Глобальный капитализм и Россия

Глобальная экономика — это совершенно новая историческая реальность, отличная от мировой экономики, в которой процессы накопления капитала происходили во всем мире и которая, согласно учению Фернана Броделя и Иммануила Валлерстайна, существовала, по меньшей мере, с XVI века. Глобальная экономика — это экономика, в которой национальные экономики зависят от деятельности глобализированного ядра. Последнее включает в себя финансовые рынки, международную торговлю, транснациональное производство, в определенной степени науку и технологию и соответствующие виды труда. В целом можно определить глобальную экономику как экономику, чьи основные компоненты обладают институциональной, организационной и технологической способностью действовать как общность (целостность) в реальном времени или в избранном времени в планетарном масштабе.

I

Рынки капитала глобально взаимосвязаны друг с другом, и это весьма значительный фактор в капиталистической экономике. Капитал управляется круглосуточно в реальном времени. Такое явление наблюдается впервые в истории: трансакции достоинством в миллиарды долларов осуществляются за секунды в электронных системах по всему земному шару. К этому нужно добавить интеграцию новых рынков развивающихся стран и переходных экономик в глобальные потоки капитала.

Существенным моментом в развитии финансовой глобализации явилось также колебание объемов продаваемой валюты, которое воздействует на обменный курс национальных валют, серьёзно подрывая автономию правительств в денежно-кредитной и фискальной политике. Ежедневный оборот мирового валютного рынка в 1998 г. составил 1,5 трлн. долл. Всего же объем глобальной торговли валютой увеличился с 1986 по 1998 г. в 8 раз. Это огромное увеличение не было связано с динамикой международной торговли. Пропорция между ежегодным оборотом валют и объемом мирового экспорта увеличилась с 12:1 в 1979 г. до 60:1 в 1996 г., что показывает, таким образом, преимущественно спекулятивную природу торговли валютой.

Глобальная взаимозависимость финансовых рынков — результат действия пяти главных факторов.

Первый из них — либерализация (в большинстве стран) финансовых рынков и заграничных трансакций.

Вторым фактором стало развитие технологической инфраструктуры, которая включает передовые телекоммуникации, интерактивные информационные системы, мощные компьютеры, способные осуществлять высокоскоростную обработку колоссальных потоков информации.

Третий фактор связан с функционированием новых финансовых инструментов — деривативов (фьючерсы, опционы, свопы и т.д.). Эти вторичные или производные инструменты зачастую комбинируют стоимость акций, облигаций, товаров и валют разных стран на базе математических моделей, создавая рыночную капитализацию из рыночной капитализации. По некоторым подсчетам, рыночная стоимость деривативов, находившихся в обращении в 1997 г., составила 360 трлн. долл. (в 12 раз больше мирового ВВП). В силу сложности (многокомпонентности) деривативов возрастает нестабильность в глобальных финансовых сетях.

Четвертый фактор глобальной интеграции финансовых рынков — спекулятивные движения финансовых потоков, стремительно входящих и уходящих с данного рынка, ценных бумаг, национальных валют с целью как получить преимущества от разницы их котировок, так и избежать потерь от их колебаний. В этих условиях финансовые организации, изначально учрежденные, чтобы противодействовать риску, такие как фонды, использующие технику хеджирования, стали основным инструментом глобальной финансовой интеграции. С 1990 по 1997 г. активы фондов, использующих технику хеджирования, умножились в 12 раз.

Пятый фактор — деятельность фирм, оценивающих конъюнктуру рынка (вроде Standard&Poor или Moody’s). Присваивая рейтинги ценным бумагам, а иногда и национальным экономикам в целом, они стремятся утвердить общие правила игры на рынках во всем мире. Эти рейтинги зачастую инициируют изменения в ценах на определенных рынках (например в Южной Корее в 1997 г.), которые затем распространяются и на другие рынки.

Процесс глобализации финансовых рынков приводит к тому, что глобальные потоки капитала всё меньше и меньше зависят от функционирования национальных экономик. Причём эти потоки не подчиняются всецело экономическим законам. Финансовые рынки настолько несовершенны, что они лишь частично реагируют на законы спроса и предложения. Изменения на финансовых рынках — это результат сложной комбинации рыночных законов, стратегии бизнеса, политически мотивированных действий, планов центральных банков, идеологии технократов, психологии толпы, спекуляций и вихрей информации самого различного происхождения. Самые смелые финансовые инвесторы пытаются предугадать тенденции с помощью компьютерных моделей, учитывая множество сценариев. Тем самым они создают капитал из капитала. Результат этого процесса — возрастающая концентрация стоимости в финансовой сфере, в глобальной сети потоков капитала, управляемых информационными системами и образующих хребет новой глобальной экономики.

Исторически международная торговля была основным связующим звеном между национальными экономиками. Сегодня она имеет относительно меньшее значение для процесса глобализации, чем финансовая интеграция и интернационализация прямых иностранных инвестиций и производства, хотя и остается важным элементом новой глобальной экономики.

