От беглых староверов к государственной колонизации. Формирование русской диаспоры в Прибалтике (XVIII–XIX вв.)

Территория Прибалтики* вошла в состав российского государства в результате Северной войны между Россией и Швецией (1700–1721 гг.). Коренные народы, подавляющую часть которых составляли закрепощенные латышские и эстонские крестьяне, были, за немногими исключениями, лишены доступа к высшим ступеням общественной иерархии. Высшее сословие в Прибалтике было представлено дворянством, городским бюргерством и духовенством из этнического меньшинства — прибалтийских немцев. Официальным языком признавался только немецкий; латышский и эстонский считались низшими, крестьянскими языками. Проживающие на этих территориях русские поселенцы по своему правовому статусу приравнивались к латышам и эстонцам.

Однако формирование русской диаспоры в Прибалтике началось гораздо раньше и имеет богатую и интересную историю.

На территории современной Латвии первые русские поселенцы появились еще в XI–XIII вв., продвигаясь по рекам Западная Двина и Гауя, важным торговым путям того времени *¹. Это были купцы, торговавшие с местными жителями. В XIV–XV вв. сюда началось более масштабное перемещение участников сектантских движений, бежавших за границу из-за религиозных преследований (последователи сект стригольников и жидовствующих, возникших в Псковско-Новгородских землях).

О первых русских поселениях на территории современной Эстонии точных данных в источниках нет, но предположительно уже в XIII в. русские рыбаки из Новгорода и Пскова появились на западном берегу Чудского озера и заселили пустующие земли.

Еще интенсивнее русское присутствие в Прибалтике нарастало в конце XVI в., т. к. во время Ливонской войны (1558–1583 гг.) территории к северу от Западной Двины некоторое время находились под властью Московского государства. Здесь, в Екабпилсе (Якобштадт) возникла русская слобода якорников и сплавщиков плотов и была построена православная церковь *². В 1656–1667 гг. вся Восточная Латвия была занята русскими войсками и городок Коконесе стал центром русской администрации. В 1656 г. в Даугавпилсе (Динабурге) была построена русская православная церковь Бориса и Глеба. На территории Эстонии в этот период правительством Ивана IV насаждалось русское феодальное землевладение: раздавались поместья боярским детям *³, создавались поселения русских служилых людей, переезжавших сюда на постоянное жительство. Правительство придавало большое значение организации русского феодального землевладения по всей территории от Чудского озера до морского побережья; оно стремилось как можно скорее и прочнее утвердиться в присоединенных районах, создать здесь хорошо организованное служилое землевладение, где мужское население должно было в любой момент быть готовым к мобилизации *⁴.

В конце XVI в. русское население Латвии, в том числе ее восточной части, существенно пополняется за счет наплыва беглых крепостных крестьян. Дело в том, что в 1581 г., в ходе Ливонской войны, Восточная Латвия (Латгалия) отошла к Польше и стала одной из ближайших зарубежных территорий, которая граничила на Западе с московским государством. Русские крестьяне бежали сюда, спасаясь от польско-литовских и шведских интервентов, а также опричнины, введенной Иваном Грозным. Местные помещики их с удовольствием принимали, т. к. в результате нескольких войн и эпидемии чумы, охватившей эту территорию в 1657–1661 гг., численность населения резко сократилась, многие пахотные земли были заброшены и превратились в пустоши. Понятно, что местные землевладельцы были заинтересованы в притоке беглых из-за рубежа; им представляли землю в аренду и предоставляли некоторые льготы, например, освобождали их на первые годы от барщины и оброков.

Еще один важный этап формирования русского населения в Прибалтике связан с притоком сюда старообрядцев (или раскольников-староверов) в XVII в. В Прибалтику переселялись в основном поповцы и безпоповцы, единоверцы поморского, филипповского и федосеевского толка. Они бежали за пределы русского государства от религиозных преследований со стороны православной церкви и правительства. Старообрядцы представляли весьма разнородную в социальном отношении часть русского населения, боровшуюся за сохранение самобытности православной церкви (среди них были представители духовенства, светские феодалы, купцы, крестьяне, городская беднота, стрельцы, казачество). Постепенно борьба за "чистоту" традиционной церковной обрядности вышла за рамки чисто религиозной и приняла характер антифеодального движения, которое подхлестывали изнурительные войны того времени, голод, эпидемии и пр. Репрессиям стали подвергаться все сторонники раскола, что побудило их к массовому бегству на окраины государства и за его пределы. Поток в Латгалию был настолько значительным, что он во многом определил последующую религиозную и этнографическую специфику местных русских поселений.

Где-то здесь карта Латгалии

Организованные группы старообрядцев впервые появились на территории Латвии еще в 1659 г., когда беглецы из московского царства поселились в герцогстве Курляндском на постоянное жительство, а в 1660 г. около Даугавпилса, в деревне Лигинишки, строится даже молитвенный старообрядческий храм. Таким образом, к моменту прихода в Латгалию основной массы переселенцев-старообрядцев, здесь уже существовала русская колония. Приток староверов продолжился и в более поздний период, несмотря на то, что в 1772 г., по первому разделу Польши, эта территория была присоединена к России. Это были староверы федосеевского толка и поморцы. Они сохранили связи со своими единомышленниками в России и привлекали все новых поселенцев. Селились здесь и православные крестьяне, которые также страдали от помещичьего гнета и 25-летней рекрутчины (до периода Павла I в Прибалтике не было воинской повинности).

