Главная ?> Авторы ?> Окара -> "Украинский вопрос" и поиски ответа на него
Версия для печати

"Украинский вопрос" и поиски ответа на него

Сочинения по украинской тематике в России издаются крайне редко. И это плохо. Поэтому каждая новая книга интересна уже хотя бы самим фактом своего появления. Но даже среди имеющихся работ достойные образцы можно посчитать по пальцам. Эти две достаточно разные по жанру и области исследования украиноведческие книги объединяет главное — обе они вышли в России и их авторы счастливым образом избежали предвзятого отношения к объекту своих изысканий.

Еще на памяти скандалы, связанные с выходом книги Николая Ульянова “Происхождение украинского сепаратизма” (М., 1996) и сборника дореволюционных украинофобских фрагментов “Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола” (М., 1998; составитель Михаил Смолин, серия журнала “Москва” “Пути русского имперского сознания”). Как недружественный и даже провокационный шаг был расценен не столько сам факт выхода в свет этих книг, сколько специфика их позиционирования на книжном рынке: они преподносились не как представляющие некоторый научный интерес дореволюционные и эмигрантские тексты по истории становления российского и украинского самосознаний, но как “руководство к действию” — как настольные пособия для газетных украинофобов. Справедливости ради стоит отметить и украинские почти “симметричные” им русофобские издания последних лет, среди которых претендует на концептуальность сборник публицистических статей почившего в середине 1990-х украинского писателя-“шестидесятника” Евгена Гуцало “Ментальність Орди” (Киев, 1996) и монография львовского профессора антропологии Романа Кися “Фінал Третього Риму. Російська месіянська ідея на зламі тисячоліть” (Львов, 1998).

Совсем иное впечатление производят вышедшие в конце 2000 года монографии ““Украинский вопрос” в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.)” историка Алексея Миллера и “Украина: с Россией вместе или врозь?” политолога Роберта Евзерова. В концептуальном плане и по своему тону — исследовательскому, а не пропагандистскому, — обе книги продолжают традицию изданных в 1997 г. в Москве сборников статей по актуальным проблемам российско-украинских отношений “Россия — Украина: история взаимоотношений” и “Украина и Россия: общества и государства”.

Книга Алексея Миллера, известного слависта и специалиста в области нациогенеза, — возможно, лучшее, что написано на данную тему, по крайней мере, из доступных книг на русском, украинском и английском языках. Неангажированность автора в украинской проблематике (занимаемая им позиция “постороннего историка”) немало способствовала успеху исследования — украинские работы о XIX веке обычно тенденциозны, наполнены обидами на политику имперского центра и поэтому концептуально довольно слабы. Российские сочинения на ту же тему, как правило, пронизаны конспирологическими сюжетами об “австро-польской интриге”, неприятием украинской культуры, недовольством по поводу “отделения” и прочими традиционными сугубо российскими претензиями к Украине. Вообще, значительное число историков (едва ли не большинство) — и украинских, и российских, и даже польских — ощущают себя не пассивными наблюдателями, а участниками идеологического сражения. Ангажированность этих ученых проявляется в том, что и украинская, и “большая русская” нации трактуются применительно к XIX в. как уже консолидированные сообщества, тогда как именно этот период отмечен наиболее активной борьбой внутри них.

Наиболее популярные в среде великоросских, польских и украинских националистов взгляды на Украину — как на часть “единой (“триединой”) и неделимой России”, как на “восточные окраины” “Польши от моря до моря” или как на совершенно самостоятельную страну и самодостаточный народ, не имеющий прямого отношения к России и Польше, но постоянно терпящий от них всевозможные утеснения, — для отстраненного взгляда историка не повод к бесполезным и утомительным этноцентристским спорам, а стимул к изучению ситуации взаимного наложения или даже конфликта “идеальных Отечеств”. Сам Алексей Миллер исследует образ “идеального Отечества” как сложную идеологическую конструкцию, возникающую в процессе моделирования нации и описывающую, часто в утопическом ключе, социально-политические отношения, которые должны сделать Родину счастливой, а также определяющую “правильные” и “справедливые” параметры этого Отечества — территорию и население.

