Версия для печати

Глобализация, суверенитет и мондиализм

Исторические, антропологические и археологические исследования свидетельствуют о том, что на ранних стадиях антропогенеза и социоге­неза имело место явление, названное великим Томасом Гоббсом «войной всех против всех». Люди безжалостно уничтожали друг друга в жесточайшей борьбе за источники еды, воды и пригодной для жизни территории. Между ними заключались, это представляется наиболее вероятным, какие-то временные, текучие и зыбкие союзы, призванные помочь в борьбе за выживание.

«Война всех против всех» в конце концов могла бы привес­ти к полному исчезновению Homo Sapiens как биологического вида. Для того чтобы человек социализировался, то есть стал членом некоей группы, микросоциума, рыхлая человеческая масса должна была быть соответс­твующим образом структурирована. Иначе говоря, всё человечество должно было разделиться на структурные единицы, которые бы представляли собой уже сложившиеся социумы. Необходимо было инвертировать природную агрессив­ность индивида — она должна была бы быть направлена уже не на любого другого человека, а лишь на того, кто не входил в данную группу. Так появились «Свои» и «Чужие». Первоначально человечество разделилось на кланы или племена. Постепенно, подчиняясь экологической логике необходимости консолидации перед лицом внешней среды, стали возникать межп­леменные союзы. Иными словами, некая этика межчеловеческих отношений в начале действовала лишь в рамках одного племени. Затем — она стала распространяться уже на группы племён. В дальнейшем именно это послужило основой для этногенеза. Образовались этносы, то есть система распознавания «свой-чужой» стала связываться с достаточно широкой группой людей, объединённых языком, особенностями психологии и образа жизни, историческими корнями, таинственным «фактором Х» Гумилёва и многим другим. «Суверенитет» восходит именно к этническим корням, в самом общем виде, он может рассматриваться как требование одной группы людей ко всем остальным группам людей ни при каких условиях не вмеши­ваться в их дела. Затем суверенитет стал атрибутом государств.

Первые государства имели этническую основу, поэтому переход кате­гории суверенитета от одного носителя (этноса) к другому носителю (государству) произошёл сравнительно легко. Суверенитет как признание аб­солютной власти над собой со стороны некоторой группы людей был необ­ходимой платой за защиту от внешних агрессий и воздействий, которые часто носили характер геноцида, этноцида и домицида. Каждое государство, будучи в своей основе этнократичным, представляло собой «особое человечество на особой земле». Такое состояние сохранялось примерно до 1000 года до нашей эры, когда стали образовываться первые империи, и категории «государственный суверенитет» и «этнический суверенитет» оказались жёстко раз­ведены и противопоставлены.

Например, Ассирия и Вавилон были чётко выраженными этнократическими образованиями и тотальный геноцид чужого населения был для них обычной практикой. А вот Персидское Царство уже этнократическим образованием не было, так как на его территории жили совершенно разнообразные этносы, которые отличались друг от друга в религиозном и цивилизационном отношении. Таким образом, примерно с того времени, главным субъектом-сувереном становится государство, а не этнос. Эпоха эллинизма, которая началась с завоевательных походов Александра Великого, была не только первой попыткой глобализации, но и первым вызовом понятию суверенитета. Достаточно вспомнить полную глубокого трагизма судьбу Демосфена, чтобы понять: раскол на своих и чу­жих уже пошёл не по этническому и не по государственному признаку, а по линии противостояния по отношению к Идее и Силе — Носителю Идеи. Значительная часть соотечественников Демосфена не захотела отстаивать суверенитет своей маленькой родины, так как более привлекательной им казалась Идея и новая Модель Жизни, которую предлагал Александр Вели­кий. Поэтому когда Коринфский Конгресс греческих городов-полисов избрал Александра Великого Архистратигом всех греков, то впервые в миро­вой истории в жертву Идее Великой Интеграции были принесены местные суверенитеты, в том числе, частично, вместе с жизнями их защитников, таких как Демосфен, например.

