзных республик.

Процесс распада Советского Союза (а отчасти и другой страны бывшего восточного блока — Югославии) выявил примечательные различия во взглядах российских и западных политиков на организацию постсоветского пространства. Первые в большинстве своем тосковали по прежней державе, и их ностальгия усиливалась по мере нарастания сепаратистских настроений в самой России и ослабления ее влияния на международной арене. Вторые склонны были поддерживать центробежные тенденции, видя в них проявления той самой демократизации постсоциалистических обществ, которая во многом и обеспечила Западу победу в холодной войне. Но и те, и другие, оставаясь в плену инерционного сознания, даже не попытались превратить terra nullius («ничья земля»), появившуюся между Россией и Западом, в полигон для обкатки новых форм союзнических отношений. Российские лидеры лишь состязались в сочинении формулировок о решающей роли России на постсоветском пространстве, а правительства западных стран стремились опередить друг друга в признании формальной независимости новых независимых государств, будь то Эстония или Узбекистан, Словения или Хорватия.

Совпадение интересов отечественных державников и представителей движений, добивавшихся независимости от новопровозглашенных государств, привело к тому, что Россия — отчасти осознанно, отчасти по стечению обстоятельств — предпочла нормализации отношений со своими новыми соседями особое сближение с «осколками» советской империи: бывшими автономиями, заявившими о несогласии с принципами раздела рассыпавшегося СССР. Негласно поощряя политику обособления от республиканских центров, проводившуюся автономиями, некоторые силы в России стремились сохранить рычаги влияния на бывшие союзные республики. Время, однако, показало, что это была не самая лучшая стратегия.

Конечно, нельзя не отметить ту важную позитивную роль, которую Москва сыграла на этапе, последовавшем непосредственно за распадом СССР. При всей противоречивости тогдашней политики именно Россия внесла решающий вклад в прекращение локальных войн в Грузии, Азербайджане, Молдавии и Таджикистане, а российские миротворцы на протяжении десятилетия выполняли в зонах конфликтов стабилизирующую функцию, неся при этом потери. Однако Москва не смогла развить успех и предложить эффективные способы перспективного разрешения региональных проблем. Более того, объективные заслуги России не только не были по достоинству оценены, но и стали вызывать со временем все более настороженное к ней отношение. Так, власти государств, в которых размещены российские миротворческие контингенты, больше не рассматривают их в качестве стабилизирующего фактора.

Пытаясь отвлечь внимание соотечественников от политических и национальных проблем в новых независимых государствах, их власти настойчиво внедряли в сознание своих граждан враждебный и агрессивный образ России, якобы помышляющей о восстановлении империи. Тем временем мятежные территории, напротив, рассматривали Россию как потенциального защитника от экспансии новых центров. Таким образом, параллельно шли два процесса: лидеры суверенных государств осуждали «экспансионистские» намерения Москвы, а мятежные «осколки» империи укрепляли с Россией связи.

Но такая ситуация не могла оставаться стабильной. Противоречия никуда не делись: они лишь «консервировались» до той поры, пока Россия не определится в своих пристрастиях или пока новые постсоветские государства не преодолеют свои экономические и политические недуги. Постепенно, восстановив свои экспортноориентированные экономики, укрепились Казахстан и Азербайджан; страны Балтии взяли курс на интеграцию в Европейский союз; Узбекистан и Грузия попали в зону пристального внимания Соединенных Штатов, а Молдавия — Европейского союза. Украина же и вовсе оказалась предметом соперничества между несколькими державами, стремившимися распространить на нее свое влияние. Но, несмотря на все эти изменения, Россия не спешила пересматривать политику на постсоветском пространстве и корректировать свои ориентиры.

Рукотворная нестабильность

Отсутствие у российского руководства четких ориентиров и целей обусловило ряд очевидных неудач.

Во-первых, российские (а отчасти еще и советские) лидеры не смогли достичь жестких договоренностей с Западом о недопустимости интеграции постсоветских стран в атлантические структуры, результатом чего явилось недавнее вступление стран Балтии в НАТО и ЕС, а также все более очевидное стремление Украины (а отчасти и Грузии) последовать за ними.

