Главная ?> Геокультура ?> Язык новой геокультуры ?> Наследие 60-х и современность ?> О праве "не быть другим". Антиглобализм в зеркале шестидесятых годов
Георгий Кнабе
Версия для печати

О праве "не быть другим". Антиглобализм в зеркале шестидесятых годов

Интервью Георгия Кнабе, историка и культуролога, профессора Российского государственного гуманитарного университета, "Русскому Архипелагу"

— Георгий Степанович, Вам приходилось много писать о значении эпохи шестидесятых годов в истории европейской культуры. Как Вам кажется, не является ли современный левый антиглобализм особенно в его постмодернистской версии в духе А.Негри и М. Хардта — с полным отрицанием национальных рамок и утверждением наднациональной общности людей — законным наследником движения шестидесятых?

— Нет, мне это не кажется. Мне даже кажется (чтобы не сказать: я убежден), что дело обстоит прямо наоборот. Шестидесятые годы образуют эпоху в производственном развитии европейского мира. Послевоенная реконструкция народного хозяйства привела к ранее неизвестному здесь подъему уровня жизни, к росту цивилизации, к освобождению значительной части времени от напряженного труда и расширению зоны культурного досуга. Цифры и факты, это подтверждающие, известны Вам и Вашим читателям не хуже чем мне. Ничего подобного в современную эпоху не отмечается. Несмотря на периодические локальные спады и подъемы, экономика развитого капитализма стабильна. Уровень жизни, возможности ресурсов времени, не занятого напряженным производственным трудом, социальная поддержка малоимущих слоев воспринимается как нечто само собой разумеющееся. В них нет открытия, обретения, радости, столь характерных для атмосферы шестидесятых.

Всё громче звучащие требования социальной справедливости и прав человека отражают сегодня стремление получать, независимо от труда, больше, жить комфортнее, захватывать часть общественного продукта на том основании, что она принадлежит не тебе, а кому-то другому. В конфликтном напряжении, характерном для космополитической антиглобалистской атмосферы, ощущается агрессивный тон, "отнять" звучит громче, чем "получать" (не говоря уже о "зарабатывать").

Та же противоположность отличает культуру шестидесятых от даже не некультурности, а, скорее, внекультурности антиглобалистского движения рубежа века. Перед поколением шестидесятых стоял и подлежал разоблачению реальный и безжалостный враг: складывавшаяся десятилетиями и утверждавшаяся насилием этика и эстетика растворения человека в тотальности общественного целого, в служении и подчинении этому целому. В борьбе с ним сложилась широкая и значительная общественно-философская и научно-познавательная система "нового гуманизма", где неповторимое своеобразие единицы противоречиво сочеталось со структурой целого, точность объективного знания с проникающей интуицией личности, риторика более или менее отчужденного искусства с его самодеятельной непосредственностью. Сопоставьте имена Барта и Фуко, Хабермаса и Иглтона, Аверинцева и возрожденного, наново прочитанного Бахтина, с одной стороны, и — Хомского или Негри, с другой, чтобы оценить всю их разномасштабность, а тем самым и необоснованность (чтобы не сказать: недопустимость) предложенного Вами уравнения.

Наконец, искусство. Давайте не трогать эстетические достижения шестидесятых годов и вышедшую из них художественную практику, окрасившую целую эпоху. Давайте не станем также обсуждать достоинства и недостатки современного панка и постмодернистского романа, театральные постановки, где происходящее на сцене в принципе не обращается к культурному опыту зрителя. Отвлечемся от всего этого, чтобы сосредоточиться на одной особенности художественной жизни и практики тех и этих лет, связанной с глубинным существом проблемы, Вами обозначенной.

Начнем с фактов, с атмосферы, с людей и текстов. Даты в календаре значат не то же, что в истории культуры. Шестидесятые годы как культурная эпоха начинаются с середины 1950-х и кончаются в начале 1970-х. В самом начале этой эпохи Франсуаза Саган написала о "не слишком нравственном и пустоватом мирке, в то же время самом живом, самом свободном и веселом, возможном из всех столиц только здесь", т.е. в Париже, а Юлий Ким в ретроспекции воспел московские кухни тех лет:

Чай да сахар, да пища духовная...

Найпервейшее дело кухонное-о еще с незапамятных пор

Это русский ночной разговор.

