Главная ?> Геоэкономика ?> Концептуальные основы ?> Карло Жан, Паоло Савона. "Геоэкономика" [1997] ?> Геоэкономика: теоретические аспекты, методы, стратегия и техника
Карло Жан

Геоэкономика: теоретические аспекты, методы, стратегия и техника

1. Новые структуры мировой экономики

После окончания биполярной конфронтации исчезли политико-стратегические препятствия на пути глобализации мировой экономики, вызванной технологической революцией в области информации, транспорта и связи, а также ускоренной дематериализацией богатства и ростом значимости третичного сектора. Границы пали. Высокий уровень жизни трудящихся промышленно развитых стран уже не защитить с помощью тарифных барьеров от конкуренции новых индустриальных стран с гораздо более низкой стоимостью рабочей силы. Экономическое пространство и рынок уже не совпадают с территорией какого-либо Государства. Произошел переход от системы "рынок — государство" к системе "много государств — один рынок".

В результате изменяются отношения между политикой и экономикой. Рушатся налаженные связи между государством, территорией и богатством. Глобализация экономики подстегивает эти изменения. Менее отчетливыми становятся различия между "внутренним" и "внешним". Этого не учитывают лишь те государства, для которых характерен глубокий бюрократически-ассистенциальный склероз; например, внутренняя торговля в них обособлена от внешней. Биполярному миру такого рода экономическая турбулентность была неведома. Тогда все обстояло гораздо проще и держалось под контролем. Две сверхдержавы в своей конкуренции "с нулевой суммой" обеспечивали status quo. Теперь мировое экономическое пространство уже не разделено четкими разграничительными линиями. Тем не менее, оно остается неоднородным. Это объясняется не только тем, что экономические пространства продолжают меняться под воздействием потоков спроса и предложения (политические пространства более стабильны, поскольку они ограничены территориальными границами государств); причина кроется и в многочисленных различиях, к примеру, в разной стоимости рабочей силы, используемой предпринимателями и Государствами, которые пытаются манипулировать ею ради собственной выгоды. Глобализация рынка не ведет к стиранию различий. Каждый стремится подчинить универсум своим интересам.

Изящной простоты двухполюсного мира, в котором мировая геополитическая конкуренция структурировалась по оси Восток — Запад, больше не существует[2]. С ее утратой исчезли и условия, определявшие экономическое соперничество между Соединенными Штатами, Европой и Японией; эти условия задавались тем, что последние нуждались в американских стратегических гарантиях перед лицом советской угрозы. С другой стороны, исчезли условия, порождавшие — в результате двухполюсного противостояния — конфликтную ситуацию в третьем мире. В двухполюсный период такая ситуация не могла выйти за определенные пределы, иначе это привело бы к вмешательству двух сверхдержав, опасавшихся, в свою очередь, изменений мирового равновесия в ущерб себе и неизбежности прямого столкновения, чреватого ядерной эскалацией[3].

Следовательно, вмешательство двух сверхдержав являлось, по существу, сдерживающим фактором. Существовал фактический альянс между Москвой и Вашингтоном. Третий мир вынашивал новый мировой экономической порядок с более справедливым распределением богатств, вынуждая ценить свое "неприсоединение" и разрабатывая причудливые проекты в рамках ЮНКТАД (Конференция Объединенных Наций по Торговле и Развитию). Третий мир полагал, что может осуществлять давление и шантаж по отношению к Западу, пользуясь наличием у себя сырьевых ресурсов и угрожая открытием пути для советского проникновения. Сейчас его значимость становится все меньше и меньше.

По многим соображениям говорить о третьем мире уже не имеет смысла. В самом деле, третий мир все сильнее дробится на противоборствующие группы, соперничающие между собой ради получения как можно большей квоты экономической помощи со стороны Запада. Достаточно взглянуть на то, что происходит в Средиземноморье. Взаимоотношения между североафриканскими и ближневосточными странами практически сведены к нулю. Гораздо важнее отношения отдельных государств с Севером. Только инициатива Севера — подобная той, что была предпринята Конференцией в Касабланке в октябре 1994 года — может привести к некоторому порядку, стабильности и развитию на Юге.

Благосостояние и безопасность, даже на случай невоенной угрозы, такой, как массовая миграция, тесно связаны между собой. Если в биполярном мире экономика была "на службе" у вооруженных сил, теперь положение стало прямо противоположным. Вооруженные силы существуют уже не для защиты от прямых нападений, которые представляют собой "крайний случай" и сводятся к возможности применения ракетных средств и оружия массового поражения. Военная мощь нужна главным образом для того, чтобы уменьшить политический риск, связанный с инвестициями и торговыми отношениями; установить порядок, законное право и международную стабильность; иными словами, распространить рынок, тяготеющий к глобальности, на регионы, где для этого еще нет соответствующих условий. Самые сильные и самые богатые, естественно, заинтересованы в поддержании status quo, навязывая такие правила, которые отражают, фиксируют и укрепляют существующее равновесие сил.

Все более частыми и настойчивыми становятся заявки на фактическую "реколонизацию", в особенности со стороны политических элит, приведенных к власти Западом во многих государствах третьего мира[4]. Даже спорное право-долг гуманитарного вмешательства, стоящее в международном праве выше абсолютного суверенитета государств, по своей сути соответствует подобной ориентации. Речь вновь заходит о международном мандате и доверенном управлении. Более или менее осознанно, в подтверждение необходимости этого приводятся аргументы, весьма схожие с доводами Киплинга в пользу европейского колониализма прошлого века, представленного как "бремя белого человека". Однако, в отличие от прошлого века, колоний уже не ищут. Сегодня от них отказываются. Стоимость колоний возросла. Выгоду, которую они приносили, можно получить меньшими затратами, используя косвенные методы геоэкономики. Западные общества, как в Европе, так и в Северной Америке, переживают острый демографический кризис и уже не в состоянии прибегать к силе, кроме тех случаев, когда речь заходит о защите их жизненных интересов. Для них уже не приемлемы потери, даже те, что наносятся противнику. Такие потери оказывают растущее прямое воздействие на политику, так как средства массовой информации информируют о них в реальном времени. Политика обязана все это учитывать, что ведет чуть ли не к самосдерживанию от применения силы со стороны Запада. Подобная ситуация подталкивает на поиски безопасности с помощью других средств, менее дорогих и рискованных, а следовательно, более приемлемых в смысле политического консенсуса.

Юг все заметнее оттесняется конкуренцией со стороны Восточной Европы и бывших советских республик. Западная помощь направляется преимущественно именно в эти регионы, считающиеся более важными для будущего Европы. Распределяется эта помощь через специально созданный в Европе банк — EBRD — Европейский банк реконструкции и развития, независимый от Мирового банка и от Международного валютного фонда, практически контролируемых Вашингтоном[5]. Но экономический подъем Восточной Европы и бывшего Советского Союза не пройдет безболезненно и займет много времени[6]. Между тем, Запад не сможет выделить третьему миру большие ресурсы. Вполне вероятно, что теперешний уровень помощи Югу будет снижаться. Это относится и к таким регионам, как страны южного Средиземноморья и Мексика, которые более непосредственно влияют на Европу и на Соединенные Штаты.

Впрочем, новые геоэкономические регионы имеют тенденцию развиваться по меридианам. Это демонстрирует NAFTA (Североамериканская зона свободной торговли). Послеистощения ресурсов дешевой рабочей силы Восточной Европы благодаря ее интеграции в европейское экономическое пространство, а также росту ее благосостояния и, следовательно, заработной платы трудящихся, Европа будет вынуждена обратиться к странам юга Средиземного моря. В течение ближайших 15—20 лет ей придется вновь обратиться к концепции Евроафрики, трактующей Средиземноморский бассейн как единый регион (что было отмечено на Конференции в Касабланке в октябре 1994 года, а также в ходе CSCM — Конференции по безопасности и сотрудничеству в Средиземноморье, работа которой возобновится осенью 1995 года в Барселоне), а не как барьер между цивилизациями или, в лучшем случае, путь сообщения из Гибралтара в Суэц и далее в Черное море.

Юго-Восток Азии переживает, в свою очередь, период бурного развития, вносящего изменения в геоэкономическую "карту" мира. Отрицательные последствия для Запада были бы еще большими, если бы экономическая интеграция стран Юго-Восточной Азии проходила не вокруг Японии или Соединенных Штатов, а была бы ориентирована на Китай. Такой ход событий пока едва ли возможен еще и в связи с озабоченностью, которую вызывает растущая военная мощь Пекина, порождающая всеобщее вооружение Юго-Восточной Азии.

Китай переживает в последние годы стремительное экономическое развитие, охватившее прибрежные районы, что могло бы привести к напряженности в отношениях с центральными районами, в которых расположены центры политической и военной власти. Так или иначе, позиция Китая укрепляется, и он становится одним из мировых центров мощи.

Индия, подобно Китаю, обладает всем потенциалом для развития и трансформации на том же самом полюсе геоэкономической мощи. Однако ее этнолингвистическая раздробленность, противоречия между политической системой, построенной по демократической западной модели, и экономической системой социалистического типа, открытые и непримиримые столкновения между индуистами и мусульманами, а главное, несостоятельность ограничительной демографической политики могут серьезно дестабилизировать внутреннее положение в стране.

Латинская Америка начинает выбираться из экономического кризиса, в котором оказалась прежде всего из-за вмешательства в ее экономику популистских и коррумпированных правительств. Они установили характерную форму "неомеркантилизма поюжноамерикански", подчиненного интересам правящего класса, который скрывал их под личиной общественного интереса и национальной солидарности[7], используя при этом подходы и механизмы, во многом напоминающие аналогичные приемы, практиковавшиеся в Италии в 70-е и 80-е годы.

Россия пребывает в разгаре политического, экономического и социального кризиса. Она пытается восстановить геополитическое пространство, которое принадлежало вначале царской, а затем советской империи. Ей удалось это сделать в Закавказье и, частично, в Средней Азии и Белоруссии. Российская армия охраняет западные границы Белоруссии с Польшей и Литвой и сражается в Таджикистане на афганской границе. В экономике наметилось некоторое оживление, несмотря на тревожный факт повсеместного распространения организованной преступности. В регионах Восточной Сибири нарастает демографическое давление Китая. В Москве идет напряженная политическая борьба.