Во-вторых, между Российской Федерацией и бывшими союзными республиками не было заключено всеобъемлющих соглашений о военно-политическом сотрудничестве, что, в частности, позволило Соединенным Штатам закрепиться в постсоветских государствах Центральной Азии, а также рассматривать перспективы усиления своего влияния в Закавказье.

В-третьих, России почти нигде не удалось трансформировать имевшиеся у нее рычаги экономического давления на постсоветские страны в конкретные соглашения, которые могли бы защитить ее хозяйственные и политические интересы в том или ином регионе или хотя бы передать российским предпринимателям контроль над частью местных компаний.

Поддержка пророссийски настроенных сепаратистских движений в новых независимых государствах обернулась ухудшением общего климата на постсоветском пространстве, что объективно ослабило позиции России и в определенной степени «делегитимизировало» ее политику.

Справедливости ради надо признать, что Российская Федерация, как никакая другая страна, ощущала и ощущает на себе двойные стандарты политики западных держав. Поэтому ее лидеров трудно осуждать за попытки применения подобных же принципов; следует, однако, отметить, что для России такой подход может иметь гораздо более тяжелые последствия, чем для Соединенных Штатов или стран Европейского союза.

Что касается постсоветских государств, столкнувшихся с проблемой сепаратизма, то в их отношении Россия последние десять лет проводила политику «контролируемой нестабильности». Поддержка претендующих на независимость Приднестровья, Южной Осетии и Абхазии, установление отношений с их правительствами, предоставление жителям соответствующих территорий российского гражданства — все это не способствовало стабилизации Молдавии и Грузии. «Контроль» над этой искусственно созданной нестабильностью обеспечивали российские военные и миротворцы.

Заверяя коллег из ближнего зарубежья в уважении территориальной целостности их государств, российские лидеры меняют свою позицию, как только на первый план в этих странах выдвигается задача восстановления государственного суверенитета. Так, попытка грузинского президента Михаила Саакашвили выстроить «властную вертикаль», подобную той, об укреплении которой в России постоянно говорит президент Владимир Путин, не только не стала фундаментом российско-грузинского взаимопонимания, но, напротив, вызвала у России приступ аллергии. И даже после того как распространение власти Тбилиси на прежде автономную Аджарию продемонстрировало решительность грузинского руководства и вынудило Россию стыдливо эвакуировать своих союзников, ее политика в Абхазии и Южной Осетии не претерпела изменений и не стала более внятной.

Так какую же позицию по отношению к раздираемым конфликтами постсоветским государствам занимает Россия? Какие задачи она ставит перед собой? Как представляется ее руководству будущее зон «контролируемой нестабильности»?

Логика официального подхода

Поддержание «контролируемой нестабильности» — допустимая стратегия в ситуации, когда политический выбор представляется преждевременным или слишком трудным. Но поскольку любая нестабильность в конечном счете противоречит долгосрочным государственным интересам, такая политика может быть только временной.

Именно это, на мой взгляд, и не учли российские политики. Основываясь на мало-мальски успешном десятилетнем опыте применения стратегии «контролируемой нестабильности», они забыли, что нестабильность гораздо легче инициировать, чем преодолеть. И сегодня Россия с трудом сохраняет контроль над ранее «контролировавшейся» ею нестабильностью.

Так, с изменением политического расклада в Грузии ситуация там развивается по сценарию, на который в Москве явно не рассчитывали. С того момента, как в Тбилиси пришли к власти лидеры нового типа, российское руководство столкнулось с попытками грузинских политиков привлечь к разрешению абхазского и южноосетинского конфликтов внешних игроков, в первую очередь Соединенные Штаты. Перспектива американского вмешательства в дела постсоветских стран породила тревогу в российских официальных кругах, однако и по сей день не содействовала выработке подхода, который был бы ориентирован на урегулирование, а не на консервацию проблемы.

