Соотношение институтов геополитики, геоэкономики, геокультуры

[1] Промышленная революция и индустриализация создали основу новой геополитической организации мира, стали причиной возникновения национальных государств, сменивших собой причудливые контуры накладывавшихся друг на друга сословных сеньорий. Известный в Европе специалист по проблемам национального строительства У.Альтерматт таким образом описывал данный процесс европейского политогенеза нового и новейшегно времени: «В доиндустриальном мире культура и власть смешивались друг с другом самыми разнообразными способами, но это не приводило к образованию национальных политических границ. Только в условиях индустриализации культура и политика были стандартизированы таким образом, что взаимно усиливали друг друга и тем самым продвигались в одном и том же направлении. Эти замечания не содержат никаких сенсационных откровений. Каждый историк, который изучает конфликты национальностей и конфликты национальных меньшинств в Европе, знает о центральной роли экономических факторов в этнонациональных конфликтах» (Альтерматт У. Этно-национализм в Европе.— М.: РГГУ, 2000. С. 57-58).

[2] «Разнесение «центров принятия решений» и мест расположения основных производственных фондов стало принципиально возможным в условиях постиндустриальной экономики. Центры в новой пространственной организации отвечают за разработку технологий, производство нового знания, а периферии — за организацию производства на базе данных технологий. Причем, как правило, становится площадкой для размещения тех производственных комплексов, эксплуатация которых в центре становится малодоходной и на обслуживание которой требуются слишком большие затраты… Итак, новая пространственная логика строительства «культурно-экономических» регионов определяется локализацией, прежде всего, управления финансовыми и товарными потоками, создания новых продуктов и технологий» (Княгинин В., Медведев М., Осипов В., Щедровицкий П. На пороге новой регионализации России. Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа. — Нижний Новгород, 2001. С. 26).

[3] Д.Бэлл в 1960-е годы сделал вывод о том, что при переходе от индустриального к постиндустриальному обществу формируется новая социальная структура, основанная на новом разделении в обществе управленческих функций. Тогда было предсказано перемещении власти в обществе от собственников имущества и финансов к менеджерам и специалистам (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования.— М.: Academia, 1999).

[4] «Производство любой вещи после двух столетий технологического прогресса не является больше реальной экономической проблемой.— Считает В.Д.Иванов. — Массовое производство обеспечивает заполнение рынка огромным количеством практически однородных по своим качествам вещей, и само по себе производство является лишь предусловием современной экономики. Проблемой номер один для развитой экономики становится потребление, а точнее — превращение произведенных вещей в предмет потребления. Для потребителя эта проблема оборачивается проблемой многообразия марок — товарных знаков, призванных запечатлеть на вещах их особенность. В условиях массового производства и массового потребления в качестве товара выступает прежде всего знак. Социальный статус товарного знака определяет, каких денег стоит вещь, а не ее реальные свойства и не затраты труда на ее производство» (Иванов В.Д. Виртуализация общества.— СПб.: «Петербургское востоковедение», 2002. С. 77-78.

[5] Речь идет о присвоении идентичности, о принятии и разделении ценностей. Невозможно делать ставку только на производство, невозможно делать ставку на трансляцию каких-то смыслов. И вещи и смыслы должны быть включены в систему жизни, в систему мировоззрения. Иначе они отторгаются, а энергия трансляции пропадает. Поэтому англичане в XIX веке с таким трудом налаживали товарообмен с Индией и Китаем, чьи развитые и целостные культурные системы отвергали промышленные товары и, в первую очередь, хлопчатобумажные ткани, произведенные на британских фабриках. Организовать торговлю англичанам удалось лишь после того, как были «взломаны» культурные коды индийского и китайского общества, организовав «постоянный сеттельмет» в Индии и «опиумные войны» в Китае (Хомски Н. Прибыль на людях.— М.: Праксис, 2002. С. 36-39, 51 и др.).