Россия опасается расширения на Восток таких мощных западных институтов, как Европейский Союз и, прежде всего, НАТО; подобное расширение свело бы на нет ее влияние в центральновосточной Европе, но она не в состоянии противостоять ему. Россия не выдержала бы новой холодной войны. Возможно, она уже не может сделать выбор между могуществом, то есть восстановлением империи, и благосостоянием, то есть концентрацией на полных драматизма внутренних экономических проблемах. Россия может выжить, только удерживая под контролем свою потенциальную нестабильность. Для этого она нуждается в поддержке и сотрудничестве со стороны Запада, Германии и, в особенности, Соединенных Штатов. Лучшей гарантией от восстановления "империи" — царской, а затем советской — является цена такого восстановления. Воссоздание империи, как с согласия сторон — в случае с Белоруссией и Арменией, так и силой, что может произойти в случае с Украиной, имело бы высокую цену, которую Москва не смоглабы заплатить, не подвергаясь опасности потерпеть внутреннюю катастрофу.

Три геоэкономических полюса G7 — Соединенные Штаты, Европа и Япония, — судя по всему, призваны господствовать в мировой экономике в ближайшие двадцать лет, хотя сценарии развития могут быть совершенно разными. Наиболее вероятными из них представляются три[8]:

а) первый сценарий: все три "полюса" промышленно развитого мира продолжают политику сотрудничества под эгидой World Trade Organization. Последняя следит за соблюдением норм, надежно обеспечивающих свободную конкуренцию и открытость рынков. Таким образом возникнет глобальная экономическая система, основанная на сотрудничестве и уважении оговоренных между собой правил. Подобный сценарий является наиболее благоприятным для мирового экономического роста. Это единственный сценарий, который обеспечил бы наличие ресурсов, а возможно, и способствовал бы развитию; во всяком случае, он смягчил бы наиболее острые проблемы Востока и Юга. Иначе огромные ресурсы оказались бы поглощенными в геоэкономическом соперничестве трех полюсов промышленно развитого мира. Не исключено, что в этой связи определятся условия для новой NAFTA, на сей раз уже трансатлантической (North Atlantic Free Trade Area), что укрепило бы евроамериканское сотрудничество и оказало бы серьезную поддержку НАТО[9]. Это было бы самым благоприятным исходом с точки зрения Европы и Соединенных Штатов. Такой сценарий гарантировал бы не только развитие, но и поддержание равновесия внутри Европы;

б) второй сценарий: все три "полюса" становятся противоборствующими экономическими блоками; следствием этого явятся геоэкономические конфликты с целью получения незначительных преимуществ по отношению друг к другу; при этом внутри блоков будет развиваться экономическая интеграция или, по крайней мере, обеспечиваться открытость рынков и сотрудничество. Такой поворот событий отрицательно сказался бы на росте мировой экономики не только по причине вызванных им искусственных ограничений мирового рынка, но и потому, что соперничество между блоками поглотило бы громадное количество ресурсов.

Из данного сценария вовсе не вытекает, что Япония может стать центром "полюса" Юго-Востока Азии, превратив его в "блок". Действительно, Япония не пойдет на всеобщее экономическое противостояние с Соединенными Штатами, в чьей защите, но уже не от СССР, а от Китая, она будет постоянно нуждаться. Объем торговли с Соединенными Штатами государств Юго-Восточной Азии, особенно Южной Кореи и Тайваня, пока что превышает аналогичный показатель торговли с Японией. Поэтому не исключена возможность образования обширной "зоны экономического сопро-цветания" Тихого океана, в которой Соединенные Штаты играли бы определяющую роль во всех областях; такая зона выполняла бы как функцию сдерживания китайской мощи, так и ее интеграции или, по меньшей мере, совместимости с экономической системой G7. Очевидно, что для этого Соединенные Штаты должны были бы придать больший вес Тихоокеанскому региону по сравнению с Атлантическим.

Оправданность этого второго сценария зависит от поддержания американского военного присутствия в западной части Тихого океана, чего желают все государства данного региона для создания противовеса растущей мощи Китая в Южно-Корейском море, геополитическом центре тяжести Юго-Восточной Азии, а также во избежание того, чтобы роль противовеса, "катализа", или, если угодно, гегемона взяла на себя Япония. Действительно, Япония как будто ориентирована на продолжение не очень активной политики в Восточной Азии. Главное для Японии — войти в Совет Безопасности ООН. Гораздо меньше усилий она прилагает для того, чтобы занять главенствующее положение на Юго-Востоке Азии. Таким приоритетам соответствуют шаги Японии, направленные на интернационализацию ее финансово-промышленной мощи. По-видимому, речь идет о блестящем замысле косвенной стратегии, цель которой — усилить мировое значение Токио, не пугая при этом другие страны и не компрометируя тем самым ее экономическую экспансию.

Если, после окончания интеграции всего Тихоокеанского региона, Соединенным Штатам пришлось бы пересмотреть свои интересы и свой взгляд на присутствие в Европе, последняя оказалась бы в серьезной опасности. Уменьшилась бы степень влияния Европы на мировые события при защитесвоих интересов. Она бы оказалась один на один — то есть без американской поддержки — с непредсказуемой ситуацией, в том числе и политико-стратегического характера, порождаемой двойной дугой кризиса, которая опоясывает Европу от Магриба до Балкан и от Ближнего Востока до Кавказа и Государств Балтики;

в) третий сценарий: процесс балканизации, протекающий в политической и стратегической областях, распространяется и на область экономическую. Неразбериха и напряжение становятся всеобщими. Наступает полоса повсеместной геоэкономической войны, или герильи. Отдельные национальные государства устанавливают более строгий контроль над раздробленной и дикой мировой экономической системой, подрывая изнутри спаянность своих экономических блоков.

Динамика этого сценария представляется тем более опасной из-за растущего убеждения, что в геоэкономическом соперничестве победит тот, кто сделает первый шаг, пытаясь получить преимущество внезапности, шаг, направленный на то, чтобы защититься от конкуренции таким "барьером доступа" на рынок, который можно преодолеть лишь с помощью весьма дорогостоящей "лобовой атаки". "Культ геоэкономического и технологического наступления" во многих отношениях схож с культом в военной области, существовавшим в Европе в начале XX века. Этот новый культ столь же опасен и угрожает нестабильностью[10]. В рамках данного сценария возможно усиление тенденции к геополитческому дроблению мира благодаря тому, что технологические спады, ранее начинавшиеся в военном производстве и продолжавшиеся в гражданском, теперь разворачиваются в обратном направлении. Развитие сотрудничества в стратегической области между тремя "геоэкономическими полюсами" оказалось бы серьезно затруднено по сравнению с сегодняшней ситуацией. Стремление каждого государства ревностно охранять собственные промышленные секреты может привести к ускорению эрозии во взаимодействии между существующими в настоящее время многосторонними институтами безопасности. Обозначилась бы конкурентная ренационализация, в том числе и в стратегической области, что привело бы к дальнейшей дестабилизации всей международной структуры и создало бы возможность для образования оппозиционных коалиций. Например, в Европе могли бы возникнуть западная коалиция, в которой главенствовали бы американцы, и германизированная среднеевропейская коалиция. И это серьезно сказалось бы на том же национальном единстве Италии.

Наиболее вероятным из приведенных выше макросценариев п является второй: три экономических "полюса" превращаются в противоборствующие "блоки"; при этом господствует "Real-Economik"; отдельные экономические блоки стремятся получить незначительные односторонние преимущества, даже ценой нарушения единства мирового рынка.

Однако сейчас намечается обратная тенденция, которая могла бы противостоять раздроблению мировой экономической системы. Экономическая мощь государств, размываемая "полюсами" или "блоками" "сверху", одновременно размывается и "снизу" городами-государствами или государствами-регионами[12]. Это естественные экономические зоны, участвующие в хозяйственной жизни не только отдельных континентов, но и всего мира "без границ" напрямую, без серьезного посредничества ни со стороны государств, ни со стороны наднациональных полюсов. У этих зон нет политических границ, но есть рубежи, проведенные невидимой рукой логики экономических потоков, рукой, не знающей границ. В одних случаях это всего лишь куски государства. В других — они перекрывают государственные границы, как, скажем, трансграничные "еврорегионы". Впрочем, их появление может привести к дальнейшему росту нестабильности, если не будет проходить равномерно на всех трех "полюсах". Одна из причин — вполне предсказуемая реакция со стороны второстепенных зон, которые попытаются восстановить территориальное единство и экономический суверенитет национальных государств, путем принятия протекционистских мер, стимулирования автаркических процессов и, быть может, развязывания гражданских войн и осуществления государственных переворотов. Тенденция размывания экономической мощи государств развивается стремительно, так как этому способствуют новые информационные технологии, а также растущая роль мультинациональных компаний и денационализация их деятельности.

Впрочем, возможна — а по мнению многочисленных наблюдателей, и более чем вероятна — переоценка функции национальных государств, часть из которых может вновь поставить вопрос о равновесии внутренних потенциалов "полюсов", пользуясь своими широкими возможностями по координации и мобилизации изменчивых межрегиональных образований. Говоря об "устойчивости" государств-наций, не следует недооценивать силы их институтов, являющихся опорой демократии и гарантом социальной справедливости; а также важную психологическую роль национальной самобытности, основанной на языке и общности культурного наследия[13]. Тем не менее, по сравнению с прошедшими десятилетиями, мощь государств подверглась эрозии с трех направлений: сверху — под влиянием таких наднациональных организаций, как Европейский Союз; со стороны — благодаря появлению мощных транснациональных сил; и снизу — под воздействием тенденций к местничеству и регионализму. Все эти силы, способствующие ослаблению силы и роли государств, стремятся, естественно, к объединению между собой.