 Два главных подхода к пониманию этничности в современной науке — примордиалистский (объективистский), рассматривающий этнос как некую всегда существовавшую в прошлом и существующую в настоящем общность, которая имеет единую расово-биологическую “породу” (разновидностью примордиализма является и теория этногенеза Льва Гумилева), и модернистский, понимающий этнос в субъективистском ключе, — как воображаемое сообщество, возникшее на основе тождественности каждого члена с созданным культурной элитой национальным мифом. Большинству советских людей, видимо, понятнее позитивистско-примордиалистское понимание нации как исторической общности, объединенной территорией, хозяйственным укладом, культурой, обычаями, религией, языком и самоназванием. Она существует не только в настоящем, но и всегда существовала в истории. Именно так или почти так трактовали нацию Макс Вебер, Широкогоров, Сталин, академик Бромлей. Большинство украинских “национально-сознательных” деятелей и прошлого, и настоящего (литераторов, гуманитарных интеллектуалов, политических активистов) исходят, как правило, из примордиалистского понимания собственной нации (отсюда — их тезис о существовании Украины и праукраинцев чуть ли не в современном виде и тысячу, и десять, и двадцать тысяч лет назад, отсюда также встречающиеся иногда экзотические представления об украинском происхождении Иисуса Христа и Богородицы). Вместе с тем, подобные деятели — активная часть национально просвещенной интеллигенции — сами фактически являются живым подтверждением конструктивистских теорий нации, поскольку их культурно-просветительские занятия (или по-современному PR — public relations) сводятся прежде всего к попыткам убедить менее сознательных членов украинского общества в том, что их задача стать носителями культуры и языка своей национальности. Такая особенность украинского национализма, когда примордиалистская концепция нации становится орудием для модернистского нациостроительства и консолидации “воображаемого сообщества”, подтверждает достаточно широко распространенное среди этнологов представление, что нациогенез и этногенез украинцев (особенно восточных) не завершен и борьба за их души и национальное самосознание продолжается.

История, как известно, полна “несостоявшимися” нациями. Те или иные объективные особенности этнической группы, язык, культура, даже характерные стереотипы поведения — это всего лишь предпосылки для образования нации — в результате может ничего и не получиться. Например, в истории России существовали и существуют до сих пор объективные этнологические предпосылки для образования, как минимум, трех народов: северовеликорусов, южновеликорусов и сибиряков. Однако раскола русской нации не произошло. А украинцы, наиболее близкие в этнографическом плане с южновеликорусами, реализовались именно как самостоятельная нация. Поэтому существование любого народа в качестве обособленной от других общности — это, как правило, результат целой цепи немотивированных случайностей.

Алексей Миллер основывается именно на подобном, модернистском, понимании этноса как “воображаемого сообщества”, поэтому не случайно в своей работе он рассматривает именно вторую половину позапрошлого века, время царствования Александра II и Александра III, — наиболее важный для формирования новой украинской идентичности период. Тогда существовали два диаметрально противоположных понимания украинского этнокультурного начала — как локальной формы проявления “общерусской” идентичности («малороссийство»), и как самодостаточного и не зависящего напрямую от великорусского, белорусского и польского этнокультурного феномена (“украинство”). История русско-украинских отношений в XIX в. может быть рассказана двумя различными способами: в одном случае нация, подобно пробивающейся сквозь асфальт траве, неизбежно преодолевает все препятствия, созданные империей. В другом случае речь идет о том, как благодаря крайне несчастливому стечению обстоятельств, польская, австрийская или немецкая интриги, используя в качестве сознательного или неосознанного орудия немногочисленную и чуждую народным интересам группу украинских националистов, раскололи единое тело “общерусской” нации. По мнению Миллера, именно призма соперничества проектов наций — “большой русской” и украинской — наиболее адекватна для описания внутренней политики Российской империи в XIX в., для понимания логики развития исторических событий и поведения их участников.

