Версия для печати

Сметана. Истоки и смысл крымского сепаратизма

Сепаратизм — политическое движение, ставящее своей целью отделение какого-либо региона от основной территории страны.

Явление «крымского сепаратизма» возникло в 1991 году и угасло к 1998-му. Его сторонники хотели отделить полуостров от Украины и либо присоединить к РФ, либо войти в новый Союз наравне с Россией и Украиной, либо превратить в самостоятельное «островное» государственное образование.

Рассматриваемое явление следует отличать, во-первых, от этнических движений региона, прежде всего от крымскотатарского, во-вторых, от деятельности партийно-советского аппарата конца 80-х — начала 90-х, преследовавшей цель перераспределить полномочия между Симферополем и Киевом в пользу органов власти области, а затем автономии.

Политический актив крымских татар, в частности, руководство меджлиса, стремится не столько к переделу существующих границ, сколько к изменению структуры правящей элиты Крыма, с обязательным включением в нее себя в качестве поводыря и распорядителя татарских судеб и душ. Тема отделения от Украины если и рассматривается в их среде, то сугубо конфиденциально, как перспективная задача, и в открытой печати не обсуждается. На «штабах» меджлиса и в местах проведения его шумных мероприятий демонстративно вывешиваются рядом государственный украинский и «этнический» крымскотатарский флаги. Возможно, «меджлисовцы» и сепаратисты, но латентные, и речь в данном материале не о них.

Бывший партийно-советский аппарат области (в значительной мере сохранившийся и доныне «под крышей» Совета министров и Верховной Рады АРК) также воздерживался от прямых призывов к нарушению территориальной целостности Украины. Его задача сводилась к тому, чтобы регион (точнее, его правящий слой) получил в составе Украины примерно такие же полномочия, как региональные элиты субъектов РФ. Именно для этого область и преобразовали в автономию. Самое большее, на что претендовали аппаратчики, — конфедерализация страны и установление связей «Симферополь—Киев» на договорной основе. К этой цели они были ближе всего в период спикерства Николая Багрова.

«Настоящий» крымский сепаратизм связывается в массовом сознании с Республиканским движением Крыма (РДК).

Настоящий сепаратизм

Формальным лидером республиканцев был адвокат Юрий Мешков (в начале 90-х депутат Верховного Совета Республики Крым, а в 1993-95 — ее президент), а главным спонсором — Валерий Аверкин, возглавлявший ассоциацию «Импэкс-55-Крым», которая занималась сбытом сельхозпродукции края за рубеж, прежде всего в Германию, а оттуда ввозила автомобили и сельскохозяйственную технику, как правило, second hand. В «Импэксе» работало немало ветеранов войны в Афганистане, так как по существовавшему законодательству это давало предприятию право на определенные льготы. То, что многие члены РДК являлись сотрудниками ассоциации, обеспечивало массовость публичных мероприятий движения и высокую дисциплину их проведения, что для «пророссийских» организаций полуострова было приятным исключением.

Однако ни эмоциональный оратор Мешков, ни удачливый коммерсант Аверкин не были идеологами. Концепция крымского сепаратизма вырабатывалась вне РДК — в рамках движения «20 января», возглавляемого профессором философии Валерием Сагатовским.

И РДК, и «20 января» входили в блок «Народная оппозиция», который также включал малочисленные и не обладавшие серьезным влиянием организации пророссийской направленности: Русское общество Крыма Анатолия Лося, симферопольский городской союз «Возрождение Отечества» (секретарь Станислав Красновский) и некоторые другие. Большой популярностью в то время пользовался ядреный сепаратизм Сергея Шувайникова, что и было подтверждено третьим местом на выборах президента Крыма в 1994-м. На взгляд автора, «Народная оппозиция» создавалась, главным образом, из тактических соображений. Она лишала оппонентов возможности обвинения сторонников «крымской идеи» в том, что их социальная база ограничена «Импэксом-55» и кафедрой философии Симферопольского госуниверситета.

Параллельно крымская идея разрабатывалась в «кружке» Никифорова—Киселева—Мальгина. Но если Сагатовский искал возможность материализовать идеологические изыски в оргструктуре, то «юные регионалисты» предпочитали развивать свои идеи через СМИ. Многочисленные публикации и еженедельник «Таврические ведомости» стали результатом их работы именно в этом направлении.

Сейчас же речь пойдет о движении «20 января» и его лидере.

Подпольный реском или Голем?