Некоторые аналитики, как уже говорилось выше, трактуют тенденцию к транснациональному объединению как простое перераспределение экономической власти между государствами и их регионами и полагают, что, по крайней мере в Европейском Союзе, уже достигнута максимально возможная децентрализация. В недалеком или даже ближайшем будущем, возможно, наметится обратная тенденция частичного возобновления контроля над экономикой со стороны государств. Скажем, те же мультинациональные компании получат преимущества разве что от усиления власти наднациональных организаций, из-за меньшей действенности контроля со стороны последних. Действительно, их вполне устраивает нынешняя система разрозненных государственных законодательств, так как последние вынуждены соперничать между собой с целью привлечения международных инвестиций[14]. Кроме того, чем больше развиваются естественные экономические регионы, тем больше они должны удовлетворять коллективным нуждам и солидаризироваться по примеру государств. И хотя экономика не может заменить политику, а распределение товаров и услуг не может взять на себя роль управления людьми, будущее геополитическое устройство мира будет так или иначе находиться под влиянием  экономики.

Намеченные сценарии следует, очевидно, воспринимать как упрощенные схемы, учитывая сложность, разнообразие и изменчивость отдельных ситуаций. Сценарии показывают, что государства, которые с данной точки зрения остаются главными действующими лицами геополитического процесса, играют и еще будут играть решающую роль в области экономики в условиях нового мирового порядка (или беспорядка). Им необходимо достичь равновесия между властными функциями государств и других действующих лиц на глобальном, мультинациональном и субнациональном уровне, а также на транснациональном уровне, с участием крупных мультинациональных предприятий и финансовых центров.

Границы между национальной и глобальной, "внутренней" и "внешней" экономикой сделались весьма относительными. Поэтому государству нужно учитывать растущее значение внешних факторов для благосостояния нации и придерживаться такой политики, которая обеспечивала бы благоприятное международное положение национальной экономики, как это делает Япония в отношении стимулирования экспорта и инвестиций за рубежом. Такой подход является, помимо прочего, эффективным средством создания квалифицированных рабочих мест в собственном государстве[15]. Территориальная политическая логика должна отступить, ее необходимо уравновесить логикой потоков, свойственной экономике, стремящейся разорвать связи с территориями, которые с помощью границ удерживаются государствами в плену.

Отсутствие эффективной внешней экономической политики уже непозволительно для государств. Глобализация сделала внутреннюю экономику не только тесно связанной, но и зависимой от внешней экономики. Однако "турбокапита-лизм", по определению Эдварда Люттвака, произвел структурный переворот в экономической системе, по отношению к которой политика бессильна, поскольку такая экономическая система определяется рынком, не контролируемым политикой.

Рабочий класс стал теперь интернациональным. Заработная плата тяготеет к среднемировому показателю, с соответствующими поправками на различную производительность. Технология уменьшает потребность в рабочей силе, вытесняя массы работников из промышленности и таких областей, как транспорт и связь. Сфере услуг уже не удается их поглощать.

Финансовое бремя социальной политики европейских "государств благосостояния" можно осилить только при невероятных показателях экономического роста, достижению которых препятствует как раз наличие такого социального бремени, а также за счет роста государственного долга, накопившегося в прошлом и нуждающегося в погашении. Весь Запад, и в особенности Европа, стоит перед драматическим выбором.

Капитал взбунтовался против собственной распыленности. Он становится избирательным. Он направляется туда, где выше прибыль. Поэтому нужен новый политический субстрат, то есть новая политическая архитектура рынка, которая позволила бы создать богатство без высоких социальных затрат. Это характерно для политики свободной торговли, подобно той, которую проводила администрация Рейгана в Соединенных Штатах, с последующим дроблением общества (модель "меньше безработных, больше бедных"). Что же касается европейской, особенно итальянской, формулы (модель "больше безработных, меньше бедных"), то ее следует избегать, поскольку эта модель породила огромный общественный долг перед молодыми поколениями, которые в скором времени будут принесены в жертву на алтарь растущей безработицы. Если американский либерализм жертвует стариками, то европейский протекционизм жертвует молодежью, отсрочивая оплату структурного выравнивания, рано или поздно неизбежного. Возражения и массовые протесты против такой суровой реальности не могут изменить глубинных тенденций мировой экономики. Эти проблемы нужно решать другими методами.

2. Рынок и политика. Государство-нация и "бунт богатых"

Национально-территориальное государство, с момента своего возникновения в Новое время и постепенного становления в результате промышленной революции, было преимущественно протекционистским и автаркическим, экспансионистским и милитаристским. Исключением стало лишь Объединенное Королевство, бывшее в XIX веке единственным либеральным государством. Как отмечал Фридрих Лист[16], это было возможно благодаря промышленно-торговому превосходству, обеспечивавшему Британии мировое господство, при условии, что другие государства не ставили на его пути протекционистских барьеров.

Сильный является сторонником свободной торговли. Слабый — протекционистом. Протекционизм способствовал возникновению промышленности и породил внутреннее перераспределение капитала. Он предполагает существование внешних барьеров, благоприятных для всех граждан. Протекционизм выгоднее промышленникам, которых он защищает от внешней конкуренции и обеспечивает национализацией существенной части убытков, при том, что прибыль остается в частных руках. Протекционизм устраивает трудящихся, также защищенных от внешней конкуренции трудящихся других стран, в том числе и эмигрантов, поскольку возможность утечки капитала ограничена и создана возможность для внутреннего перераспределения богатства во имя национальной солидарности.

Теперь, когда границы пали, подобная система уже не срабатывает. Национальная территория уже не является эксклюзивным экономическим пространством. Рабочий класс тоже интернационализировался. Капитал не может больше подчиняться национальным условиям. Он освободился от государственных пут. Он уже не поддается налогообложению со стороны государств, а сам выбирает, где платить налоги. Производства переносятся туда, где затраты ниже, а качество услуг, инфраструктур и рабочей силы выше. Капитал больше не может подчиняться национальной и солидарной логике. Старые политические отношения "государство — территория — богатство" порваны[17].

На смену "бунту бедных", которому государство противостояло во всеоружии, пришел "бунт богатых" и бунт капитала. Противостоять им можно будет лишь с помощью новой политической архитектуры рынка, которую еще предстоит изобрести. Двух представленных до сих пор решений — англосаксонского либерализма и социального протекционизмашведской социал-демократии и "ренановской модели" — недостаточно для ответа на новые вызовы.

Как уже говорилось, вызов традиционному государству брошен не только глобализацией рынка и транснациональными силами, такими, как финансовые объединения, муль-тинациональные компании, "церкви" и крупная организованная преступность. Государство ослаблено как сверху, наднациональными институтами, типа Европейского Союза, так и снизу — тенденциями к местничеству, регаонализму и дроблению государств[18].

Некоторые полагают, что данное обстоятельство ведет к маргинализации государств-наций; с одной стороны, государства-нации слишком малы, чтобы осуществлять такие экономические функции, как, например, промышленно-финансовая политика, которые следует передать наднациональным структурам, типа Европейского Союза; с другой стороны, государства-нации слишком велики, чтобы обеспечить местное управление экономикой. Экономика образует архипелаги "городов-государств" и "государств-регионов", которые взаимодействуют напрямую в рамках "панрегионов" или же в рамках глобальной экономической системы, пытаясь минимизировать власть государств или, точнее, государственное вмешательство, противоречащее ее интересам и ее логике.

В традиционном государстве-нации богатство и власть идут параллельно и взаимно дополняют друг друга. И богатство, и власть контролируют массы людей, действующих по заведенному стандарту в составе иерархических организаций. Тейлоризированное предприятие заимствует свою структуру у армии. Политика, экономика и война были сферами приложения единой организационной модели, в которой все виды деятельности ориентировались в конечном счете на государственную территорию. При существовании протекционизма и государственных заказов государства обеспечивали экономические интересы нарождающегося буржуазного класса. Накопление капитала вызывало социальную напряженность, которая подавлялась или абсорбировалась, в частности для того, чтобы укрепить, сплотить государство и усилить его военную мощь. Это делалось с помощью социальных мер, подобных тем, что были согласованы в Германии между Бисмарком и Лассалем и составляли одну из основ патриотизма, национальной сплоченности и военной мощи вильгельмовской и гитлеровской Германии.

После окончания второй мировой войны этот процесс упрочивается в Европе благодаря понятию "Welfare State", которое, с одной стороны, вело к более активному государственному вмешательству в экономику, а с другой стороны, к значительному перераспределению богатства, для того, чтобы предотвратить, в том числе, распространение коммунистической пропаганды в массы. Там, где такой угрозы не было, например в "Соединенных Штатах, государство осуществляло свое вмешательство в гораздо более сдержанной форме, ограничиваясь экономическими запросами о финансировании военных расходов, а также расходов, связанных с поддержанием внутреннего порядка, общественными услугами, инфраструктурой, образованием, исследованиями и разработками, в особенности долгосрочными.

С начала 80-х годов "ветер" переменился. Задул либеральный ветерок, и прежде всего в англосаксонских странах: новая международная экономическая конкуренция сделала расходы социального государства невыносимыми. Это объясняется еще и тем, что государству все труднее стало использовать традиционные налоговые рычаги. Как уже говорилось, теперь не государства берут налоги, а сами предприятия и крупные налогоплательщики выбирают, где им их платить.

На этом фоне в невыгодном положении оказываются государства, которые своевременно не сокращают государственное вмешательство в экономику и социальные расходы, как это происходит, например, в Бельгии и Италии. В последние годы для Италии характерна гипертрофированная государственная опека, в результате которой накопился огромный государственный долг, меж тем как будущие поколения приносятся в жертву не столько даже антикоммунистической борьбе, в значительной степени изжившей себя, сколько господствующим политическим классам, объединившимся для сохранения власти и соответствующей политической ренты.

Вначале война, а затем направленность на благосостояние настойчиво заставляют государство все больше интересоваться экономикой. Последствия холодной войны приводят к сокращению его вмешательства в экономику или, по крайней мере, к изменению экономических функций государства.

Изменение характера мировой экономики является, возможно, более глубоким и устойчивым фактором по сравнению с экономической ситуацией, возникшей по окончании противостояния между Западом и советским блоком; однако и оно не отменяет экономических функций государства. Экономические границы уже не могут быть закрыты, поскольку экономика вышла за пределы государственных границ. Понятие "жизненное пространство" больше не имеет смысла, так как экономика стала мировой. В силу этих обстоятельств статическая защита границ уже неосуществима. Экономическая политика должна подчиняться более динамичным подходам и не столько бороться с богатством ради его перераспределения, сколько умножать его. С учетом новой конфигурации мировой экономики, ставшей глобальной и конкурентной, ставка на перераспределение вызвала бы куда более стремительный упадок, чем это можно было бы предполагать. У богатства больше нет таких гарантий, как в прошлом. "Призрак бедности" присутствует постоянно. Его уже не изгнать надолго, финансируя иллюзии и жертвуя будущим ради кратковременного сохранения невыносимых привилегий настоящего.