Коллизия Суверенитет-Интеграция проявилась затем и в эпоху Римс­кой Империи. Уже не народы воевали друг с другом, а одна их часть (вместе с римлянами) против другой их части.

Средневековая Европа не ставила суверенитет слишком высоко. Земли и люди с необыкновенной лёгкостью переходили от одного монарха к другому и от одного феодала к другому феодалу. В то же время, именно Ев­ропа, после Тридцатилетней войны, подарила миру феномен чётко структурированных государств-территорий (Вестфальская система мира). В этом была своя великая историческая логика. Те или иные модели (субкультурного-субцивилизационного) развития могли теперь достаточно свободно развиваться в рамках зарезервированной территории. Понятно, что буржуазное общество в Нидерландах никогда не смогло бы кристаллизоваться с такой чёткостью, если бы эта страна оставалась частью Испанской Импе­рии или Австрийской Империи. Да и всем обязанная протестантизму Вели­кая Английская революция вряд ли бы произошла, если бы Англия и Фран­ция составляли одно целое.

 Образование в Европе после Тридцатилетней войны государств-территорий было реакцией на микстовый характер средневекового образа жизни. Это была волна глобализационного отлива перед новым витком глобализации. Соответственно, она не только реанимировала, но и вдохнула новую жизнь в одряхлевшую категорию «суверенитета». На этот раз суверенитет приписывался прежде всего абсолютному монарху. Символично, что именно в эти годы Томасом Гоббсом был написан его «Ле­виафан» — одна из самых лучших книг в области политической философии. «Государь» Макиавелли появился значительно раньше, но суть его идей опять-таки относится к модели государства -территории.

Эпоха колониализма и связанный с ней глобализационный прилив в качестве реакции на слишком быструю глобализацию породили новый глобализационный отлив, который выразился в формировании в XIX веке «государств-наций» как средства защиты различных моделей индустриально-капиталистического развития. Отсюда и вновь востребованный суверенитет. Теперь уже это культ суверенных наций. Он не имеет этнократических ин­тенций и его суть можно выразить следующим образом: группа людей, объявляющих себя нацией, то есть не-этнической общностью людей, разделяющих некоторые общие ценности, цели и желающие соблюдать общий образ жизни, мысли и действия, требуют абсолютного невмешательства в свои дела любых других групп людей.

Такое понятие суверенитета продержалось до середины XX века. Вто­рая его половина отмечена как разнообразными покушениями на саму идею суверенитета, так и резким усилением сторонников его абсолютного ха­рактера. Ситуация крайне усложняется тем, что в современном мире есть и государства-нации, и государства-территории, и государства, которые не могут быть однозначно классифицированы в этих терминах вообще.

На вопрос о том, подрывает ли глобализация государственный суверенитет, ответ может быть только один. Глобализация, как и любая другая интеграция, размывает и, будучи доведена до логического конца, разрушает суверенитет тех государственных единиц, которые находятся на поле её действия. Здесь исследователи должны быть мужественны и последовательны: глобализация суть процесс, направленный на разрушение любого государственного суверенитета.

В таких геополитических системах, как НАТО или Европейский союз, суверенитет входящих в их состав государств серьёзно ограничен уже сейчас. После введения единой европейской валюты Euro можно говорить о начале процесса утраты странами, входящими в Eurozone, своего суверенитета. Если процесс европейской интеграции будет развиваться дальше, и возникнут единые внешнеполитические и военные институции, то можно будет говорить о полной утрате странами Европейского союза своего суверенитета.

Суверенитет, в явной или неявной форме, предполагает, что для людей самая важная форма идентификации та, которая связана с сувереном, то есть этническая, национальная или государственная. Вообще говоря, это вопрос очень спорный. В начале его категорически поставило под сомнение Учение Иисуса Христа, затем пророка Мухаммада. С нерелигиоз­ной точки зрения, против суверенитета категорически выступил аутентич­ный марксизм: какой может быть суверенитет для «пролетария, не имеюще­го отечества?». Действительно, люди идентифицируют себя с теми или иными группами не только по признакам этнической, территориальной, на­циональной или государственной гомогенности.

