Русский ислам

К стыду, замечу: сегодня мы боимся даже кавказцев сделать полноценными российскими гражданами, которые нам ведь не чужие, а во времена Иоанна Грозного половина элиты была тюркского происхождения. Когда люди опасаются столкновения с чужими идентичностями, оберегая свою самость, — это свидетельство цивилизационной усталости

На днях три полномочных представителя президента РФ — Георгий Полтавченко (Центральный округ), Сергей Кириенко (Приволжский округ) и Виктор Казанцев (Южный округ) — передали главе государства свои соображения по поводу необходимости реформ в системе религиозного образования России. Эти трое озаботились данной проблемой потому, что вверенные им округа суть места компактного проживания этнических и религиозных меньшинств. И в первую очередь — мусульман. А названные реформы, по их мнению, — одно из условий сохранения в этих местах межэтнической и межконфессиональной стабильности. Отметим также, что многое из предлагаемого вполне успешно реализуется в рамках проекта "Русский ислам" в Приволжском федеральном округе, названном полпредом Кириенко модельным в межконфессиональном и межэтническом плане. Но при этом, как нет легкой жизни у проекта "Русский ислам" (о чем свидетельствуют его разработчики), так, скорее всего, не будет легкой судьбы и у инициативы полпредов. Почему?

Свой ответ на вопрос дает в интервью "Эксперту" главный советник полпреда Кириенко политолог Сергей Градировский . От себя добавим следующее: на общую для всего мира разогретость исламской темы накладываются особенности текущего момента в России. После того как — плохо ли, хорошо ли — собственность, а за ней и финансовые потоки были поделены, никем не контролируемой осталась не менее важная сфера — идеологическое пространство, во все более ожесточенную схватку за которое вступают и конфессии. Если у наших читателей найдется что возразить на этот тезис или на сказанное ниже нашим собеседником, редакция готова начать публичную дискуссию.

— Мировой ислам переживает явный ренессанс. Как это отразилось на российских мусульманах?

— Прежде всего, религиозное оживление привело к бурному росту инфраструктуры. Только в Татарстане за последние годы выстроено около тысячи мечетей, в Дагестане — свыше двух тысяч (а по неофициальным данным — до пяти), в Башкирии — около 600 и так далее "по всей земле Российской". Отечественная система религиозного образования не способна выдавать в таком темпе подготовленные кадры, а свято место пусто не бывает: их приходится импортировать. Эти "нелицензионные зарубежные поставки" вызывают тревогу не только государства, но и самих мусульман. Далее. В РФ сегодня нет ни одного концептуального центра — живой богословской и правовой школы. А ведь они в России были: вспомним реформирование ислама на рубеже XIX-XX веков, вылившееся в движение джадидистов. Вспомним Исмаила Гаспринского в Крыму и знаменитых татарских реформаторов Поволжья. Особое место всегда занимал Дагестан и его суфистские школы. В советское время многое было обрушено, и многомиллионная российская умма вынуждена ориентироваться на зарубежные центры. У мусульман всего мира, включая и Россию, сегодня наблюдается повышенная пассионарность, и они задают себе множество "опасных" вопросов: что хорошо в этом мире и что плохо? что в нем правда и что ложь? за что стоит бороться? где образцы должного? Мусульмане России ответы находят за рубежом. И это — серьезная проблема.

— Вы говорите о взрывном характере развития религиозной инфраструктуры. А на какие деньги?

— Основные средства опять-таки идут из-за рубежа. Хотя в Татарстане и Башкирии был, безусловно, включен и административно-финансовый ресурс: строительство мечетей финансировалось из бюджетов разных уровней. Как, впрочем, и православных церквей по России. Но если православие не впадает в зависимость от источников вне страны, то отечественный ислам фактически зависит от них. А деньги ведь всегда даются связанными: для исламских спонсоров речь идет об инвестициях в мировоззрение. Их не интересует норма прибыли, их интересует лояльность — это не чья-то блажь, это другой тип экономики. Средства приходят обычно с человеком, а человек — с методиками преподавания. Все это в конечном итоге транслирует иную систему ценностей. Может ли это пойти на пользу обществу, разбудить в нем творческие силы? Теоретически — "да", а в действительности это вызвало серию сложных конфликтов.

