Версия для печати

Рыба, поросшая шерстью

Эпистемологические[1] заметки о том, как складывалось искаженное представление об исламе в период "холодной" войны

Многие эксперты, рассуждающие об исламе, — а только ленивый о нем не говорит после террористической атаки 11 сентября 2001 г. и последовавшей за ней антитеррористической операцией, — удивятся, когда узнают, что они заняты реализацией директив XXVI съезда Коммунистической партии Советского Союза (КПСС), проведенного два десятилетия назад, в 1981 г.

Именно тогда официальной установкой, обязательной для всех, кто хотел понять и объяснить другим происходившее в Иране — в ходе и результате антишахской революции 1978-79 гг., в Афганистане — после смещения коммунистического лидера Хафизуллы Амина и начала затяжной войны (декабрь 1979 г.), в арабских странах — где появились экстремистские и террористические группировки, объявившие себя исламскими и даже истинно исламскими ("Исламская группа", "Джихад", "Обвинение в неверии и уход от мира" и др.), — обязательной установкой для исследователей и экспертов стала эпифеноменизация ислама[2].

Конечно, Л.И. Брежнев, тогдашний генеральный секретарь ЦК КПСС подобных слов не знал, а если знал, то не употреблял. Но сформулировал установку четко и доступно: "В некоторых странах Востока за последнее время активно выдвигаются исламские лозунги. ...Главное в том, какие цели преследуют силы, провозглашающие те или иные лозунги. Под знаменем ислама может развертываться освободительная борьба. Об этом свидетельствует опыт истории, в том числе и самый недавний. Но он же говорит, что исламскими лозунгами оперирует и реакция, поднимающая контрреволюционные мятежи. Все дело, следовательно, в том, каково реальное содержание того или иного движения (выделено мной. — А.И.)".

Эту формулу концептуальной эпифеноменизации можно понять адекватно только в случае рассмотрения ее в контексте "холодной" войны. Прогрессивно все, что направлено против США и капиталистического лагеря. Реакционно все, что направлено против Советского Союза и социалистического лагеря. Хомейнизм антиамериканский, значит он прогрессивный. Исламские борцы за веру (моджахеды) в Афганистане воюют против Советского Союза, значит они реакционны. Некие исламские группировки выступают против ориентации ряда арабских стран на советские (коммунистические) модели социально-экономического развития, значит, они реакционны. Какие-то боевики, называющие себя исламскими, совершают теракты против американцев, израильтян и французов где-нибудь на Ближнем Востоке, значит, они прогрессивны.

Пресловутое реальное содержание в этих на первый взгляд разных явлениях — борьба за национальное и социальное освобождение от ига США и компрадорской вестернизированной буржуазии (например, в случае хомейнизма) и стремление неких реакционных социальных сил — феодалов, той же компрадорской, прозападной буржаузии сохранить старые порядки от наступления социализма (в случае афганского джихада). Но если ислам каким-то образом связан и с тем, и с другим — и с чем-то прогрессивным, и с чем-то реакционным, то из этого факта следует вот эта самая эпифеноменальность ислама.

Ее, эту эпифеноменальность, очень хорошо выразила метафора прикрытия, смысл которой наличествует и в выражении под знаменем. Иными словами, есть некие движения, являющиеся по своему реальному содержанию нерелигиозными — неисламскими (какими угодно — социально-экономическими, политическими, протестными, манипулируемыми и т.п.), но они прикрываются исламом (выступают под знаменем ислама). Особо злостные движения (те, которые борются против заведомо хороших и правильных вещей, скажем, социалистической ориентации) исламом маскируются. Эпистемологическим императивом стало следующее. Чтобы понять то или иное движение, объединяющее мусульман и называющее себя исламским, нужно отвлечься от ислама — сбросить внешнее, несущественное покрывало и увидеть предполагаемо настоящие, реальные, действительные, истинные причины, обстоятельства, цели того или иного движения (а равно лидера, организации, ассоциации и т.п.). Ислам же здесь ни при чем.