Значительное число русских старообрядцев появилось в начале XVII в. и в Эстонии, на территории Западного Причудья. Они бежали из новгородских, псковских земель, а также из центральной части Европейской России *5. Старообрядцы, селившиеся в Эстонии, также как и в Латвии, относились в основном к двум сектам: поморцев (появились здесь раньше) и федосеевцев. Со временем они уходили в другие районы; так, в конце XVII в. небольшие группы раскольников появились в центральной Эстонии. Среди них были филипповцы, нетовцы, онуфриевцы, но в конце XIX в. в основном остались поморцы, и только в некоторых деревнях — федосеевцы *⁶.

Однако Причудье все же отличалось от центральных районов Эстонии тем, что здесь образовался своеобразный центр притяжения беглых русских крестьян, причем не только старообрядцев, но и православных. Это заселение западного побережья с востока было как бы "естественным", поскольку Чудское озеро объединяло жителей Эстляндии, Лифляндии, Псковской и Петербургской губерний, у которых издавна были тесные торговые, брачные, культовые и другие связи. Беглецы переплывали на лодках на другой берег, а зимой переходили по льду.

Многие беглые русские крестьяне скрывались в Алатагузских лесах, расположенных на границе Эстляндии и Петербурской губернии, в районе реки Нарвы и Северного Причудья, где население было этнически смешанным. Беглецы находили поддержку как в русских, так и в эстонских деревнях. В XVIII в. вдоль реки Нарва на север и к западу от нее простиралась цепочка русских деревень. Сохранилось упоминание, что в одной из них держал корчму "русский по фамилии Порфильев" *⁷.

Русское население в Эстонии было неоднородным по своему конфессиональному составу, т. к. часть его принадлежала к официальной церкви, а часть к старообрядцам. Во всех деревнях они жили совместно, с перевесом то в одну, то в другую сторону, но их разъединяло стремление староверов к обособленности: запрет вступать в брак с инаковерующими, различие в семейных обрядах и обычаях, иной уклад жизни и т. д.*⁸

Особенным размахом отличалось бегство русских крестьян в первой половине XVIII в., с присоединением Прибалтики к России при Петре I и обострением социальной борьбы, вызванной его реформами. Бежали от рекрутских наборов, высоких цен на соль и вино, отсутствия правосудия, непомерного крепостного гнета. Хотя указы Петра I непосредственно не подвергали раскольников жесткому преследованию за их веру, но существенно ущемляли их права: все староверы облагались двойным налогом, не допускались к общественным должностям, за право носить бороды должны были платить особую подать, носить особое платье. В Польше, Лифляндии и Курляндии крестьянам жилось лучше, поэтому целые потоки беглых устремлялись на запад, главным образом в Польшу, в состав которой входили тогда земли Латгалии и Белоруссии. Бежали русские крестьяне также в Эстонию, Лифляндию, а оттуда и в Курляндию, где их охотно принимали местные помещики, остро нуждавшиеся в дешевой рабочей силе, а также в крупные города, где также требовались работники. Основной поток беглых шел из северо-западных областей России, находящихся близко от театра военных действий (Северная война), однако со второй половины XVIII в. большой наплыв русских наблюдался уже непосредственно из внутренних губерний России. Особенно много их направлялось в Курляндию и Латгалию. Жившие здесь староверы скрывали у себя беглецов независимо от религиозной принадлежности, снабжали их подложными документами. Неудивительно, что какая-то часть сторонников официальной церкви оказывалась под влиянием староверов *⁹, тем более, что в Прибалтике того времени почти не было православных церквей и духовенства.

Переход границы не составлял тогда труда, поскольку форпосты были редкими и слабыми. Из-за легкости перехода границы многие крестьяне предварительно уходили Латгалию (Польшу) в одиночку, обосновывались там, а потом возвращались за семьей и имуществом. Благодаря близости деревень, откуда бежали русские крестьяне, к Польше и Лифляндии, перебежчики хорошо представляли себе условия жизни на новом месте. Учащению побегов способствовала также известная крестьянам заинтересованность в притоке беглых у местных помещиков, которые иногда даже сами организовывали побеги, посылая специальных людей-подговорщиков, не только склонявших крестьян к побегу, но и сопровождавших их до определенного места. Немаловажное значение имела уверенность крестьян в том, что польские и лифляндские помещики практически не выдают беглых российским властям. Неслучайно побеги приняли действительно массовый характер. Крестьяне бежали не только в одиночку или отдельными семьями, но и целыми деревнями, причем забирали с собой все свое имущество.

В Латвии русские устраивались во всех трех уездах Латгалии, при этом староверы обосновывались преимущественно в Даугавпилском (Динабургском) и Резекненском (Режицком) уездах. Особенно много староверов поселилось в Курляндии, в Иллуктском уезде, где перейти на легальное положение в XVII — начале XIX в. помогали уже жившие там старообрядцы.

Основная масса компактно осела в восточных частях названных районов, расположенных ближе к русской границе. Селились староверы, как правило, отдельными небольшими деревнями, жили особняком, стремясь сохранить в чистоте свои религиозные устои и обычаи. Такое положение сохранялось вплоть до конца XIX в., когда постепенно, под воздействием капиталистических отношений, строгая самоизоляция стала расшатываться.

Русские православные крестьяне преобладали в Люцинском и Лундзенском уездах Латгалии, но они не образовывали отдельных поселений, а вливались в среду обосновавшихся ранее жителей, русских крестьян-староверов.