Еще более тревожит обстоятельство, что Россия в ряде случае не то чтобы не заинтересована в стабилизации, а скорее объективно не способна самостоятельно обеспечить ее. Провал плана урегулирования приднестровского конфликта (этот план в последний момент отвергла молдавская сторона) четко обозначил пределы российских политических возможностей. Надо признать: главное, что обусловило неудачу российской инициативы, это не наличие в документах тех или иных спорных моментов (даже многие из западных дипломатов признают достоинства «плана Козака»), а то, что договор в целом не был согласован с европейскими структурами — ОБСЕ и Европейским союзом. В Молдавии «политика собаки на сене» дала первую и, по всей видимости, не последнюю осечку.

Данная неудача высветила принципиально новую тенденцию — к утрате Российской Федерацией ее монополии на миротворчество на постсоветском пространстве. Кишинев, желающий избавиться от российского покровительства, ставит под сомнение не отдельные пункты российского плана урегулирования, а сам проект создания молдавской федерации с сохранением широких полномочий для Приднестровья. Правительство Республики Молдова отказывается восстанавливать целостность государства «любой ценой», то есть ценой, назначенной Москвой, и пытается вовлечь в процесс урегулирования западные, прежде всего европейские, государства. Последние, однако, пока не спешат откликнуться на призывы молдавских лидеров оказать прямое давление на Россию. Но это только пока.

Сохранение нынешнего курса в отношении стран ближнего зарубежья грозит подчинением внешней политики России на постсоветском пространстве интересам двух других глобальных игроков — Европейского союза и США, укрепляющих свое политическое и военное присутствие в бывших республиках СССР. Надо признать, что в Москве это понимают и активизация в последние годы политики на этом направлении отражает стремление дать «симметричный» ответ на данный вызов со стороны Европы и США.

С момента распада СССР Россия видела свою цель в том, чтобы не допустить существенного усиления влияния третьих государств (или их союзов) на постсоветском пространстве. Этим обусловливается сдержанно негативное отношение российской власти к расширению НАТО, к появлению американских военных баз в Центральной Азии и даже к посреднической деятельности международных организаций (Парламентская ассамблея Совета Европы, Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе, Европейский союз) в конфликтных регионах бывшего Советского Союза. Но противопоставить что-либо этим процессам российская дипломатия не в состоянии вот уже второе десятилетие кряду. Всего за три последних года, в разгар глобальной войны с терроризмом, Россия добровольно уступила Соединенным Штатам — своему основному союзнику по антитеррористической коалиции — лидирующие позиции в Узбекистане и Киргизии, где американцы разместили военные базы.

С появлением в их регионе американских военных баз республики бывшей советской Средней Азии получили все основания надеяться не только на бЧльшую самостоятельность во внешней политике, но и на ослабление экономической зависимости от России. Политический дивиденд от сотрудничества с США очевиден. Режимы, установившиеся в постсоветских государствах Центральной Азии, можно назвать демократическими весьма условно. А поддержка Соединенных Штатов развязывает руки склонным к авторитаризму политическим лидерам этих стран, позволяя им оправдывать репрессии в отношении политических противников и недовольной общественности необходимостью бороться с терроризмом.

Правда, в последнее время и в Бишкеке, и, особенно, в Ташкенте звучат нотки разочарования: входя в антитеррористическую коалицию, власти этих стран явно рассчитывали на большее. Сотрудничество с Соединенными Штатами, как оказалось, отнюдь не способно решить все проблемы стран региона, так как оно по большей части не сопровождается экономической поддержкой. Ожидания того, что вместе с военными базами в новые независимые государства Центральной Азии придут американские инвестиции, пока не оправдались. В 2002–2003 годах США оказали Узбекистану помощь на сумму 420 млн долларов — правда, в форме поставок военной техники и оказания бесплатных услуг в сфере военного образования. Арендовав авиабазу Ганси в Киргизии, США обеспечивают поступление в местный бюджет 45–50 млн долларов в год. Ассигнования эти не так уж и малы, но, во-первых, они обусловлены потребностями войны с терроризмом, которая может со временем выпасть из списка американских приоритетов, и, во-вторых, не могут стать основой долгосрочного хозяйственного сотрудничества между Соединенными Штатами и странами Центральной Азии (что косвенно подтверждается тем, что объем прямых иностранных инвестиций в узбекскую экономику составил в 2003-м смехотворные 70 млн долларов).