Недруги движения нередко называли его «подпольным рескомом» компартии, полагая, будто оно создано и управляется из-за кулис коммунистами, чтобы обойти запрет своей партии после августа-91. Однако скоро коммунистическая партия преодолела последствия разгрома в дни ГКЧП. Леонид Грач создал и зарегистрировал «Союз коммунистов Крыма», позже трансформировавшийся в крымскую парторганизацию КПУ. Тогда возникло представление о «20 января» как своего рода «новом Големе». Согласно древней легенде, Голем — искусственный человек, сотворенный из земли членами еврейской общины для защиты от погромщиков, но вышедший из-под контроля и принявшийся избивать собственных создателей (современная версия этой легенды обыграна в одной из серий «Секретных материалов»).

И та, и другая интерпретации не точны. Они родились в среде противников «январистов», главным образом, поборников укрепления унитарной Украины, кому по понятным причинам доступ в штаб «20 января» был заказан. Побывай они там, их точка зрения резко изменилась бы.

Тайна комнаты № 101

В романе Джорджа Оруэлла «1984» о победе социализма в Англии фигурирует таинственная «комната 101» в «полиции мыслей», следившей за политической лояльностью граждан. О том, что именно происходило в этом помещении, достоверно никто не знал, что и пугало: воображение рисовало самые ужасные пытки и издевательства.

Штаб «20 января» размещался в аудитории 101 корпуса «В» Симферопольского госуниверситета (ул.Ялтинская, 4), в «мирное время» служившей кабинетом для семинарских занятий по философии.

Нищета философии

Если бы руховец или УНСОвец инкогнито проник в 101-ю, он сначала неслыханно изумился бы, а затем облегченно вздохнул. Вместо ожидаемых планов захвата вокзалов, мостов, почты и телеграфа «январисты» часами обсуждали вполне схоластические темы. К примеру, как действовать на президентских выборах 1 декабря 1991 года: вычеркнуть всех кандидатов или вообще не являться на избирательные участки, или же явиться, но, взяв бюллетени, не опускать их в избирательные урны, а унести с собою и т.д., и т.п. Как правило, в результате этих обсуждений каждый оставался при своем мнении и ближе к полуночи все расходились с чувством исполненного гражданского долга... Некоторое разнообразие вносили своеобразные «лирические отступления». Как-то раз дискуссию прервала поднявшаяся с задней парты женщина в поношенном платье (судя по возрасту, явно не студентка и даже не аспирантка). Попросив слова, она продекламировала свои стихи: «Народ! Не продавайся Кравчуку за чернобыльскую колбасу!» Ах, если бы поэзией увлекалась только она!.. Впрочем, об этом позже.

Более всего контрастировала с имиджем «подпольного рескома» стесненность «20 января» в средствах. Однажды осенью 1991-го Валерий Сагатовский и претендовавший тогда на роль его «правой руки» Виктор Харабуга обратились к аудитории с просьбой «скинуться», чтобы набрать пятьсот рублей (в ценах того времени — примерно один месячный профессорский оклад) для уплаты госпошлины за регистрацию движения в органах юстиции. Желающих немедленно раскошелиться почему-то не оказалось. Между тем непременным посетителем совещаний в комнате 101 был Виктор Кравченко (тезка и однофамилец адмирала), предприниматель из Красноперекопска. Любимой темой его трепа в кулуарах в перерывах между заседаниями были рассказы, как накануне он выиграл (или проиграл — в зависимости от капризов Фортуны) гораздо большую сумму в карты тому или иному представителю тогдашней верхушки его города.

Однако на издание сборника собственных стихотворений «за счет автора» у главного «январиста» деньги нашлись. Книга стихов называлась очень оригинально —

«Обрыв в голубизну»

Согласитесь, что это — не самое удачное название для произведения человека, «раскручивавшего» себя в качестве публичного политика. Конечно, автор был просто оторванным от жизни кабинетным ученым и не знал второго, слэнгового значения прилагательного «голубой» (хотя в 1991-м оно использовалось и газетами, и телевидением). Неоднозначное отношение вызывала и фотография автора на последней странице обложки. Изображенный на ней человек по своему типажу не вполне соответствовал сложившемуся в массовом сознании стереотипному представлению о «русском национал-патриоте».

Конечно, один и тот же человек не может быть одновременно специалистом и по «философии антропокосмизма», и по public relations, но должен уметь подобрать команду грамотных помощников, если решил заниматься политикой.