Кто ближе высокооплачиваемому программисту из банка, что на Уолл-Стрит? Парень-чистильщик обуви, который сидит в трёх метрах от входа в банковский офис, или коллега из Милана? Ответ на этот вопрос, кстати, не только не очевиден, но и не понятен. Есть интересы, которые объединяют нашего программиста и его соотечественника-чистильщика обуви. Это и есть пресловутые национальные интересы, ради защиты которых США и Италия воевали друг с другом во Вторую Мировую войну. С другой стороны, двух высокооплачиваемых программистов из Нью-Йорка и Милана объединяет цеховой и классовый интерес. Как представляется, по мере того, как образовывался и набирал силу трансистемный интегративный слой, принадлежащие к нему люди всё больше ставят его интересы выше государственного суверенитета. Демонстрации и манифестации против глобализации проходят от Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Сиэтла и Вашингтона до Парижа и Праги — в любой стране современного мира уже, по-види­мому, произошёл раскол на глобалистов и антиглобалистов. Вторые яростно защищали и будут защищать такие вещи, как суверенитет, патриотизм, государственные и национальные интересы. Первые этого делать не будут, хотя, возможно, не будут слишком открыто против них выступать. Однако, это не меняет смысла главного: процесс глобализации неизбежно и нераз­рывно связан с диффузией суверенитета, государственных и национальных интересов, патриотических ценностей.

Глобализация как частный случай интеграции предполагает, что ин­дивид может использовать в своих интересах не только «своё» государство, но и «чужое», главное чтобы оно находилось в глобализационном (интеграционном) поле.

Конечно, например, в современной Федеративной Республике Германия есть люди, и не в таком уж малом количестве, которые требуют возврата к границам 1937 года, предъявляют требования на Эльзас, Лотарингию, Судеты, Восточную Пруссию, Карлсбад, Данциг и так далее. Однако глобализация и европейская интеграция позволяют немцам, которые хотели бы жить на этих территориях или работать там, другой выход из сложившейся ситуации. После того, как Шенгенскими и Маастрихскими соглашениями бы­ло декларировано свободное перемещение людей и капиталов, никто не ме­шает в индивидуальном порядке поселиться в интересующем месте, а впоследствии жить и работать там.

Обе мировые войны отражали в том числе и противоречия внутри мирового бизнеса. Сейчас эти противоречия, безусловно, сохраняются. Но для их разрешения и борьбы с конкурентами современным экономическим контрагентам вовсе не обязательно прибегать к помощи «своего» государства. Например, в середине августа 2000 г. американская компания Sun Microsystems обратилась в Европейскую Комиссию (исполнительный орган Европейского союза) с жалобой на другую американскую компанию — Microsoft. Причём первая утверждает, что вторая нарушила действующее в странах Европейского Союза антимонопольное зако­нодательство, так как своевременно не предоставила производителям сетевого программного обеспечения критически важную технологическую информацию, касающуюся некоторых особенностей функционирования OS Win­dows.

А вот ещё один пример. Весной 2000 года начался процесс объединения двух крупнейших в Западной Европе фондовых бирж — Лондонской и Франкфуртской — с целью создания единой европейской технологической фондовой биржы IX. Казалось бы, этот процесс должен был бы произойти быстро и безболезненно и «тогда бы на финансовых рынках засветилась бы новая Бетельгейзе» (одна из самых ярких звёзд небосвода) — мы привели здесь восторженные оценки из российской периодики по поводу перспектив появления у Нью-Йоркской фондовой биржи мощного конкурен­та. Однако против планов слияния двух западно-европейских бирж высту­пила шведская компания OM Gruppen AB. Дальше возникли новые трудности. По инициативе главных поборников европейской интеграции, то есть французов, на деньги Нью-Йоркской фондовой биржи (NYSE), на базе Парижс­кой, Амстердамской и Брюссельской бирж стала создаваться европейская фондовая биржа Euronext. Любопытно, что российская пресса, уделявшая проблеме европейской фондовой интеграции значительное внимание, сооб­щила о планах образования Euronext, используя апокалиптические мотивы вроде: «если европейцы не объединяться и не смогут создать единую обще­европейскую фондовую биржу, то американцы скупят небольшие западно-европейские биржи поодиночке, также как в своё время татаро-монголы по одному разбили древнерусские княжества, поработив тем самым Русь».