Развитие международной торговли в последней четверти XX столетия характеризовалось следующими основными тенденциями.

Первая из этих тенденций состояла в том, что увеличивалась доля торговли готовыми промышленными товарами.

Вторая тенденция заключалась в возрастающей роли знания, воплощённого в товарах и услугах. К традиционному дисбалансу торговли между развитыми и развивающимися экономиками, возникающему из неэквивалентного обмена промышленных и сырьевых товаров, добавился дисбаланс между высокотехнологичными и низкотехнологичными товарами промышленности вследствие неравного распределения знаний и технологий между странами и регионами мира. В новом международном разделении труда важнейшими источниками конкурентоспособности станут технологические возможности и технологическая инфраструктура, доступ к знанию и высококвалифицированный человеческий капитал.

Третья тенденция — относительная диверсификация в сферах торговли. В 1965 г. торговля между развитыми странами составляла 59% общего мирового объёма. В 1995 г. эта доля сократилась до 47%, в то время как соответствующий показатель торговли между развивающимися странами увеличился с 3,8% до 14,1%. Тем не менее развитые страны продолжают играть ведущую роль в международной торговле, включая экспорт промышленной продукции (хотя доля развивающихся стран в нём увеличилась с 6%        в 1965 г. до 20% в 1995 г.). Экспорт промышленных товаров из развивающихся стран обеспечивается главным образом группой новых индустриальных государств Восточной Азии, а также Китаем. Что же касается торговли услугами, значение которой сейчас возрастает, то она также асимметрична в пользу развитых стран.

Наконец, четвёртая тенденция — формирование сети торговых отношений между фирмами поверх границ, разделяющих страны и регионы.

Таким образом, новое международное разделение труда, с одной стороны, поддерживает торговое господство стран ОЭСР. С другой стороны, оно открывает дополнительные каналы интеграции новых индустриальных стран в международную торговлю. Но эта интеграция чрезвычайно неравномерна, что дает начало фундаментальному расколу между странами и регионами Юга.

В 1990-е годы шел ускоренный процесс интернационализации производства, распределения, и управления товарами и услугами. Этот процесс заключал в себе три взаимосвязанных аспекта: рост иностранных прямых инвестиций, решающую роль многонациональных корпораций (МНК) и формирование международных производственных сетей.

Прямые иностранные инвестиции (ПИИ) в 1980–1995 гг. выросли в 4 раза. Они увеличивались значительно быстрее, чем росли объёмы мирового производства и мировой торговли. Большая часть всех фондов ПИИ сконцентрирована в развитых экономиках, и эта концентрация растет с течением времени: в 1960 г. на развитые страны приходилось две трети; а в конце 1990-х годов — три четверти всех накопленных фондов ПИИ.

Многонациональные корпорации — основной субъект ПИИ. Иностранные филиалы МНК финансируют свои инвестиции из разнообразных источников, включая заимствования на местном и международном рынках, субсидии правительств и долевое финансирование со стороны местных фирм. Расширение мировой торговли тоже является результатом производственной деятельности МНК. Примерно треть всей мировой торговли приходится на торговлю между подразделениями той же самой корпорации. В 1998 г. насчитывалось около 53 тысяч МНК с 450 тысячами иностранных филиалов и объёмом глобальных продаж в размере 9,5 трлн. долл. На них приходилось, по различным оценкам, от 20 до 30% общемирового производства и от 66 до 70% мировой торговли.

Во второй половине XX столетия существенно изменилась и отраслевая структура МНК. До начала 50-х годов большинство ПИИ было сконцентрировано в первичном секторе. Но уже к 1970 г. они составляли только 22,7% всех ПИИ, тогда как во вторичном секторе было сосредоточено более 45% и в третичном секторе — более 31% их объёма. В 1994 г. ПИИ в сфере услуг составили уже 53,6%, а в промышленном производстве — 37,4%.

Однако переломной тенденцией в эволюции глобального производства в 90-е годы стало организационное преобразование производственного процесса, включая преобразование самих многонациональных корпораций. Глобальное производство товаров и услуг всё в большей мере осуществляется не многонациональными корпорациями, а транснациональными сетями производства, в которых многонациональные корпорации являются необходимым компонентом, но в то же время таким, который не может работать без остальной части сети.

Помимо многонациональных корпораций, малые и средние фирмы во многих странах сформировали кооперативные сети, что позволяет им самим быть конкурентоспособными в глобальной системе производства. Эти сети соединились с многонациональными корпорациями, став субподрядчиками друг для друга. Чаще всего сети малого или среднего бизнеса становятся субподрядчиками одной или нескольких крупных корпораций. Но имеются также многочисленные примеры того, что эти сети заключают соглашения с многонациональными компаниями, чтобы получить доступ к рынкам, технологиям, навыкам управления или торговой марке. Многие из таких сетей транснациональны сами по себе, что видно на примере тайваньских и израильских компьютерных отраслей промышленности, протянувших свои сети к Силиконовой Долине.