— О каких конфликтах вы, Сергей, говорите?

— Российская умма раздроблена: есть Уфа, есть Казань, есть Москва, и есть, наконец, Кавказ. И все это пространство полно внутренних противоречий и конфликтов. (Любопытный пример, когда я был с нашими мусульманами в США, они у тамошних мусульман спрашивали: как у них в Америке с захватами мечетей? — те искренне не понимали, о чем их спрашивают.) Во власти к этому обстоятельству единого подхода нет. Одни считают, что раздробленность полезна, поскольку позволяет действовать по известному принципу "разделяй и властвуй". Другие убеждены, что лучше было бы последовать примеру Екатерины Второй, которая, после ряда мятежей мусульман объединила, учредив в Оренбурге Магометанское управление и взяв тем самым конфессию под контроль государства. Какая позиция возобладает сегодня — вопрос проявленной политической воли. Либо мы признаем мусульман полноценными членами общества и найдем способы их интегрировать, а значит опереться на них. Либо мы останавливаемся на том, что Россия и ислам — все-таки разные вещи и в сложном пространстве слухов, двойной морали начинаем их от себя отгораживать, задвигать и придавливать.

— Так что же такое "русский ислам"?

— Я его всегда определял как "русскокультурный" ислам, ислам, включенный в пространство русской культуры и русского языка, отвечающий интересам государства российского. Ведь русский не значит противолежащий татарскому: в последнее время понятие "русского" сузили до этнического. В то же время это должен быть настоящий ислам, не вызывающий у мусульман сомнений в своей подлинности, не подструганный под чьи-то "общечеловеческие ценности". В противном случае нам скажут: это не мусульмане — это кяферы (неверные). Я бы сказал, что мусульманская традиция должна прорастать в русской культуре. Ведь подлинная безопасность достигается не договоренностями, которые сегодня есть, а завтра их нет. Безопасность достигается кооптацией элит и взаимной ассимиляцией культурных кодов — механизм, который исторически применяла Россия. Он был ключевым для страны на всех этапах ее развития. В имперский период были одни условия, в советский — другие, но механизм кооптации работал всегда.

— Почему он буксует сегодня?

— Это свидетельство о качестве нашей элиты: у нее нет нового имперского проекта, и, следовательно, нет решимости вобрать в себя инородные, иносмысловые элементы. При этом наше "имперское территориальное пространство" во многом сохранено, но это "государственное тело" было "нагуляно" в прошлом — это не результат ответственности сегодняшних элит. К стыду, замечу: сегодня мы боимся даже кавказцев, которые нам не чужие, сделать полноценными российскими гражданами, а во времена Ивана Грозного половина элиты была тюркского происхождения. Когда люди опасаются столкновения с чужими идентичностями, оберегая свою самость, — это свидетельство цивилизационной усталости. Россия сегодня напоминает мне старого человека, который замкнулся в своем ветшающем доме и больше всего на свете боится перемен. Я объясняю это тем, что смутное время еще не закончилось, хотя оно и протекает по-иному, чем в прошлые исторические периоды.

— То есть, Россия постсоветского периода еще не проделала работу, которую она выполнила, скажем, в XIII-XV веках, преодолев татаро-монгольское иго и руссифицировав завоевателей?

— Подобную работу Россия проделывала несколько раз. Справившись с татаро-монгольским нашествием (или как сегодня корректно говорят — ордынским), она породила новый тип государственности и государствообразующей нации, это были уже не славяне Киевской Руси, это был другой народ. Второй раз она сделала это, расширяя свои границы: "переварив" волжские ханства, Россия выкатилась в Сибирь, благодаря чему, собственно, из Руси и превратилась в Россию. В третий раз она с этой задачей справилась после "прививки" Петра, в результате чего сделалась империей: на этот раз были приняты и переварены западные культурные нормы. "Прививка" марксизмом была последней в этом ряду. Организм трясло, как никогда, но Россия оставалась сама собой. Так или иначе, если Россия хочет сохранить свое присутствие в большой истории, ей придется опять включать в себя новые типы идентичностей и социо-культурно перерабатывать их .

