Версия для печати

Антропологический формат насилия

Иракская война (чеченскую трогать не будем) предлагает с каждым днем все более жесткий формат человеческого (а значит — гуманитарного) восприятия мировой политики.

Границы допустимого радикального действия отдельной личности и людских масс иррационализируются на наших глазах — отчаяние и бессилие выливается в отрезание голов заложникам и протаскивание по улицам городов обугленных останков вражеских солдат.

Многие склонны списывать это на специфические черты ислама. Но достаточно бегло окинуть взглядом практику конфликтов в "европейском пространстве", чтобы понять, что склонность к самопожертвованию и жестокость в обращении с пленными не зависит от религиозной или цивилизационной принадлежности.

При всей своей колоссальной мобилизационной идеологической мощи, ислам — религия ясно формулирующая именно индивидуальные права и очерчивающая именно индивидуалистическое личностное пространство.

Ислам — религия, в которой заведомо, на доктринальном уровне, не предусмотрен институт посредников между Богом и верующим. Ислам оставляет личность наедине с Богом (а значит — и со всем возможным комплексом присущих Ему свободы и принуждения, понимаемых, правда, через призму "человеческого").

Это означает и огромное поле одиночества (разговора с Богом на "Ты"), предельного в центральной для ислама личности Авраама (Ибрагима), и естественное для человека стремление вырваться из этого невыносимого одиночества через объединение (или соотнесение?) с другими, испытывающими примерно схожие чувства.

Психологически ислам есть полное подчинение проектному директивному пространству сверхчеловеческого (выраженному, в частности, в императивном призыве архангела Гавриила (Джибрила) к Мухаммеду: "Читай!") на фоне стремления к полному уничтожению практически любых проявлений человеческого в пространстве собственно религиозном. Подобные проявления ислам постоянно подозревает в язычестве, и если представить себе то место, куда ислам помещает человека, гипотетически лишенного пророческого Послания, то это скорее бездна и абсолютная пустота, в чем-то родственная буддистской шуньяте, нежели заставленная артефактами комнатка антропологического "душевного делания".

Но проблема не в самом исламе. Люди в разных частях Земли (и кстати, в самих США далеко не в последнюю очередь) все громче заявляют о своих частных правах на насилие в самых разных формах. Если мы отсечем от этого почти программного ряда действия людей, находящихся за гранью психического стресса и маньяков, то увидим, что в основном эти заявления (выраженные в формате действий) носят характер политический.

Подобную ситуацию можно и должно воспринимать как ответ на немыслимое доселе в истории военно-техническое превосходство правящих элит над народами.

Голос исламского мира звучит громче других во многом в силу того, что он оказался территорией огромных залежей сырья и, как следствие, пал жертвой агрессии претендентов на то, чтобы распределение этого сырья контролировать.

И несмотря на то, что правящие элиты, сотрудничающие с ними эксперты и подвластные им СМИ пытаются представить эту ситуацию проявлением своего рода социально-политической паранойи, выливающейся в терроризм, — проблема гораздо глубже и серьезнее.

На протяжении всей истории человечества, вплоть до середины ХХ века, вооружение армий правящих элит не сильно отличалось от того оружия, которым пользовались при случае повстанцы.

В ответ на применяемые властью или агрессорами пращи, луки, копья, арбалеты, пушки, даже пулеметы, самолеты и танки всегда находилась возможность ответа или аналогичным вооружением или такими его видами, которые были доступны для простых, не прошедших специальную техническую подготовку людей.

Так, танк еще недавно можно было поджечь бутылкой с бензином, а самолет сбить из пулемета или с помощью концентрированного винтовочного огня.

Боевой контакт носил в большей или меньшей степени характер человеческого противостояния. Мужество, ловкость, твердость руки и ясность глаза (доступные почти каждому человеку) могли решить исход сражения в пользу менее оснащенного противника.

Высокотехнологичная армия, втягиваясь в непосредственное боевое соприкосновение с готовыми сопротивляться группами легковооруженного противника, не всегда могла рассчитывать на успех.

Примерами этого являются и поражения британских войск в Афганистане (конец XIX века), и разгром германских войск в уличных боях в Сталинграде, и потери американцев и их союзников в Корее, и стратегическое поражение США (при неимоверном технологическом превосходстве) в войне против Вьетконга. Мы — очевидцы аналогичной ситуации в ходе афганской и чеченской войн.

Но война против Ирака объявлена войной нового поколения.

Ее контуры были обозначены еще в начале 90-х первым разгромом армии Саддама Хусейна и беспрецедентной (по минимуму потерь) победой НАТО над бывшей Югославией.

Удары высокоточным оружием большой дальности и бомбардировки с высот, недосягаемых для систем ПВО. Полное разрушение инфраструктуры стран, ставших объектами атаки. Политическая и информационная атака на правящие элиты этих стран с целью их раскола и подавления воли к сопротивлению.