«Комсомольцы» и «гении»

На кого бы мог опереться профессор? Рассуждая теоретически, на собственных ассистентов и аспирантов кафедры, которой заведовал. Но они подбирались не по критериям пригодности к использованию в аппарате «20 января». Среди учеников философа четко выделялись две группы: «комсомольцы» и «гении». Ни те, ни другие бороться за «свободный Крым» не собирались. Типичный представитель первых — евпаториец Андрей Лакиза. Аккуратный, надежный, честный, исполнительный, внешне чем-то напоминающий Сергея Кириенко, выходец из органов ВЛКСМ, он, увы, был безразличен к «крымско-русской идее», во всяком случае, отдавать все свои силы ей не хотел. Сейчас в звании милицейского майора преподает философию в филиале Университета внутренних дел (бывшая школа милиции). Вторую группу представлял севастополец Игорь Голованов, полная противоположность Андрею. Уроженец города-героя, инвалид войны в Афганистане по зрению, он, тем не менее, не имел ничего общего с прагматичными «афганцами» из РДК, «тащился» от Жана-Поля Сартра, Льва Шестова и других экзистенциалистов, сочинял сложные для понимания неспециалистами тексты по философии, проявлял полную индифферентность не только к «20 января», но и к политике вообще... и в итоге вместе с женой Еленой, уроженкой Баку, выехал на постоянное жительство в США.

Из сказанного ясно: политика не была для главного «январиста» тем, что немецкий социолог Макс Вебер называл «призванием и профессией». Что же тогда привело лидера движения на сцену общественной борьбы?

Лягушки в банке

Быть может, ответить на этот вопрос позволит эпизод, о котором рассказал однажды другой профессор, Игорь Кальной, бывший «правой рукой» «сепаратиста №1» на кафедре философии, а после его отъезда на «историческую родину», в Санкт-Петербург, ставший его преемником, впрочем, ненадолго. Вскоре Игорь Иванович также оказался на берегах Невы. Сагатовский вспомнил притчу о двух лягушках, попавших в банку со сметаной. Одна смирилась с судьбой, сложила на груди лапки и мирно пошла ко дну. Другая начала судорожно биться, в конце концов сбила сметану в масло, что позволило ей выбраться из банки и так спастись. «Валерий Николаевич! — возразил Кальной. — А вы уверены в том, что мы попали именно в сметану?»

Почему же преуспевающий ученый почувствовал себя «запертым в банку», испытал психологический дискомфорт? Именно внутренним разладом объясняются непоследовательные, на первый взгляд, действия лидера «20 января», в том числе его неожиданный отъезд с полуострова как раз накануне победы блока «Россия».

Дело в том, что поколение главного идеолога крымского сепаратизма выросло в достаточно комфортных условиях. После 1953-го интеллигенцию не репрессировали (за исключением совсем уж одиозных фигур, вроде Юлия Даниеля и Андрея Синявского-Терца). Самое страшное, что могло грозить впавшему в немилость властей интеллектуалу, так это «почетная ссылка» в Нижний Новгород, а то и депортация на «загнивающий Запад». Как правило, не доходило и до этого. «Инакомыслящего» просто не избирали действительным членом академии наук или вычеркивали из списков на приобретение «Волги» по льготной цене.

В то же время стандарты потребления у научных работников в СССР приближались к стандартам «среднего класса» западных стран. Оклады были скромными, но это с лихвой компенсировалось «просто смешными» ценами на основные товары и услуги. Многие блага, например, квалифицированная медицинская помощь или отдых в элитарных здравницах предоставлялись «людям науки» бесплатно. Разумеется, не каждый советский профессор имел автомашину, но не потому, что не мог, а потому, что не хотел: безукоризненно работал общественный транспорт и в личном не было необходимости.

Писатель Леонид Андреев полагал, что «сытому быть великодушным так же приятно, как пить кофе после обеда». Еще приятнее сытому быть свободомыслящим. В «стране победившего социализма» для этого сложились все условия. Образно говоря, профессорские костюмы были пошиты так, что в их карманах имелось достаточно места для фиг. Самый яркий пример — научная фантастика. За рубежом это сугубо коммерческий жанр. Трудно определить, скажем, политические кредо агентов Малдера и Скалли из «Секретных материалов» Криса Картера. У нас же фантастическая литература использовалась как трибуна для антиправительственной агитации, прикрытой «инопланетным» флером: Иван Ефремов, братья Стругацкие и многие другие.