И реальность, казалось бы, во многом подтверждала правильность такого подхода. Взять тех же моджахедов в Афганистане. Разве не вооружают их и не тренируют американцы из ЦРУ? Разве не страдал народ Ирана от социального неравенства, разве не нищенствовали массы трудящихся на фоне непомерной роскоши шахского двора? А уж о Ближнем Востоке, казалось, и говорить нечего. Разве не оккупировал Израиль в 1967 г. арабские территории? Разве не стремятся государства Запада установить свой контроль за источниками и путями транспортировки нефти? И точно получалось, что реальное содержание движений под исламским знаменем (под исламскими лозунгами) состоит либо в манипуляции мусульманами со стороны неких внешних сил (ЦРУ, к которому добавляли Моссад, MI-5, MI-6 и т.п.), либо в протесте против нищеты и эксплуатации, социального неравенства и оккупации.

В 80-90-е гг. стало формироваться целое направление в экспертной мысли с выходом в пропаганду (публицистику), формирующее как общественное мнение, так и подходы к решению практических вопросов внешней и внутренней политики. С полным основанием его можно назвать негативным исламоведением[3].

Парадигма негативного исламоведения заключалась в следующем. Потребителю информации (политическому руководству, гражданам) говорили так. Вы наблюдаете некое движение (партию, организацию, группу, государство), которое маркирует себя в качестве исламского. На самом деле оно не исламское, оно только прикрывается исламом. Оно или национальное, или протестно-социальное, или искусственно созданное некими силами (обязательно неисламскими), или даже криминальное. Теперь давайте-ка рассмотрим это реальное содержание... И дальше все шло по накатанной колее: нищета (варианты — неравенство, угнетение, оккупация, манипулирование, осуществляемое некими темными силами, и т.п.) > общественно-политическое движение.

Получалось, как в студенческом анекдоте. Студент приходит на экзамен по зоологии, хорошо выучив только один вопрос — о блохах. Ему попадается вопрос о рыбах. Он думает и начинает отвечать: "У рыб нет шерсти. Если бы у рыб была шерсть, то у них водились бы блохи. Блохи — это..." И т.д.

Если кто еще не забыл марксизм, то он может сказать, что такой подход является марксистским. Бытие определяет сознание, или, в иной формулировке, базис (материальные условия бытия, социально-экономические отношения) определяет надстройку (властные отношения, системы идей, в том числе — религиозных и т.п.). Но метафора прикрытия предполагает отделенность того, чем прикрывают (или прикрываются) от того, что прикрывают, тогда как марксистский подход предполагал бы наличие некой слитности, или, в терминах марксизма, диалектического единства базисных и надстроечных процессов, отношений.

Но в том-то и дело, что рассматриваемый период (конец 70-х — начало 80-х гг.) стал для советского коммунистического руководства временем разочарования в марксизме (коммунизме) как мобилизующей (или социо-организующей) системе представлений и норм, во всяком случае — как системы, подходящей для стран и народов Востока. И как раз исламская революция 1978-79 гг. в Иране стала тем шоком, который заставил изменить отношение к пригодности коммунизма для Востока — принять его непригодность и одновременно признать едва ли не монопольную пригодность для этого региона ислама в качестве мобилизующей системы. Сравнение так называемого антиимпериалистического (читай: антиамериканского) потенциала коммунистических групп (Народной партии Ирана "Туде"), с одной стороны, и исламского движения в Иране, с другой стороны, демонстрировало ничтожность первого — сотни, максимум тысячи участников демонстраций и буквально потрясающую воображение силу второго — миллионные манифестации, свержение режима династии Пехлеви, располагавшего мощной репрессивной машиной; вызов, брошенный крупнейшей державе мира — Соединенным Штатам, и победа над ней.

Практически не осталось свидетельств этой переориентации, тем более, что она осуществлялась по правилам эпохи — скрытно, засекреченно, с использованием двойного языка. Да наверняка и не было никаких официальных решений на сей счет. Впрочем, что-то восстанавливается по публикациям того периода, нынешним воспоминаниям активных участников тогдашних событий[4].