Государства должны приспособиться к требованиям новой политики и условиям новой ситуации.

Их экономические функции по-прежнему важны. С одной стороны, государство действительно остается не только выразителем политического представительства, но и оплотом солидарности. С другой стороны, мировая и региональная экономическая конкуренция стала более острой. Однако в конечном счете в конкуренции участвуют "системы-страны", стремящиеся аналогично предприятиям увеличить прибыль, то есть богатство нации и благосостояние своих граждан, путем повышения своей конкурентоспособности на мировом рынке. Приумножение богатства становится приоритетным по сравнению с его перераспределением. Развитие или спад — другой альтернативы нет.

Однако государство не регулирует экономику напрямую. Многие экономические силы являются транснациональными и не поддаются его контролю и непосредственному управлению.

Возникновение постиндустриального общества знаменует начало новой экономической географии, в рамках которой связь между богатством и государством принимает различные формы и вступает в новые комбинации. Рушится тесная зависимость между богатством и территорией. Меняются отношения между государствами и богатством. Последнее дематериализуется и денационализируется. Управление экономикой или, если угодно, экономический суверенитет уже не находится исключительно в ведении государств, а смещается по отраслевому принципу на региональные, надгосударствен-ные или мировые уровни. Государственный уровень уже не гарантирует в территориальном масштабе экономический эффект от многих видов хозяйственной деятельности, поскольку он по своей сути является самодостаточной системой, "блокирующейся" при чрезвычайных обстоятельствах, и рассчитан в основном на военное соперничество между государствами при экономике, связанной с территорией государства и потому позволяющей подобную блокировку.

Считается, что новая экономическая (а следовательно, и политическая) география мира основывается на принципе "дополнительности", по которому основные экономические функции постепенно переходят от государств к регионам и наднациональным институтам, созданным для управления панрегионалъными экономическими "полюсами", например к Европейскому Союзу.

Но существуют и противоположные мнения[19], в соответствии с которыми функции государства-нации должны претерпеть изменения, но при этом они останутся главными и даже возрастут по сравнению с нынешней ситуацией, в том числе и в области экономики. Ослабление государственного вмешательства в отрасли, на которые оно несправедливо распространилось, как в случае с прямым управлением экономикой, обернется усилением государства.

Такова точка зрения Люттвака[20], полагающего, что коль скоро равновесия между промышленно развитыми государствами уже нельзя достичь посредством военной силы, оно будет достигнуто в результате постоянного и повсеместного геоэкономического конфликта, "логикой" которого будет война, а "грамматикой" — экономика. Такой конфликт развернется на мировом уровне между геоэкономическими полюсами, находящимися сейчас на стадии формирования, и на региональном уровне, внутри каждого полюса, между различными государствами. Каждый из них попытается повысить собственную конкурентоспособность, чтобы обладать большим потенциалом и улучшить благосостояние своих граждан.

Главной в геоэкономике считается заинтересованность государства способствовать созданию условий, которые позволяют своей экономической системе обеспечивать работу самодвижущего механизма развития, повышая эффективность "системы-страны" в международной конкуренции как таковой. Речь идет об эффективности "системы-страны", то есть независимо от стоящих перед ней политических или военных задач, которые выдвигаются экономической войной и будут достигаться такими же методами, как и раньше.

Геоэкономика нацелена на изучение структурных изменений, необходимых для встречи с такими проблемами, как глобализация рынка, бунт капитала и "призрак бедности".

"Бунт богатых" по отношению к традиционному национальному государству выражается не только в бегстве капитала туда, где выше прибыль и ниже налоги, но и в усилении роли регионов в производстве богатства, благодаря развитию технологий производства, транспорта и связи. Более богатые регионы полагают, что вынужденная поддержка более бедных регионов является для них несправедливым и тягостным бременем, даже во имя национальной солидарности, тем более теперь, когда государство не считает себя обязанным обеспечивать их промышленному развитию внешнюю защиту, равно как и внутреннее стимулирование через государственные заказы. Это ведет к столкновению интересов и возникновению автономистических, если не сепаратистских, тенденций в различных субнациональных образованиях. Последние стремятся защитить свои интересы собственными силами совместно с другими богатыми регионами независимо от государства принадлежности, либо договариваться об этом в наднациональных организациях, таких, как Европейский Союз.

Эта тенденция может превратить мир в архипелаг, состоящий из островов богатства посреди океана бедности. Такими островами будут "города-государства" или "регионы-государства", которые, по определению Броделя, являются "эгоистичными, бдительными и хищными", и точно так же, как государства-нации, приходят к полному единодушию между собой[21]. Именно эгоизма и следует остерегаться. Дробление современного национального государства может привести к ломке социальных отношений и к протекающей более или менее латентно постоянной гражданской войне.

Необходимо, чтобы политика возродила ценность государства, остающегося единственно возможным высшим арбитром и необходимым элементом политического единства международной системы и внутренней стабильности общества. Понятно, что такое государство должно отличаться от государства прошлого, быть, как полагает Джулио Тремонти[22], менее гегельянским и более кантианским, менее самодостаточным и более отвечающим потребностям граждан, причем не только уже родившихся, но и тех, кому предстоит родиться и чья перспектива благосостояния не проецируется на сегодняшний день. От финансирования собственных иллюзий политика должна обратиться к финансированию производства богатства путем увеличения инвестиций в человеческий фактор.

Помочь политике в этом может геоэкономический подход.

Возвращаясь к "бунту богатых", отметим, что богатые регионы, рассчитывая на свои крайне благоприятные позиции, стремятся изменить структуру региональной экономической политики на национальном уровне и напрямую оговаривать условия защиты собственных интересов в наднациональных организациях, вроде Европейского Союза. Тем не менее, будучи "регионами", они не имеют государственных полномочий и не могут обеспечить баланс между своим экономическим положением и военно-политическим весом, как это делают государства.

Здесь может быть два решения. Первое, упрощенное и экстремистское, состоит в оспаривании регионами государственного суверенитета, то есть предполагает их превращение в государства. Второе предусматривает косвенное воздействие на соответствующие центральные правительства, на их внешнеэкономическую политику и навязывание своих интересов, даже в случае их конфликта с национальными интересами. Именно это удалось сделать северо-восточным областям Италии на начальной стадии кризиса в бывшей Югославии, когда они поддержали отделение Словении и Хорватии, в противовес национальной внешней политике страны, выступавшей, как и другие государства Европейского Сообщества, за исключением Германии, за сохранение единой Федерации.

Последствия регионального давления, как правило, отрицательные, поскольку оно нарушает баланс интересов, достигнутый на национальном уровне, и, по крайней мере в принципе, не отвечает потребностям европейской экономической интеграции, нуждающейся в национальном посредничестве как раз для того, чтобы сгладить существующие на сегодняшний день серьезные межрегиональные экономические различия. Если бы Италия перестала быть государством-нацией, Европейский Союз вынужден был бы взять вопросы развития Юга Италии на себя, иначе Юг Италии пришлось бы исключить из Европы.

В самом деле, невозможно себе представить, чтобы Юг Италии, освободившись от удобной государственной опеки, развивался бы самостоятельно, как об этом кое-кто думает.

Поскольку сказанное относится к отсталым регионам внутри других европейских государств, то в конце концов мы получили бы "пятнистую" Европу, напоминающую шкуру леопарда и усеянную "индейскими резервациями" с полным набором взрывоопасных проблем.

Впрочем, в разных странах этот процесс проходил бы не одновременно и не симметрично. Богатые регионы, принадлежащие к самым слабым государствам, которые раскололись бы первыми, стали бы "жертвенными агнцами", отданными на откуп доброй воле других богатых регионов (а может, и на растерзание менее богатых), все еще входящих в достаточно сплоченные государства. Лишившись государственной поддержки, отделившиеся богатые регионы стали бы испытывать постепенное истощение своих ныне процветающих экономических районов. Судя по всему, это доказывает, что экономическое самоуправление, независимо от политической автономии, таит в себе опасность катастрофы и в экономической сфере, не говоря уже о таких областях, как моральные ценности, национальная самобытность, социальная и личная безопасность граждан.

Конечно, существуют и исключения. Например, Словения, сумевшая вовремя уберечься от югославской катастрофы. Но здесь действовали факторы, имеющие мало общего с экономическими причинами предполагаемого распада государств-наций, о котором идет речь.

К "призраку бедности" и социального конфликта добавляется, таким образом, "призрак балканизации", то есть гражданской войны.

Поэтому государства должны оставаться главными субъектами международных отношений. Глобализация и независимость финансово-экономических механизмов заставляет видоизменять структуру, стратегию и цели государств. Военные и социальные государства должны превратиться в геоэкономические государства, которые были бы в состоянии соревноваться с другими геоэкономическими государствами, а также с негосударственными геоэкономическими участниками международных событий. Данная функция не подменяет предыдущие, однако она может оказаться фундаментальной как с точки зрения внутренней консолидации государства, так и с точки зрения его возможностей эффективно участвовать в работе многосторонних и наднациональных органов, наподобие Европейского Союза.

3. Определение геоэкономики и полемика вокруг новой дисциплины: геоэкономика, геополитика и геостратегия

Термин "геоэкономика" недавно введен Эдвардом Люттваком в противовес не только термину "геополитика", но и терминам "меркантилизм" и "экономическая война"[23].

По мнению Лютгвака, с отмиранием двухполюсного мира военная мощь приобрела второстепенное значение Не только в отношениях между Севером и Югом, учитывая огромное технологическое превосходство Севера, но прежде всего в отношениях Север — Север, между геоэкономическими полюсами и промышленно развитыми государствами. По Люттваку, то же экономическое соревнование между промышленно развитыми государствами отличается от прошлого именно тем, что государства уже не могут прибегать к военной силе как крайнему средству для решения экономических разногласий. Оружие слишком разрушительно. Все богатые страны переживают глубокий демографический кризис, не позволяющий задействовать широкие массы молодежи в войне. В северных районах мира аборт заменил "отсроченное детоубийство" великих войн прошлого в качестве механизма демографического регулирования.