Между тем даже в трудный период экономических преобразований начала 1990-х годов Россия продолжала оказывать финансовую поддержку бывшим республикам СССР. Предоставление технических кредитов и реструктуризация старых долгов являлись обычной практикой и, вероятно, расценивались новыми суверенными государствами как нечто само собой разумеющееся, хотя, по существу, были проявлением доброй воли со стороны России. Кстати, возвращения долгов Россия так и не дождалась: они были с трудом переоформлены в государственные долги лишь для того, чтобы затем признать их погашенными под самыми разными предлогами. К примеру, что касается Казахстана, таким предлогом стала компенсация экологического ущерба, вызванного запусками космических аппаратов с Байконура, а Украины — оплата за базирование Черноморского флота в Севастополе. Узбекистан вообще не признал существования этого долга.

Роль России в экономиках стран — бывших республик Советского Союза несопоставима с ролью США. На долю Америки приходится не более 3 % всего объема товарооборота центральноазиатских стран, в то время как доля России в совокупной внешней торговле Киргизии, Таджикистана, Казахстана и Узбекистана ныне превышает 46 %. Вдобавок Россия закупает порядка 80 % нефти и газа, экспортируемых из региона, обеспечивая этим странам почти две трети их экспортных поступлений.

Почему же российское руководство не может обратить свою экономическую силу в геополитическую мощь? В ответ на американский политический «пряник» Россия вполне может использовать экономический «кнут». Разве не с подачи самих Соединенных Штатов общепринятой практикой стало экономическое реагирование на политические разногласия (вспомним санкции в отношении Кубы, Ливии или Ирака, не говоря уже об угрозах запретить ввоз в Америку французских товаров из-за осуждения Францией вторжения в Ирак)? Оттого что Россия перестанет уступать авторитарным лидерам сопредельных государств и молча сносить их недружественные действия, она не перестанет быть локомотивом экономик этих стран и в любом случае останется основным рынком для их неконкурентоспособных товаров и главным каналом экспорта их углеводородного сырья. Политика уступок наносит гигантский вред имиджу России, как региональной державы. Не может не вызывать обеспокоенность тот факт, что страна, обладающая, по сути, исключительными рычагами экономического давления на всех своих соседей, постепенно лишается права голоса в решении региональных проблем.

Увы, безусловная поддержка сомнительных режимов, прощение долгов, игнорирование систематических нарушений прав человека вообще и русского населения (например, в Туркмении) в частности — все это, как показывает опыт, лишь расшатывает позиции Москвы, убеждая лидеров сопредельных государств в том, что Россией можно манипулировать, а ее интересы — игнорировать. Иллюзиями все чаще оказываются и надежды на то, что антидемократическим постсоветским режимам просто некуда деваться от России. Так, полная изоляция белорусского президента Александра Лукашенко со стороны западных стран не только не делает его зависимым от Москвы, но и даже не вынуждает быть более восприимчивым к ее экономическим интересам.

Бесплановое развитие

Пока Россия еще остается ключевым игроком на постсоветском пространстве, а большинство государств признают ее особые интересы в этом регионе, как признают они и приоритет России в урегулировании возникающих здесь кризисных ситуаций. Однако в число этих стран уже не входят те, которым довелось стать объектами российской политики. Новое грузинское руководство видит в России главное препятствие на пути решения абхазской и южноосетинской проблем. Молдавский лидер, симпатизировавший России в начале своего президентства, ныне обвиняет российских миротворцев в фактическом препятствовании мирному процессу, и даже простые жители Абзахии критикуют попытки Кремля вмешаться в ход предвыборной борьбы в непризнанной республике. Однако российские власти не корректируют своего курса, и в скором времени усилия Москвы по удержанию бывших братских республик в зоне своего влияния могут увенчаться окончательным разворотом этих стран в сторону тех, кто предложит им более внятный сценарий будущего развития.