На самом деле, следствием глобализации как раз и стало то, что в современном мире уже нет никаких «американцев», «французов», «немцев», «англичан», «японцев» и так далее. В глобализированном мировом экономическом пространстве есть группы людей, объединённые общими экономи­ческими интересами, и отождествлять эти группы с этносами, нациями и государствами, значит делать очень грубую ошибку. Американец Джордж Сорос потерял миллиарды долларов, когда стал переводить их в евро. Это он советовал делать и остальным, подрывая тем самым доверие к своей национальной валюте. В своей новой книге "Open society: The Crisis of Global Capitalism Reconsidered", что вышла в издательстве в декабре 2000 г., Public Affairs Press, великий миллиардер и великий филантроп признаёт, что в 1998 г. немного погорячился, объявив о кончине глобального капитализма, а в начале 1999 г. совершенно откровенно свалял дурака, понадеявшись, что евро будет более выгодной для вложения валютой, чем доллар. Поэтому вряд ли сейчас можно всерьёз надеяться, что экономические субъекты откажутся от своих собственных интересов, ради государственных, национальных и так далее. Важнейшей стороной глобализационных процессов как раз и является то, что образуются зна­чительные и очень мощные слои людей, объединённые общими интересами, которые легко проходят над любыми национальными и государственными границами.

Можно ли сказать, что глобализация ставит точку в конце эпохи суверенитетов? Сейчас такой вывод, разумеется, является явно преждевременным. Более того, можно смело прогнозировать, что XXI век останется веком жесточайших конфликтов на почве этнического, национального и государственного эгоизма и шовиниз­ма. По крайней мере, таким уж совершенно точно будет его первая половина. Собственно говоря, это и есть проявление той самой дифференци­альной интеграции, которая неизбежным образом сопутствует всякой интегральной интеграции, в данном случае — глобализации.

Можно поставить вопрос ещё более радикально — настанет ли время, когда суверенитеты и суверенные государства вообще исчезнут? Сейчас на этот вопрос дать однозначный ответ представляется делом затруднительным. Для абсолютного большинства людей, живущих на нашей Планете, ка­тегория «суверенитет» и «суверенное государство» пока являются священ­ными. Дальнейший сценарий развития будет в первую очередь зависеть от того, как поведёт себя глобальный трансистемный интегративный слой. Как мы уже говорили, именно общность его интересов является главной, если не единственной причиной параллелизма, причём достаточно жёстко­го, в политике стран Мирового Униполя, который (параллелизм) ошибочно принимают за проявление гегемонизма США, подавляющего суверенитеты и суверенные политические воли других стран.

 На первый взгляд это может показаться парадоксальным, но глобальный транссистемный интегративный слой всё больше движется к той модели существования, самоорга­низации и функционирования, которую воплощал описанный в теориях Джиласа и Восленского номенклатурный класс. Это, разумеется, не означает, что премьер-министр Великобритании Тони Блэр, канцлер Германии Герхард Шрёдер или президент США Джордж Буш-младший никак не учитывают в своей политике национальные интересы собственных стран. Учитывают, без этого они просто не смогли бы удерживаться у власти, так как вступили бы в конфликт со значительными группами своего населения, в том числе и элитами. Однако сейчас каждому из них это, безусловно, касается и других лидеров Мирового Униполя, приходится учитывать не только инте­ресы своих стран, но и всех других элементов этой системы. Мы уже говорили о том, что Маргарет Тэтчер критики называли «губернатором Ве­ликобритании — 51-го штата США». Действительно, в её действиях и политической практике был проамериканизм. Но разве не она, в том числе благодаря американским инвестициям, вывела свою страну из глубочайшего кризиса?

