Главная ?> Авторы ?> Бачинин -> Русские религиозные типы: царь Петр I
Версия для печати

Русские религиозные типы: царь Петр I

Когда мы размышляем о том, что происходило с Россией, народом, государством и его новой столицей во время петровских преобразований, то не вправе упускать из виду то, что в это же самое время происходило с главным виновником всех социальных метаморфоз — самим царем Петром, с его характером, душой, с его политическим, нравственным, религиозным сознанием. Крайне важно постичь суть того типа религиозности, каковым обладал русский монарх, поскольку для христианина это наиболее глубинный уровень мотивации, под влиянием которого находятся все остальные мотивационные уровни.

Петр не был истово верующим человеком. У него отсутствовала склонность к мистическому миросозерцанию. Его отношение к православной церкви было, мягко говоря, неоднозначным. Вместе с тем, он, несмотря на ярко выраженную симпатию к цивилизованности европейских, преимущество протестантских стран, не стал протестантом. Не был он и безбожником-атеистом, хотя на его совести не мало проступков с явно безбожной направленностью.

 Архимандрит Иоанн (Экономцев) так писал о религиозности Петра: «Чувство мистического восприятия Церкви у него было атрофировано. Он был совершенно равнодушен к церковной догматике. Обряды вызывали у него скорее иронию и даже какое-то сатанинское искушение к пародийному фарсу… Безусловно, Петр бы обошелся без православного христианства — протестантские концепции были понятнее для него и более подходили для его целей, но они не имели никаких шансов укорениться в огромной стране, альтернативы православию не существовало. Царь мог пародировать православные обряды на всешутейном соборе, но обойтись без православия он не мог» (Архимандрит Иоанн (Экономцев). Национально-религиозный идеал и идея империи в Петровскую эпоху (К анализу церковной реформы Петра I) // Петр Великий: pro et contra. Личность и деяния Петра I в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2003. С. 610).

Личная вера Петра

Первые представления о сути христианской веры Петр получил в период первоначального образования, с пятилетнего до десятилетнего возраста. Грамотный и добронравный дьяк Никита Зотов, служивший в приказе, ведавшем финансами, был приставлен к пятилетнему Петру, чтобы обучать его грамоте. После освоения азбуки, они прочли Часослов, Псалтирь и Евангелие и тем самым как бы выполнили то, что требовалось на начальной ступени образования в древнерусском царском обиходе.

Что же касается настоящего, полноценного религиозного, христианского воспитания, то его Петр не получил. Собственная же, внутренняя, прирожденная религиозность его души была незначительной и слабо проявлялась в его повседневном внешнем поведении. Лишь в особые, критические моменты личной или общегосударственной жизни, религиозное сознание Петра как бы просыпалось, выходило из дремотного состояния.

Русские историки нередко преувеличивали религиозность Петра. Так, С. М. Соловьев, например писал: «Сознание обязанностей своих к Богу, глубокое религиозное чувство высказывалось постоянно у Петра, поднимало дух в его бедах и не давало заноситься в счастье». Исследователь приводит слова Петра из программы к празднованию Ништадтского мира: «Сие поистине чудо Божие; тут возможно видеть, что все умы человеческие ничто есть против воли Божией». Или вот еще одно высказывание, принадлежащее Петру и кочующее по книгам о нем: «Кто забывает Бога и Его не хранит, тот при всей своей работе не будет иметь успеха и мало пользы получит»

 Думается, что репризы такого рода вряд ли следует считать выражением личной веры Петра. Как умный правитель, радеющий о благе государства и признающий дисциплинарную эффективность христианства, Петр периодически изрекал глубокомысленные сентенции религиозно-нравственного характера. Этого требовали обстоятельства времени и места.

Жажда небесного покровительства в значимых морских предприятиях заставила Петра давать своим первым судам, строившимся в Архангельске, характерные названия: «Святой Павел», «Святой Петр», «Святое Пророчество».