Ныне такой разворот еще можно предотвратить. Для этого необходимо радикально переосмыслить всю доктрину отношений со странами СНГ, начиная, что наиболее логично, с кавказского «фронта». Ведь именно на этом направлении российская внутренняя и внешняя политика тесно переплетаются друг с другом, а потому просчеты в одной неизбежно отражаются на другой.

Центральным элементом внешней политики России в Закавказье еще долго будут оставаться российско-грузинские отношения. Именно в Грузии будет опробована новая политическая линия в отношении постсоветского пространства, если она, конечно, вообще будет выработана. С приходом к власти Михаила Саакашвили контакты с Грузией интенсифицировались. Но сложатся ли они в последовательную стратегию, приведут ли к желаемым результатам? Сможет ли российская сторона отнестись к своим партнерам как к равноправным участникам диалога? Удастся ли ей подняться над частными интересами в решении региональных проблем? Наконец, способна ли еще Москва к нахождению нестандартных компромиссных решений?

Сегодня ответы на эти вопросы отнюдь не очевидны. Наступательная позиция обновленной Грузии выглядит более перспективной, чем устаревающая оборонительная стратегия России. Тбилиси уже заявил о своих приоритетах, и не в пример Москве активно использует любые международные площадки для того, чтобы заручиться поддержкой общественности в решении проблемы отколовшихся автономных республик. Очередным его успехом в информационной войне между Россией и Грузией за Абхазию и Южную Осетию стал план урегулирования конфликтов, предложенный президентом Саакашвили на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 2004 года.

Этот план, по сути, предлагает Абхазии и Южной Осетии повторить путь, пройденный Грузией и приведший к смене ее политической элиты в результате свободных (хотя и не вполне демократических) выборов. Начать предлагается с укрепления доверия между населением мятежных регионов и остальной части Грузии посредством стимулирования прямых контактов между неправительственными организациями. На втором этапе все заинтересованные стороны займутся обеспечением локальной безопасности — демилитаризацией и декриминализацией, выявлением всех «серых» зон на российско-грузинской границе. Политическое урегулирование, составляющее суть третьего этапа, предоставит мятежным республикам широкую автономию, а Грузии поможет восстановить ее территориальную целостность.

Разумеется, в действенности этой схемы можно сомневаться, но только не на одном том основании, что она выработана без участия Москвы. Ведь Россия вообще не предложила за последнее десятилетие ни одного варианта плана и обычно выступала (а возможно, хочет и далее выступать) в ставшем ей привычным амплуа судьи.

Три сюжета — две возможности

Как и когда Россия вступит в игру, совершенно неясно, поэтому можно попытаться хотя бы смоделировать сценарии, которые она способна разыграть.

Первый сценарий — наступательный. Двусмысленная позиция России по отношению к мятежным автономиям Грузии и Молдавии дает повод задуматься над тем, не рассматривает ли Москва возможность их присоединения к Российской Федерации. Российские лидеры не раз заявляли о том, что вхождение в состав РФ Абхазии и Южной Осетии (не говоря уже о не граничащем с Россией Приднестровье) невозможно. Но на деле Россия целенаправленно укрепляет связи с мятежными республиками. Большинство их жителей имеют российское гражданство и обладают всеми правами россиян, в том числе правом на социальное обеспечение. Каким образом российское гражданство было предоставлено людям, не отвечающим требованиям ни старого, ни нового законодательства о гражданстве РФ, остается неясным. Очевидно лишь то, что этот шаг имеет политический подтекст и свидетельствует об ангажированности, а вовсе не о нейтралитете России.

Фактором, подталкивающим Москву к отказу от соблюдения принципа территориальной целостности сопредельных стран, являются значительные инвестиции российских финансово-промышленных групп и отдельных влиятельных предпринимателей в мятежные республики. В случае возвращения этих территорий в правовое поле своих государств собственность, приобретенная в обход местных законов, может быть конфискована или национализирована. Поэтому до тех пор пока российское руководство заинтересовано в сохранности данного имущества, трудно ожидать, что оно согласится не препятствовать восстановлению целостности суверенных государств.