[6] В интервью корреспонденту Интернет-сайта «Русский архипелаг» главный редактор журнала «Космоплис» Д.В.Драгунский следующим образом определили «идентичность»: «Я выделил несколько уровней национальной идентичности, первым из которых является инфраструктурный уровень. К нему относятся всего-навсего пути сообщения, телекоммуникация, финансовая система и общепит, шире говоря, розничная торговля. Американцы ежедневно, а иногда и ежечасно совершают стандартные действия в отношении этих инфраструктур, выезжают на хайвэй, заправляются, паркуются, суют карточку в банкомат. Это и создаёт ту самую инфраструктуру, на которой все эти личности, грубо говоря, сидят… Следующий уровень инфраструктуры я бы назвал институциональным. Это право, нормы производственного поведения, образование, церковь и т.д. А следующий уровень — это уровень повседневности. Это общение мужчин и женщин, детей и взрослых, устройство жилища, устройство семьи. Как мне кажется, по широте Рима проходят разные семейные идентичности. Они порождают совершенно разные типы переживаний: одно дело, когда дети приезжают к родителям на Рождество и пишут им раз в месяц. Другое — когда мамочка или папочка остаются для ребенка главным человеком на протяжении всей его жизни. До глубокой старости этого ребенка. Это совершенно разные вещи. Там где большая семья, как правило, скученно живущая, где все время происходит контакт с кровными родственниками, возникает инцестуозный дух. И наоборот, в других семьях господствует пуританский дух — там ребенка в 16 лет отправляют из дома на работу или на учебу. Здесь мы подходим к тому, что называется идентичностью традиционно — способу переживания, восприятию человеком окружающего мира, так называемому «фильтру восприятия», что является, в частности, одной из функций ценностной сферы. И, наконец, последний уровень идентичности — это ментальный уровень. Таким образом, глядя на весь этот слоеный пирог, мы можем сказать, что идентичность есть стабильный, отчетливый и постоянный способ переживания, мышления и социального действия. Легко транслируемый и четкий. Легко транслируемый, потому что он усваивается в процессе аккультурации, передается от поколения к поколению. Четкий, потому что он всегда воспринимается как нечто специфическое, не сводимое к таким вещам, как жизненный навык, привычка, стереотипы поведения. Это нечто большее. Но, к сожалению, в последнее время под идентичностью понимают два верхних уровня — уровень самосознания и уровень чувствования. То есть ценностный и эмоциональный уровни идентичности. Теперь к вопросу о том, способны ли идентичности удерживаться большой инфраструктурой. Ответ на это зависит от двух факторов — насколько сильна эта инфраструктура и институциональность и насколько сильна повседневность и ценностность тех, кто прибыл извне. Я знаю людей, которые приезжают в США и ставят своей целью интегрироваться, стараясь меньше общаться с соотечественниками мигрантами и налаживая отношения с американцами, с соседями, коллегами, как бы трудно эти ни было. А другие едут прямиком на Брайтон-Бич. Понимаете? Например, исламскую идентичность «переварить» практически невозможно: у мусульман очень силен собственный институциональный орган, связанный с уровнем повседневности, поскольку ислам — это предельно забытовленная религия. Я говорю именно об исламской эмиграции, а не об арабской, персидской, марокканской, пакистанской, сирийской и так далее, об эмигрантах, которые в силу молодой сильной веры не имеют и желания интегрироваться. У мусульман свои представления о праве, о добре и зле, другой институт брака и семьи, иное отношение к женщине, к ребенку. При этом данная институциональность крайне сильна, она не способна рассосаться. А вот китайцы и японцы, например, способны интегрироваться, поскольку у них нет религии в нашем смысле слова» (http://antropotok.archipelag.ru/text/a059.htm).