О склонности Петра обращаться к Богу при экстраординарных событиях свидетельствует случай его спасения от гибели во время шторма в Белом море. В июне 1694 г. царь решил отправиться на «Святом Петре» из Архангельска в Соловецкий монастырь. Во время плавания разыгрался сильный шторм. Команда и пассажиры уже готовились к смерти. И хотя архиепископ причастил Петра, тот не сложил руки, а, взяв на себя роль рулевого, продолжал упорно править судном. Вдвоем с лоцманом они, борясь с рулем и штормом, направили судно в узкий проход Унской губы. Вскоре им удалось войти в бухту, что было равнозначно спасению.

 На следующий день Петр самолично сколотил огромный деревянный крест, сам отнес его на берег и установил в том месте, куда ступила его нога после спасения. На кресте он сделал надпись по-голландски: «Сей крест сооружен капитаном Питером летом 1694 года».

Примечательно, что когда царь задумал отправиться в Европу, то одна из версий, с помощью которой приближенные пытались объяснить мотивы, движущие им, заключалась в предположении, будто Петр намеревался исполнить обет посещения в Риме гробницы Святого апостола Петра и что этот обет был дан им во время памятного шторма в Белом море.

В личной жизни Петра, как и любого человека, периодически происходили драматические события, связанные с утратами, страданиями, болезнями. Когда в январе 1716 г. Петр получил от жены, царицы Екатерины, известие о смерти царевича Павла, то ответ его был: «Но что ж могу на то ответство дать? токмо с многострадальным Иевом: Господь даде, Господь i взъят; якоже же годе ему, тако i бысть. Бужи имя Господне благословенно отныне i до века».

И все же, если говорить о степени религиозности души Петра, то следует признать, что она была не велика. Об этом свидетельствует характер кончины императора. Как правило, преддверие смерти всегда отчетливее, чем что-либо, свидетельствует о глубине и силе индивидуальной религиозности. Однако, то, что происходило с Петром перед смертью, говорит, скорее, о слабости его личной вере, чем об ее силе. Тяжело заболев и оказавшись на смертном одре, он, хотя и выказал искреннее раскаяние в совершенных прегрешениях, все же пал духом и страшно боялся смерти. В его поведении в последние дни и часы не было истинно христианского смирения и готовности принять жребий, ниспосланный Богом. Не просматривалось в нем и глубокой убежденности в том, что он находится в преддверии вечной жизни.

Богохульства Петра

Крайними проявлениями слабой личной веры Петра следует признать его склонность к богохульным выходкам. Характерно, что они чаще всего были связаны с грандиозными попойками, в которых участвовало все окружение Петра. Состояния глубокого опьянения, не неся в себе извинительного начала, позволяют, однако же, хоть в какой-то степени объяснить те ближайшие побудительные факторы, которые толкали царя на столь опасную стезю.

Наиболее одиозный характер носили так называемые «всепьянейшие», «всешутейные соборы» с шутами, скоморохами и потешными ряжеными, изображавшими «князя-папу», «кардиналов», «епископов», «архимандритов» и т. п. Эти «соборы» имели вид служений языческому богу Бахусу и подчинялись заповеди: «Бахус должен почитаться изрядным и преславным пьянством и получать должное ему». Это означало, что участники «собора» не имели права покидать его трезвыми.

Эти богохульные сборища, внешне направленные против римско-католической церкви, приносили огромный вред репутации монарха. Они распространяли в народе дурную славу о Петре как антихристе. Ее усугублению способствовало также не слишком почтительное, а временами и просто глумливое обращение царя с православными иерархами.

Существуют различные версии объяснений, в которых представлены попытки понять смыслы и мотивы кощунственных выходок Петра. Эти эпатажные сцены никак не соответствовали не только его статусу монарха, возглавляющего христианскую державу, но и вообще нормам поведения обычного христианина. Определенный свет на этот удивительный феномен проливает творчество великого русского писателя Ф. М. Достоевского.