Следовательно, конкуренция между государствами, несмотря на непреходящую конфликтность ее характера, должна чуть ли не исключительно осуществляться экономическими методами. Учитывая оттеснение на второй план военной мощи, иерархия государств, их ранг и дееспособность на международной арене определяются сегодня только экономической мощью. Геоэкономика, судя по всему, заменила геополитику.

Для того чтобы понять значение и механизмы геоэкономики так, как ее понимает Люттвак, желательно соотнести его мысль с политической полемикой, разгоревшейся сейчас в Соединенных Штатах, по поводу роли и интересов США во всем мире после победы в холодной войне.

По Люттваку, противопоставление геоэкономики и геополитики действует, как апология некоего американского кольберизма, нацеленного на восстановление социально-экономических основ нации. Для Соединенных Штатов это оборачивается мощным течением bashing Japan и более отчетливым протекционизмом в отношении европейской конкуренции. Нападая на "геополитику", Люттвак наверняка выступает против тех в Соединенных Штатах, кто горячо защищает постоянное военно-политическое партнерство США — Европа и опасается, что оно может быть скомпрометировано неопротекционистской политикой, которая расколет WTO (Всемирная торговая организация) и обострит конфликтную ситуацию в интератлантической экономике.

В более широком смысле, однако, геоэкономика не является противоположностью геополитики. Для достижения геополитических целей необходимо применить анализ и теорию подготовки и использования экономических методов, точно так же, как геостратегия указывает на анализ и теорию подготовки и использования военных методов. К геополитическим целям относятся структурное или конъюнктурное повышение конкурентоспособности собственной экономики на мировом рынке. Словом, политика не может сводиться только к меркантильным соображениям, хотя их роль и возросла в контексте глобальности государственных устремлений. Следовательно, геоэкономика — это метод, а не заменитель геополитики, как пытается доказать Люттвак.

В нашем понимании геоэкономика основывается не только на логике, но и на синтаксисе геополитики и геостратегии, а в более широком смысле — и на всей практикологии конфликтных ситуаций. Разница же заключается в специфической "грамматике" каждого средства, если вспомнить удачный тезис Клаузевица об отношении и разнице между политикой и стратегией, "Грамматика" меняется, потому что отражает особенность используемого средства, зато все разные "грамматики" используют одну и ту же логику, а зачастую и один синтаксис.

Основные различия между геостратегией и геоэкономикой представляются нам следующими. В первую очередь, стратегия непосредственно вдохновляется политикой и использует средства, по природе своей отличные от ее целей, являющихся политическими. Из этого вытекает, что смысл имеет не "военная победа", а только политическая. С другой стороны, экономические цели, преследуемые геоэкономикой, структурно гораздо ближе конечным политическим устремлениям государства (создание богатства, процветание и благополучие граждан являются не только экономическими, но и политическими целями). Значит, говорить об "экономической победе" вполне возможно. Впрочем, геоэкономика может ставить перед собой и чисто политические задачи, например повышение собственной роли, господства и влияния в мире. Экономика не только цель, но и средство политики.

Во-вторых, если в геостратегии игры могут быть с нулевой суммой, то в геоэкономике — это непременно игры с ненулевой суммой. Геоэкономический конфликт не смертелен. Хотя следует заметить, что и на войне "игры" редко бывают с нулевой суммой. Войны не стремятся полностью уничтожить противника и, как правило, не завершаются его полным разгромом. Куда удобнее "купить" врага, чем разгромить его в кровопролитном и наверняка более дорогостоящем бою. Желательнее перехитрить его или взять в плен, чем уничтожать. Истории известны лишь крайние случаи, когда борьба велась не на жизнь, а на смерть, под лозунгами вроде "Delenda Carthago" или "Victory First". Осознанное ведение войны на уничтожение к тому же совершенно невообразимо, если оба соперника располагают мощным ядерным арсеналом.

В геоэкономике тоже существуют правила, которые не следует нарушать, во всяком случае открыто (например тарифные соглашения), иначе это вызовет ответные меры со стороны остальных Государств. В соответствии с определением, данным генералом Бюфре стратегии действия, понимаемой как "искусство использовать свободу действия, предоставленную системой ядерного сдерживания", геоэкономическая стратегия использует "ниши", не охваченные международными экономическими правилами, включая те правила, которые создаются путем искажения первоначальных правил или изменения их содержания и целей, хотя и не выходя за пределы, за которыми последовала бы слишком жесткая международная реакция. Использование экономической мощи характерно главным образом в потенциальном виде. В общих интересах избегать прямых экономических столкновений, которые обойдутся всем очень дорого.

В-третьих, если в геостратегии обычно только один противник, в геоэкономике противниками являются все государства или геоэкономические субъекты, над которыми стремятся получить недозволенные экономические преимущества.

В-четвертых, если в геостратегии государство осуществляет полный контроль за своими возможностями и знает их сильные и слабые стороны, то в геоэкономике такой контроль осуществляется лишь частично. Для экономической системы характерна множественность центров принятия решения. Она подвержена влиянию транснациональных сил, не подчиняющихся командной воле и государственному контролю. Однако государства могут подталкивать их к действиям, благоприятным для своих целей, следуя их логике и предусматривая соответствующие стимулы, например, в сфере налогообложения, услуг, инфраструктуры, рабочей силы и т. д.

Теоретически, в безупречно рациональном мире, предпочтительно было бы установить всемирное управление экономикой для обеспечения ее максимального роста. Но это всего лишь мечты, такие же, как всемирное правительство и всеобщий мир. В мире "Реалполитики", как и в мире "Реалэкономики", дела обстоят совсем иначе: частные интересы господствуют над общими хотя бы потому, что последние существуют только в нашем воображении. Краткосрочные планы господствуют над долгосрочными. Благодаря международной конкуренции и поискам экономического "врага" правящие классы и бюрократия усиливают свою внутреннюю власть. Политические элиты легитимизируются и приходят к консенсусу. Наличие врага сплачивает "город". Если какое-то государство предпринимает агрессивные экономические действия, остальные вынуждены отвечать взаимностью. По крайней мере, они должны быть на это способны, чтобы заставить потенциальных агрессоров проводить более умеренный курс.

Геоэкономическое соперничество такая же данность, как и политико-стратегическое соперничество. Государства, по мнению Пола Кругмана, до сих пор играют эффективную роль в повышении международной конкурентоспособности своей промышленности[24].

Прежде всего это касается стимулирования таких базовых факторов, как образование, исследования и разработки, инфраструктура — то есть областей, которые, можно сказать, управляются системой "кольберизма высоких технологий"[25], проповедуемой Люттваком, и так или иначе вписываются в комплекс мер, направленных на повышение конкурентоспособности экономики, в его случае — американской экономики в мире[26]. Подобные меры относятся к подготовительным мероприятиям, проводимым государствами в преддверии геоэкономической войны и во многом с "подготовкой нации к тотальной войне", как это было в начале XX века. Кроме того, государства оказывают поддержку своей экономике, используя на международной арене свою геоэкономическую силу для наступления и обороны, сдерживания и принуждения. Цель — получение неправомерных, выходящих за рамки нормальной конкуренции преимуществ над своими конкурентами.

Геоэкономика отличается как от экономической войны, так и о меркантилизма и протекционизма.

Отношения между экономикой и войной имеют тройственный характер: экономика как предпосылка военной мощи; экономика как причина войны; экономика как инструмент войны — и в смысле "геополитической" войны, и в смысле собственно экономической войны[27]. В данном исследовании мы остановимся на двух последних видах экономического соперничества.

Подобно "горячей" войне, экономическая война, преследующая геополитические цели, тоже является настоящей "войной" и отличается от простой экономической конкуренции. И "горячую", и экономическую войну объединяет то, что обе они ставят перед собой ту же стратегическую задачу — "победу" над врагом, то есть подчинение побежденного воле победителя. Средства нормального экономического воздействия используются в данном контексте не для производства и торговли, при взаимной выгоде или хотя бы без ущемления чужих интересов, а именно как "оружие" для достижения целей, аналогичных тем, которые достигаются с помощью военной силы, то есть для слома сопротивления противника (например, лишая его обороноспособности, нанося серьезный ущерб его производственной базе, вызывая нехватку продовольствия, эпидемии, восстания, смену правящего класса или правительства, государственные перевороты, разделение страны и т. д.).

В экономических войнах, преследующих экономические цели, дело обстоит по-другому. Существует некое тождество между средствами и целями. И те, и другие являются экономическими, точно так же, как издержки и прибыль. Оценки делаются уже не по принципу издержки/эффективность, а по принципу издержки/прибыль. При этом должно существовать четкое соответствие между производимыми затратами и извлекаемой из этого прибылью. Первые должны быть ниже второй. Убыток не оправдывается уровнем ущерба, причиненного конкуренту. Собственно логика вооруженной тотальной войны, являющейся преимущественно логикой нулевой суммы, уступает здесь место логике ограниченной войны, в гораздо большей мере свойственной войне экономического типа. Последняя исходит из принципа ненулевой суммы и основывается скорее на мировой сделке, чем на смертельной сшибке. Основная цель здесь уже не нанести урон противнику, но приумножить собственное богатство, особенно с помощью базовых инвестиций, позволяющих увеличить производительность, а когда это возможно и необходимо, и с помощью более или менее явных нарушений правил свободной конкуренции и свободного рынка в особой форме неомеркантилизма, осуществляемого Соединенными Штатами в контексте и при условиях, совершенно отличных от прошлого. Нанесение ущерба противнику — это by-product *, то есть следствие, а не цель.

Здесь, впрочем, таится существенная разница с прошлым: государства остались преимущественно территориальными, в то время как рынок и предприятия стали транснациональными или, по крайней мере, уже не обособлены межгосударственными границами. Их организационная структура представляет собой не иерархию, а сеть. Следовательно, у государства меньше возможностей для контроля не только за производством и торговлей, но и за денежными, финансовыми и фискальными рычагами, составлявшими в прошлом главные инструменты его экономической политики[28].