Большой размах побегов русских крестьян, дворовых людей, военных дезертиров, рекрутов, разорившихся горожан во второй половине XVIII — начале XIX вв. побудил правительство принимать меры для приостановки этого движения. В случае неудачи на чужбине русские крестьяне и прочие беглые люди в любой момент могли вернуться на родину, даже устроить свою судьбу на более льготных условиях, чем прежде. Это декларировалось в различных указах и манифестах о свободном возвращении в Россию бежавших за границу и о предоставлении им различных льгот (манифесты от 15 марта 1801 г., 30 августа 1814 г. и 22 августа 1826 г.).

С XVIII — начала XIX вв. начинается новый этап формирования русской диаспоры в Прибалтике — государственная колонизация. Если раньше русские оказывались на этих территориях в основном путем тайного бегства, то теперь преимущественно путем официального переселения.

После польских восстаний 1831 г. и особенно 1863 г. царское правительство приступило к упрочению своих позиций в Северо-Западном крае, в том числе и в Латгалии. Главными целями было укрепление православия и водворение крестьян на свободные казенные земли. После подавления польского восстания 1863 г. правительство селило русских крестьян, в основном староверов, на землях, конфискованных у польских помещиков — участников восстания. Русским крестьянам правительство оказывало помощь деньгами, семенами, лесом для застройки, а также предоставляло различные льготы: освобождало их на три года от государственных налогов и податей, от рекрутской повинности. Вплоть до Первой мировой войны русские крестьяне имели право покупать здесь земельные участки.

Но главная цель России состояла не столько в увеличении здесь численности русского населения вообще, сколько в укреплении крупного землевладения. Российским дворянам, желавшим здесь поселиться, предоставлялось право покупать казенные земли.

Следующий этап движения русских в Прибалтику был связан с переселенческой политикой правительства в начале 80-х гг. XIX в., проводившейся в общероссийском масштабе, причем на последнем этапе произошли существенные коррективы в этой политике, когда в 1906 г. власти вынуждены был признать свободу переселений и добровольная миграция стала одним из основных рычагов столыпинских аграрных реформ.

* * *

Первоначально расселение русских людей в Прибалтике носило дисперсный характер. Только старообрядцы, как уже отмечалось, жили компактно, стремясь обособиться не только от латышей и эстонцев, но и от русских православных. Эта была особая диаспора, живущая по своим традициям, исключавшим всякие новшества в быту, хозяйстве, техническом навыках и пр. Постепенно стали появляться небольшие чисто русские поселения, которые разрастались со временем в целые деревни. В конце XVII в. появились также смешанные деревни, где русские жили отдельно от местного населения на части села, или отдельными улицами, сохраняя свои национальные традиции.

Понятие "русский" для жителей Курляндии и Лифляндии в XVIII в. означало "вольный". Действительно, русские беглые крестьяне в Прибалтике сначала обретали здесь свободу, селились на отведенных им обычно лесистых участках земли в качестве вольных, оставляли за собой право свободного перехода от одного помещика к другому. Но с течением времени их основная масса была закрепощена помещиками, и тогда русские крестьяне стали уходить в города и местечки или переселяться в Литву, Польшу и другие места. Все эти "отливы" и "приливы" русского населения способствовали колебаниям его численности на заселяемых территориях и затрудняли статистический учет. Более того, многие русские крестьяне, не имея паспортов, "приписывались" в свое время к деревням и имениям одних губерний, а жили совсем в других. Но чаще всего местами приписки были различные города и, в первую очередь — Елгава (Митава), Рига, Бауск (Бовск), Яунъелгава (Фридрихштадт), Екабпилс (Якобштадт) и более мелкие города, где они приписывались в рабочий или мещанский оклады, а жили в деревнях *¹⁰.

В XVIII в. значительно возросла доля русского населения не только в Латгалии, но и по всей Латвии. Так например, граф Шереметев заселил опустошенные военными действиями и чумой 1710 г. вентспилсбалгские земли своими крепостными из-под Ярославля. В XVIII в. в Латгалию были сосланы казаки-пугачевцы *¹¹. Кроме того, в Латгалии, как и в Иллуктском уезде Курляндской губернии, в 30–60-е гг. XVIII в. стояли казачьи донские полки и возможно, что некоторая часть казаков обзавелась здесь семьями и по окончании срока службы осталась в Латвии.

Остановимся подробнее хозяйственно-экономических связях русских с местным населением. Основным занятием русских крестьян в Латвии было земледелие, а также охота, рыбная ловля, лесной промысел: выжигали в лесах уголь, гнали смолу, изготовляли бревна, доски, клепку для досок. Большую роль играли домашние промыслы и разнообразные ремесла: портняжное, кожевенное, шорное, гончарное, кузнечное, слесарное, обработка дерева *¹² и пр.

К середине XIX в. помещичья эксплуатация и малоземелье привели к обнищанию русского сельского старообрядчества и вынудили их искать дополнительных заработков (извоз, отходничество в города на строительные работы). В извоз старообрядцы нанимались зимой к купцам и подрядчикам для перевозки их товаров в разные города и местечки Латгалии. В отход крестьяне уходили с ранней весны на шесть-семь месяцев, в основном, на земляные и каменные работы, и чаще всего на строительство железных дорог.

Отправляясь на заработки на длительный срок, староверы вынуждены были контактировать и с православными соплеменниками, и с эстонскими и латышскими крестьянами, и с горожанами различных конфессий. Их изолированность постепенно подрывалась, изменялись традиционные формы быта. Разнообразные новшества проникали даже в область материальной культуры, ранее строго регулируемую религиозными запретами (одежда, пища и т. д.) *¹³, и таким образом хозяйственная замкнутость русского старообрядчества была нарушена. К концу XIX в. стали заключаться браки между староверами и латышами, между староверами и православными русскими; из города в деревню стали проникать новые культурные веяния, и староверы стали отдавать своих детей учиться. Появление грамотных людей способствовало проникновению в быт книг, газет и журналов.