Новое международное разделение труда всё больше становится внутрифирменным или, точнее, внутрисетевым разделением труда в структуре фирм.

II

Производительность и конкурентоспособность в информационном производстве основаны на производстве знания и обработке информации. Производство знания и технологические возможности — ключевые инструменты конкуренции между фирмами, организациями всех типов, и в конечном счете странами.

К концу 1990-х годов пятая часть населения мира, живущая в странах с высоким уровнем дохода, имела в своем распоряжении 74% телефонных линий, на неё приходилось более 93% всех пользователей Интернета. Это технологическое доминирование могло бы противоречить идее глобальной экономики, основанной на знаниях, за исключением той формы, при которой мы получаем иерархическое разделение труда между производителями знания, живущими в немногочисленных глобальных городах и регионах, и остальной частью мира, состоящей из технологически зависимых экономик. И всё же примеры технологической взаимозависимости не столь просты, как можно было бы предположить, исходя из статистики, характеризующей неравенство в географическом плане.

Прежде всего фундаментальные исследования — основной источник знания — проводятся во всем мире главным образом в исследовательских подразделениях университетов и в государственных научных центрах. За исключением исследований, относящихся к оборонному комплексу, система фундаментальных исследований открыта и доступна. В самом деле, в 1990-е годы более 50% докторских степеней (Ph.D.) в США присваивалось иностранным граждан. Правда, 47% иностранных обладателей этой степени остались в Америке. Но это скорее говорит о неспособности стран их происхождения привлекать своих ученых, чем о близости их систем организации науки (так, 88% обладателей докторской степени из Китая и 79% — из Индии остались в США, тогда как для выходцев из Японии эта цифра составила 13%, из Южной Кореи — 11%).

Тем не менее имеет место фундаментальная асимметрия в формулировании задач, которые ставятся перед исследователями. Проблемы, которые важны для развивающихся стран, но вызывают лишь небольшой научный интерес или не обещают хорошего рынка сбыта для результатов исследований, игнорируются в исследовательских программах развитых стран. При всём своём глобальном характере наука воспроизводит процесс отлучения значительной части населения мира от современной жизни, игнорируя или рассматривая их специфические проблемы не в той мере, в какой результаты исследований могли бы улучшить условия их жизни.

Экономическое развитие и конкурентоспособность опираются не на фундаментальные исследования как таковые, а на их связи с прикладными исследованиями (система НИОКР) и их распространение среди организаций и частных лиц. Передовые академические исследования и хорошая образовательная система необходимы, но недостаточны, чтобы страны, фирмы и отдельные индивиды вступили в информационную эпоху. Таким образом, избирательная глобализация науки отнюдь не ведёт к глобализации технологии. Глобальное технологическое развитие нуждается во взаимодействии между наукой, технологией и бизнесом, а также в увязке с внутренней и внешней политикой.

В мире существуют механизмы распространения технологий, хотя и не без ограничений, в том числе — через многонациональные корпорации. МНК и их производственные сети являются в то же самое время и инструментами технологического господства, и каналами выборочного распространения технологий. Многонациональные корпорации сосредоточивают у себя подавляющее большинство закрытых для общественности НИОКР. Они используют эти знания как ключевой ресурс для конкуренции, проникновения на рынок и правительственной поддержки. Вместе с тем ввиду растущих издержек и стратегической важности НИОКР, корпорации привлекают для совместных исследований другие корпорации, университеты и общественные исследовательские институты (например, больницы — в биомедицинских исследованиях) по всему миру. Действуя так, они вносят вклад в создание  и формирование горизонтальной сети НИОКР, охватывающей собой целые отрасли экономики и страны.

Кроме того, чтобы международные производственные сети работали эффективно, многонациональные корпорации должны делиться некоторыми ноу-хау с партнерами, позволяя малым и средним фирмам улучшать их собственную технологию. Имеются некоторые свидетельства того позитивного воздействия, которое оказало присутствие иностранных дочерних филиалов МНК в производственной системе стран ОЭСР на технологическое развитие и уровень производительности этих стран.

Все же развивающиеся и новые индустриальные страны не должны уповать на МНК и нуждаются в проведении национальной политики, направленной на то, чтобы дать возможность местной рабочей силе и местным фирмам включиться в транснациональные производственные сети и конкурировать на мировом рынке. Именно это имело место в новых индустриальных странах Азии, где технологическая политика правительства была решающим инструментом развития. Роль государства остается существенной и в том, что касается обеспечения человеческими ресурсами (образование на всех уровнях) и технологической инфраструктурой (особенно доступными, дешевыми, высококачественными средствами связи и информационными системами).