— Но за все надо платить. Россия, к примеру, за такую переработку заплатила коррекцией своего вектора развития — с европейского на евроазиатский.

— Это естественно. Любое физическое тело, столкнувшись на своем пути с другим телом, меняет траекторию. Главное — не изменить себе, сохранить свою подлинность. У России такая историческая миссия: она обречена вновь и вновь повторять эту процедуру. И за много веков страна накопила потенциал, позволяющий работать с большинством базовых идентичностей современного мира. Кроме того, когда сталкиваются сильные идентичности, высвобождается огромное количество социальной энергии, на которой и реализуется следующая волна проектов.

— То есть ислам приходит на Русь — уже во второй раз, — чтобы пробудить идентичность русских? Кооптация мусульман может дать импульс самой России?

— Не только мусульман. Придется осваивать все людские потоки, которые вот-вот хлынут на Россию. Население страны опасно сокращается, и речь уже не идет о том, принимать или не принимать тех же китайцев, корейцев, узбеков, таджиков и других. Речь идет о том, как принимать, сколько, куда, какой тип иммиграции поощрять, а какому оказывать сопротивление? Что может расшевелить наше социальное болото, со всем согласное, легко поддающееся незамысловатым гуманитарным манипуляциям? У нас аморфное, размагниченное население, и если оно останется таким, мы не построим ни гражданского общества, ни сильного государства. Поэтому, как бы мы ни относились к "меньшинствам", нельзя не признать того факта, что сегодня именно они более способны к самоорганизации, к сопротивлению, к разворачиванию позитивных стратегий. Это, на мой взгляд, единственно возможное решение. Большевики в свое время разбудили классовые противоречия и на этой фантастической энергии создали новое государство.

— И что вы предлагаете?

— Я предлагаю использовать энергию "реальных" сообществ, которые строятся на таких "культурных идентичностях" (напомню, что главная мысль Хантингтона в его нашумевшем труде "Столкновение цивилизаций"   о том, что именно культурные идентичности начинают играть ключевую роль в мировой политики) как этнокультурные, национальные, религиозные, языковые и т.д. Иными словами, на живых идентичностях, а не таких, каковы, например, у нас партии. В партстроительстве ведь как? Есть деньги — есть партия, нет денег — нет партии. А религиозная община — реальный, живой организм: и без денег выживает. Ее гнобят — а она все равно жива. Давайте ответим на вопрос: из каких социальных кирпичиков можно построить новое, здоровое общество? К примеру, Америка поднялась на протестантских общинах. И она продолжает осуществлять свой имперский проект, потому что не теряет способности вбирать другие сообщества, чужую интеллектуальную элиту делать своей. Пусть завтра она станет двуязычной — англо-испанской, — но все равно останется Америкой.

— Американцам проще — это нация эмигрантов, которая никогда не была единым этносом.

— А они себя как этнос и не воспринимают — им это не нужно. И нам от идей типа "Россия для русских" тоже следовало бы отказаться. Я, как грек на одну четверть, категорически возражаю. Одним из последних серьезных вызовов для американцев в 60-70-е годы было преодоление расистского наследия. И они с этим справились. А ведь неприятие "черных" там было гораздо сильнее, чем у нас неприятие кавказцев или среднеазиатов. Сегодня у них черное население — полноправная и полноценная часть общества.

— Временами даже чересчур полноправная. Знаете эту шутку: самой угнетаемой частью американского общества стали белые мужчины англо-саксонского происхождения протестантского вероисповедания — WASP?

— А я вам на это приведу пример: Крым, Симферополь, дорога на Ялту. Там есть русская деревушка, в которой никогда не было церкви. Когда советский режим стал клониться к закату, на другом берегу начали селиться татары и первым делом построили мечеть. Через некоторое время напротив него, на "русском" берегу реки, вырос православный храм. То есть, люди, увидя мечеть, задали себе вопрос: а мы-то кто тогда?   Это для меня пример того, как проявление чужой идентичности стимулирует пробуждение собственной. Ведь идентичность — это в том числе и границы: где заканчивается "я" и "мы" и начинается "ты" и "они".