Кем были бы украинцы, если бы победила “общерусская” идентичность, более или менее понятно — по «малоросской» модели развивались кубанские черноморские казаки. Будучи прямыми потомками запорожцев, они сохранили в достаточной степени украинскую традиционную обрядовую и материальную культуру, стереотипы поведения, национальную кухню, фольклор, отчасти даже язык, но, вместе с тем, они же явились (и по сию пору являются) в России наиболее последовательными сторонниками русской идеи (и на культурно-идеологическом, и на политическом уровнях), великорусской идентичности, российской государственности. Не случайно даже современная этнология один из великорусских субэтносов называет “украинским”. Итак, в XIX в. речь фактически шла о борьбе между двумя статусами — украинцев как этноса и малороссов как субэтноса “большой русской” нации.

Среди причин, помешавших полновесной реализации в XIX веке подобного “общерусского” ассимиляторского по отношению к украинцам процесса, следует выделить неумелую политику Петербурга, прямую некомпетентность чиновников в межэтнических вопросах, появление суперхаризматической фигуры Тараса Шевченко, а также недостаточный радикализм русификационных мер. Отсюда радикальный вывод Алексея Миллера о том, что история соперничества “общерусского” и украинского проектов национального строительства — это не столько путь успеха украинского национального движения, сколько цепь неудач русских ассимиляторских усилий (по ироническому замечанию автора, вся история России может быть рассказана как история плохого управления и его последствий). Фактически властью была выбрана именно британская, а не французская модель “коренизации”: первая предоставляла “нецентральным” нациям комплекс определенных культурных гарантий — вплоть до обучения в начальной школе на родном языке, вторая же напротив — предполагала тотальный запрет региональных языков и культур. Украинские историки, а еще чаще публицисты и журналисты, пишущие о русификационных мерах на Украине в XIX в., нередко ссылаются на “демократические традиции” этнической толерантности в “просвещенной Европе”. Миллер, вслед за немецким историком Андреасом Каппелером, убедительно доказывает, что антиукраинская политика Петербурга, несмотря на всю ее неэтичность и контрпродуктивность, в целом ни в какое сравнение не идет с политикой Лондона по отношению к ирландцам и шотландцам, Мадрида — к испанским баскам, а тем более с политикой Парижа по отношению к нефранкофонным жителям Франции (по официальной статистике, в 1863 г. одна четверть населения континентальной части последней не знала французского языка!). Общий вектор строительства официальным Петербургом “единой русской нации” в отношении украинцев напоминал “английскую” модель, тогда как Валуевский циркуляр 1863 г. и Эмский указ Александра II 1876 г., жестокие и бессмысленные с точки зрения поставленной задачи, воспроизводили именно “французскую” модель “коренизации”.

Украинские историки постоянно используют в полемике аргумент о жестокости репрессий официальной власти против членов Кирилло-Мефодиевского братства и участников украинофильского движения после Валуевского циркуляра 1863 г. Никоим образом не оправдывая подобных действий власти, Миллер обозначает общий контекст внутренней политики того времени. Так, в 1865 г. в Омске полиция раскрыла общество сибирских сепаратистов, выступавших за создание самостоятельного государства на пространстве от Урала до Тихого океана и, в сущности, мало чем отличавшееся от украинофильских организаций. Активисты движения были приговорены к срокам от десяти до пятнадцати лет каторги или крепости — совершенно немыслимое наказание для кирилло-мефодиевских “братчиков” или для “громадовцев” и “народовцев” в последующие десятилетия (по отношению к последним, как правило, ограничивались высылкой, ссылкой, краткосрочными арестами; жестоко репрессированному — сосланному в солдаты Шевченко вменялась в вину не столько его украинофильская деятельность, сколько оскорбление членов царской фамилии). Вообще же, в отличии от XX в., масштаб и качество репрессий против украинского движения в XIX в., по мнению Миллера, дает “немного оснований для использования мартирологических мотивов при описании русско-украинских отношений”. 