В Эстонии земледелие и животноводство не было столь значимым для русских поселенцев. Пахотной земли у них почти не было, поэтому хлебопашеством они заниматься не могли, арендуя у помещиков лишь небольшие участки земли под дома и огороды *¹⁴. Скот держали только для удовлетворения потребностей семьи, зато огородничество приобрело здесь промысловый характер, особенно во второй половине XIX в. Основными культурами были лук и цикорий *¹⁵.

Особенно важную роль в занятиях местных русских поселенцев играло рыболовство. Они ходили на рыбную ловлю не только на Чудское озеро, но также на озеро Высть-Ярв и на Балтийское море. Они рыбачили во всех водах восточной Эстонии, а по реке Эмайыги доходили даже до залива Пярну *16.

Расширение контактов русских с местным населением способствовало росту хозяйственных заимствований. Например, у русских рыбаков было развито изготовление специальных сетей, которые пользовались большим спросом по всему балтийскому побережью от Таллина до Риги, а также по берегам Чудского и Псковского озер; их охотно покупали эстонские и латышские рыбаки. Большой популярностью пользовались русские сапоги "осташи", которые были распространены по всей Эстонии, а также кожаные фартуки и рукавицы.

У русских были более совершенные орудия лова, которые активно заимствовали эстонцы. Например, популярен был русский мутник (разновидность невода); по примеру русских стали применяться так называемые большие мережи для рыбной ловли на Чудском озере и озере Высть-Ярв. В конце XIX в. русские первыми начали ловить салаку в глубоких водах около Таллина вентерями, которые затем быстро распространились по всему эстонскому побережью *¹⁷. Эстонцы не только перенимали у русских их производственный опыт, но и включались в русские артели, что способствовало тесному общению между ними. Кстати, некоторые русские названия рыб имеют эстонское происхождение: килька, вишба, сиг, ряпушка и др.

Русское население Причудья намного раньше эстонцев перешло к более развитому, промысловому рыболовству. К концу первой половины XIX в. в артелях стала заметной имущественная дифференциация на фоне разделения труда: постепенно выделились посредники между рыбаками и рынком — скупщики рыбы. Это занятие приносило немалый доход, а рядовые рыбаки были опутаны долгами, полностью зависели от цен, складывавшихся на рынке, и от произвола скупщиков *¹⁸.

Русские садоводы и огородники также оставили свой след в развитии этих видов сельскохозяйственной деятельности в Эстонии, что заметно, например, по названиям некоторых овощей (капусты, моркови, огурцов) на эстонском языке. Местные крестьяне переняли у русских новый тип сохи (до сих пор ее называют "русской сохой"), распространившийся потом по всей Эстонии. Здесь начали пользоваться санями новой конструкции, позаимствованными у русских. Вместе с тем в русский язык перешло из эстонского название зерносушилки ("рига"), которое использовалось наряду с другим, русским названием — овин.

У русского населения в Эстонии были также широко распространены различные промыслы, в том числе и отхожие *¹⁹. Эстонские крестьяне охотно покупали у русских кустарей ремесленные изделия, которые разносили коробейники, в том числе и по эстонским деревням и ярмаркам, где их называли "щетинниками" *²⁰.

Русские высоко ценились в эстонской деревне как искусные строители. Во второй половине ХIX в. в местный строительный обиход вошли под русским влиянием дымоходы, трубы и плиты. Русские каменщики были специалистами по строительству хозяйственных построек: скотных дворов, риг, амбаров из дикого камня и кирпичных зданий. Хорошими мастерами были также русские дробильщики камня, кирпичники, мостильщики дорог. Они также работали, артельно или в одиночку, на "каменном" строительстве в городах — каменщиками, штукатурами, плотниками *²¹.

Очень распространенным промыслом было смолокурение. Смолу русские не только добывали на месте, но и привозили ее из России, снабжая всю материковую часть Эстонии. Русские женщины занимались выращиванием на продажу огородных культур, главным образом — лука. Среди них также были отходницы, которые специализировались на резке кирпичей и рыбном промысле *²². Совмещение таких занятий как рыболовство, охота и огородничество было характерно почти для каждой семьи *²³.

Где-то здесь карта Эстляндии

С появлением русских поселений в Прибалтике связано возникновение соответствующей топонимики в тех или иных районах. Например, в Эстонии были деревни с русскими названиями: Воронья, Нос, Олешницы, Новая, Черная, Красная гора *²⁴. Среди населения такой эстонской деревни как Вайкла встречались русские имена: Карп, Федька, Зубка и фамилии — Нишвицкий, Шавлинский, Селик и др. Здесь же были такие русские названия, как гора Костерница, Бабина гора, Щелкина гора и пр.

Русские крестьяне, оказавшиеся в новой этноэкологической среде, рядом с местным населением, отличавшимся от переселенцев своим традиционным производственным укладом, языком и культурой, проявили высокую способность к адаптации. Они не только сумели сохранить и развить "свое" и поделиться с местными жителями, но и сами восприняли от последних полезные хозяйственные навыки и элементы культуры.

* * *

Для системы политического управления Прибалтикой было характерно сочетание гражданских и военных форм управления. Царская власть в Прибалтике была представлена генерал-губернаторами, которые все без исключения принадлежали к высшему командному составу и по большей части были известными полководцами русской армии XVIII в.: граф Б. П. Шереметев, князь А. Д. Меншиков, князь П. А. Голицын, князь Н. И. Репнин, генерал Г. П. Чернышев.

