Версия для печати

Жребий Дальнего Востока

До сих пор среди историков бытует мнение, что дальневосточная политика царизма 1890-1907 гг. не встречала сочувствия и понимания в русском обществе, что инициативы министра финансов Сергея Витте по мирному проникновению в Китай воспринимались в России с равнодушием, если не откровенным неприятием. Сейчас мы уже знаем, что это было не так, но откуда могла взяться подобная точка зрения? Дело в том, что о надеждах, не только геополитических или экономических, но и культурных, связанных с активностью России в Азии, отечественные мыслители и политики впоследствии действительно не любили вспоминать. Даже евразийцы, которые как будто должны были с интересом относиться к геополитическим экспериментам Николая II  и его министров, с каким-то смущением отворачивались от идей и достижений той эпохи, предпочитая возводить свою родословную к славянофилам, а не восточникам.

Это странное забвение целой эпохи русской геополитики и геокультуры, отмеченной стремлением нашего Отечества утвердить себя в качестве одной из ведущих азиатских держав (и — более того, покровительницы или же владычицы всего азиатского континента), объясняется, видимо, глубокой внутренней травмой, вызванной крахом, по выражению биографа Николая II С.С. Ольденбурга, "великой азиатской политики".

Цусимская катастрофа мая 1905 г. явилась, возможно, более значительным фактором в делегитимации самодержавия, чем 9-ое января. Именно после Цусимы традиционная власть в России утратила отстатки нравственного престижа в глазах подданных. Бывший революционер-народоволец и крупнейший идеолог самодержавия Лев Тихомиров оставил в своих неопубликованных дневниках признание, что с победой Японии и подписанием Портсмустского мира Россия погибла (я благодарен Г.Б. Кремневу за эти сведения). Погибла в том смысле, что ее существование как империи утратило исторический смысл, заключавшийся в миссии распространения христианской веры среди народов Востока. Дмитрий Менделеев, который еще и в 1905 г., даже после Портсмута, продолжал надеяться на союз с Китаем, по воспоминаниям его сына Ивана Дмитриевича, был потрясен известием о гибели русской эскадры под Цусимой. "Теперь все кончено", — сказал он, и эти слова, полагаю, вместе с великим ученым мог бы произнести и его молодой зять, поэт Александр Блок.

В одном из наиболее загадочных своих произведений, драме "Король на площади" (1906), которое сам Блок называл "петербургской мистикой", поэт, мне кажется,  попытался передать в фантастических образах настроения петербуржцев весны 1905 г.

В начале драмы городская толпа, уже плененная речами вождей бунтовщиков, не решается полностью отдаться во власть революционной стихии, ожидая скорое свершение некоего чудесного события. Это грядущее чудо связывается в пьесе с надеждой на прибытие из далеких стран кораблей — сюжет, восходящий к созданной Блоком двумя годами ранее "Короля на площади" поэме "Ее прибытие". Ожидание "прибытия кораблей" — это последнее, что удерживает людей от бунта, последнее, что по какой-то непонятной причине не дает угаснуть вере в священный характер царской власти. Как только люди приходят к выводу, что корабли не придут, финальная катастрофа — гибель самодержавия и вместе с ним главных героев драмы — оказывается неизбежной. Что это за корабли? Конечно, в этом образе проявились индивидуальные мистические ожидания поэта, однако, вряд ли будет большой натяжкой предположение, что речь в "Короле на площади" идет также и о кораблях русской эскадры, отправившихся в кругосветное путешествие к берегам Тихого океана, навстречу собственной гибели.

Я уверен, что аналогичные свидетельства о пережитом крахе надежд на "чудо" и разочаровании в строе, призванном его обеспечить, мы обнаружим в произведениях очень многих русских людей начала века. Печальный финал дальневосточной политики оказался поистине геополитической и вместе с тем геокультурной катастрофой. Для того чтобы разобраться в причинах и последствиях этой катастрофы, нужно обратиться к сочинениям, написанным как отечественными, так и зарубежными исследователями, рассказывающим об идейных истоках "великой азиатской политики" и ее творцах.

В 2001 г. вышла в свет фундаментальная работа канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе "Навстречу Восходящему Солнцу. Имперские идеологии России и путь к войне с Японией". Это сочинение продолжает существующую в американской историографии линию на изучение идеологических предпосылок русско-японской войны, родоначальником которой следует назвать рано скончавшегося историка Андрея Малозёмова. В отличие от Малозёмова Схиммельпеннинк предпочитает не называть деятелей той эпохи "восточниками", справедливо видя в  этом популярном в американской науке термине ее же собственное изобретение. Он также отказывается усматривать в симпатиях многих россиян к Азии в 1890-х годах и программе сближения с ней, выдвинутой кн. Эспером Ухтомским, лишь плохо замаскированное лицемерие, скрывающее исключительно хищнические колониальные аппетиты. Он справедливо подчеркивает совершенно искреннее "азиатофильство" Ухтомского, которому он посвящает в своем исследовании отдельную главу. "Азийство" Ухтомского Схиммельпеннинк рассматривает как одну из четырех основных идеологий имперского продвижения России вглубь азиатского контитента. Три других — колониалистский экспансионизм ala Киплинг и Сесиль Родс, смешанный с откровенным презрением к народам Азии, проект "мирного проникновения" в Китай и страх перед "желтой экспансией" — представлены в его изложении фигурами, соответственно, Николая Пржевальского, Сергея Витте и генерала Алексея Куропаткина. Честно говоря, последняя фигура у меня вызывает некоторые сомнения, поскольку Куропаткина, с какими бы чувствами он не относился к китайцам, сложно причислить к идеологам экспансии в Азию — он предпочитал проводить здесь скорее оборонительную политику, считая более приоритетным для России европейское, балканское, а не азиатское направление. Не все до конца ясно и с позицией Сергея Витте, которого автор, на мой взгляд, слишком безоговорочно относит к западникам.

Тем не менее, книга Схиммельпеннинка — это, конечно, выдающийся вклад в дело изучения малоизвестных аспектов российской внешней политики. Я бы только в отличие от автора не стал оценивать взгляды Ухтомского и его единомышленников отрицательно: просто потому, что имперская экспансия для государства эпохи колониализма — вещь почти неизбежная и я, честно говоря, ума не приложу, почему "азийство" на фоне остальных идейных установок выглядит так уж плохо, прежде всего, с нравственной точки зрения. Конечно, брать на вооружение эту идеологию сегодня было бы непростительной наивностью, но для XIX в. она, мне кажется, в какой-то мере компенсировала нашу одновекторную геокультурную ориентацию на Европу. Поэтому, я полагаю, мы продолжим и впредь на РА знакомить наших читателей с идеологией "восточничества", представляя малоизвестные имена и сочинения.

2003 г.