Правовым основанием для вхождения автономий в состав России может стать одобренное в ходе референдума обращение их народов к народу и правительству РФ с просьбой о включении в ее состав. До сих пор Россия сдерживала такие порывы, хотя широкие слои населения этих республик (как правило, российские граждане) желали бы именно такого исхода.

Подобное развитие событий, однако, чревато резким обострением отношений с Грузией и дестабилизацией всего Закавказья. Не исключено, что оно вызовет на Кавказе эффект домино. Армения, ближайший союзник России, может объявить оккупированный ею Нагорный Карабах своей территорией. Сползание всего региона к большой войне в таком случае весьма вероятно.

Второй сценарий предполагает решимость России напрямую участвовать в политических процессах в мятежных республиках, дабы склонить местных лидеров к переговорам с Тбилиси или Кишинёвом на условиях, выгодных Москве. Эти условия неизбежно будут означать неприкосновенность российской собственности и инвестиций, гарантии защиты российских граждан, режим экономических преференций для российских инвесторов и т. д.

В этом случае было бы полезно договориться о «принципе прямого диалога», подразумевающем, что проблемы автономий решаются исключительно в Москве и Тбилиси или Кишинёве, а предварительные консультации с представителями республик ведутся в закрытом режиме в Москве. Если между Москвой и региональными центрами установится прямая связь, потребность в посредничестве третьих государств и международных организаций автоматически отпадет. Такая локализация конфликтов принесет участникам ощутимые выгоды. Россия обретет привилегированный статус гаранта стабильности (поскольку только российские миротворцы могут гарантировать права российских граждан на территории Грузии и Молдавии), а сами республики — реальную перспективу восстановления территориальной целостности.

По сути, данный сценарий предполагает активную торговлю компромиссами и готовность уступать в малом ради выигрыша «в общем зачете». Хотя Москва и обладает политическими преимуществами по сравнению с Тбилиси и Кишинёвом, но ей все же придется признавать формальное равенство партнеров и занимать жесткую позицию по отношению к своим вчерашним квазивассалам из Цхинвали, Тирасполя или Сухуми. Поэтому надо быть готовым к совершенно неожиданным, нестандартным ходам.

Почему бы, к примеру, не объявить Осетию неделимой, провозгласив единство осетинского народа и превратив обе Осетии в особое территориально-административное образование наподобие Андорры, управляемой викариями епископа Уржельского и президента Франции? Эту схему можно расширить, объявив Осетию свободной экономической зоной с режимом наибольшего благоприятствования как для российских, так и грузинских инвесторов. Единая Осетия, части которой будут формально относиться к разным государствам, стала бы мостом между Россией и Грузией. Этот путь не подходит для Абхазии, как не подходит он и для Приднестровья, не имеющего с Россией общей границы. Однако, как и в случае с Осетией, ключ к решению конфликта может быть найдет лишь при условии, что российское руководство творчески отнесется к его поискам и откажется от некоторых застарелых стереотипов или хотя бы продемонстрирует свое стремление выйти из политических тупиков.

При этом вопрос об отношении к такому сценарию самих лидеров мятежных республик имеет заведомо второстепенное значение. Регулярные визиты в Россию глав автономий и их встречи с первыми лицами в Москве подчеркивают особый характер их отношений с российскими лидерами. Так что неспособность убедить их скорректировать политический курс и пойти на переговоры с Тбилиси и Кишинёвом явится наиболее веским аргументом против проводимой ныне политики «контролируемой нестабильности».

Наконец, не следует сбрасывать со счетов вероятность того, что Россия решит укреплять свое влияние на постсоветском пространстве, апеллируя к международным организациям или же действуя через региональные интеграционные объединения. Этот подход может стать основой для третьего сценария.