В советской, а теперь и в российской литературе, проамериканизм Великобритании часто любят противопоставлять французской фронде. Час­то вспоминают про то, что де Голль вывел Францию из военной организа­ции НАТО; что есть отличия в позиции США и Франции, например, по Ираку и многое другое. Тут, опять-таки, очень много мифологии. На самом деле, де Голль никогда не был противником Атлантизма. Его истинной целью, которую он никогда не скрывал, было «величие Франции», при этом он добивался увеличения её веса в евро-атлантических организациях, кроме того, пытаясь опереться на Западную Германию. Конфликт вокруг роли США в НАТО возник прежде всего потому, что во Франции, да и во многих других европейских странах, существовало подозрение относительно того, что Соединённые Штаты скорее сдадут Западную Европу СССР в случае угрозы широкомасштабной или мировой войны, чем будут до конца выполнять свой союзнический долг. Кстати, и Франция, и Западная Германия были недовольны и откровенно это недовольство выражали по поводу слишком мягкой позиции Кеннеди во время Берлинского кризиса. Франция не колеба­лась в своем атлантистском выборе во время Карибского кризиса. Что же касается выхода из военной организации НАТО и форсирования национальной французской ядерной программы, то, опять-таки, де Голль прежде всего объяснял и мотивировал это тем, что США не станут жертвовать Нью-Йорком или Лос-Анджелесом ради Парижа, Гамбурга или Рима.

Однако, на наш взгляд, никаких особых дивидендов экономические эксперименты французского генерала не принесли. И экономистам, и широкой общественности было хорошо известно «итальянское» и «западно-германское» экономическое чудо в 1960-х годах; в 1970-х годах гово­рили уже об «испанском» экономическом чуде, а в 1980-х — о «британском». А помимо этого, в мире было «бразильское», «аргентинское» и «чилийское» экономическое чудо; «южно-корейское», «японское», «индонезийское». И следует запомнить, что каждый из этих экономических прорывов был достигнут странами в период их наи­большей лояльности к Мировому Униполю в целом и к США в частности. А вот «французского» экономического чуда не было, и успехи этой страны в переходе к постиндустриальной модели развития и к экономике на основе Hich-Tech технологий тоже представляются совсем не блестящими на фоне успехов соседних Германии и Англии. Лозунг «Европа от Атлантики до Урала» так и остался пустой декларацией, абсолютно не совместимой с жизненными реалиями 1960-х. Никто из западно-европейцев не хотел жить в единой Европе со странами, где право людей на свободу выражения мыслей подавляется сотнями тысяч солдат и тысячами танков. А народы Восточной Европы мечтали из такой Европы уйти.

Возврат Франции при Жорже Помпиду к ат­лантистской ориентации означал, в известной мере, фиаско политики де Голля. Ещё большим атлантистом, чем Помпиду и Валери Жискар д-Эстен, оказался Миттеран. Правда, свой шаг в сторону атлантизма сделали и США. Размещение американских ракет класса Пешнинг-2 в Европе, конечно, было выгодно США с чисто военной точки зрения. Однако с точки зрения военно-стратеги­ческой и военно-политической это был явный проигрыш. До этого в воен­ном противостоянии Мирового Униполя и Мирового Анти-Униполя была ситуация, когда Соединённые Штаты, в случае широкомасштабной неядерной войны в Европе, если бы её исход сложился для них неблагоприятно, мог­ли бы эвакуировать свои вооружённые силы оттуда, не начиная мировую ядерную войну. Размещение же американских ракет средней малой дальности у границ стран Организации Варшавского Договора делали вероятность вовлечения Соединённых Штатов в ядерный конфликт с СССР из-за Западной Европы почти что стопроцентным. Так что с точки зрения военно-стратегической обороны, вся история с размещением в Европе в начале 1980-х американских ракет была прежде всего направлена на защиту оборонных ин­тересов европейских членов НАТО.