Царское правительство превратило Лифляндию и Эстляндию в настоящий военный лагерь, на эти территории смотрели в первую очередь по углом зрения военных интересов России — необходимость охранять главный сухопутный путь, связывавший столицу через Нарву, Ригу и Кенигсберг с Западной Европой. Российское военное присутствие было здесь постоянным. Даже после окончания Северной войны здесь всегда было расквартировано около 20–30 тыс. солдат. На долю Эстляндии и Лифляндии приходилось непропорционально много пехотных и кавалерийских полков.

Таким образом, относительно малонаселенное побережье Балтийского побережья намного сильнее остальных губерний было укомплектовано гарнизонными войсками. С этим обстоятельством в значительной степени были связаны изменения в этническом составе региона, в особенности в его городах. Военнослужащие были постоянной величиной в составе русского населения Прибалтики. Они способствовали росту городского населения, оказывали влияние на хозяйственно-экономическую жизнь городов, их внешний облик, развитие торговли и ремесел.

Специфическую группу представляли собой казаки. Еще в XVIII в. в Латгалию были сосланы казаки-пугачевцы, в 1812 г. там поселились донские казаки, а в 1828 г. в Латгалии было создано военное поселение, состоящее из семейных солдат, так называемых женатых рот (свыше четырех тыс. чел.). Военными поселенцами, наряду с жившими на этих землях крестьянами-староверами, насильно обращенными в православие, были и православные солдаты, прибывшие из внутренних губерний России. Все эти категории военнослужащих, безусловно, оказали свое влияние на культурное и конфессиональное своеобразие русской колонии.

Главными же сословиями, обживающими города, были купцы и ремесленники. В XIII в. в Риге было 300 русских купцов — постоянных жителей, владеющих здесь недвижимостью. Известны имена некоторых из них: Иван из Режицы, Фома из Икскюля, Андрей из Коконеса, Яков Бобр из Полоцка, Добрый из Пскова. Уже в начале XIII в. в Риге была Русская церковь, которая подчинялась Псковскому епископу, существовала Русская улица, а в предместье — Русская деревня *²⁵.

Начиная с XIV в. и в течение XV в. русское население в Риге увеличивается, чему способствовало сближение ее с Ганзой. В связи с этим многие русские купцы с их приказчиками вынуждены были постоянно жить в Риге, т. е. на месте сбыта своих товаров. Но селились они в предместьях, на берегу Двины, в Московском форштадте *²⁶ (в самом городе русским селиться и торговать было запрещено). Русские колонии в городах получали особое управление. Так, Петр I дал русским поселенцам Московского форштадта Риги особый суд и администрацию, подчинив их непосредственно президенту рижского магистрата. В 1730 г. Анна Иоанновна отменила должность президента, передав управление русской колонией непосредственно в руки местного генерал-губернатора. Затем более полувека никаких реформ в системе управления русским населением не было. Однако русские купцы, поселившиеся в Риге, сумели даже при не очень благоприятных условиях добиться крупных торговых оборотов. Дело в том, что местная власть не хотела признавать за русскими купцами таких же прав, какими обладали их коллеги-немцы. Лишь в 1783 г., несмотря на противодействие немецкого дворянства, управление прибалтийскими губерниями было преобразовано по типу остальных российских.

Еще важнее было введение в 1785 г. Городового положения, что дало возможность русским принять участие в городском управлении и вообще расширило их права. До 1785 г. в городах Прибалтики существовало дискриминационное для русских и вообще всех не-немцев торговое право и цеховое устройство. До введения Городового положения правом беспрепятственной торговли в Прибалтике пользовались только "граждане", к которым русских, впрочем, как латышей и эстонцев, не причисляли. "Неграждане" могли торговать только оптом и лишь с купцами-гражданами. Ремесленная деятельность "неграждан" также была регламентирована. Городовое положение отменило особый суд и управу для русских, дало им представительство в шестигласной думе и предоставило право беспрепятственно заниматься торговлей и ремеслом.

В Эстонии первые русские торговцы появились в IX–Х вв. Однако в ХIII в. немецкие феодалы завоевали Прибалтику и захватили всю местную торговлю в свои руки. Русским купцам разрешалось продавать свои товары лишь в городах и только через местных немецких купцов. Но русские купцы проявили большую изворотливость, продавая свои товары еще по дороге, в деревнях. У них эстонские крестьяне покупали деготь, смолу, дрова, алебастр, пеньку и лен, лодки, крашенные деревянные ложки, глиняную посуду и другие гончарные изделия. Дальше эти товары расходились по всей Эстонии. Таким образом, торговые связи между русскими и эстонцами поддерживались постоянно и были весьма разнообразны *²⁷.

В крупных городах Эстонии еще со средневековья жили русские купцы, т. к. она представляла важное звено в постоянно растущей морской торговле между Русским государством и Западной Европой. В Таллине уже в XIII в. была православная церковь с гостиным двором. Во второй половине ХV в. в Таллине, Тарту и Нарве значительно возросла доля русского населения, что было связано с развитием производства и торговли в самой России. Русские ремесленники, рыбаки и огородники стали производить все больше продукции на рынок, возросла активность русских торговцев, которые разъезжали по всей Эстонии, добираясь даже до небольших поселков и деревень.