«Подполье» и «карамазовщина» как ключевые понятия

Более ста лет тому назад русский социолог Н. К. Михайловский заметил, что русское общество до сих пор не знает Петра, что оно смутно представляет себе его личность и характер. К настоящему времени в этом вопросе мало что изменилось. До сих пор душа великого российского реформатора, несмотря на сотни написанных о нем книг, — это потемки. И так, очевидно, будет всегда, поскольку душа Петра — это не лабиринт, который можно было бы, рано или поздно, исследовать целиком, до самого последнего закоулка. Она гораздо сложнее, ибо несет в себе то, что Достоевский называл «подпольем». Темный «подвал», бездонное «подполье» души Петра — вот средоточие тех загадок и тайн, которые историки и психологи никогда не смогут расшифровать до конца.

Самые сумрачные впечатления от пережитого откладывались в глубинах души Петра, начиная с детства. Десятилетним мальчиком он стал свидетелем устрашающих сцен стрелецкого мятежа и кровавой расправы бунтарей над близкими ему людьми. Историк Н. Н. Фирсов так писал об этом: «Никогда в течение всей жизни Петр не мог забыть этих кошмарных минут, заложив в его душу восприимчивость к страху, они в воспоминаниях воспитывали в Петре чувства, идущие рука об руку со страхом, — чувства ненависти и мести. Кровью был облит порог жизни Петра, как ртуть, подвижного мальчика, с доверием смотревшего на мир широко раскрытыми, любознательными глазами, в которых мелькнул ужас, — и эта, столь много обещавшая жизнь была испорчена. Потому и была испорчена жизнь, что уже в детстве в душу Петра залегли тлетворные чувства — страх и злоба, послужившие началом порчи его личности» (Цит. по: Фирсов Н. Н. Петр Великий, Московский царь и император Всероссийский //Петр Великий: pro et contra. Личность и деяния Петра I в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2003. С. 392).

Выросший, возмужавший Петр не стал откровенным злодеем, эдаким русским Ричардом III. Ему не была свойственна чрезмерная кровожадность. Не приобрел он и способности получать удовольствие от совершавшихся на его глазах кровопролитий. Однако, слабо ощущавшееся присутствие в его духе религиозного начала, христианской богобоязненности делало его беззащитным перед тем темным, что жило внутри его существа. Поэтому нередки были случаи, когда аффекты и страсти превращали Петра в устрашающее подобие яростного зверя.

Спустя полтора столетия Достоевский подвергнет тщательному изучению феномены «впадений» человека в животность и зверство. После выхода в свет его романа «Братья Карамазовы» (1880) подобные проявления станут называть проявлениями «карамазовского» начала.

"Карамазовщина", как темное, разрушитель­ное начало, как "союз ума и фурий", способна выступать в трех основных ипостасях — дионисийной, брутальной и цини­ческой. Первая — это "карамазовщина", генетически связанная с традициями древних языческих оргий, сходная с античным дионисийством. Она не ведает меры и различий между добром и злом, приличным и по­стыдным, благом и пороком, красотой и безобразием, дозволенным и запретным. Эта ипостась в полной мере проявилась в пьяных оргиях Петра, в его «всешутейных» гульбищах с их срамом и непотребством.

Еще во времена дружбы с Ф. Лефортом Петр пристрастился к регулярным служениям «Ивашке Хмельницкому», как он сам называл пьяные оргии. В этих оргиях обнаруживались наиболее «карамазовские» свойства его натуры. «Оргийное состояние, — писал историк Н. Н. Фирсов, — притупляло обычную человеческую чувствительность нервов, и психика на время настраивалась на холодно-жестокие тона, совершенно глухие к человеческому страданию. Петр хорошо понимал связь между впадениями в беспробудное пьянство и кровожадной свирепостью. пораженный зверством В одной из записок к главному государственному палачу Ромодановскому Петр писал: «Перестань знаться с Ивашкой [имелся ввиду «Ивашка Хмельницкий». — В. Б.], быть роже драной». Однако, Петр не желал принимать во внимание, что и сам он, в сущности, действует по тому же рецепту. Он топил в вине постоянно жившие в нем внутренние опасения и инстинктивно искал в разгуле подкрепления для дальнейшей борьбы не на живот, а на смерть. На протяжении многих лет в жизни Петра шли рука об руку вино и кровь, все более и более портя его характер. Не лишенный природной доброты, он, однако, становившегося с каждым годом все беспощаднее. (См.: Там же. С. 393).