— И все же не секрет, что сегодня у нас многие считают, будто Россия как государство может подняться не на адаптации чужого, а скорее на отрицании чужой силы и энергии. Мусульманской, в данном случае. Посмотрите фильмы Балабанова, "Бригаду" — эта мысль звучит отчетливо.

— Выстраивать общество на отрицании можно, но тогда вы неизбежно получите репрессивную власть. И, кроме того, придется точно указать на врага. Если речь идет обо всех кавказцах, то я не представляю, чем это закончится. Во-первых, их слишком много рассеяно по стране — они уже часть отечественного культурного ландшафта. И большинство из них, заметьте, — граждане Российской Федерации. Если речь пойдет конкретно о чеченцах, то также возникает множество вопросов. Накануне военного конфликта это был седьмой по численности народ России .  Их более миллиона — об этом помнят?! Да, во время войны они многих потеряли, но ответили на это вполне прогнозируемым бэби-бумом. Кроме того, у них прекрасно отстроенная внутри России экономическая база. Сколько же надо пролить крови, чтобы все это "зачистить"? На мой взгляд, нужно не вырезать и оперировать, а создавать такой организм, у которого есть иммунитет, и который способен переварить не только Кавказ. Я уверен, что Кавказ может быть конструктивной частью нашего общества. Но правила игры должны оглашаться открыто, иначе происходит сегрегация. А загнать всех в резервации у русских сил не хватит: мусульмане — не американские индейцы. Кстати, сходные проблемы есть у Франции, Испании, Голландии: все бывшие империи вынуждены кооптировать свою имперскую периферию и применять для этого особые механизмы интеграции и натурализации.

 

— Разница только в том, что для них бывшие колонии — далекие, в большинстве своем заморские территории, а у нас — сопредельные, давно ставшие частью России.

— Одни стали, другие — нет. Обратите внимание, как многие пишут даже о Чечне и чеченцах, как о чужом пространстве и опасном, озлобленном, не своем народе. Так кто они: часть нас или нарыв, требующий срочного удаления?

— Мусульманам ваш проект "Русский ислам" тоже вряд ли нравится, потому что им в нем отводится некая подчиненная роль: не ислам переваривает русскую культуру, а наоборот.

— Это как посмотреть. Можно сказать, что русская культура в свое время "переварила" большинство финно-угорского, тюркского и кавказского населения. Можно сказать, что она переварила и византийскую веру, которая сегодня называется православием. Главное ведь, чтобы не было отступления от сути. Никео-цареградский символ веры[1], как был у православных — так и остался. Пять столпов ислама[2], как были — так и остались. Русский мусульманин может, как и любой другой, быть традиционалистом или фундаменталистом, почитать один или несколько мазхабов, принадлежать тому или иному тарикату (суфистскому братству).

— Но русская культура — это прежде всего русский язык, а он для мусульман чужой.

— В мечетях намаз всегда читался и будет читаться на арабском языке, но там немного текста — можно не знать арабский язык и понимать намаз. Арабский язык, конечно, останется важнейшим элементом вероисповедания, и все же ислам — это не только чтение Корана и Сунны, это еще и проповедь, различные формы исповедания, богословие, разработка и реализация норм права. Эти действия удобно осуществлять на языке, которым пользуется большинство. К чему, например, привела миграция с Кавказа? К тому, что во многих городах центральной России, Поволжья и Урала в мечетях проповеди стали читать не на татарском, а на русском языке — языке взаимопонимания для большинства наших мусульман. Ведь кавказцы татарского языка не знают.

Хорошо, что русский язык стал средством коммуникации, но еще лучше, когда он станет элементом и даже символом идентичности : что в русский язык вошло, то стало культурно предсказуемым. К этому и надо стремиться. В этом кроется подлинная безопасность.

— А почему тогда ваш проект вызывает настороженность?

— Не проект вызывает настороженность — наши действия не оспариваются, а имя проекта. Раздражает словосочетание. Нам не раз говорили: смените имя, пусть это будет "российский ислам" или "ислам народов России". Но в том то и дело, "русский ислам" заставляет напряженно думать, обсуждать запретное, здесь уже не спрячешься за политкорректные малозначимые формулировки.