Дабы окунуться в атмосферу этих кухонь и "русских ночных разговоров" не раз приезжал в Россию из своего Кёльна Генрих Бёлль. Книги его пользовались в шестидесятнической среде всеобщим успехом именно потому, что их герой выпал из атмосферы бравого соответствия патриотическому и общественно-политическому единству, жил и думал один, раскрываясь кружку близких, единомыслящих и единочувствующих. "У меня нет того, что они называют энергией", — признавался один из его героев. Не успел еще Антониони закончить свое, из тех же проблем и из того же жизнеощущения выросшее "Затмение", как почти тут же поплыла навстречу солнцу, sailed to the sun, желтая подводная лодка Леннона и МакКартни, неся в себе тех, кто смог и захотел составить ее экипаж. "Они сидят в кружок как пред огнем святым" написал Булат Окуджава и назвал эти очаги человеческой солидарности "надежды маленький оркестрик".

Проблема, поставленная Вами, производна от той же, которая отразилась в приведенных примерах — в проблеме человеческого единения, в том, что социологи сегодня называют идентификацией. Две эпохи, Вами намеченные, порождены процессом идентификации в том его состоянии, которого он достиг в ХХ столетии. В принципе процесс этот неизбывен. Он коренится в природе человека как социального существа и, соответственно, определял и определяет культурно-антропологическое развитие homo sapiens на всем протяжении истории вплоть до сего дня. Каждый человек неповторим. Но свою неповторимость каждый из нас реализует только в постоянном взаимодействии с обществом. Само по себе это вечно заданное взаимодействие — еще не идентификация. Идентификация начинается там, где между вами и обществом возникает определенное отношение . Вы приняли нормы и навыки поведения, рожденные обществом, и это дало вам возможность выжить. Общество в свою очередь отстаивает себя в борьбе с природой и врагами, налаживает производство — всегда коллективное — только потому, что вы в нем работаете. В нем ваша защита и спасение, и потому принадлежность к нему рождает ощущение привязанности, чувство отрады: я свой среди своих. Но ведь ваша единичность никуда не делась. Непосредственно ваши энергия, способности направлены на воспроизводство себя, своей семьи, своего окружения, и они, эти энергия и деятельность, в конечном счете обеспечивают выживание общества. Но только в конечном счете. Рядом с чувством отрадной принадлежности к целому живет и отрадное чувство, выполненной ответственности перед собственной жизнью, перед своими, перед микроколлективом. Вот эта ситуация во всей своей противоречивости людьми осознается, а будучи осознана, становится идентификацией — пережитой историей — в той специфической ее форме, которая лежит в основе приведенных выше примеров шестидесятнического искусства.

Существует внутренняя форма культуры каждой отдельной эпохи, выраженная, пережитая и таящаяся в подсознании времени. Я обосновал это понятие и этот термин в 1981 году, не зная тогда, что Эрнст Кассирер сделал это сорока годами раньше, в 1923. Внутренняя форма культуры шестидесятых годов, их историческая суть и человеческий смысл состояли в том, что между растворением индивида в надличном единстве — национальном, партийном, политическом, идеологическом, религиозном, государственном, характерном для тотального пафоса 1920-х — 1940-х, и осознанием им себя автономным атомом, не свойственным концу ХХ века, шестидесятые годы породили особый тип отношений между личностью и целым. Двустороннее отталкивание, с одной стороны, от идеологии и практики тотальности, а, с другой, — от разобщающих и перемешивающих всех и вся теорий и практик постмодерна выявило особый "шестидесятнический" характер отношений между индивидом и тем множеством, в котором он мог и стремился себя реализовать, — характер, уже допускавший свободу от всякой тотальности и еще сохранявший потребность в человеческой солидарности, который переживался бы как ценность. Как внутренняя форма культуры шестидесятых годов ХХ века этот тип отношений создал эпоху и создал норму,

— Но ведь та же контроверза характерна и для нынешней эпохи?

— Боюсь, что нет. Когда речь заходит об отношениях между указанной эпохой и нормой, с одной стороны, и антиглобалистским движением, с другой, очень важно различать два уровня рассмотрения

Социокультурную и психологическую основу антиглобалистских выступлений во многом составляет широкий спектр интернациональной лево-анархистской молодежной среды, включая панк-группы, так называемое DIY-движение, радикальных экологов и вегетарианцев, защитников прав животных и т.д. В последние два года мне много приходилось ею интересоваться, смотреть изобразительные материалы, читать их летучие издания (так называемые фэнзины). Так вот — в ходе нашей беседы очень важно понять, что это движение и молодые люди, в него входящие, — нередко носители высокого гуманистического потенциала. Неслучайно, от них нередко приходится слышать, что их ненависть и протест направлены против сговора интернациональных финансовых монополий, против хищнической глобализации, сопряженной со сверхэксплуатацией местного населения и с истреблением природных ресурсов, что они — враги не глобализации как таковой, а сторонники Другой глобализации. Не стоит всегда и всецело доверять создаваемому СМИ образу антиглобалистских орд, громящих витирины МакДоналдса и нападающих на Мерседесы политиков. Дело не в их разрушительных эксцессах, равно как и не в их личных гуманистических интенциях. Последние есть, и они, действительно, кое в чем близки шестидесятничеству.