 Идеологический антикоммунист Рональд Рейган сделал то, чего не желали делать его предшественники — практически лишил свою страну шанса избежать ядерного конфликта с СССР из-за своих западно-европейских союзников. Тем самым он положительно ответил на поставленную когда-то де Голлем дилемму, на деле доказав готовность пожертвовать самим существованием Соединённых Штатов ради сохранения Западной Европы в рамках цивилизации либерального гуманизма. Яростная поддержка, которую оказал этим планам Рейгана Миттеран, лишний раз подтверждает это. Собственно говоря, при Миттеране и сейчас при Жаке Шираке, во Франции сохраняется стратегическое понимание того, что атлантизм и партнёрство с США сулят гораздо большие выгоды, чем конф­ронтация с ними или одиночное плавание. Так, начиная с 1981 г., Соединённые Штаты оказали Франции неоценимую помощь в обеспечении её во­енной политики и военного присутствия в Чаде. В 1982–1984 годах Фран­ция и США совместно присутствовали своими военными контингентами в Ливане. Проведение Францией её политики в Африке также не будет эффективным без благосклонности со стороны США или хотя бы нейтралитета.

Итак, наступит ли время, когда категория «суверенитет» и связан­ная с ним политическая практика уйдут в прошлое? Можно почти что с абсолютной уверенностью сказать, что этого не произойдёт в ближайшие 50 лет. Что же касается того, что этого «не может быть, потому что этого не может быть никогда», то на это мы можем возразить лишь тем, что идея и практика суверенитета держатся на некоторых специфических фор­мах человеческой идентификации. Нигде в социальной природе человека нет признаков того, что эти формы имеют абсолютный характер, и со вре­менем люди не смогут себя идентифицировать каким-то иным образом. Нап­ример, в основе новой идентификации могут лежать классовые, цивилиза­ционные или иные признаки. Для того чтобы понять саму возможность по­явления мира без суверенных государств, полезно посмотреть на истори­ческую ретроспективу XX в. Ведь начинался он как век безудержного технического прогресса, гуманизма и либерализма, могущественных империй, поделивших между собой мир. Последние этот век не пережили, гуманизм оказался сильно дискредитированным двумя мировыми войнами, а прогнозы насчёт безудержного технического прогресса были превзойдены его реаль­ными результатами, по крайней мере, по большей части. За минувшие сто лет человечество более чем утроилось, кардинальным образом изменилась его расово-антропологическая и этническая структура, конфигурация поли­тических сил на Земном Шаре даже отдалённо не напоминает сегодняшнюю реальность. Так что с абсолютной уверенностью го­ворить о том, каким будет мир 31 декабря 2100 г. может позволить себе либо визионёр, либо очень смелый человек, который не боится, что над его прогнозами будут смеяться как над проявлением наивности и самоуверенности также, как мы сейчас смеёмся над теми, кто 31 декабря 1900 г. расписывал наступающий век как гладкую и красивую дорогу к прекрасному и светлому, без противоречий, будущему.

К концепции мондиализма и его теоретическим моделям, которые уже существуют при полном отсутствии практики мно­гие тысячи лет, в мире отношение крайне неоднозначное, но, в основном, отрицательное или глубоко отрицательное. Его критики говорят о том, что «каждый народ» или «каждая нация» имеют полное право творить свою судьбу сами, не оглядываясь на кого-то. Можно встретить и такие, поэ­тические, сравнения. Все живущие в мире народы и государства — это оркестр, исполняющий симфонию под названием «Всемирная история», где у каждого участника своя, уникальная, свыше (Богом, Ноосферой, Истори­ей, Всемирным Разумом, Всемирным Духом и т.д.) данная партитура. Такой оркестр не нуждается ни в каком дирижёре. В российской прессе (мы имеем в виду газеты и журналы, а не научную публицистику и не научные из­дания) против мондиализма можно встретить аргументы и соображения теологического характера: мондиализм представляет собой власть Антихриста или Зверя. Наше исследование посвящено глобализации, а не политологии и политической философии.