Две первые разновидности экономической войны, преследующей политические или стратегические цели, немногим отличаются от войн прошлого, несмотря на дематериа-лизацию большей части богатства, требующую особой техники и тактики, например, в области научных и технологических знаний. Что же касается экономической войны, преследующей экономические цели, которую, вслед за Люттва-ком, мы называем "геоэкономическим конфликтом", то эта война характеризуется сегодня другими чертами, как в силу специфики своих задач, так и в силу иной структуры мировой экономики, а также логики нормальной экономической конкуренции, на которую накладывается геоэкономический конфликт.

В отличие от экономической войны, простое геоэкономическое соперничество не ставит перед собой в качестве главной цели ослабление экономики противника; его цель — усилить собственную экономику, сделав ее более конкурентоспособной. Оно отличается от нормальной торговли тем, что стремится не соблюдать привычных и оговоренных "правил хорошего тона", по существу нарушая достигнутые в рамках GATT или WTO договоренности, касающиеся конкуренции. Каждое государство пытается односторонне зафиксировать выгодные для себя правила и навязать их другим конкурирующим "системам-странам", хотя бы даже исподволь и окольно, чтобы не вызвать преждевременной реакции. Геоэкономическое соперничество, в понимании Люттвака, есть, по существу, состязание, цель которого — улучшить турнирное положение на мировом рынке собственных "национальных чемпионов" и своей "системы-страны", создавая условия для экономического роста и скупки производств с наивысшей добавочной стоимостью, которые впоследствии позволили бы собственным гражданам достичь более высокого уровня вознаграждения и ощутить более глубокое личное удовлетворение.

По Люттваку, который рассматривает известные выводы Шмитта о паре "друг — недруг" как основной политический фактор, геоэкономическое соперничество может превратиться в "новую" общую угрозу "системам-странам". Оно может придать значимость государствам-нациям, взяв на себя функцию, аналогичную функции войны в образовании современных государств и "Welfare State", особенно в период после второй мировой войны[29].

Для геоэкономики характерен меркантилизм (присущий и геополитике), наносивший вред мировой торговле, так как последняя всегда преследовала военно-политические цели. Геоэкономика же ставит перед собой преимущественно социально-экономические цели и в принципе не ведет к нарушению единства мирового рынка и экономической взаимозависимости. Наоборот, их следует оберегать для умножения всеобщего богатства и более эффективного использования геоэкономического оружия, нацеленного, по существу, на завоевание как можно большей и качественно лучшей части этих богатств.

Геоэкономическое соперничество осуществляется с помощью таких мер, как улучшение инфраструктур, повышение уровня образования и профессиональной подготовки, совершенствование услуг, исследований и разработок в целях развития промышленности и поддержки экспорта. Речь, в сущности, идет о современной форме кольберизма, о кольбериз-ме "высоких технологий"[30]. Вместе с тем, в геоэкономическом соперничестве используются и такие меры, обычно нетарифного характера, которые не по форме, а по сути нарушают правила свободной конкуренции и свободы рынка, установленные на мировом, мультинациональном и двустороннем уровнях. Именно этот второй аспект геоэкономики имеет в виду Люттвак, когда утверждает, что "в геоэкономике господствует наступательное оружие", что ее последним средством является "хищническая финансовая политика" и что "окончательная цель геоэкономики — это завоевание и удержание собственной роли в мировой экономике"[31].

Уместно, наконец, вспомнить о некоторых критических замечаниях в адрес новой дисциплины и, в целом, в адрес тезисов Лютгвака относительно "кончины американского сна" и международной "конкурентоспособности", как главной заботы в политике администрации Клинтона.

Роберт Солоу[32] упрекает Лютгвака в том, что тот попросту переносит военную стратегию в область экономики, не учитывая всей сложности рынка и экономики в целом. Он отвергает как саму возможность государств стимулировать исследовательскую деятельность и производство ради "завоевания промышленной территории будущего", так и критику Люттваком либерализма, практиковавшегося в Соединенных Штатах администрацией Рейгана и якобы приведшей к обеднению множества американцев. Принятие протекционистских мер для смягчения социальной реакции на такую политику вызвало бы, по мнению именитого американского экономиста, еще более тяжкие последствия для внутреннего единства американского общества и для положения Соединенных Штатов в мире.

Пол Кругман[33] отрицает значение competitiveness и тот факт, что удачная торговля обязательно определяет экономические преуспевание страны. Он утверждает, что богатство государства и жизненные стандарты населения определяются в основном внутренними факторами. Опыт показывает, что крупнейшие государства особо не чувствуют на себе последствий экономической конкуренции между собой. По мнению Кругмана, "риторика по поводу конкурентоспособности" всего лишь инспирирована мобилизацией внутреннего консенсуса и позволяет приписать причины американских экономических трудностей не низкой работоспособности американцев, а незаконному, некорректному или, по крайней мере, более эффективному экономическому поведению других государств. Перенос темы конкурентоспособности в центр политической дискуссии мог бы иметь, по мысли Кругмана, весьма опасные последствия, так как обострил бы международные противоречия, спровоцировав самые настоящие экономические войны с тяжелейшим уроном для всех.

Промежуточную позицию по отношению к тезисам Люттвака и его критиков занял Президент Совета по конкуренции Бертон. Совет объединяет более ста экспертов делового мира, профсоюзов и академических обществ. Приг подчеркнул важную роль конкурентоспособности систем-стран в новой глобальной экономике. Петерсон остановился на экспоненциальном нарастании экономической глобализации и на возможностях принятия протекционистских мер, учитывая различные сроки экономической интеграции по сравнению с политической интеграцией[34].

Словом, полемика по вопросам геоэкономики находится в Соединенных Штатах в полном разгаре. Самый этот термин употребляется уже повсеместно. Особым стимулом в этом направлении стала так называемая "шпионская война", разразившаяся между Францией и Соединенными Штатами в 1994 году. В ней были задействованы службы информации обеих стран для поддержки своих компаний на мировом рынке с помощью промышленного шпионажа и нечестной торговой конкуренции.

Как бы то ни было, в геоэкономических теориях Лютгвака есть один аспект, по поводу которого сходятся мнения всех экспертов! Речь идет о насущной необходимости совершенствования систем образования и постоянной профессиональной подготовки кадров, которые соответствовали бы требованиям новой экономики, в том числе и в отношении гибкости и мобильности. Именно это требование выделяется как основное в книге его "Призрак бедности".

4. Геоэкономика: методы, стратегия и тактика

Геоэкономическая конкуренция использует в первую очередь все методы, которые на подготовительной стадии обеспечивают государству наилучшие условия для поддержки собственной конкурентоспособности на международной арене. Последняя зависит от степени внутренней готовности и, прежде всего, — от государственной администрации. Возможность действия в рамках, "системыстраны" как раз и предполагает наличие адекватных центров по проектированию и управлению системы. И для этого требуется глубокая реформа государства и государственного управления.

Подобно тому как существуют структуры для управления кризисами и политико-стратегического управления военными конфликтами, точно так же должны быть предусмотрены механизмы и структуры для управления геоэкономическими кризисами и конфликтами[35]. Другими словами, необходим Национальный Экономический Совет, аналогично Советам по Национальной Безопасности, существующим, хоть и в различных формах, во всех западных странах (и до сих пор отсутствующем в Италии!).

Следует также готовить государственных чиновников. Мы не предлагаем превратить высшую школу государственного управления или дипломатический институт в некую школу геоэкономической войны, однако кое-что нужно сделать, по крайней мере, изучить механизмы современных геоэкономических конфликтов и организовать группы экспертов, которые могли бы оценить степень воздействия на национальную экономику всевозможных стандартов, выработанных не только в области торговли, но и в области нераспространения и контроля за важнейшими, с точки зрения стратегии, технологиями. Частная деятельность должна найти со стороны наших дипломатических представительств поддержку гораздо более ощутимую, чем теперь. Италия почти не участвует в процессе определения европейских нормативных требований, все более детально регулирующих экономическую деятельность — от формата емкостей для консервированных пищепродуктов до информационных сетей связи. Поэтому наши предприятия рискуют понести серьезные убытки, которые окажутся на пользу предприятиям других европейских стран. Необходимо предпринять особые усилия, чтобы исправить такое положение. По нашему мнению, именно в данную область следует прежде всего направить энергию какого-либо геоэкономического института Италии.

Слабой стороной итальянского государства в этом отношении является неумение полноценно использовать финансирование Европейского Союза. Безусловно, недостаточное внимание к этой области со стороны политиков Первой Республики объяснялось, хотя бы отчасти, "щедростью" национальных фондов и слабым контролем за их использованием по сравнению с европейскими фондами. Однако нужно готовиться и к геоэкономическому соревнованию.

В частности, необходимо выявить национальных геоэкономических "чемпионов" и поставить на службу геоэкономическим задачам международное вмешательство, помощь развитию, политические и военные соглашения. Нужно уметь демонстрировать значимость национальных экономических интересов, проводя менее застенчивую внешнюю политику, в том числе и в отношении расширенного толкования соглашений.

Правительство должно быть в курсе происходящих событий, чтобы своевременно и последовательно вмешиваться в их ход. Службы "разведки", как наступательной, так и оборонительной, то есть торгово-промышленного шпионажа и контршпионажа, должны быть реорганизованы, дабы соответствовать требованиям новой геоэкономической конкуренции[36]. В этой важнейшей области Италией сделано пока очень мало, за исключением весьма успешных мер по нераспространению ключевых военных технологий. Видимо, наиболее слабой здесь можно считать защиту нашей промышленной базы от "враждебных приобретений" иностранными группами наших ключевых промышленных отраслей, или "враждебных исключений", произведенных, например, в отрасли оборонной промышленности, в результате чего мы оказались вне процесса реорганизации европейской военной промышленности. Кроме того, возросло значение контроля за отмыванием грязных денег. В этот процесс вовлечены огромные суммы, как отмечает далее в своей статье генерал Кукуцца.

Следует также принять меры в рамках "кольберизма высоких технологий"[37], направленные на усиление конкурентоспособности экономической системы в международном масштабе. Во время проведения геоэкономических операций можно прибегать к помощи всевозможных рычагов — денежных, финансовых, фискальных — для воздействия на внешнюю и внутреннюю торговлю, на рынок капиталов и производственные факторы. Разумеется, как уже было сказано, нужно хорошо знать условия, вытекающие из существующих норм, регулирующих международную экономику и международные финансы, во всяком случае для того, чтобы успешнее и безнаказанней их нарушать.