Чтобы понять, как и почему технологии распространяются в глобальной экономике, стоит рассмотреть характер новых технологий, основанных на информации. Эти технологии обладают колоссальным потенциалом для распространения при условии, что они находят технологическую инфраструктуру, организационную среду и человеческие ресурсы, способные обучаться на практике. Это весьма жёсткое условие. Однако оно не является препятствием для стран, задержавшихся в своём развитии, чтобы догнать лидеров и встроиться в процесс распространения технологий, если эти страны быстро создают надлежащую среду. Именно это произошло в 1960–70-х годах в Японии, в 1980-х — в новых индустриальных странах Азии и, в меньшей степени, в Бразилии и Чили — в 1990-х.

Но мировой опыт 1990-х годов предполагает всё-таки другой путь технологического развития. Как только фирмы и частные лица во всем мире получали доступ к новой технологической системе, они присоединялись к производителям и рынкам, где они могли бы использовать свои знания и продвигать на рынке свои товары. Их планы выходили за пределы их национальной базы, усиливая, таким образом, производственные сети многонациональных корпораций. Тем самым одновременно данные фирмы и лица обучались посредством своих связей с этими сетями и вырабатывали свои собственные конкурентные стратегии.

Если труд — решающий фактор производства в информационной экономике и если производство и распределение продукции во всё больших масштабах осуществляется на глобальной основе, то, казалось бы, мы должны наблюдать параллельный процесс глобализации труда. Однако дело здесь обстоит намного сложнее. Нарастает процесс глобализации особого труда. Это труд не только высококвалифицированный, но и такой, который пользуется исключительно высоким спросом во всем мире и поэтому не подпадает под иммиграционное законодательство и правила, касающиеся заработной платы или условий труда. Любой, кто способен производить исключительную добавленную стоимость, наслаждается возможностью искать себе работу в любом месте земного шара; его, в свою очередь, также будут выискивать по всему миру. Эта категория людей, занятых особым трудом, отнюдь не составляет десятков миллионов человек, но она имеет решающее значение для функционирования сетей бизнеса, средств информации и политики, так что в целом рынок для наиболее ценного труда действительно является глобальным. Вместе с тем для огромных масс народа, для тех, кто не обладает исключительными навыками, существует весьма неоднозначная перспектива в плане работы.

Как написано в Докладе ООН о человеческом развитии за 1999 год, "глобальный рынок труда все более и более интегрируется для высококвалифицированных специалистов — руководителей корпораций, ученых, эстрадных артистов и многих других, образующих глобальную профессиональную элиту, с высокой мобильностью и высокой заработной платой. Но рынок для неквалифицированного труда сильно ограничен национальными барьерами"[1] . В то время как капитал и основные производственные сети являются глобальными, большая часть рабочей силы локальна. Только труд элитных специальностей, имеющий большое стратегическое значение, действительно глобализируется.

Однако, помимо фактического передвижения людей через государственные границы, наблюдается растущая взаимосвязь между рабочими в стране, где они работают, и остальной частью мира посредством глобальных производственных потоков, денег (денежных переводов), информации и культуры. Становление глобальных производственных сетей влияет на положение рабочих во всем мире. Мигранты посылают свои деньги домой. Удачливые предприниматели там, куда они иммигрировали, зачастую становятся посредниками между своей родиной и страной пребывания. Сети семей, друзей и знакомых разрастаются с течением времени, и передовые средства связи и транспортные системы позволяют миллионам людей жить "между странами".

Итак, в то время как большая часть рабочей силы не является глобализированной, во всем мире увеличивается миграция, в большинстве развитых стран возрастает полиэтничность населения, и возникают многоуровневые связи между миллионами людей через государственные границы и культурные барьеры.

Необходимо сделать дополнительную оговорку в определении контуров глобальной экономики: это — не планетарная экономика. Глобальная экономика не охватывает все экономические процессы на планете, не включает все территории и всех людей в свою работу, хотя и затрагивает прямо или косвенно существование всего человечества. В то время как ее влияние распространяется на всю планету, ее фактическое функционирование и структуры относятся только к сегментам экономических отраслей, стран и регионов в масштабах, которые варьируются в соответствии со специфическим положением отрасли, страны или региона в международном разделении труда.

Избирательный характер также носит глобализация финансовых рынков. В 1996 г. 94% портфельных и других краткосрочных потоков капитала в развивающиеся и переходные экономики направлялись в 20 стран. Только 25 развивающихся стран имеют доступ к частным рынкам облигаций, коммерческих банковских ссуд и ценных бумаг. Несмотря на все разговоры о роли так называемых становящихся рынках в глобальных финансах, в 1998 г. на страны с такими рынками приходилось только 7% общей рыночной капитализации, хотя в них проживало 85% мирового населения. Что же касается производства, то в 1988 г. страны ОЭСР вместе с четырьмя азиатскими "тиграми" обеспечивали 72,8% мирового производства; эта величина лишь незначительно снизилась в 1990-е годы, причём в 1990 г. страны Большой семёрки производили 90% высокотехнологичной продукции и владели 80,4% всех мировых вычислительных мощностей.