В Таллине русские останавливались в особой части города, здесь в 1410–1422 гг. они построили свою новую церковь. В Тарту основная часть русского населения проживала в районе, который в то время именовался "русским концом", а находившиеся там ворота — "русскими городскими воротами". Рядом располагался и русский рынок. Много русских проживало в пригороде, где на левом берегу реки Эмайыги вырос большой поселок и было построено специальное помещение для торговли с русскими. Здесь жили русские рыботорговцы и огородники, продававшие лук, капусту, хрен и другие овощи.

В Тарту имелись две русские церкви: одна для новгородцев, другая для псковичей. Под одной крышей с церковью находилось специальное помещение, так называемая гридница, в которой купцы устраивали собрания, пиршества; здесь же были и подвалы, где они держали свои товары. После 1559 г. крупнейшим в Эстонии торговым центром и портовым городом становится Нарва.

Начиная с ХVIII в. в городах и деревнях Эстонии русские купцы уже вовсю торговали так называемыми "русскими товарами" — среди них были русское полотно, грубая шерстяная ткань, меха, птичье перо, конская сбруя, различные текстильные и кожаные изделия, которые на месте не производились; свечи, мыло, точила и точильные бруски, соленая и копченая рыба, икра, пшеничная мука и т. п. Для эстонского крестьянства и городских низов деятельность русских купцов означала возможность приобретать такие товары, какими немцы вообще не торговали, а также покупать все необходимое по более низкой цене. В 1770 г. в Таллине было зарегистрировано 68 русских купцов; кроме них насчитывалось четыре мясника, четыре свечника, три пирожника и четыре огородника. В Тарту постоянно торговали 20 русских лавок. В Пярну русские купцы, рыбаки и ремесленники образовали даже самостоятельный пригород под названием Слобода. В Нарве в третьей четверти ХVIII в., наряду с купцами-немцами, которых было более 40 чел., насчитывалось примерно 50 русских лавочников, державших торг "русскими товарами".

В первой половине XIX в. таллинские купцы были разделены на три гильдии в зависимости от размера капитала, 1% от которого они ежегодно платили государству. В 1806 г. в первой гильдии были одни только немцы; во второй наряду с немцами были уже несколько русских купцов (например, Василий Шумиков и Савва Дементьев). Особенно много русских было в третьей гильдии. В 1819 г. во второй гильдии был один русский купец (из 12), в третьей — 41 (из 119), В 1850 г. первым русским купцом первой гильдии стал Федор Чернягин, а спустя три года — вдова Ефима Холостова, Мария Александровна. В Тарту в 1787 г. было около 20 русских купцов. В 1802 г. из 156 купцов первой гильдии 81 были здесь немцами, 48 — русскими и 27 — эстонцами.

В 1809 г. в пригородах Таллина насчитывалось более 1 тыс. владельцев недвижимости, из них 515 — русских (51,5%). Они строились в основном вдоль малозаселенного Нарвского шоссе и были в массе своей мелкими собственниками. Не более одной десятой части из них можно было считать состоятельными (например, купцы Мельниковы, Трофимовы и некоторые другие). В основном же в пригородах селились русские извозчики, моряки, рабочие, огородники, которые "отличались прилежностью и честностью" *²⁸.

В конце ХVIII в. в Эстонии начинает зарождаться мануфактурная форма текстильной промышленности. В 1801 г. богатый купец Овсянников основал на одном из таллинских предприятий красильню, которая выполняла главным образом заказы петербургских и таллинских купцов, поставлявших на предприятие некрашеную хлопчатобумажную ткань. Там работало 40 вольнонаемных русских рабочих. В области бумажной промышленности одним из наиболее крупных предприятий была Ряпинская мануфактура. В начале XIX в. на ней работало 50 русских крепостных крестьян. На стекольное производство и на обжиг кирпича выписывались квалифицированные рабочие из различных городов России.

Процесс заселения и строительства городов Прибалтики ускорился с 1842 г., после очередной либерализации административного права. Число русских горожан вначале увеличивалось преимущественно за счет ремесленников. Они были поистине универсальны и местные жители широко прибегали к их услугам. В городах Прибалтики появились русские пекари, пирожники, мясники, огородники (в предместьях) и др. В частности, русские мастера изготовляли одежду и сапоги для военных, а также шили шапки и гражданскую одежду, в том числе шубы для крестьян. Здесь селились также военные, чиновники, купцы и беглые крестьяне, в рабочих руках которых нуждалось государственное и частное строительство. Местные строительные рабочие активно перенимали у русских плотников и каменщиков новые приемы труда.

В пореформенный период промышленное развитие городов Прибалтики, в первую очередь — Риги, Таллина и Нарвы, получило особенно сильный импульс. Малоземельные русские крестьяне, устремившиеся сюда тысячами, и составили основной костяк рабочих на фабриках и заводах. Русские были пионерами в освоении возникших в этот период новых отраслей производства. Но даже в городской среде, более способствующей межэтническому общению, чем сельская, они поначалу старались селиться компактными слободами: в Таллине, например, русские концентрировались в малонаселенных пригородах вдоль Нарвского шоссе; в Тарту — в пригороде за рекой Эмайыги; в Пярну образовали самостоятельных пригород на берегу моря.