Как всегда, наиболее эффективными стратегиями оказываются косвенные стратегии. Они не вызывают иностранной реакции или задерживают ее, делая таким образом несвоевременной. Особый интерес в этом отношении приобретают нормативы на импорт и нетарифные барьеры (то есть отличающиеся от контингентирования и от таможенных пошлин). Они применяются, например, из мнимых соображений санитарии или безопасности, или же путем манипулирования национальными стандартами с целью защиты собственной промышленности. "Классический" случай произошел во Франции в отношении импорта японских телевизоров с большой разрешающей способностью. Все таможенные досмотры осуществлялись на внутренних таможенных терминалах, недостаточно хорошо оснащенных транспортом, связью, а также недоукомплектованными необходимым составом работников для проведения нужного объема работ. Все это на несколько месяцев отсрочило появление данных телевизоров на рынке. Таким образом, с одной стороны на конкурентов было взвалено тяжелое финансовое бремя, с другой — было выиграно время для распространения на рынке национальной продукции. Способность принимать ответные меры, в случае пагубных действий со стороны других государств, позволяет предупредить такие действия с помощью сдерживающего эффекта, предполагающего, о чем не следует забывать, наличие наступательной возможности как в военной области, так и в других областях.

Следует, наконец, проводить мониторинг иностранных инвестиций, дабы иметь ясное представление о том, являются ли стратегические промышленные отрасли объектом "враждебных" приобретений со стороны иностранных конкурентов или их может взять под свой контроль организованная преступность.

Участие в геоэкономическом соревновании возможно при условии, что внутри страны будет наведен порядок, будет существовать целостный политико-бюрократический класс и будут ясно определены национальные интересы и общая политика государства. Если этого нет, неизбежно придется смириться с зависимым положением, надеясь лишь на то, что конкуренты, являющиеся одновременно и торговыми партнерами, учтут взаимные интересы при общем экономическом росте и не будут осуществлять чрезмерного давления, боясь спровоцировать экономические кризисы, которые отразились бы и на них.

По-прежнему актуальна, в принципе, критическая оценка, предложенная Фридрихом Листом в отношении либерализма Адама Смита; согласно этой оценке, либерализм устраивает только государства, обладающие промышленным превосходством, в то время как протекционизм необходим для более слабых государств. Более сильному выгодно отсутствие политических преград на пути торговли: тогда он сумеет сполна воспользоваться собственным торгово-экономическим превосходством. С другой стороны, еще Луиджи Эйнауди сетовал на то, что протекционистские меры отучают предпринимателей от риска и направляют их по слишком легкому пути, пагубному для этики и динамики свободного рынка. В отношении Италии критику смитовского либерализма можно применить лишь с известными оговорками, учитывая довольно низкий уровень экономической культуры страны, где принимаются порой даже унизительные международные условия, как это было с европейским займом осенью 1992 года, позволившим правительству навязать непокорным социальным группам меры, продиктованные соображениями обычной экономической целесообразности во избежание банкротства.

Для геоэкономического государства особенно важно активно участвовать в управлении миром. В этой связи определяются правила игры, которые могли бы навредить его интересам. Для участия в Организации по международной торговле, в международных финансовых организациях — Всемирном банке, Международном валютном фонде, Европейском инвестиционном банке, Международном банке реконструкции и развития и т. д., — а также в Европейской комиссии, государство должно задействовать своих лучших и наиболее преданных функционеров. Оно должно быть постоянно готово защищать национальные интересы, а не соблюдать любой ценой имеющиеся договоренности, что в конечном счете ущемляет его интересы.

"Охотники за нишами" приобретают первостепенное значение. Их должно соответствующе поощрять и ценить. Это насущная необходимость, особенно для такой страны, как Италия, являющейся самой слабой из крупнейших экономических держав, чьими главными ресурсами становятся поэтому людские ресурсы.

К сожалению, политики всегда пренебрегали международной экономикой. Ни средства массовой информации, ни общественное мнение не пытались привлечь к ней внимание политиков. Политики интересовались международной экономикой лишь тогда, когда это способствовало улучшению их имиджа или было выгодно по другим причинам. Все это принесло огромный вред, как прямой, так и косвенный. Прямой вред имел не только финансовый характер; он отразился и на престиже и на международном доверии. Косвенный привел к тому, что были упущены и прибыль, и возможность проникновения на международные рынки.

Само собой разумеется, что и в политико-стратегической, и в геоэкономической области всегда лучше прийти к приемлемому соглашению, чем начинать войну. Особенно это справедливо по отношению к Италии, которая решительно не в состоянии вести войну, и самое большее — способна на единичные вылазки в рамках какой-нибудь "ниши". Остается только пожелать всеобщего геоэкономического разоружения, концептуально схожего с геостратегическим разоружением, произошедшим между Востоком и Западом в конце 80 — начале 90 годов.

В действительности неравенство, раздробленность мира и расхождения интересов, учитывая политический, социальный и стратегический вес экономики, приводят к выводу о том, что победа рациональности мировой кооперации или, другими словами, создание всемирного управления экономикой маловероятны.

Следовательно, остается один выход — как можно лучше готовить государство к геоэкономической конкуренции, чтобы не оказаться в хвосте чужих инициатив.

От хода геоэкономического конфликта будет зависеть степень активности самодвижущего механизма национального экономического развития. Кроме того, важно не остаться на вторых ролях при новом международном разделении труда и сохранить государственные и политические институты, в частности, роль государства в отношении глобальной системы и мультинациональных организаций с одной стороны, а также региональных и местных — с другой.

5. Некоторые соображения по поводу итальянского вопроса

Для такой страны, как Италия, особенно важно осознать трудности мирового геоэкономического соревнования. Италию характеризует существенная территориальная неравномерность в производстве богатства. Это чрезвычайно опасно в период, когда возможность выравнивания подобной ситуации во имя национальной солидарности становится все более проблематичной. Тревожит малое число крупных предприятий внутри страны, а также второстепенная роль, если не полное отсутствие, итальянской промышленности в процессе перегруппировки крупнейших европейских промышленных объединений. Та же политика приватизации не учитывает требования нового геоэкономического соревнования во всем мире. В отличие от французского опыта, у нас не уделяют должного внимания необходимости итальянского контроля за стратегическими предприятиями и созданию объединений, которые могли бы стать новыми "геоэкономическими чемпионами страны". Итальянские предприятия с легкостью приобретаются иностранными покупателями, но вместе с тем сталкиваются с большими трудностями при покупке предприятий в других европейских странах.

В худшем случае Италия рискует стать завоеванной территорий; в лучшем — жертвоприношением европейскому фундаментализму. В Италии господствуют отказнические, антипромышленные, чтобы не сказать мазохистские, настроения. Свидетельством тому — отказ от использования ядерной энергии или развал военной промышленности. Научно-исследовательская деятельность заброшена не только из-за сокращения ассигнований, но прежде всего из-за отрыва от производственной базы и отсутствия каких-либо форм контроля за ее результатами. Высшие учебные заведения таковы, каковы они есть. Академические сообщества, неподвластные контролю за их эффективностью, пекутся, главным образом, о собственных привилегиях. Мы рискуем оказаться на окраинах Запада или превратиться в его колонию. К "призраку бедности" может добавиться призрак перехода в третий мир.

Соответствие государства требованиям геоэкономического соревнования, переход от протекционистской и автаркической обороны к геоэкономической атаке могли бы легити-мизировать не только перераспределение богатства во имя национальной солидарности, но и саму экономическую роль государства-нации, которое уже не может основываться на логике "военной системы" или "благосостояния". Оно должно основываться на логике "мирового геоэкономического соревнования". Только следуя такой логике, Италия может удержаться в числе богатых стран.

Геоэкономическая парадигма может быть использована для переустройства государства. Это не излишество, а необходимость, тем более, что при сегодняшнем состоянии мировой экономики альтернативы между экспансией и спадом нет. Как утверждает Карло Пеланда, "политическая независимость выражается в умении создать реальные возможности для привлечения и удержания капитала на данной территории"[39]. Оборот капитала уже не регулируется по национальному принципу. Капитал можно привлечь только на конкурентной основе, при условии, что это не нарушит социального единства. Впрочем, подобное условие может внести противоречия в нормальную экономическую конкуренцию между промышленно развитыми государствами и чревато тем, что более богатые страны, вместо кооперации в целях умножения всеобщего богатства, начнут вести "войну бедных", ради сохранения благосостояния собственного населения с помощью протекционистских мер. Очевидно, что это будут кратковременные меры, которые пагубно отразятся на будущих поколениях. Такой путь ведет к национальной деградации, поскольку ресурсы будущего приносятся в жертву настоящему. Происходит отказ от экономической динамики в угоду потреблению и финансовым доходам. Экономя на молодых, мы концентрируем ресурсы на самых старых.

Геоэкономический подход направлен, в сущности, на восстановление равновесия в современной системе благосостояния. Согласно этому подходу, чем больше капитала и богатства мы намерены создать, тем больше мы должны создавать будущего. Требуется провести максимально эффективную реформу государства, школы, а также исследовательской деятельности. Необходимо покончить с чрезмерной государственной опекой, распространяющейся только на привилегированные слои общества и на бездельников. Геоэкономический подход не отрицает национальную солидарность, но ограничивает ее случаями крайней необходимости. Следует ликвидировать корпоративные привилегии и создать гражданское государство не гегельянского и не самодостаточного типа. Впрочем, таковым оно никогда и не было, поскольку служило ширмой для защиты скрытых интересов и щедрого одаривания субсидиями для приобретения политической поддержки или вознаграждения тех, кто пользовался благосклонностью политиков.

В новых экономических условиях система вынуждена быть эффективной и прекратить финансирование собственных иллюзий. При геоэкономическом подходе политика должна утвердить свой приоритет в отношении к рынку с помощью решительных действий по созданию предпосылок для экономической жизнеспособности системы-страны, чтобы перейти от поддержки несостоятельности, стрижки купонов и необязательных гарантий к развитию перспективных и высокорентабельных отраслей. Именно так можно побороть "призрак бедности", а не игнорировать или маскировать его в ожидании чуда, которое поможет от него избавиться.