Успех в Югославии поражал воображение. Падение саддамовского режима навевало политологам и журналистам, зачарованным американской военной мощью, восторженные и подобострастные интонации.

Но что происходит на наших глазах — причем не только в Ираке, но и на палестинских территориях в ходе второй интифады?

Мир видит, что люди, готовые "играть не по правилам", предложенным сверхоснащенным противником, составляют серьезную проблему и для США, и для Израиля.

По идее американцев и израильтян, их противники должны:

a) стремиться к либерально-демократическим ценностям;

b) ненавидеть своих лидеров, доведших их своим конфликтом с более мощным противником (США, НАТО, Израилем) до тяжелейших условий жизни;

c) внимать информационным ресурсам противника (Запада: CNN, BBC и т.д.), а главное, полностью им доверять;

d) ни в коем случае не пытаться отвечать ударом на удар (ведь у них же нет самолетов, ракет и планирующих бомб? А драться ведь надо "по-честному" — равносильным оружием? А если у тебя его нет, то и драться нельзя);

e) максимум допустимого — сжигать на площадях сионистские или американские флаги под вопли обезумевшей толпы.

Что же делают эти "неправильные противники"?

Они мало того, что не боятся смерти, обвязывают себя взрывчаткой или доставляют ее в Мадрид, Нью-Йорк и т.д. и атакуют тылы и инфраструктуру высокотехнологичного противника.

Но еще и не стремятся к либерально-демократическим ценностям!

И еще дерзают убивать солдат коалиции или Армии обороны Израиля.

Да еще, оказывается, берут заложников и публично казнят их.

Ведь сербы так себя не вели... И в ответ на разрушение их городов не взрывали мосты, вокзалы, редакции СМИ тех стран, которые развернули войну против них в составе НАТО. В ответ на "ошибки" ВВС США, убивавших детей и женщин в югославских городах, не выскакивали с автоматами на улицы американских городов, поливая свинцом направо и налево.

Но именно жестокость, воля и самопожертвование уравновешивают технологическое превосходство.

Вы когда-нибудь задумывались, почему отрезанная голова заложника вызывает чувство негодования и отвращения, а панорама сожженного города и разорванные бомбами на части люди, валяющиеся среди руин, — зевок и желание переключить канал?

Мы возмущены жестокостью повстанцев, казнивших американского инженера.

Но не задумываемся, что в осажденной Фаллудже убиты примерно 1000 человек, в основном, — штатских. Их хоронили на городском стадионе, прямо на футбольном поле, потому что американцы не позволяли выносить мертвых на кладбище за черту города — по мусульманским законам, похоронить мертвого надо до захода солнца.

Борьба за право на насилие, за право осуществлять его наравне с "господами мира" — вот, пожалуй, главный сюжет иракской войны. Мера на этих весах одна — жизнь человека, а вовсе не изобразительный ряд — когда камера широким взмахом охватывает десятки убитых или фокусируется на одной отрезанной голове.

Не столь уж важно, как человек убит — пулей в затылок или бомбой, упавшей с высоты 15 километров. Существенно, что человек умер насильственной смертью.

Страшный сюжет... Но, парадоксальным образом, именно насилие и право каждого отдельного человека на него есть самый древний фактор, сдерживающий эскалацию бесконтрольного тотального террора универсальной власти во всех ее формах и проявлениях.

Недавно ко мне обратились из одного издания с просьбой поразмышлять о том, какие такие ресурсы скрыты в исламе, что мусульман никак не удается склонить, как это получилось с сербами, к "сожительству" с "мировым сообществом".

Секрет в том, что люди, полные решимости защищать свои права и свои дома, более не боятся вооруженного космическим оружием врага, к какой бы нации или религии они не принадлежали.

Ислам, в данном случае, — это просто фон, на котором разворачивается крах системы мирового господства, основанной на консенсусе и мобилизации совокупной мощи.

Создается впечатление, что Армагеддон или Последняя битва не за горами.

В чем же, после всего описанного, видим мы их надвигающиеся контуры?

Армагеддон, скорее всего, будет столкновением мировой власти и всего, что она защищает и оберегает, с индивидуалистическим бунтом миллионов, иррационально не видящих смысла в подчинении этой власти и в декларируемых ей ценностях.

Это будет конфликт претензий на легитимность насилия — со стороны мирового порядка (без иронии и без кавычек!) и стоящей за ним власти, обеспечивающих поступательное развитие человечества, и со стороны отдельного человека, стремящегося к эксклюзивно понимаемой свободе и готового ради претворения этого понимания на что угодно.

Ну а кому в этом конфликте представлять сторону Бога, а кому — сатаны — решать придется каждому из живущих в "последнее время".

Источник: "Русский Журнал", 23 июля 2004 г.