Таким образом, глобальная экономика характеризуется фундаментальной асимметрией между странами по уровню их интеграции, конкурентному потенциалу и доле выгод от экономического роста. Эта дифференциация распространяется и на внутренние районы каждой страны. Следствием этой концентрации ресурсов, динамизма, и богатства на некоторых территориях является сегментация мирового населения как результат сегментации глобальной экономики и в конечном счете ведущая к глобальному росту неравенства и социальной дискриминации.

Модель сегментации характеризуется двоякой динамикой. С одной стороны, имеющие высокую ценность сегменты территорий и люди включены в глобальные сети создания и присвоения богатства. С другой стороны, всё и все, не имеющие ценности, согласно критериям этих сетей, исключаются из сети. Положение в сетях может измениться через какое-то время путем переоценки или девальвации. Это приводит страны, регионы и население в постоянное движение, которое является равносильным структурной неустойчивости.

Новая экономическая система в одно и то же время высоко динамична, избирательна и крайне нестабильна. Усиленные новыми коммуникационными и информационными технологиями, сети капитала, производства и торговли способны обнаружить где бы то ни было в мире источники создания стоимости и связать их воедино. Однако в то время как доминирующие сегменты всех национальных экономик связаны в глобальную сеть, другие сегменты стран, регионов, экономических секторов и локальных обществ отделены от процессов накопления и потребления, которые характеризуют информационную глобальную экономику. Логика их социального и экономического развития основана на механизмах, существенно отличающихся от механизмов информационной экономики. В то время как информационная экономика преобразует целиком всю планету, и в этом смысле она действительно глобальна, большинство людей на планете не заняты в этой информационной глобальной экономике и ничего не приобретают в ней. Тем не менее все экономические и социальные процессы определяются логикой развития доминирующих структур такой экономики[2].

III

Глобальная экономика сложилась на исходе XX столетия в результате реструктуризации фирм и финансовых рынков вслед за кризисом 1970-х годов. Она расширялась, используя новые информационные и коммуникационные технологии. Это стало возможным благодаря проведению правительствами вполне определённой политики.

Стратегии бизнеса, нацеленные на повышение производительности и уровня доходности, включают в себя поиск новых рынков и интернационализацию производства. Растущее присутствие американских многонациональных корпораций в Европе и Азии породило новую тенденцию — перемещение производства, что способствовало расширению международной торговли. В 1980-х годах этой стратегии следовали также европейские и японские транснациональные корпорации. Фирмы из Японии и азиатско-тихоокеанских новых индустриальных стран обеспечивали свой высокий рост благодаря экспорту в США, в меньшей степени — на европейские рынки. Тем самым они способствовали усилению конкуренции в международной торговле, тогда как США и Европейское сообщество принимали меры, чтобы ответить на тихоокеанский вызов. Европейское сообщество увеличило число своих членов за счёт Южной и Северной Европы и ускорило процессы экономической интеграции, чтобы расширить внутренний рынок, создавая вместе с тем единый таможенный фронт перед лицом японских и американских конкурентов. США, делая ставку на своё технологическое превосходство и гибкость бизнеса, усилили давление в направлении либерализации торговли, одновременно сохраняя собственные протекционистские барьеры.

Зрелая экономическая глобализация может происходить только на основе новых информационных и коммуникационных технологий. Передовые компьютерные системы позволили применять новые эффективные математические модели для управления финансовыми потоками и сделали возможными высокоскоростные трансакции. Сложные телекоммуникационные системы связали финансовые центры по всему миру в режиме реального времени. Управление в таком режиме позволило фирмам работать по всей стране и по всему миру.

И всё же никакие технологии или бизнес сами по себе не могли создать глобальную экономику. Главными агентами в становлении глобальной экономики были правительства, особенно правительства стран Большой семёрки, и их международные институты, Международный валютный фонд, Мировой банк и Всемирная Торговая Организация. Три взаимосвязанных политических курса создавали основы для глобализации: дерегулирование внутренней экономической деятельности (начиная с финансовых рынков), либерализация международной торговли и инвестиций, приватизация компаний общественного сектора (зачастую продаваемых иностранным инвесторам). Эта политика, начавшая проводиться в Соединенных Штатах в середине 1970-х годов, в Англии в начале 1980-х и в том же десятилетии получившая распространение в Европейском сообществе, в 1990-х годах стала доминирующей в большинстве стран мира, общепринятым стандартом в международной экономической системе.

Механизм, с помощью которого предполагалось запустить процесс глобализации в большинстве стран мира, был прост: политическое давление или посредством прямых действий правительства, или через деятельность МВФ, Мирового Банка или Всемирной Торговой Организации. Администрация Клинтона фактически была истинным политическим глобализатором. Безусловно, Клинтон возводил здание глобализации на фундаменте, заложенном Рейганом, но он продвинулся в реализации проекта намного дальше, открыв рынки товаров, услуг и капитала, что было приоритетным в период его пребывания у власти. Конечная цель — унификация всех экономик вокруг набора твердо установленных правил игры с тем, чтобы направления движения капитала, товаров, и услуг могли направляться рынком.