Но глубже, на культурно-антропологическом и историко-цивилизационном уровне располагается совсем иная тональность, за сходством прорисовывается коренная противоположность.

В антиглобалистской демонстрации в Генуе в 2001 г. участвовало сто тысяч человек. В других акциях — величины того же порядка. Нет оснований сомневаться, что никакая идентификация, никакая отрада общения и "ощущение себя своим среди своих" здесь немыслимы. У меня была возможность проверить — подобные чувства воспринимаются в этой среде как сентиментальная и старомодная шестидесятническая, папина и мамина, чепуха.

За пределами акций общение также не предполагает контакт и идентификацию, ибо происходит чаще всего в электронной форме. Один из резервов антиглобалистского движения, как я говорил, составляет панк-среда. Ее деятельность осуществляется в значительной степени в виде распространения и передаче друг другу записей панк-материалов. Она происходит, где возможно, без прямого контакта, в электронной форме, там, где невозможно — по обычной почте. Еще один резерв антиглобалистского движения — это сквоты. Количественно их население составляет, наверное, небольшую часть, но само явление крайне показательно. В этих старых домах, заброшенных, но еще более или менее пригодных для жилья, поселяются люди, испытывающие, казалось бы, вполне шестидесятническое отвращение к налаженной жизни истэблишмента. Но внутреннее отличие важнее внешнего сходства. Население сквотов часто сменяется — одни, пожив здесь, куда-то уходят, другие откуда-то приходят и поселяются в них. Никаких устойчивых связей, приязни и отрады жизни среди своих. Отвращение к истэблишменту странно сочетается с безликим к нему безразличием. Одни обитатели сквотов где-то работают, причем по шкале истэблишмента на солидных местах, иногда даже преподавателями школ или вузов, другие не работают, но взаимного интереса не испытывают ни те, ни другие.

Иногда заключается договор с местной полицией или с бывшим владельцем дома, какая-то минимальная сумма вносится за свет или воду, что не мешает собирать на помойках и употреблять в пищу выброшенные просроченные (несильно) продукты. Зайдите в один из бесчисленных погребков Амстердама, например. Небольшая комната, кирпичные стены, у одной длинный стол, за ним дюжина молодых людей. Они практически незнакомы. Кто-то ушел, не прощаясь, кто-то вошел. "А, садись, ты откуда?". Посидев, ушел и он. "И как-то всё до лампочки…", как пелось в одной старой песне советских времен.

Хомский, Негри или не желающий отстать от прогресса Умберто Эко могут думать сколько им угодно о грехах и преступлениях старой Европы. О ее одержимости устарелыми идеологическими контроверзами, как полагает Ларс фон Триер. О том, что Бог создал людей равными и потому пакистанец — такой же гражданин сегодня Голландии, а завтра "многоцветной" (У. Эко) Европы. Важнее понять, почему они не думают о другом. О том, что глобализация происходит от латинского — и в этом смысле имеющего отношения к вечным корням Европы — слова globus. Что внутренняя форма этого слова — не планетарная бесконечность, а здесь и сейчас замкнутая в себе целостность. Что не случайно в латыни оно особенно часто употребляется в форме globulus — завершенная частица, шарик, как мы сказали бы сегодня, ограниченный микроколлектив. Что за такой метафорической этимологией открываются глубинные пласты исторического бытия и человеческой культуры. Что насупротив сотни тысяч генуэзских ревнителей тотального равенства вокруг нас в Европе живут миллионы, убежденных в том, что "глобализация" не может перечеркнуть globulus.

— Простите, кого Вы имеете в в иду?

— Создание единой Европы в тенденции ведет к постепенному упразднению главных субъектов культурно-исторической и государственно-политической жизни последних трехсот лет — крупных национальных государств, и последних ста лет — космополисов. Процесс этот состоит с одной стороны в передаче старыми национальными государствами значительной части своих полномочий "вверх" — общеевропейским органам, с другой — "вниз" — землям и дальше еще ниже — коммунам. Жизнь всё больше и больше сосредотачивается на уровне компенсаторно-психологической идентификации — в исторически, этнографически и диалектально очерченных регионах, идентификации реальной — в коммунах.

Реальная жизнь истории, как мы научились понимать, начиная всё с тех же 1960-х годов, — не в магистральных процессах и глобальных тенденциях. Они возникают потом, в результате обобщений. Реальная история как таковая — в повседневности, в быту, в человеческих отношениях и реакциях. Поезжайте на юг Германии и спросите первого встречного о его национальности. В ответ вы услышите: баварец. Чтобы проверить напрашивающийся вывод, Вам не надо ехать на юг Испании. Там я был сам, обращался с тем же вопросом к случайным знакомым и слышал в ответ: каталонец. Тот же процесс вызвал превращение исторически-диалектных областей Югославии в государство Словению, такой же области Чехословакии — в государство Словакию.