Обоснование переориентации заключалось в уверенности, что "ислам остается сильным средством воздействия на широкие массы верующих особенно там, где высок процент неграмотности, где менее всего развиты социально-экономические структуры и высока степень эксплуатации людей"[5]. Одной из тайн этой переориентации является введение в Афганистан в декабре 1979 г. ограниченного воинского контингента — не само введение, а свержение и уничтожение советскими спецподразделениями режима Хафизуллы Амина, что могло быть сделано только по команде с самого-самого "верха". При том, что по опубликованным воспоминаниям непосредственных организаторов и участников этой операции известно, как происходил штурм президентского дворца в Кабуле и ликвидация тогдашнего афганского лидера; остается вопрос — почему и зачем это было сделано[6]? По всему получается, что Советский Союз, стремясь "поправить" исторический процесс, выступил в роли охранителя традиционных отношений, групп, представлений, в первую очередь — ислама. Складывается впечатление, что в Афганистане стремились создать исламское движение по типу хомейнистского, победившего в соседнем Иране, но улучшенное по сравнению с ним — контролируемое зависимой от Советского Союза партией (очищенной от "левых уклонистов" НДПА)[7].

Эти действия были практической реализацией такого подхода к исламу, который является полной антитезой охарактеризованной выше эпифеноменизации ислама, т.е. утверждению его несущественности в тех общественно-политических движениях, которые маркируют себя в качестве исламских. Этот, второй, подход, наоборот, заключался в принятии эссенциальности (сущностности) ислама для происходящего в особом, "третьем" мире — "там, где высок процент неграмотности, где менее всего развиты социально-политические структуры и высока степень эксплуатации людей". В этом "третьем" мире выделяется его часть — исламский мир, сущностной характеристикой которого оказывается именно ислам[8].

В исламском мире все исламское. Так можно сформулировать этот подход, эссенциализирующий ислам, к происходившему в странах Ближнего и Среднего Востока. Более того, слово ислам стали использовать как своего рода метафору, подразумевая под исламом все, ныне имеющее место или происходившее в прошлом в исламском мире, — культуру, историю, цивилизацию, искусство, политическую культуру, философию, национальные движения — буквально что угодно[9]. Не могу не привести пример в некотором роде удивительный, хорошо демонстрирующий, что произошло в трактовке коммунистами ислама, хотя этот пример напрямую не связан с Советским Союзом. Иракский исследователь Хади аль-Аляви[10] в середине 80-х гг. опубликовал книгу под названием "Из истории пыток в исламе" (Мин тарих ат-таазиб фи-ль-ислям). Сторонники этого подхода придумали много других удивительных вещей, среди которых есть даже светский ислам...

Таким образом, в первой половине 80-х гг. в Советском Союзе в отношении зарубежного ислама сформировался внутренне антиномичный экспертный подход (с выходом в политическую практику и пропагандистскую сферу), который заключался, с одной стороны — в игнорировании религиозного характера исламских движений, с другой — в абсолютизации или даже приписывании исламского содержания нерелигиозным процессам и явлениям в странах, где ислам является религией большего или меньшего процента населения (так называемый исламский мир).

Этот подход продержался до настоящего времени и стал едва ли не господствующим. Так, парадоксальным образом движению "Талибан", как оно ни старалось (даже, ведя предписанную исламом борьбу против идолопоклонничества и идолов, уничтожило статуи Будды в Бамиане), отказывали в том, что оно религиозное — исламское. Талибы-де — национальное пуштунское движение. Они — креатура Соединенных Штатов, Пакистана и Саудовской Аравии, а их руководитель мулла Омар — офицер пакистанской разведки. Их создали американские корпорации для охраны нефте— и газотрубопроводов. Исламом талибы только прикрываются. Но при этом реакция на разгром движения "Талибан" международной антитеррористической коалицией (Северным альянсом и Соединенными Штатами, которые были поддержаны другими государствами, в том числе теми, где большинство верующих — мусульмане) стала прогнозироваться как исходящая от исламского мира, что, если здраво рассуждать, предполагало бы исламскость движения "Талибан", да заодно и наличие исламского мира.

А не обстоит ли все иначе? Не будет ли правильным рассматривать "Талибан" (а заодно и "Аль-Каиду" и родственные группировки) как религиозное исламское движение? И допустимо ли игнорировать религиозную же реакцию — по преимуществу негативную реакцию отторжения — на эти движения в мировом исламском сообществе? И существует ли исламский мир, или, в иной формулировке, определяется ли исламом все то, что происходит в странах большего или меньшего распространения ислама на Ближнем и Среднем Востоке? И — пожалуй, самое главное, — не являемся ли мы свидетелями эволюции ислама в условиях динамично меняющегося мира? Верный ответ на эти и подобные вопросы, — да что там ответ, сама постановка вопросов, — все это предполагает преодоление стереотипов, унаследованных от прошлой эпохи.