Совершенно очевидно, что для такой реформы потребуются средства. Их изыскание не может быть безболезненным. Это осуществимо только путем временного повышения налогов, согласно маневру на сумму 90 000 миллиардов итальянских лир, предложенному Группой тридцати во главе с Паоло Савоной, при сокращении расходов на социальную сферу и государственные учреждения. Только так Италия могла бы подобающим образом соответствовать условиям Маастрихтского соглашения и полноценно влиться в состав Европы. В противном случае Италия будет европейской страной второго эшелона. Повышение процентной ставки, неизбежное для предотвращения массовой утечки капитала, увеличит дефицит и осложнит процесс оздоровления и приспосабливания к новым условиям мировой экономики. Социальная цена будет огромной. Самые слабые классы будут сильно ущемлены. Молодежь лишится всяких перспектив. К двоиственности, разделяющей северные области от Юга, добавится острый конфликт поколений, национальное единство будет крайне ослаблено.

Италия стоит перед трудным выбором. Но он необходим ради преодоления сегодняшнего опекунского "антикапитализма", ведущего к упадку и бедности. Только тогда мы будем соответствовать условиям, выдвигаемым, по выражению Люттвака, "турбокапитализмом". Только тогда Италия сможет остаться в числе самых богатых и промышленно развитых стран. Разумеется, все это требует скорейшего наведения порядка в политической и государственно-правовой системе и отказа от жалких и вредных споров, быстро подрывающих законные устои этой системы. Только так, наконец, можно преодолеть "демократию дефицита", в которой, по утверждению Джулио Тремонти, "все больше дефицита и все меньше демократии".

1997 г.


[1] Edward N. Luttwak, Carlo Pelanda, Giulio Tremonti. Il fantasma della poverta. Una nuova politica per difendere il benessere dei cittadini. Mondadori Milano, 1995, p. 184. См. также: Carlo Jean. Geopolitica, Laterza. Roma, Bari, 1995 (в особенности главу VII — Guerre economiche, geoeconomia e geopolitica, p. 131—157, — основные положения которой широко представлены в данной статье).

[2] Paul Krugman (ed.). Geography and Trade, Mit, Cambridge University Press, Cambdidge (Mass.), 1991, p. 83—90. См. также: Joseph S. Nye. Soft Power. — Foreign Policy, Fall 1900, p. 153—171, где отмечается, что военная власть осталась двуполярной, а экономическая стала многополярной.

[3] С. Fred Bergsten. The Primacy of Economics. — Foreign Policy, Summer 1992, p. 3—24, особенно р. 10—11.

[4] Ghassan Salami. Retour aux mandat. — In: Le nouveau debat strategique. La Documentation Franchise, Parigi, 1993.

[5] C. Fred Bergsten. The Primacy of Economics, cit., p. 13—14.

[6] Ewa Kulezka-Mietkawski e Piotr Mietkowski. Economies et geopolitiques a 1'Est. — Politique Etrangere, 1/1994, p. 234-244.

[7] Paul Craig Roberts. Up from Mercantilism — Solving the Latin Debt Mess. — The National Interest, Summer 1990, p. 63—70.

[8] Paul Streeten. Quattro scenari per I'economia mondiale. — Politica internazionale, ottobre—dicembre 1993, p. 99—115.

[9] Clayton K. Yeutter e Warren H. Maruyama. A Nafta for Europe. — The Wall
Геоэкономика 59
Street Journal, May 24th, 1995. См. также: Carlo Pelanda. Il fantasma della poverta, cit., p. 128—130.

[10] Michael Borrus, Steve Weber, John Zysman con Joseph Villihnganz. Mercantilism and Global Security. — The National Interest, Fall 1992, p. 21—29, особенно р. 27—28.

[11] Erik R. Peterson. Looming Collision of Capitalism. — The Washington Quarterly, Spring 1993, p. 65—75 e Paul Streeten. Quattro scenari per 1'economia mondiale, cit., p. 110, сходятся во мнении о наибольшей вероятности сценария "противоборствующие экономические блоки".

[12] Kenicki Ohmae. The Rise of the Regio State. — Foreign Affairs, Summer 1993, p. 78—87 e F. Galgano, S. Cassese, G. Tremonti e T. Treu. Ricchezza senza nazioni e nazioni senza ricchezza. Il Mulino, Bologna, 1992.

[13] Jeffrey Anderson. Skeptical Reflections on a Europe of Regions: Britain, Germany and the European Regional Development Fund. — Journal of Pubblic Policy, ottobre—dicembre, 1990, p. 445—447.

[14] Joseph La Palombara. International Firms and National Governments: Some Dilemmas. — The Washington Quarterly, Spring 1994, p. 89—99.

[15] Peter F. Drucker. Trade Lessons from the World Economy. — Foreign Affairs, jan./feb. 1994, p. 99—108, особенно р. 107—108.

[16] Edward Mead Earle, Adam Smith, Alexander Hamilton e Friedrtch List. The Economic Foundations of Military Power. — In: Peter Paret (ed.). The Makers of Modem Strategy. Princeton University Press, 1986, p. 217—261, в частности р. 218—220. См. также: Nicola Bellini e Patrizio Bianchi. La teoria economica della guena. — In: Carlo Jean (cur.). La guerra nel pensiero politico. F. Angeli, Milano, 1987, p. 201—222.

[17] Giulio Tremonti e Giuseppe Vitaletti. Il federalismo flscale. Laterza, Bari, 1994, p. 37—47; см. также: Edward N. Luttwak, Carlo Pelanda, Giulio Tremonti. II fantasma della poverta, cit., особенно р. 173—195.

[18] Kenicki Ohmae (автор "The Borderless World"). The Rise of Region State. — Foreign Affairs, Summer 1993, p. 78—87.

[19] Michael Porter. The Competitive Advantage of Nations. MacMillan, London, 1990; Jeffrey Anderson. Skeptical Reflections on a Europe of Regions: Britain, Germany and the European Regional Development Fund, cit., p. 414—447; Patrizio Bianchi. La riscoperta dello Stato fra mercato globale e sistemi produttivi locali. — In: C. Jean (cur.). Morte e riscoperta dello Stato-nazione, cit., p. 157-168.

[20] Edward N. Luttwak. From Geopolitics to'Geoeconomics. Logic of Conflict, Grammar of Commerce. — The National Interest, Summer 1990, p. 17—23; См. также: Carlo Jean. Geoeconomia: strumenti, strategic e tatticne. — Informazfoni della Difesa, 1/1991, p. 43—54.

[21] Цит. по: Edward N. Luttwak, Carlo Pelanda, Giulio Tremonti. Il fantasma della poverta, p. 190.

[22] Ibidem, p. 191-195.

[23] Edward N. Luttwak. From Geopolitics to Geoeconomics. Logic of Conflict, Grammar of Commerce, cit., p. 104.

[24] Цнт. по: Raymond Vemon. Geo-Economics 101. — The National Interest, Winter 1993-1994, p. 104.

[25] Bernard Cazes. Entre geostrategie et geoeconomie, cit., p. 449.

[26] См., например, Omnibus Trade and Competitiveness Act (август 1988), который предусматривает экономические санкции: для поддержки внешней американской политики; в случае нечестной торговой конкуренции; и в случае нарушения многосторонних норм по передаче стратегических технологий.

[27] Carlo Jean. Geopolitica, cit., p. 137—144.

[28] Fulceri Bruni Roccia. Sovranita dello Stato, moneta e finanza. — In: C. Jean (cur.). Morte e riscoperta dello Stato-nazione, cit., p. 169—186, e Giulio Tremonti e Giuseppe Vitaletti. Il federalismo fiscale. Laterza, Ban, 1994, особенно глава III "La crisi degli Stati nazionali modemi", p. 45—48.

[29] Edward Luttwak. The Endangered American Dream. Simon and Schuster, New York, 1993, p. 35-43.

[30] Bernard Gates. Entre geostrategie et geoeconomie. — Commentaire, ete 1994, p. 449.

[31] Edward Luttwak. The Coming Global War for Economic Power. — The International Economy, september-october 1993, p. 19—20 e 64—67.

[32] Robert M. Solow. Q mercato del lavoro come istituzione sociale. Il Mulino, Bologna, 1994; Lezioni sulla teoria della crescita endogena. La Nuova Italia Scientifica, Roma, 1994, комментарий в: La colpa и degli altri. — La Rivista dei libri, dicembre 1994, p. 8-10.

[33] Paul Krugman, Competitiveness: A Dangerous Obsession. — Foreign Affairs, march—april 1994, p. 28—44.

[34] Daniel F. Burton Jr. Competitiveness: Here to Stay. — The Washington Quarterly, Autumn 1994, p. 99—109; Ernest H. Preeg. Krugmanian Competitiveness: A Dangerous Obfuscation. — The Washington Quarterly, Autumn 1994, p. 111—122; Eric R. Petersen. Looming Collision of Capitalism? — The Washington Quarterly, Spring 1994, p. 65—75.

[35] Special Report: Policymaking for a New Era (доклад Президенту США специальной комиссии by-partisan, коспонсоризованной Carnegie Endowment for International Peace и Institute for International Economics. — Foreign Affairs, Summer 1994, p. 175—189.

[36] Jeffrey W. Wright. Intelligence and Economic Security. — Essays on Strategy, NO 8. National Defence University, Washington DC, 1991, p. 3—29. Первостепенное значение экономической разведки показано в недавнем французском исследовании "Commissariat General du Plan" (Henry Martre. Intelligence economique et strategic des entreprises. La Documentation Francaise, Paris, 1994), где приводится подробное описание механизмов и структур экономических разведок ведущих стран.

[37] Bernard Cazes. Entre geostrategie et geoeconomie, cit, p. 449.

[38] Edward Mead Earte, Adam Smith, Alexander Hamilton e Friedrich List. The Economic Foundations of Military Power, cit., p. 225—226.

[39] Carlo Pelanda. Crisi e riforma del capitate. — In: Il fantasma della poverta, cit., p. 73-170 (в частности, pp. 137—143, 149—151, 167-170).

Источник: сборник Карло Жана, Паоло Савона "Геоэкономика". М.: Ad Marginem, 1997 г. — 208 c. 

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.