Успех этой стратегии во всем мире может основываться на понимании того, что экономические кризисы были всеохватывающими во многих регионах земного шара. В большинстве латиноамериканских и африканских стран первый раунд глобализации финансов в 1980-х годы опустошил экономики путём навязывания политики крайней экономии, чтобы обслуживать долг. Россия и Восточная Европа только начали трудный переход к рыночной экономике, который означал, в общем и целом, старт с экономического коллапса. Позже азиатский кризис 1997–1998 гг. перевернул вверх дном тихоокеанские экономики, зачастую подрывая осуществлявшие их развитие государства. В большинстве случаев после таких кризисов МВФ и Мировой банк прибывали на помощь, но при условии, что правительства примут их предписания для оздоровления экономики.

Эти политические рекомендации фактически были основаны на принципах "корректирующей политики" (adjustment policies), удивительно похожих друг на друга, какими бы ни были специфические условия каждой страны, поскольку они фактически были продуктом, изготовленным в массовом порядке ортодоксальными неоклассическими экономистами, главным образом из Чикагского университета, Гарварда и Массачусетского технологического института. К концу 1990-х годов МВФ контролировал проведение "корректирующей политики" в более чем 80 странах. Даже экономики крупных стран — таких как Россия, Мексика, Индонезия или Бразилия, нуждались в одобрении их политики Международным валютным фондом. Большая часть развивающегося мира, как и стран с переходной экономикой, стала своего рода экономическим протекторатом МВФ, что в конечном счете означало установление контроля за ним со стороны Министерства финансов США.

Схожая логика реализовывалась в международной торговле через Всемирную Торговую Организацию, учрежденную в 1994 г. Странам, выбирающим стратегию вовне ориентированного развития (outward development strategy), таким как континентальные экономики Китая и Индии, был необходим доступ к богатым рынкам. Но чтобы получить такой доступ, они должны были твердо придерживаться правил международной торговли. Соблюдение этих правил означало постепенную ликвидацию защиты неконкурентоспособных отраслей промышленности. Отклонение от правил вызывало санкции в виде жестких тарифов, таким образом лишая шансов развиваться путем завоевания богатых рынков. Условия членства в ВТО и ОЭСР были важными стимулами. Страна за страной предпринимала одностороннюю глубокую либерализацию, в области не только торговли, но и прямых иностранных инвестиций. В 1991 г., например, 35 стран ввели изменения в 82 режимах регулирования, причём в 80 случаях из них были предусмотрены меры по либерализации или по привлечению прямых иностранных инвестиций. В 1995 г. темп изменений ускорился: уже большее число стран — 65 — находились в состоянии изменения режима регулирования, продолжая двигаться в сторону либерализации". В ноябре 1999 г. Китай достиг торгового соглашения с Соединенными Штатами по поводу либерализации своих торговых и инвестиционных нормативных актов, что открывает Китаю путь к вступлению в ВТО.

Чем большее число стран вступает в этот клуб, тем труднее становится тем, кто остается вне либерального экономического режима, идти своим собственным путем, тем больше возрастают для них издержки пребывания вне глобальной сети.

Почему же правительства поддались этому поистине драматическому толчку в направлении глобализации, подрывая тем самым свою суверенную власть? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно выделить четыре уровня объяснения: осознаваемые правительством стратегические интересы данного суверенного государства; идеологический контекст; политические интересы руководства; личные интересы людей, находящихся у власти.

Что касается интересов государства, то каждая страна дает свое объяснение. Так, главному глобализатору, правительству США, ясно, что открытая, интегрированная глобальная экономика выгодна американским фирмам и тем иностранным компаниям, которые базируются в США, благодаря их технологическому превосходству и гибкости в управлении. Для европейских правительств определенной формой глобализации явился Маастрихтский договор. Он был воспринят как единственный шанс выдержать конкуренцию в мире со всё возрастающим преобладанием американских технологий, азиатской обрабатывающей промышленности и глобальных финансовых потоков, сохранить автономию Европы. Япония приспосабливалась к новым реалиям весьма неохотно, понуждаемая серьезным длительным спадом  и глубоким финансовым кризисом. Китай и Индия видели в либерализации торговли возможность развития и построения технологической и экономической базы для обновленной национальной мощи. Для стран с развивающейся индустрией новая модель государственной политики обещала стать новым исходным моментом истории и основным побудительным мотивом для поддержки со стороны ведущих мировых держав. Для реформаторов, пришедших к власти в Восточной Европе, либерализация была равнозначно бесповоротному разрыву с коммунистическим прошлым. Наконец, многие развивающиеся страны даже не пытались осознать свои стратегические интересы: МВФ и Мировой банк всё решали за них, что явилось ценой за восстановление их падающих экономик.