Для экономической жизни латвийских городов в рассматриваемый период было характерно то, что там прочные позиции завоевало старообрядчество, особенно в Резекне (Режице) и Даугавпилсе (Динабурге). Но больше всего староверов было в Риге, где они основали одну из крупнейших в России общин федосеевского толка *²⁹, которая, постепенно развиваясь, открыла свою школу, больницу, богадельню, приют для сирот; имела свои заводы и мызы (имения). Значительный доход давало, например, применявшее наемный труд имение Гризенберг, принадлежавшее общине с начала XIX в.*³⁰

Ко времени отмены крепостного права старообрядческие общины обладали значительными материальными ценностями. После проведения реформ в 60–х гг. XIX в. численность старообрядцев в промышленных центрах продолжала расти. Так, с 1867 г. по 1913 г. количество старообрядцев в Риге увеличилось вдвое *³¹.

Рост русского городского населения Латвии во второй половине XIX в. происходил в основном за счет лиц наемного труда, занятых в развивающейся промышленности. Одним из крупнейших предприятий была фарфоро-фаянсовая фабрика старообрядца Кузнецова в Риге. Здесь, также как и на предприятиях, принадлежащих богатым старообрядцам Пименову, Хлебниковым, Грязнову и другим, работали выходцы из разных районов Российской империи.

По данным переписи 1897 г., в торгово-промышленном секторе Риги и ее обрабатывающей промышленности было занято около восьми тыс. русских переселенцев. Много русских женщин работали в табачном производстве Риги; значительную долю русские составляли и среди железнодорожников.

Во второй половине XIX в. была построена Балтийская железная дорога, соединившая Эстонию с Петербургом и внутренними губерниями России, а также с Латвией. Из типично ремесленных и торговых города Эстонии постепенно превращаются в крупные промышленные и культурные центры. Открытие Балтийской железной дороги привело также к оживлению внешней и внутренней торговли. Таллин быстро выдвинулся в первые ряды среди российских гаваней, что в свою очередь стимулировало развитие местной крупной промышленности и сельского хозяйства.

С середины XIX в. население Таллина росло во много быстрее, чем в первой половине столетия: сюда переселялись крестьяне и рабочие из Петербургской и других более отдаленных губерний России. Эта же тенденция наблюдалась и в последующие годы. По переписи 1897 г. в Таллине было 16% русских, которым принадлежало около 11% общей стоимости городской недвижимости.

Пребывание в одном государстве, естественно, вело к расширению связей между эстонцами и русскими, причем особенно устойчивыми и многоплановыми становятся культурные связи. Большое значение при этом имела близость Петербурга. Образцы русской архитектуры оказали заметное воздействие на характер градостроительства в Эстонии. "Лепить" же облик эстонских городов начал еще Петр I, который придавал большое значение Таллину как одному из аванпостов столицы империи. После 1710 г. началось сооружение новой гавани, были построены военный порт, адмиралтейство, административные здания, комендатура крепости, православные церкви и многое другое. Город стал сильной военно-морской крепостью и базой военно-морского флота России. В первой половине ХVIII в. количество военнослужащих, проживающих в Таллине, вместе с портовыми рабочими и теми, кто был занят на строительстве укреплений, даже превышало численность гражданского населения города.

Наряду с военными сооружениями, русские офицеры построили множество жилых домов в предместьях города. Эстонские строительные рабочие перенимали у умелых русских плотников и каменщиков новые приемы труда — например, они заимствовали технологию постройки так называемого "русского угла", т. е. рубки "в чашку".

В течение ХVIII в. роль сильных морских крепостей играли также Нарва и Пярну, а вот Тарту утратил свое былое военное значение. Хотя здесь тоже находился гарнизон, городские укрепления были разобраны еще в 1708 г.

Архитектурный облик государственных учреждений влиял и на частное строительство, тем более, что власти поощряли перестройку фасадов на новый лад. В 1718–1723 гг. за пределами городской стены по проекту петербургских архитекторов Н. Микетти и М.Земцова был построен Кадриоргский дворец Екатерины I, вокруг которого разбили парк с фонтанами и скульптурами. Дворцово-парковый ансамбль Кадриорга оказал заметное влияние на строительство поместий в Эстонии. Богатые дворяне стали строить и перестраивать усадьбы по примеру русских вельмож (особенно с 30-х гг. ХVIII в.). Характерным стало стремление к созданию целых ансамблей — богато украшенное здание усадьбы, хозяйственные постройки и парк. Для устройства парков приглашались специалисты из Петербурга.

В первой половине ХVIII в. было построено несколько православных храмов, в частности, церкви св. Елизаветы и св. Екатерины в Пярну (архитектор В. Яковлев). В 1732 г. была закончена перестройка Преображенской монастырской церкви в Таллине, ставшей православным собором.
В конце ХVIII и в первые десятилетия XIX в. с помощью государственной казны был заново отстроен Тарту (после сильнейшего пожара 1775 г., уничтожившего почти все дома). Город приобрел архитектурную цельность, характерную для эпохи классицизма. Были построены первый в Эстонии каменный мост через реку Эмайыги, ратуша, комплекс Тартуского университета, здание Ветеринарного института и Гостиный двор.

* * *

На первых этапах совместного существования русского и коренного населения Прибалтики особых противоречий между ними не возникало, не было и явной отчужденности и враждебности, т. к. русские предпочитали селиться обособленно. Сближению способствовало то обстоятельство, что латышские и эстонские крестьяне всегда были готовы выступить против немецких баронов, о чем свидетельствуют их массовые коллективные жалобы на помещиков, побеги, прошения о выезде на свободные земли в южнороссийские губернии, переход в православие — все это с целью стать подданными русского царя. Только в Южной Эстонии с 1816 по 1861 гг. в "русскую веру" перешло около 70% крестьян из латышей и эстонцев *³².