[7] Понятие «антропоток» вошло в политический язык во многом благодаря усилиям группы «Русский архипелаг». Один из основателей данной группы С.Градировский следующим образом описывает появление данного понятия: «История этого понятия такова. Исследуя изменения в структуре идентичностей, происходящие у населения Приволжского федерального округа и сопровождающиеся трансформациями этноструктуры, конфессиональной «карты» округа и, как следствие, ценностных рядов и предпочтений наполняющих округ сообществ, мы столкнулись с интереснейшим явлением, которое благодаря Сергею Переслегину получило название «западный перенос». Речь шла о неком фундаментальном процессе — глобальном человеческом течении, прослеживаемом на протяжении длительного исторического промежутка. Конечно, это течение может менять «русло», ускорять или замедлять свой ток, «обезвоживаться», образовывать «запруды», но при всем этом сохранять базовый вектор — на запад. Почему об это пришлось вспомнить в наши дни? В момент смены «модели развития», который сейчас переживает Россия, подобные «гольфстримовские» процессы могут повести себя крайне необычно. Что и подтвердили наши исследования. Именно тогда при Центре стратегических исследований ПФО была сформирована рабочая группа, одной из задач которой стало исследование таких специфических объектов, как идентичности и человеческие течения. Лично для меня подлинным вызовом стал вопрос: каким образом человеческие течения можно переосмыслить, а затем изложить так, чтобы открылась возможность переописать их в ключе управленческих решений, то есть каким образом и в какой мере течениями можно управлять?

И это первый шаг в нашем понимании. Затем мы осознали, что значение имеет не только перемещение человеческих массивов в пространстве (собственно, что и описывается приведенными Вами понятиями — миграции, переселения…), но и ряд других параметров. Например, время. А если выйти из морфологического слоя и начать мыслить в функционально-деятельностном, мы обратим внимание на перемещения в области квалификаций и, что еще интереснее, в области идентичностей, с точки зрения смены ключевых культурных и социальных идентичностей». В настоящий момент материалов по данной теме накоплено более, чем достаточно (см. http://antropotok.archipelag.ru/text/a002.htm).

[8] П.Г.Щедровицкий таким образом описал один из современных культурных миров: «Признание существования Русского мира позволяет нам говорить о русском капитале — совокупности культурных, интеллектуальных, человеческих и организационных потенциалов, выразимых в языковом мышлении и коммуникативных (гуманитарных) ресурсах русского языка. Энергия воли различных этно-культурных групп, думающих и говорящих на русском языке, позволяющих актуализировать эти потенциалы и превратить их в разряд образов будущего, задающих рамки и границы поля хозяйственных, политических и образовательных онтопрактик» (Щедровицкий П.Г. Русский мир и транснациональное русское. — Владивосток: Азиатско-тихоокеанская школа, 1999. С. 11. См. также: http://www.russ.ru/politics/meta/20000302_schedr.html)

[9] Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология.— М.: Academia, 1999.

[10] Это факт, описанный в литературе уже многократно (Фукуяма Ф. Доверие. Социальные добродетели и созидание благосостояния // Новая постиндустриальная волна на Западе).

[11] Вещи перестали быть индивидуальными и подлинными, они стали массовыми (серийными) и «копиями сверхценных моделей». Важны не реальные вещи, а образы, которые они презентуют (Бодрийяр Ж. Система вещей.— М.: Рудомино, 1999).

[12] Суверенитет национального права рухнул. Мир фактически уже сегодня живет по законам международного права: глобального торгового права (например: ВТО); международного уголовного права (суд на С.Милошевичем — наглядный тому пример), торжествующего над правом национальным.

[13] Все большее количество правовых конфликтов связывается с противоречием официального права и права корпоративного, часто коренящегося в общекультурной общности той или иной группы.