Вопреки распространенному стереотипу, официальная власть отнюдь не была единой в проведении антиукраинских репрессий. Так например, длительное время ни Св. Синод, ни III отделение, ни Министерство народного просвещения не имели сколько-нибудь ясного представления о возможности допущения в начальную школу украинских учебников, министр народного просвещения Головин всячески противодействовал появлению циркуляра министра внутренних дел Валуева и поддерживал дело просвещения на “малорусском наречии”. Высокопоставленный чиновник флигель-адъютант императора полковник барон Корф к делу русификации украинцев предлагал подходить “творчески”: не запрещать украинские книги, а наводнить “малороссийские губернии” значительно более дешевыми книгами на “общерусском языке” (именно эта идея была реализована на Украине в конце 1990-х годов), не запрещать украинофильское движение, а усилить миграцию рабочей силы на украинские земли из Центра России. Главным механизмом русификации, по его мнению, должна стать железная дорога: “В настоящее время малороссийский народ видит связь с Россиею в царях, сродство в религии, но связь и сродство сделаются еще сильнее, еще неразрывнее… Путь к этому — железная дорога… Не одни товары движутся по этой дороге, а книги, мысли, обычаи, взгляды… Капиталы, мысли, взгляды, обычаи великороссийские и малороссийские перемешаются, и эти два народа, и без того так близко стоящие один от другого, сперва сроднятся, а потом и сольются. Пускай тогда украйнофилы проповедуют народу, хотя бы и в кипучих стихах Шевченки, об Украйне и борьбе ее за независимость, и о славной Гетманщине”.

Хороший момент в исследовании — попытка разобраться с этнотерминологией — всеми топонимами и этнонимами. А ведь именно этот вопрос — один из самых острых, вызывающих самые большие дискуссии и недоразумения. Конфликт “идеальных Отечеств” — официального проекта “общерусской нации” и украинского националистического — фактически привел и к терминологической войне. К сожалению, далеко не все понимают, что “Русь”, “Россия”, “Украина”, “Южная Русь”, “Малая Россия” и т.д., а также “русский”, “украинский”, “малорусский” — в разное время наполнялись совершенно неодинаковым смыслом и имели разные политические и идеологические оттенки. Так, в XIX в. в контексте официальной идеологии “русское” понималось как “восточнославянское”, под “русскими” понимались не только великороссы, но также белорусы и украинцы, иногда и червоннорусы. Власть следила за тем, чтобы “русское” не трактовалось исключительно как “великорусское”; при Советской власти этноним был “приватизирован” одним из народов, в связи с чем теперь из-за недопонимания возникают конфликтные вопросы — то ли о “городе русских моряков”, то ли о “матери городов русских”; предвзятое толкование того же слова дает различного рода ангажированным силам поле для политических спекуляций вокруг славянского исторического наследства. По этой же причине само слово “Украина” (в современном понимании) — и производные от него — во второй половине XIX в. воспринималось властью исключительно как крамольное, подрывающее основы империи: официально “Украиной” именовалась только часть Слобожанщины — Украино-Слободская губерния.

Рассматриваемая работа построена на известных и совсем неизвестных материалах, в том числе — из архивов Москвы и Санкт-Петербурга — инструкциях, докладных записках, переписке, которые практически недоступны для украинских исследователей. Да и мало у кого из пишущих об истории становления украинского самосознания в XIX в. возникает желание копаться в хитросплетениях административных интриг, в играх петербургской бюрократии стотридцатилетней давности.

Исследование “постороннего историка” Алексея Миллера может быть весьма полезным не только для академических ученых, но и для широкого круга заинтересованных и предвзятых читателей. Адептам современного украинского национализма книга покажет, что Российская империя вовсе не была исчадием ада и ее отношение к украинскому вопросу значительно трансформировалось во времени. Русских же националистов работа лишает комфортного стереотипа о конспирологическом происхождении украинской идентичности — о ее “ненатуральности” и “выдуманности” польскими, австрийскими и германскими врагами империи.

Книга Роберта Евзерова — об “актуальной истории” — о российско-украинских политических и экономических отношениях последних десяти лет. Исследование основано на тщательном мониторинге российской и украинской прессы (не случайно автор в предисловии воздает хвалу двум московским библиотекам — украинской и Государственной публичной исторической — больше всего ссылок на “Независимую газету”, “Зеркало недели”, “День”, “Политические исследования”, “Політичну думку”, “Політику і час”. Работа завершена в конце лета прошлого года, так что в контексте стремительно развивающихся политических событий последних месяцев она уже больше похожа на историческое исследование, чем на анализ актуального политического процесса: Украина начала 2001 г. с прежней Украиной, даже времен президентских выборов 1999 г., имеет всё меньше и меньше общего.