Корыстные интересы всегда находят идеологическое обоснование. Это обоснование в 1990-е годы строилось вокруг коллапса этатизма и кризиса легитимности, который испытали государство благосостояния и система государственного регулирования экономики в течение 1980-х годов. Неолиберальные идеологи (называемые в США "неоконсерваторами") по всему миру вышли из своих кабинетов, и в их крестовом походе к ним присоединились неофиты, старающиеся забыть своё марксистское прошлое, от французских "новых философов" до блестящих латиноамериканских писателей-романистов. Когда неолиберализм как новая идеология сделался известным, выйдя за пределы интеллектуально ограниченного набора идей Рейгана/Тэтчер и проявился в разнообразных формах, приспособленных к специфическим культурам, он быстро установил свою гегемонию.

Глобализации благоприятствовал и политический интерес новых лидеров, вошедших в состав правительств в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Под политическим интересом я понимаю интерес быть избранным в состав правительства и остаться в нем. В большинстве случаев новые лидеры были избраны в условиях экономического упадка, а то и коллапса; они укрепили свою власть, существенно улучшив экономическое положение страны.

Ирония состоит в том, что реформаторы, которые содействовали глобализации, пришли главным образом с левого фланга, порвав с политическим своим прошлым, когда они были сторонниками государственного контроля над экономикой. Было бы ошибкой рассматривать это в качестве доказательства политического оппортунизма. Скорее, это был реализм, основанный на понимании возможностей нового экономического и технологического развития, создаваемых им способов быстрого выведения экономики из состояния относительного застоя.

Как только выбор в пользу либерализации/глобализации экономики был сделан, политические лидеры были вынуждены подыскивать соответствующие кадры для проведения посткейнсианской экономической политики. Мой довод состоит не в том, что финансовый мир управляет правительствами. Наоборот, чтобы правительства могли управлять экономиками в новом глобальном контексте, они нуждаются в людях, которые знают, как выжить в новом экономическом мире. Чтобы выполнять свою работу, этим экономическим экспертам требуются дополнительные кадры, которых объединяли бы с ними схожие навыки, лексика и ценности. Поскольку они обладают секретами управления новой экономикой, их власть растет непропорционально их реальной политической притягательности.

Наконец, есть ещё и четвертый уровень объяснения того, почему правительства столь внимательно относятся к экономической глобализации. Это личные интересы людей, принимающих решения. Сказанное вовсе не означает, что именно личные интересы — наиболее важный фактор, влияющий на выбор политики правительств в направлении глобализации. И всё же личные интересы лидеров или их высокопоставленных сотрудников оказали значительное влияние на скорость и форму глобализации. Эти интересы прежде всего проявились в увеличении личного богатства, полученного посредством двух основных каналов. Первый — финансовые вознаграждения и выгодные назначения после ухода со службы благодаря установленным связям, или в обмен на содействие в заключении коммерческих сделок. Второй канал — это коррупция в ее различных формах: взятки, извлечение выгод из осведомлённости о финансовых операциях и приобретении недвижимости, участие в бизнесе в обмен на политическую благосклонность и т.п. Разумеется, личные деловые интересы политических деятелей (законные или нет) — очень старая тема, вероятно, постоянная для политической науки. Тем не менее мой довод здесь более определенный: личные интересы благоприятствуют политике глобализации. Во многих развивающихся странах они реально являются единственным, что имеет значение, так как доступ к стране — главный актив, контролируемый политическими элитами и позволяющий им участвовать в глобальных сетях богатства.

Тот факт, что без правительственной политики, проводившейся в силу государственных, политических и личных интересов, а также в контексте новой идеологической атмосферы, глобализация — триумф рынков над самими правительствами — была бы невозможна, не означает, что глобальная экономика может быть отменена политическими решениями. Глобальная экономика теперь представляет собой сеть взаимосвязанных сегментов хозяйства, которые играют решающую роль в экономике каждой страны и многих людей. Коль скоро такая сеть сложилась, любой узел, отпадающий от неё, просто игнорируется, и ресурсы (капитал, информация, технологии, товары, услуги, квалифицированный труд) продолжают течь в остальные части сети. Любое индивидуальное отсоединение от глобальной экономики подразумевает ошеломляющие издержки: опустошение экономики в ближайшей перспективе и закрытие доступа к источникам роста.

IV

Нынешний процесс глобализации глубоко затрагивает Россию, но такими путями и в таких формах, которые зависят от особенностей её истории, экономики и политики. В течение 1990-х годов интеграция России в глобальную экономику была ключевой задачей экономической политики. Приватизация, либерализация и открытие экономики были взаимосвязанными между собой чертами, которые доминировали в процессе перехода от командной экономики к рыночной. Финансовая стабилизация в своей основе была нацелена на то, чтобы согласовать условия инвестирования между Россией и глобальной экономикой. Российские финансы стали вплетаться в глобальный финансовый рынок.