[14] Может быть и мрачновато, но весьма впечатляющее формирование таких «ситуационных сообществ» описал Ж.Бодрийяр применительно к пространству современных городов: «Город, городская среда — это одновременно и нейтральное, однородное пространство безразличия, и пространство нарастающей сегрегации, городских гетто, пространство отверженных кварталов, рас, отдельных возрастных групп; пространство фрагментированное различительными знаками. Каждая практика, каждый миг повседневной жизни отнесены посредством разнообразных кодов к определенному пространству-времени. Расовые гетто на периферии или же в центре городов суть лишь крайнее выражение такой организации городской среды как гигантского сортировочно-концентрационного центра, где система воспроизводит себя не только в экономическом пространстве, но и в глубину — через сложную систему знаков и кодов, через символическое разрушение социальных отношений. Город разрастается по горизонтали и по вертикали — как и вся экономическая система. Но у политической экономии есть и третье измерение, это плоскость инвестиции, где всякая социальность разбивается и разрушается сетью знаков. Против этого бессильны архитектура и городское благоустройство, так как они сами берут свое начало в этой новой направленности общего строения системы. Они образуют ее операционную семиологию. Раньше город был преимущественным местом производства и реализации товаров, местом промышленной концентрации и эксплуатации. Сегодня он является преимущественным местом исполнения знаков — как исполнения приговора, от которого зависит жизнь или смерть» (Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть.— М.: Добросвет, 2000. С. 156).

[15] Капитал, основные фонды, рабочая сила и породные ресурсы — основной тип ресурсов, эксплуатируемых индустриальным обществом в пределах национально-государственных границ. В пространстве геоэкономики обладание этим типом ресурсов остается чрезвычайно важным, но уже не решающим фактором реализации власти. В этом пространстве управляет жизнью тот, кто господствует над инфраструктурами: транспортными, информационно-коммуникационными, финансовыми. Совсем другая ситуация складывается в культурных мирах, где основным ресурсом является коммуникационный. Интерес в этом отношении представляет история одного из самых известных антиглобалистов современности субкомаданте Маркоса. В начале 1980-х годов он вместе с несколькими друзьями — студентами университета одного из городов страны, вдохновленный идеалом Че Гевары и мечтой о латиноамериканской социалистической революции, отправился в беднейший штат страны –Чьяпас, дабы обучить местных жителей азам марксистской теории и, опираясь на индейцев, как на главную силу будущей революции, создать новое партизанское движение, которое должно будет изменить историю Мексики. Но индейцы не приняли неомарксистов. Оказалось, культурный шок можно преодолеть, только оставив в прошлом все изначальные представления и амбиции и превратившись из учителей в учеников. Учиться слушать другого, не навязывать свою точку зрения. Учиться новым отношениям, вникать в мифологию и мировосприятие потомков майя, изучив языки индейцев. Только выполнив эти условия можно было начинать разговор о социальных переменах. Но по мере их выполнения изменялась и сама тема отложенного разговора. Понимание мира, человека в нем и революции также радикальным образом менялось. Сегодня Маркос — идеальный переводчик, посредник между внешним миром и восставшими индейцами Чьяпаса (Субкоманданте Маркос. Другая революция. Сапатисты против нового мирового порядка.— М.: Гилея, 2002. С. 7-8).

[16] Проблема восстановление целостности культурного сообщества как цели социальных процессов хорошо разработана представителями «восстановительного правосудия» (Брейтуэйт Д. Преступление, стыд и воссоединение.— М.: Центр «Судебно-правовая реформа», 2002).

[17] Один из духовных «отцов» «Парижской весны» 1968 года Ги Дебор в ноябре 1967 года опубликовал книгу «Общество спектакля». В ней он изложил свое представление о буржуазном обществе как бесконечном спектакле, в котором товарное производство превратилось в индустриализированное производство социальных значений. После этого мир утратил свою реальность. Эмиссия «товаров-знаков» привела к инфляции смыслов. Все пересматривается и переоценивается в течение очень короткого времени (цикла жизни товара). Общество стало обществом демонстративного потребления «товаров-знаков» — «обществом спектакля» (Дебор Г. Общество спектакля.— М.: Логос, 2000). Сегодня затраты на рекламу, маркетинг, продвижение товаров на рынок уверенно перемещаются в разряд основных издержек современного производства. Иначе не объяснить, почему нужно производить и покупать те или иные вещи или услуги, почему нужно поддерживать те или иные политические и социальные проекты. Возникающие «смысловые разрывы» не «зашиваются» без соответствующей рекламно-коммуникационной «накачки».

[18] Может быть об этом писал С.Хангтингтон в «Столкновении цивилизаций»?