В концептуальном плане Евзеров основывается на идеях, по его собственному определению, “демократического евразийства”, к которому он относит работы Александра Панарина, журнал “Вестник Евразии”, проект “Евразийского Союза Государств” президента Казахстана Нурсултана Назарбаева. “Евразийский интегризм” выстраивается у него на “единой многовековой истории, судьбе, традициях современного бытия и культурного наследия”. “Евразия” в его интерпретации лишается какого бы то ни было трансцендентного измерения, поэтому автору откровенно несимпатичны как классики евразийства 1920-х годов — из-за их антизападного и антиевропейского пафоса, так и современное “неоевразийство” в редакции Александра Дугина — из-за нематериалистической мотивировки исторического и политического процессов, а также из-за восходящего к Макиндеру тезиса об априорной “войне континентов” — постоянном геополитическом и цивилизационном противостоянии евразийского и атлантистского блоков, Великой Суши и Великого Моря. По мнению Евзерова, дугинский “метафизически-эсхатологически-мистический” вариант евразийства “ведет в никуда”.

Впрочем, геополитической теме отведено автором не так уж много внимания (к сожалению, не анализируется, а только упоминается “шедевр” украинских геополитиков-атлантистов — программа “Україна 2000 і далі: геополітичні пріоритети та сценарії розвитку”). Небезынтересно для российских читателей введение в интеллектуальный тезаурус фигуры ранее совершенно неизвестного в России украинского политического географа начала XX в. Степана Рудницкого и некоторых других политических мыслителей, задавших парадигмы украинского интеллектуально-политического развития в минувшем столетии.

Большое внимание Роберт Евзеров уделяет экономическим аспектам двусторонних отношений — и это самая интересная часть исследования. Для Украины “газовый” вопрос (вкупе с “нефтяным” и “электрическим”) — прямо-таки экзистенциальный — вопрос жизни и смерти. Более того, ни для кого не секрет, что все или почти все богатые люди на Украине составили свои состояния именно на манипуляциях с российским газом. История поставки энергоресурсов на Украину и их транзит через украинскую территорию на Запад —увлекательнейшая детективная история. Автор же по большей части превращает ее в классицистскую драму с обязательным моралите и порицанием порока — мол, нехорошо воровать чужой газ. Впрочем, отношения в области энергетики было бы интереснее описать не на основе признаний и саморазоблачений высших руководителей государства (вплоть до президента Кучмы), а посредством анализа финансовых схем, исследованием черного рынка энергоресурсов.

Автор фактически подходит к выводу, подробно обоснованному в недавней книге Андрея Паршева “Почему Россия не Америка?” (М.: Крымский мост, 2000) об априорной неконкурентоспособности на мировом рынке многих отраслей и российской, и украинской экономики именно из-за больших (в сравнении с западноевропейскими, американскими и азиатскими) затрат на производство, обусловленных геоклиматическими реалиями, и, соответственно, из-за их меньшей рентабельности. Книга “Украина: с Россией вместе или врозь?” может быть полезна как достойное введение в тему российско-украинских отношений, как полезное чтение для всех тех, кому небезразлична судьба и России, и Украины. Евзеров, конечно, не “посторонний историк”, так что ответ на вопрос “вместе” или “врозь” для него вполне очевиден. В работе не так много оригинальных выводов и оригинальных подходов. Но, по сути, автор и не ставит перед собою такой цели. Его главная задача — объяснить не слишком ангажированному, но любознательному читателю реальные предпосылки и мотивации взаимоотношений двух государств. К сожалению, эти отношения непросты и крайне политизированы как на официальном уровне, так и на уровне обывательского сознания — на недавней презентации книги в Культурном центре Украины в Москве дело чуть было не дошло до мордобоя между читателями, по-разному отвечавшими на вопрос, вынесенный автором в заголовок. Такой вот “конфликт интерпретаций”…

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2016 Русский архипелаг. Все права защищены.