"Прорусские" настроения наблюдалась и в городах, где доля немцев порой достигала половины общего числа жителей. Рассматривая торговлю и ремесло как свою привилегию, верхушка немецкого бюргерства всячески препятствовала проникновению в эти сферы "ненемцев", будь-то латыши, эстонцы или русские; стремилась не допускать прямых контактов русских купцов с Западной Европой. Периодически возникали острые конфликты между магистратом и обеими купеческими гильдиями за сохранение выгод от посредничества в торговле.

Однако против размещения российских войск прибалтийские помещики не возражали, хотя всегда выступали единым фронтом против любых идущих из центра ограничений и предписаний правительства. Войска представляли единственную надежную защиту против враждебно настроенных латышских и эстонских крестьян, городского плебса, который пытался отстаивать свои права в неустанной борьбе с купечеством Большой гильдии и магистратом.

Во всех местных учреждениях, как в выборных, так и представлявших государственную власть, почти не было русских, за исключением рижского генерал-губернатора и вице-губернатора. Большая часть должностей была в руках немецкого дворянства, а все государственные учреждения оставались фактически немецкими сословными организациями.

Русское дворянство Прибалтики, выступая в качестве радетелей "общенациональных интересов", негодовало и возмущалось "сепаратизмом" и своекорыстием немецких баронов, которые присваивали себе слишком много, а государству доставалась в результате лишь незначительная часть доходов от эксплуатации латышских и эстонских крестьян.

Существовал также конфликт между немецкой и русской культурами: немецкое дворянство стремилось сохранить свое влияние на школы и продолжать политику германизации. Царская же администрация пыталось взять руководство школьным образованием полностью в свои руки и русифицировать его.
На разных этапах переселения русских в Прибалтику имели место самые разнообразные формы взаимовлияния между русским и коренным населением. В сельской местности основными объектами заимствований были земледельческие навыки, способы возделывания незнакомых культур, освоение новых орудий труда и др. В городах, с их многонациональным населением, процесс межкультурного обмена протекал более интенсивно. Здесь происходило скрещивание русской и автохтонных культур в своеобразный цивилизационный симбиоз. На уровне обыденной жизни это проявлялось в бытовых заимствованиях, на уровне массового сознания — в преодолении отчужденности и росте взаимопонимания.

1 История Латвийской ССР. Рига, 1952. Т. 1. С. 48–49.

2 Риттих А. Ф. Материалы для этнографии России: Прибалтийский край. Вып. ХVII. СПб, 1873. С. 8–9.

3 См.: Виппер Р. Ю. Иван Грозный. М., 1944. С. 52.

4 См.: Новицкий Г. А. Новые данные о русском феодальном землевладении в Прибалтике в период Ливонской войны (1558–1582). // Вопросы истории. М., 1956, № 4. С. 135–137.

5 Козлова К. Н. Русские западного побережья Чудского озера. // Материалы Балтийской этнографо-антропологической экспедиции 1952 г. М., 1954. С. 152.

6 Рихтер Е. В. Русское население западного Причудья. Таллин, 1976. С. 236.

7 Кахк Ю. Крестьянское движение в Эстонии в конце ХVIII и в первой четверти XIX в. Таллин, 1962. С. 117.

8 Чебоксаров Н. Н. Некоторые вопросы этнической истории народов советской Прибалтики в свете новых этнографических и антропологических данных // Известия АН Эстонской ССР. Таллин, 1953. С. 14.

9 Пшеничников П. Г. Русские в Прибалтийском крае. Исторический очерк. Рига, 1910. С. 6, 9.

10 Заварина А. А. Из истории поселения старообрядцев в Латгалии // Атеизм и религия. Рига, 1969. С. 156, 162.

11 Там же.

12 Брежго Б. Р. Очерки по истории крестьянских движений в Латгалии,1577–1907. Рига, 1956. С. 14.

13 Моора А. Х. Эстонско-русские отношения в XVIII–XX вв. // Институт этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Краткие сообщения. Т. XII. М.–Л., 1950. С. 47.

14 Там же. С. 29.

15 Там же. С.30.

16 Рихтер Е. В. Указ. соч. С. 17.

17 Там же.

18 Там же. С. 40.

19 Там же. С. 67.

20 См.: Моора А. X. Русские и эстонские элементы в культуре населения Эстонской ССР // Материалы балтийской этнографо-антропологической экспедиции 1952 г. М., 1954. С.141–142; Трусман Ю. Исакские полуверцы в Эстляндской губернии // Временник Эстляндской губернии. Кн. II. Ревель, 1895. С. 45–46.

21 Чебоксаров Н. Н. Указ. соч. С. 50.

22 Моора А. Х. Указ. соч. С. 48.

23 Рихтер Е. В. Указ. соч. С. 30.

24 Там же. С.17.

25 Волович А. И. История староверия в Прибалтийском крае // Родная старина. 1927, 6 ноября. С. 10–11.

26 Риттих А. Ф. Указ. соч. С. 9.

27 Рихтер Е. В. Указ.соч. С. 45, 49.

28 Пуллат Р. Городское население Эстонии с конца ХVIII в. до 1940 г. Историко-демографическое исследование. Таллин, 1976. С. 337.

29 Подмазов А. А. Старообрядчество в Латвии. Рига, 1970. С. 28.

30 Лесков Н. Е. О раскольниках города Риги. СПб, 1863. С. 16.

31 Перепись населения в г.Риге и Рижском патримониальном округе от 5 декабря 1913 г. Вып. II. Рига, 1914. С. 34.

32 Кахк Ю., Сийливаск К. История Эстонской ССР. Популярный очерк. Таллин, 1987., С. 62–63.