Возвращение Блэром — после 500-летнего перерыва! — части государственных полномочий Уэльсу и Шотландии идет в том же направлении. В Бельгии анатагонизм Валлонии и Фландрии никуда не делся. Там же в Бельгии та же потребность в укорененности жизни в местной почве, в традиции и диалекте ярко проявляется в коммунах. Эти органы выборного самоуправления старинных округов до сих пор играют определенную роль в государственной организации. Они регистрируют граждан по месту жительства, знакомятся с ними, составляют себе представление об их семье и их занятиях. Они играют роль начальной ступени сбора налогов, а поскольку собранные на всех ступенях налоговые суммы в конечном счете стекаются в федеральную казну, чтобы затем в какой-то своей части отдельными ручейками вернуться в коммуны, то от коммун, по-видимому, зависит и местное медицинское обслуживание. Прием в члены коммуны оформляется как некоторый праздник — все вновь принятые собираются, представитель коммунальной организации произносит приветственное слово. Цветы и рюмочка. Важна стоящая за всем этим культурно-историческая традиция и атмосфера, ею создаваемая. Как в Древнем Риме, человек никогда не остается один на один с безликой системой огромного государства. Между тем и другим всегда стоит человекосоразмерное  микросообщество, снимающее чувство отчуждения и затерянности.

В антиглобализме и на его фоне, вокруг него, вырисовывается упразднение человекосоразмерного микросообщества в той или иной форме — если не в виде отдельного микросообщества, так в виде утраты им человекосоразмерности.

Поток Третьего мира, постоянно вливающийся в Европу, делится на два. Один, формирующийся, по-видимому, из политэмигрантов и культурных семей, ассимилируется относительно быстро и глубоко. Другой, формирующийся, скорее всего, из низших социальных слоев, тяготеет к замкнутой идентификации, к своеобразным гетто, где тщательно сохраняются обычаи и нравы, привезенные с родины. Источник напряжения — здесь. В гетто сохраняется патриархальный строй семейной жизни, выражающийся, в частности, в жестком контроле за времяпрепровождением и нравами молодежи. Никакой выпивки, никаких легких романов, дискотек и эротических фильмов. У молодежи это создает как бы два типа жизни, две формы сознания и две системы ценностей. Они естественно стремятся хотя бы на время выскользнуть из-под патриархальной опеки, окунуться в европейский мир, предстающий перед ними как мир сомнительных радостей, свободы от нравственности и труда. Он соблазнителен и отвратителен одновременно, и когда верх берет национальное самосознание, верность семье и традиции, отвращение оказывается сильнее соблазнов свободы. Европейский мир за пределами гетто предстает как мир без внятных и убедительных ценностей, легкой лжи, уголовщины и разврата, вербующий иммигрантскую молодежь. При интенсивном размножении иммигрантских общин, во многом превосходящем рост местного белого населения, положение это чревато если не революционным взрывом, то во всяком случае постоянным напряжением. Роль белых либеральных радикалов в этих условиях может стать роковой. Фортейна убил один из них.

Иначе говоря, антиглобализм призван выполнить главную заповедь постмодернистской общественной философии и уничтожить деление на "своих" и "чужих". Я пытался Вам показать, что "утверждение наднациональной общности людей" противоречит сохраняющимся устоям европейской жизни. В сегодняшних условиях за делением на "своих" и "чужих" вовсе не обязательно должен стоять национализм, этнические конфликты, репрессивное решение возникающих проблем. Человек всегда реализует себя в "своих" и для "своих" и если он делает это сознательно и в рамках культуры, то такая самореализация отнюдь не обязательно должна делать его врагом "чужих". Просто основа жизни и культуры — индивидуальность. Быть — значит быть кем-то, а быть кем-то значит не быть другим. И только, понимая, что каждый есть (и в этом смысле "свой") и есть другой (и в этом смысле  "чужой") "свой" и "чужой" способны понимать друг — друга, способны быть. И составлять надежды маленький оркестрик, который, как всякий оркестр существует, пока он состоит из разных инструментов. Как человеческое целое существует, пока оно состоит из разных традиций, культур, стран, групп, людей. 

Шестидесятые годы это поняли. В первые годы XXI века люди, Вас интересующие, попытались забыть.

Москва, февраль 2004 г.


Интервью взял Борис Межуев

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2016 Русский архипелаг. Все права защищены.