В данном случае России следовало бы занять совершенно особую позицию и дистанцироваться от обеих сторон, вовлеченных в конфликт. В подобной ситуации поиск партнеров, способных наряду с Российской Федерацией стать посредниками в переговорах и гарантами выполнения договоренностей, не казался бы чем-то зазорным (ведь ни у кого в нашей стране не вызывает осуждения тот факт, что Россия вместе с США и Европейским союзом является коспонсором ближневосточного мирного процесса). Это привело бы к совершенно новому раскладу сил — наиболее благоприятному для перевода процесса в дипломатическую плоскость.

Россия могла бы совместно с США или с Евросоюзом выступить в роли активного миротворца — тогда ей не пришлось бы отказываться от присутствия в спорных регионах и она смогла бы избежать давления со стороны антироссийски настроенных местных политиков, стремящихся вытолкнуть ее оттуда. При этом репутация, заработанная Россией в глазах других коспонсоров урегулирования конфликтов, возможно, стала бы для нее даже более значимым приобретением, чем все выгоды мира в непосредственной близости от ее границ.

Следует заметить, что опыт самостоятельного (вне рамок СНГ) развития государств Балтии, приведший их в ряды Европейского союза, лишний раз подчеркивает тот факт, что Европа гораздо лучше использует свое влияние в общем для нее и России ближнем зарубежье. В Москве осознают, что вступление в ЕС объединенной Молдавии гораздо более вероятно, нежели присоединение к России отдельно взятого Приднестровья. Почему же в таком случае российская дипломатия стремится сохранить заведомо бесперспективный статус-кво? И именно потому, что пока нет ответа на данный вопрос, не стоит переоценивать вероятность претворения в жизнь третьего сценария.

Если не мы, то кто же?

Количество возможных комбинаций и стратегий, которые Россия может разыграть или выстроить на постсоветском пространстве, ни в коей мере не ограничивается тремя сценариями, описанными выше. Поэтому гадать, какую линию поведения изберет российская власть, бессмысленно и непродуктивно. Сегодня более важно то, что российская политика в отношении постсоветского пространства имеет ряд очевидных изъянов и их необходимо корректировать независимо от того, изменится или останется прежним стратегическое направление самой политики.

В российском руководстве сильна традиция ориентироваться в отношениях с постсоветскими странами на тамошних государственных служащих «категории А», то есть на людей, которые в данный момент занимают высшие руководящие посты. Справедливости ради следует отметить, что такой подход свойствен не только государствам с авторитарной моделью управления, каковым является Россия, но и странам, приверженность которых демократии не вызывает сомнений, — например, Франции. Однако в последнем случае он не воплощается ни в предоставлении «своим» кандидатам дополнительного административного ресурса, ни в направлении (причем открытом) в страну легиона политтехнологов, ни в оказании прочих сомнительных услуг. «Революция роз» в Грузии (а также выборы в Абхазии и Украине) обнажили неприятную для российских политиков правду: нежелание налаживать связи со вторыми и третьими эшелонами так называемых национальных элит оборачивается утратой контроля за развитием событий. При сохранении нынешнего политического курса «полоса отчуждения» по периметру российских границ будет лишь расширяться.

Содействие республиканским центрам в восстановлении целостности государств принесет России бЧльшие дивиденды, чем бесперспективная и затратная поддержка непризнанных автономий. Обеспечение экономических интересов России, гарантии собственности российских компаний, сохранение двойного гражданства для населения этих территорий, возможность защиты интересов своих граждан представляются справедливой ценой за содействие Москвы. Пока еще Россия сохраняет рычаги влияния на постсоветском пространстве, хотя ей все труднее сдерживать политическую активность других игроков. Если Россия заинтересована в ослаблении чужого влияния в прилегающих к ее границам регионах, она также может сделать это условием поддержки центральных властей бывших советских республик.

От России ждут новых парадигм и новых стратегий. И если она не предложит их своим соседям, то их им предложат другие, ведь политика, как и природа, не терпит пустоты. Прежде всего — пустоты ума.

Об авторе: Е.С. Кузнецова — научный сотрудник Центра исследований постиндустриального общества, аспирантка Института Европы РАН.

Источник: "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь — Октябрь 2004 г.