И всё же глобализация российской экономики была отмечена частным присвоением общественных активов, что вело к формированию олигополистических финансово-промышленных групп. Нефть, газ, полезные ископаемые и другое сырье продолжали обеспечивать большую часть российского экспорта и всё больше концентрировались в руках немногочисленных конгломератов, которые держали большую часть своей прибыли на иностранных счетах. Новейшие виды бизнес-услуг, сконцентрированные в Москве и основных городских центрах, сыграли роль посредников между российскими ресурсами и международными сетями производства и распределения.

Вместе с тем значительная часть российской экономики стала бартерной, а жизненный уровень подавляющего большинства россиян в течение 1990-х годов снизился. Для миллионов семей выживание благодаря производству продовольствия для собственного потребления стало скорее правилом, чем исключением. Кроме того, российские домашние хозяйства перестали доверять своим банкам и своей валюте. В практику широко вошло хранение сбережений в долларах. Согласно американским источникам, эти сбережения, возможно, достигают более 50 млрд. долл., что примерно в 3 раза превышает общий объем прямых иностранных инвестиций в Россию в течение 1990-х годов.

Сетевая интеграция России в глобальные финансовые рынки делает Россию уязвимой в условиях неустойчивости этих рынков, что драматическим образом показал кризис августа 1998 г. Из этого заманчиво сделать вывод о том, что частичная изоляция России от глобальной экономики могла бы быть выгодна в ближайшей перспективе, по крайней мере, для большей части занятых. Тем не менее, поскольку новая рыночная экономика глобальна, такая изоляция была бы проблематичной. Прежде всего, потому, что конкурентоспособность России как экспортера энергоносителей и сырья чрезвычайно уязвима. Кроме того, если созданный в России капитал не найдет возможностей для прибыльных инвестиций внутри страны, сопоставимых с аналогичными на международном рынке, то он по-прежнему будет утекать, используя легкость электронных финансовых трансакций.

Следование китайской модели частичной интеграции в глобальную экономику не принесет пользы для России, поскольку процесс финансовой и предпринимательской интеграции российских ведущих фирм зашел слишком далеко, чтобы повернуть его вспять без крупномасштабного кризиса. Таким образом, ключевыми вопросами для российской экономики в ее новой стадии глобализации будут следующие: как эффективно конкурировать в глобальной экономике и как обеспечить выгоды от глобализации для большой части населения, которая всё ещё остается на обочине этого процесса?

Конкурентоспособность в конечном счете зависит от производительности. А производительность в Информационную Эпоху зависит от способности создавать знание и обрабатывать информацию и превращать это в рыночные продукты внутри страны и на международном уровне. В этом смысле России необходима коренная реконструкция базы информационных технологий, начиная с Интернета. В нашем исследовании с Эммой Киселёвой мы зафиксировали серьезный кризис российских отраслей этих технологий[3] . В то же самое время мы показали российский потенциал — обилие талантов в сфере техники, науки и программного обеспечения, что является наиболее важным ресурсом в новой экономике. Это хорошо знают компании Силиконовой Долины, в настоящее время активно нанимающие российских программистов. Россия также насчитывает значительное количество молодых предпринимателей, готовых рискнуть, если им дать шанс. Но чтобы задействовать эти предпринимательские и технологические ресурсы, требуется соответствующая государственная политика.

Одновременно нужно повысить уровень жизни россиян. Это необходимо для обеспечения социальной справедливости и социальной стабильности, а также для того, чтобы расширить внутренний рынок, благодаря которому могла бы расти новая российская экономика малых и средних предприятий. Учитывая наличные экономические условия, механизм экономического и социального перераспределения можно было бы запустить только с помощью целенаправленной политики занятости и социальных трансфертов. Основой для такой политики является, конечно, возможность получения государственных доходов, а в конечном счёте — эффективная политика налогообложения.

Сегодня Россия лишь отдельными сегментами своих финансов, экспорта и потребления связана с глобальными сетями, что приводит к росту неустойчивости ее экономики и наплыву спекулятивного капитала. И поскольку россияне в своём большинстве страдают от негативных последствий фрагментированной глобальной интеграции, они живут замкнуто, в изоляции от остального мира. России нужно проводить новую государственную политику, самым важным результатом которой было бы уменьшение нынешней зависимости российской экономики от меняющихся капризов политических деятелей наверху. Пока граждане, предприниматели и инвесторы ощущают эту политическую зависимость, никакая динамичная рыночная экономика в России возникнуть не может.

Это парадокс российского развития в начале XXI столетия: демократическое государство должно заложить основы для рыночной экономики, которая сможет функционировать независимо от тех, кто находится у власти, и в то же время — защищать гражданское общество, не испытывающее страха перед своими лидерами. И кто бы ни взялся за решение этой проблемы, его будут помнить в российской истории.

Публикуется с любезного согласия редакции журнала "Экономические стратегии".