Главная ?> Авторы ?> Генисаретский -> Радуга и все такое
Версия для печати

Радуга и все такое

На всем белом свете водятся лисы. И даже там, где их сейчас не встретишь, они, наверняка, были, я в этом более чем уверен. Не только в Поднебесной они разумеют человеков: и здесь они полны разумения.

Один такой лис посвятил свой досуг рассмотрению вещей невидимых, напоминающих запахом полевые цветы некоторых мест Приуралья. Возможно, он прибыл сюда из дальних стран, надеясь встретить давно обещанное ему знание. Мне кажется, раньше жил он в горной стране, где не было ровных, гладких до необозримости лугов, и, как знать, может быть, поэтому походка его здесь была робко неумелой, хоть и без страха, но осторожной.

Здесь он впервые узнал воду. Случилось это ранним туманным утром. Озеро, куда он брел, вдыхая благоуханные запахи, уже зацвело рассветом, переливаясь игрою красных так, что он невольно вспомнил слова своего наставника о нетварном свете, которые долго не мог понять в запахах цветов, пахнущих, но не светящихся. Он был уязвлен сердцем, увидев воочию переплавы этих алых вод.

Случай этот запомнил его на всю жизнь. С тех пор, видя воду, он стыдливо удивлялся серо-зелено-голубой ее видимости, веря сердцем в красноту восхищающей ее силы, тоскуя об утрате, и ждал встретиться со своим наставником, когда все снова разъяснится.

А случай тот поместился окрест незапамятных вод, увлекая тоскующих искать и надеяться... Много случилось там чудес, правд, всегда несколько опаздывавших в силе и никогда более не заканчивавшихся сердцу бесцветным свечением невечернего дня. Лисья тоска алой росою будет падать на ноги всех, вступивших на то место.

Кто скажет мне, что лис тогда обманулся вполне? Живущие в тех краях ирии осторожным взглядом потупляли взор каждому, кто брел с открытыми глазами, полными невидимого, вдыхая свою земную опору, в каждом шаге уверяясь во встрече.

Ураган несся и кружил, валя упрямую осторожность, несся, нежно лаская себя страхом, сожалея, что нет ему на земле покоя, что негде преклонить ему главу, свернувшись в тишину, негде прорасти жизнью. “Нет радости на земле, — молил он странника, — оставьте, бросьте ее, усните и больше не просыпайтесь”.

Рядом по лугу был город, словно вытаращенный из гор, под ним векоспящих, такой же старый, как и они, и такой же отживший. И он несся и кружил в страхе, боясь зачать иные горы и другие города.

Мы заснули в облаках, голова моя склонилась на плечо бородатого соседа, уже давно спящего где-то еще и видящего всю правду о соблазне чудес, случайно посещавшем нас в нашем подлунном царстве.

Все четверо были здесь. Все собрались в одно, не имевшее образа движение, замирающее в нежность страждущего и взлетающее в исступленных восторгах. Время новое не оставило здесь заметных следов, но, внимательно вглядевшись, он заметил, что и ветхого нет здесь ничего: только движение, только изначальное, до-образное — откуда слухом выщемлялось тихое родной, родная, родное. То было светлым привольем Родины, не одетой условностями заглавных букв, границ и принадлежностей. Здесь жизнь играла свою игру с вечностью, жизнь, не знающая умирать, исполнившаяся однажды совершенного целомудрия — учащая и врачующая.

Взор затухал, и неслышимыми стали самые тихие звуки, отошедшие в сторону. Он покачнулся, неумело и странно попытавшись сохранить прежнее равновесие, упал, подхваченный всеми четырьмя, и перестал ...

Из-за туч показалась луна, свился туманный серый полог, окутавший все вокруг. Там началось прорастание его, ставшего не им, там станет его явное, для других навсегда оставшееся тайным.

Десятка полтора людей, из которых лишь двое-трое были вправе называться молодыми, отгородившись от всего мира мокрым стеклом, ужинали, вспоминая недавние прения, и пытались вновь найтись друг в друге. Некоторые молчали, другие смотрели на мокрые стекла, угадывая, что несет им завтра и что значило вчера. Никто не решался прямо смотреть друг в друга, покориться всесилию тишины и петь в сердце еще не утихшую правду...

Они бродили в камнях, трудящихся стать травами. Так учила камни роса, своим утренним шепотом внушавшая им царственную стройность растений. Трудно, о, как трудно внять зрелую правду, трудно принять в себя чужую душу, когда нет еще слова, сжигающего вас в дым, в прах. Взошло потом утреннее солнце, покрывшее их тела уверенным жаром, отлетели от них шепоты вод, и каменная россыпь утвердилась в своем месте. Во что бы то ни стало останемся, как стали!

— А как он, папоротник, дышит? — спрашивала маленькая лиса посетителя сих мест, без видимых следов рода и племени.

— Давным-давно, когда и я был маленьким, по всей земле не было ничего — одни камни и папоротники. Тогда все знали, как они дышат. Нет, так слишком издалека, так мне пришлось бы рассказывать все, что я знаю, а как об этом скажешь? Пойдем со мной, сама увидишь дух его, мнящийся к имущим. Нет, не сейчас, поживи пока здесь, а когда созреет цвет его молитвенной силы, в ночь без тьмы, мы встанем и пойдем, и ты сама увидишь и скажешь сама: это он, это мой твой, а я его моя.

Я думаю, той лисе ничего не снится наяву. Переполненная строгим лукавством своей рыжей гибкости, она верила во все сразу и все понимала. Она жила. Не зная того, искала, уже имея, умела в себе и не хотела принять ничего чужего.

Но, вспоминая слова путника о папоротнике, училась прощать.

Когда недавно у большого серого камня они встретили старого друга и сказали ему: “Пойдем с нами!”, он ошибся и спросил: “Куда?”

 

Источник: "Промета". Опубликовано: "Педагогика самоопределения и гуманитарные практики". Сборник статей (вып.2) — Барнаул: изд-во АКИПКРО, 1999 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта

Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2011 Русский архипелаг. Все права защищены.