Позволим себе высказать одно соображение. Как бы отнеслись жители Планеты Земля к тому, чтобы некое Единое Всемирное Прави­тельство установило мир во всём мире, избавило бы людей от голода, холода, эпидемий и преступности, обеспечило бы каждому человеку право на достойную жизнь и на труд, если он хочет трудиться, позволило бы каж­дому реализовать свой человеческий потенциал, наконец, создало бы то «царство свободы, где свободное развитие каждого стало бы необходимым условием свободного развития всех», разрешило бы экологические пробле­мы и т. д. И, вообще, что лучше — терпеть унижения и издеватель­ства со стороны суверенного национального государства, или, например, принимать помощь, а то и спасение, у чужого государства? В конце 1970-х годов ни Танзания, ни Вьетнам не были, конечно, образцом торжества гуманизма и демократии, но если бы не их вооружённые интервенции в соседние страны, то народу Уганды и народу Камбоджи грозило бы физическое уничтожение. Мировому сообществу уже много раз были высказаны упрёки за нежелание предотвратить геноцид и цивилизационный коллапс в Руанде, а затем и в Конго. Поставим вопрос прямоли­нейно: ведёт ли глобализация к мондиализму? Ответим на него уклончиво: в глобализации есть тенденция к мондиализму, но эта тенденция не обя­зательно должна стать превалирующей. То, что мондиалистская тенденция внутри глобализации обязательно приведёт к реальному воплощению мондиалистского проекта также не обязательно, как то, что внутри сложного явления абсолютного доминирования достигнет какая-либо его компонента. В конце концов, Джек Лондон очень верно и точно подметил в своей «Железной Пяте» тенденции к тоталитаризму, которые он наблюдал в совре­менном ему американском (да и вообще, западном) обществе. Однако эти тенденции так и не стали реальностью. Наблюдаемая великим писателем социально-политическая и экономическая модель позволила Америке их в себе по­давить. А тоталитаризм, в свою очередь, победил именно в тех странах, где произошло критическое отклонение от либерально-гуманистической модели развития.

 То же самое может случиться и с глобализацией. Вполне возможно, что политическая система Земно­го Шара, не допустит мондиалистского развития ситуации, хотя бы в силу необходимости сохранения некоторого минимума своего диатропического потенциала. В настоящий момент главными центрами сопротивления монди­алистскому проекту являются государства, в недостаточно сильной степе­ни интегрированные в транснациональные институции и обладающие значи­тельной мощью для самостоятельного внешнеполитического плавания. В настоящий момент это: США, Китай, Россия, Япония, Индия и, возможно, Бразилия.

Переход к мондиалистскому варианту развития требует образования очень мощных транснациональных институций. Не таких беспомощных, аморфных, и, вообще, довольно жалких, как ООН, ЮНЕСКО и им подобных, а чего-то вроде СУПЕР-НАТО, даже лучше — СУПЕР-ЕС. Если находящиеся сейчас в эмбриональном состоянии планы по созданию СУПЕР-НАФТА или объ­единённый и централизованный ЕВРО-АМЕРИКИ, с введением единой внешней политики, единых вооружённых сил и единой финансовой системы, в том числе, единой валюты, осуществятся, то можно говорить о первой серьёзной заявке на мондиализм. Однако и здесь этот процесс будет протекать по аналогии с интеграцией в Европейском союзе, то есть долго, маленькими, постепенными шагами.