Да и внутринаучная среда в бывшем СССР была достаточно комфортной. Несмотря на элементы клановости, групповщины (которые есть везде) и наличие ряда закрытых для исследования тем (например, психоанализ, «паранормальные явления», организованная преступность и некоторые другие), соблюдались внешняя корректность полемики, доказательность. Был создан и успешно применялся неплохой методологический аппарат, «марксистский» только по внешнему оформлению («системный» и «целостно-интерактивный» подходы, «интервальный» метод и т.п.).

«Сметана»

Благоустроенный и стабильный мир гуманитарной интеллигенции рухнул в одночасье, как и Берлинская стена, и в пролом «стены» густым потоком потекла «сметана».

Во-первых, на сцену вышли те, кто в советскую эпоху фигу не только держал в кармане, но иногда и вытаскивал наружу, за что расплачивался лагерными сроками: Мустафа Джемилев, священник Валерий Лапковский, Вячеслав Черновил и др. Теперь-то мы понимаем, что экс-диссиденты оказались еще менее приспособленными к постсоветской «буржуазной» среде, чем профессора марксистской философии, но тогда профессорам казалось, будто бывшие лагерники вот-вот грозно спросят: «А чем вы занимались до 1991 года?!»

Во-вторых, резко изменились границы допустимого в публичной полемике. Тон стали задавать откровенно ангажированные авторы вроде Виталия Возгрина. Ставший нормой в последние советские годы доказательный стиль по схеме «не я сужу — факты судят» (Леонид Соболев, «Капитальный ремонт») сменился навешиванием идеологических ярлыков, политической риторикой, «апелляцией к городовому». По сути дела, вернулись, казалось бы, давно канувшие в Лету методы «ждановщины» и «лысенковщины», причем не «слева», как того опасались (см. «Письмо Нины Андреевой» 1988 года), а «справа». Отношение к компромиссам стало совсем иным. Их стали интерпретировать не как свидетельство силы, а как признак слабости, и отвечать на них не встречными уступками, а, наоборот, стремлением «дожать» противника, пока он не окреп. Наглядный пример — провал доктрины «правды отношений» Александра Солженицына, который в «Архипелаге ГУЛАГ» предложил такую модель отношений России и Украины: Москва добровольно признает украинскую независимость, а Киев в ответ отказывается от «незаконно подаренного» ей Никитой Хрущевым Крыма. На самом же деле в августе 1991-го все произошло «с точностью до наоборот». То, что Кремль не вывел на Крещатик танки, а федерельная авиация не стала бомбить берега Днепра, истолковали как слабость России. А раз она слаба, тем более надо поскорее сбросить с себя остатки «имперского влияния», в частности, ударными темпами «украинизировать» Крым, а то, не дай Бог, РФ усилится и использует полуостров как «абордажный крюк» в борьбе против независимой Украины.

А ведь именно на «солженицынской» (а не на «кравчуковской»!) логике строилась вся концепция «20 января»: «мы — вам, вы — нам».

Вообще, если говорить честно, главным движущим мотивом поведения крымского «сепаратиста №1» был страх.

Призрак «руховской комиссии»

Валерий Сагатовский искренне боялся того, что на кафедру приедет комиссия из Киева, укомплектованная активистами Руха. Они потребуют заменить портрет Карла Маркса в комнате 101 на «светлый образ» Степана Бандеры, вместо былого обязательного курса «научный коммунизм» введут «научный национализм» (и обязательно с преподаванием на «державной мове»!) и, главное, по примеру некоторых стран Центральной и Восточной Европы аннулируют научные степени, защищенные по марксизму. Напрасно коллега Сагатовского профессор Владимир Николко доказывал, что страх перед «руховской комиссией» преувеличен. Жизнь показала, кто прав...

В 1997 году из Министерства образования Украины пришла типовая программа вузовского курса философии. Она мало чем отличается от российской. Разве что упомянуты отечественные философствующие литераторы рубежа XIX-XX веков (Леся Украинка, Коцюбинский, Грушевский и др.), включен пункт «Антропология украинского народа», а Бердяев, Зеньковский, Шестов названы философами Украины, а не России на том формальном основании, что некоторое время жили и работали в Киеве. Иначе, впрочем, и быть не могло. Программу писали в киевских «комнатах 101». «Сепаратист №1» не знал, что происходит там, и так же боялся их обитателей, как они боялись его. А заседали в киевских «комнатах 101» такие же бывшие советские профессора с марксистско-ленинским прошлым...