Мы говорим: "русский ислам" — это не русские принявшие ислам, это ислам принявший форму русского. Не хотят слышать! Дрожат. При этом никто ведь не пугается феномена "русского еврейства", которое открыто обсуждается в научной и публицистической литературе. Более того, мы как то уже без него и не можем, попривыкли знаете ли — сложилось большое, многовариантное пространство юмора, анекдотов, которое помогло этой адаптации.

Кстати, даже если часть этнических русских и примет ислам, массового характера этот процесс не приобретет: интерес у русских к буддистско-индуистско-даосскому Востоку на порядок выше, чем к исламу. Не будем забыть о хорошо известном феномене "очарованностью католицизмом" в русской интеллигентной среде. При этом параллельно идут другие процессы: часть тюркского и кавказского населения принимает христианство — и это нормально. Это Евразия.

— Зачем вообще поощрять в стране религиозную тему?

— Приобретая религиозную идентичность, русский человек становится еще более русским — это уникальное качество русской души отмечено еще Достоевским. Поэтому сегодня ряд религиозных доктрин конкурируют за одну только возможность "сеять и жать" на русском культурном поле.

Важно понять следующее: если какое-то политическое образование — в данном случае, Россия — мыслит себя как неоднородное, оно должно задуматься о том, какова должна быть ее рамочная идентичность? То есть, что может сохранить Россию единой, если активизируются находящиеся внутри нее религиозные, языковые, этнические идентичности, выходящие за культурно-территориальное пространство страны? За последние годы многое изменилось, и мы плохо представляем себе страну, в которой живем. Известно ли вам, скажем, что протестантизм — вторая религия в России после православия по количеству зарегистрированных приходов?

— Я полагала, что это как раз ислам.

— Верующих мусульман, конечно, больше, но их считают приблизительно, исходя из количества родившихся в этой вере (аналогично подсчет производится в отношении и всякой другой т.н. традиционной религии). Российские же протестанты — это не "мертвые души", это люди, принявшие веру и исповедующие ее осмысленно. И если их насчитывается, условно, миллион человек, то это, поверьте, большая сила. Так что вопрос о соотношении религиозной и гражданской идентичности очень серьезен: если человек считает себя россиянином и присягает конституционным нормам страны, то это ощущение должно перекрывать его религиозную идентичность. По крайней мере, в вопросах политических. Иначе страна пойдет вразнос, что вполне реально, если значительное число граждан считает политическую культуру, вытекающую из шариата или другого религиозного канона, высшей по отношению к политической культуре данного государства.

— В течение восьмидесяти лет коммунистического режима, плохо ли, хорошо ли, вопрос об иных идентичностях не стоял — страна была монолитна. Закаев играл в драмтеатре, Басаев учился на землемера, а Дудаев служил в Прибалтике.

— Да, советская идентичность была реальной и покрывала все. Взрывное высвобождение социальной энергии в результате ряда революций начала ХХ века позволило не только восстановить Россию, но и фактически разрушить мировое колониальное пространство, созданное Западом. Это пример умелой работы с отмобилизованными социально-классовыми идентичностями. Я не могу сказать, что коммунисты делали осознанно, а что интуитивно, но им многое удалось. А вот когда "советский набор" идентичностей рухнул, взамен ничего конструктивно-собирающего предложено не было. Поэтому люди начали искать другие точки опоры — религиозные, этно-политические, корпоративные, групповые. Все это не плохо, но только вот в случае их мобилизации, учитывая присущую им разновекторность, они могут страну разнести.

— Что же вы предлагаете?

— Методологически понятно, что надо делать: нужна связующая гражданская, общероссийская идентичность, которая перекрыла бы все остальное. Собственно, на это и был нацелен безуспешный пока поиск национальной идеи. На это "заточен" и концепт "Русский ислам".