Если мондиализм и будет реали­зован как стратегия развития в XXI в., то для этого будут необходимы соблюдение трёх условий: обязательное ослабление сегодняшних мощных суверенных государств; увеличение толщины и веса транссистемного глобального интегративного слоя; ламинарное, то есть без катаклизмов, катастроф и войн течение мировой истории. При таком сценарии наиболее вероятен именно мягкий мондиалистский вариант: то есть формально суве­ренные государства будут продолжать существовать, у их правительства останутся весьма серьёзные полномочия в области внутренней политики, экологии, социальной сферы, образования и здравоохранения, всего того, что сейчас находится в ведении местного правительства аме­риканского штата или германской земли. При этом будет существовать не­кий Единый Планетарный Орган Власти, который будет обладать исключи­тельной монополией на решение всех проблем глобального характера и следить за неукоснительным соблюдением любыми местными властями некоего универсального кодекса прав и свода законов, касающихся, по-видимо­му, прав человека, глобальных вопросов экономики и экологии, общепланетарных аспектов любых проблем человеческой жизни и деятельности. То есть, иными, словами, по этому сценарию будет осуществлено некое все­мирное подобие нынешнего Европейского союза.

В случае, если в промежутке между 2020 и 2040 годами произойдёт какой-то глобальный катаклизм — экологическая катастрофа или мировая война, или что-то ещё не менее ужасное, что предрекают нам новоявленные пророки и мрачные фантасты и что, к сожалению, может сбыться, в том числе и в качестве самосбывающегося пророчества, — то тут возможен ва­риант жёсткого мондиализма. Победившая или сумевшая сохранить в наибольшей степени свой аппарат власти насилия и принуждения организован­ная политическая сила может установить свою власть на Планете в целом или на её пригодной для какой-либо жизни части. Это плохой сценарий, мы тут не станем делать хорошую мину при очень плохой игре.

Глобальные вызовы, в том числе экологические, возможно сделают мондиалистское развитие единственно возможным для выживания человечества. Поэтому вряд ли нужно рассматривать его как абсолютное зло, с которым невозможны никакие компромиссы, или как конец света. Наверное, большинство здравомыслящих людей согласятся с тем, что если мондиализм — это единственный выход из критической ситуации, альтернативой кото­рому может быть лишь сползание в планетарный всеобщий хаос, полное уничтожение культуры и цивилизации, возвращение в каменный век, то это не такой уж плохой выход. Что касается аргумента типа: люди не воспри­мут эту модель развития, потому что не найдут в себе сил отказываться от суверенитета, то это касается точки зрения людей сегодняшнего дня, их взглядов, надежд и стремлений. Что будут думать и на что будут надеяться люди через ближайшие десятки лет — никто не сможет сказать. Над идеей Соединённых Штатов Европы в начале XX века многие смеялись, считая её никогда не осуществимой утопией. Менее чем за 100 лет она уже стала реальностью, причём наиболее радикальные изменения произошли вообще за последние 20 лет. Отношение к мондиализму (и шире — глобализации) это проблема прежде всего человеческого сознания. В начале XX века в самых развитых и демократических странах женщины были лишены избирательных прав, а те из них, кто отважится вместо юбки одеть брю­ки, гуляли под охраной полиции. Сейчас же успехи феминизма иногда при­обретают гротескно-карикатурный характер. Можно посмотреть, как изме­нилось общественное сознание в США по отношению к расовым и сексуаль­ным меньшинствам. Да и в Западной Европе изменение сознания носили не менее революционный характер. Фундамент европейской интеграции как ре­ального процесса заложили бывший солдат Вермахта Гельмут Коль, бывший участник Сопротивления Франсуа Миттеран и прятавшаяся маленькой девоч­кой в подвале от налётов Люфтваффе Маргарет Тэтчер.

Поэтому вряд ли сейчас имеет смысл с абсолютной уверенностью отвергать мондиализм как модель развития для человечества. Люди сегодняшнего дня, с их ценностями и их мировоззрением, при нём, скорее все­го, жить не будут. А люди завтрашнего дня выберут свою судьбу сами.