Впрочем, нового документа лидер «20 января», наверное, не увидел, так как вернулся на «историческую родину». «Лягушка в сметане» перестала сбивать масло, как только заметила дырочку, через которую из банки «Украина» можно перелезть в банку «Российская Федерация». Спаслась ли она? Неизвестно. Похоже, что «сметану» налили во все 15 банок, заменивших одну большую «бутыль» СССР. Только в каждой из банок эту субстанцию называют по-своему: «ельцинизм», «криминальный режим», «лукашенковщина» и т.д., и т.п.

В то же время некоторые из «лягушек», оставшихся в «своей» банке, поняли, что лучший способ борьбы со сметаной — съесть ее. Этим они не только сохранили свои жизни, но и заметно прибавили в весе...

Украинские клубни крымского сепаратизма

Их сказанного ясно: для того, чтобы безобидный профессор философии превратился в отъявленного сепаратиста, прежнее украинское руководство (1991-94 гг.) должно было совершить очень грубые ошибки. Могло ли быть иначе? Да. Но для этого и тон правительственной пропаганды, и само ее содержание должны были быть совершенно иными.

Прежде всего не следовало изображать 24 августа — 1 декабря 1991 года как результат многолетней героической борьбы украинского народа за независимость (она если и велась, то лишь в трех областях — Ивано-Франковской, Львовской, Тернопольской, — да и там была полностью подавлена к 1960 году). События, связанные с развалом СССР, лучше было бы назвать трагедией и для украинского народа, а создание им собственной национальной государственности — тяжелым, но неизбежным шагом, необходимым для сохранения в бывшей УССР правопорядка и стабильности после распада Союза.

Народу необходимо было сказать, что мы «уходим» не от России, а от тех, кто проводил над ней безответственные эксперименты. При этом не надо было говорить, что расходимся навсегда (даже если на самом деле и собирались так уходить). Могли бы заявить, что «свое» государство — «крыша», под которой украинцы переждут либеральное безвременье, своего рода «второй февраль», а потом вновь воссоединятся с россиянами, но, разумеется, на иных, равноправных началах, без диктата какой-либо одной из сторон (это «потом» в принципе можно было отодвигать в «плюс-бесконечность» подобно хрущевскому «коммунизму»). Иными словами, на новом витке исторической спирали целесообразно было бы вернуться к «линии Скоропадского» — царского генерала, вынужденно выступавшего в амплуа «украинского самостийника», чтобы остановить разрушительный большевизм (в нашем случае — либерал-радикализм «завлабовского» толка).

Ошибочный подход был применен и к региональным проблемам, в частности, флотской. «Наезды» на российский ЧФ только усиливали сочувствие общественности морякам. Никто в Киеве не догадался сказать примерно следующее: «Украина имеет право на собственные военно-морские силы и уже создает их, но их строительство — дело не одного года. До тех пор, пока мы не окрепли, братская Россия на взаимовыгодных условиях возьмет на себя часть бремени по защите наших рубежей». Конечно, дележ флотского имущества — «дело тонкое», но русскому и украинскому комфлота лучше было бы начать брататься на публике не в 1997-м, а в 1991-м, а камни, спрятанные за пазухами, там и держать и в любом случае не демонстрировать журналистам.

Еще легче было успокоить университетскую среду. В комнате 101 продолжались бы семинарские занятия, а не собрания «январистов», если бы потенциальных сепаратистов вовремя убедили в том, что философия — наука глобального масштаба, национальных границ не признает, никакого «парада суверенитетов» в ней не будет, вклад русской философской мысли в мировую сокровищницу знаний бесспорен и не ставится под сомнение, а связи с русскими коллегами будут сохраняться.

Обобщая сказанное, подчеркнем вот что. Крымский сепаратизм не возник бы, если бы в 1991-м украинская администрация доказала крымчанам, что они живут не на «оккупированной» Украиной территории, а в той же стране, что и прежде. Разве что ее северо-восточная граница несколько сместилась и проходит теперь не через Берингов пролив, а через станцию Казачья Лопань Харьковской области. Сместилась не по вине Киева или Симферополя, а по вине ельцинской Москвы. Будем надеяться, что не навсегда.

Но что до этого жителям Крыма? Они ведь живут не на северо-восточных рубежах, а на юго-западных. А они неприкосновенны. Если мы будем защищать их вместе.

Источник: «ОстровКрым», №6, ноябрь-декабрь 1999 г.