Вот довольно простая вещь — политика в области издательской деятельности. Ведь что происходит? На что мусульманские фонды дают деньги, то и издается: издательская политика формируется не нами. А нам, например, остро необходим Тафсир (толкование Корана) созвучный русской поэтической и смысловой культуре. Нам нужны переводы, к примеру, Хиндустани, влиятельного богослова Ферганской долины XX века, оппонировавшего ваххабитам. Это работа академическая, сложная, ее надо делать не только в Казани и Уфе, но и в Москве и Петербурге. Другой аспект, можно учить арабский язык как его учат в арабских странах, а можно это делать по отечественным (русским) методикам. Ведь методики закладывают тип мышления.

— Есть успехи?

— Да, мы инициировали ряд объединительных и конструктивных процессов в образовательной сфере. Эта область ключевая: в ней прорастает Будущее. Делаем это совместно с Центральным и Южным федеральными округами, с министром Зориным, с Минобразом, и конечно же с православными, мусульманами, протестантами, иудеями и буддистами. Принят государственный стандарт по теологии: по нему запущен образовательный процесс. Зачем нужен этот стандарт? Он позволяет контролировать образовательную ситуацию легальными средствами — не с помощью прокуратуры и силовиков, а с помощью Минобраза и таких инструментов как лицензирование, аккредитация, аттестация. Ваш преподаватель имеет диплом педагогической квалификации, признанный в Российской Федерации? — Имеет. По каким методикам обучаете? — По таким. Стандарт тянете? — Стараемся. Все, вопросов больше нет. А сегодня мы имеем постоянные конфликты — то с медресе "Йолдыз", то с медресе "Аль-Фуркан": они кого там у вас готовят? Не ваххабитов ли? Эти наезды часто нелегитимны, нужен (и государству, и самим религиозным организациям) легальный механизм контроля и управления.

— А в подполье вы их таким образом не загоните?

— Таким образом нет. А вот если начнут "раскатывать" без предварительного указания на легальные пути — тогда точно загонят. Конечно же всегда найдутся те, кто изначально готов к подполью, но это уже зона ответственности силовиков, которые могут ею заняться на абсолютно законных основаниях. Но вначале все же надо установить честные правила игры — и это функция государства.

— И все-таки, может быть, способность русских к адаптации чужих идентичностей ослабла, а мусульманский мир и вправду очень силен?

— О какой силе и интеллектуальной смелости ислама можно сегодня говорить, если его лидеры не смеют открыть "врата иджтихада" (начать новый правовой и интеллектуальный поиск, усомнение в привычных вероисповедных формах)? Да, сегодня, пассионарность в исламском мире зашкаливает, но это долго не продлится. Его лидеры могут так и не успеть воспользоваться пассионарностью масс, чтобы переоформить ее в новый глобальный проект — конструктивный проект нового мироустройства, что позволит войти им в международную управленческую элиту.

Слабость политического ислама заключается и в том, что главного врага он видит даже не в иноверцах, а в самих мусульманах. Он не может справиться с "переработкой" собственных сообществ. Правда, ему сегодня активно помогают. Я имею в виду упертую политику Вашингтона и Тель-Авива, фактически провоцирующую исламский этногенез — ведь ничто так не сплачивает, как постоянное унижение.

Если же говорить о нашей стране, то она еще в недавнем прошлом была активным игроком на исламском поле: понятие "исламская угроза" ею всерьез не рассматривалось. Более того, СССР откровенно вкладывался в те или иные формы политического ислама и экстремизма в своих внешнеполитических целях. И это демонстрировало стратегический характер мышления советских элит. Так что, я бы сказал, не столько они сильны, сколько мы откровенно слабы и трусливы.

Москва, декабрь 2002 г.


Интервью Сергея Градировского журналу "Эксперт" взяла Наталья Архангельская.


[1] Символ Веры, краткое изложение христианских догматов, безусловное признание которых православная и католическая церкви предписывают каждому христианину. Был сформулирован 1-м Никейским (325 г.) и дополнен 2-м Константинопольским (Цареградским) (381 г.) вселенскими соборами. В дальнейшем католическая церковь сделала к Символу веры добавление филиокве, не признанное православием.

[2] Учение и обрядность ислама опирается на пять столпов: исповедание веры (шахада), молитва (салат или намаз), милостыня (закят), пост (саум в месяц Рамадан) и паломничество (хаджж).

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.