 Другой модус "карамазовщины" — брутальность, предрасположенность к проявлениям жестокости. Она восходит к первообразу ветхозаветного Каина. В ней воля к жизни оборачивается волей к смерти, гибели, раз­рушениям и преступлениям. Здесь человек может превращаться в полузверя, совершенно безжалостного, никого не щадящего. Если у Достоевского «карамазовщина» — это синоним отцеубийства, то у Петра она обнаружилась как сыноубийство. Если Каин поднял руку на единокровного брата, то Петр — на единокровного сына, царевича Алексея. Трудно вообразить что-либо более жестокое, те более, что Петр не был ни садистом, ни вообще жестокосердным человеком. Его душа не была столь мрачной, как у Ивана Грозного. Однако, на нее временами находили затмения, наводившим ужас на окружающих.

Третье, циническое начало, восходящее к символической фигуре библейского Хама, проявляется как склонность к тотальному отрицанию норм цивилизованности и ценностей культуры, как необузданность в суждениях и действиях. В семействе Ка­рамазовых это русское хамство проявляется в виде сквернословия, «скверномыслия» и разнообразных «сквернодействий». Петру это все так же было свойственно. Временами он чувствовал себя вне законов божеских и человеческих. Вседозволенность стала неотъемлемым свойством его натуры.

«Карамазовщина» является образом-символом деструктивных, греховных начал в человеке. Разнообразные печальные и трагические жизненные впечатления подсказывали Достоевскому, что эти начала можно обнаружить почти в каждом человеке. Но патологический характер они принимают далеко не в каждом. Если в ком-то они пересиливают все остальные свойства, такой человек становится безобразен и страшен. Именно это произошло с Иваном Грозным. Но Петр избежал этой участи.

Этому в значительной степени способствовали особенности личности Петра. Историки видят в нем истинно великорусскую натуру с живой, мечтательной душой. Но он не был отвлеченным прожектером-утопистом. Его ум отличался практической направленностью. И в этом уме было немало макиавеллистских черт. Имея перед собой великую цель, он готов был использовать для ее достижения любые средства. Ему было чуждо нравственное чувство меры. Когда страсти захлестывали его, то следствия этой перехлестывающей через край чрезмерности были нередко губительны. Безмерная власть, сосредоточенная в руках Петра, превращала эти всплески чрезмерности в источник бесчисленных бедствий для великого множества людей.

Бросается в глаза исключительная противоречивость личности, характера и поступков Петра. Как самое лучшее, так и наиболее дурное, присутствующее в русских людях, содержалось в личности Петра с избытком. По своим психологическим чертам, особенностям мышления, свойствам мировосприятия и мироотношения он являлся типичным представителем российской цивилизации. Это был именно тип великоросса. Иными словами, это был характер, сформировавшийся внутри евразийского социокультурного пространства в результате как азиатских влияний, так и влияний европейских.

В Петре не было качеств той «симфонической личности», о которой в ХХ в. будут писать теоретики евразийства и которая способна синтезировать в себе европейские и азиатские культурные влияния. В нем эти два вектора присутствовали не в гармоничном сосуществовании, а в постоянных столкновениях, от которых во все стороны летели огненные искры.

То конфессиональное состояние, в котором пребывал Петр, было маргинальным. Это было типично русское состояние полуверия-полуневерия. Из него были открыты пути, как в истовое православие, так и евангельское богоискательство и, конечно же, в безбожие. В будущем, т. е. в конце XIX — начале XX вв. все эти три направления обозначатся в духовной жизни Петербурга с предельной отчетливостью. А пока, за 200 лет до этого, Петр оказался знаковой фигурой, человеком-парадигмой, который первым в России сосредоточил в своей личности все эти три возможности, так и не отдав предпочтение ни одной из них.

 

Источник: "Христианская мысль: социология, политическая теология, культурология". Том I, Санкт-Петербург, 2004 г.

Актуальная репликаО Русском АрхипелагеПоискКарта сайтаПроектыИзданияАвторыГлоссарийСобытия сайта
Developed by Yar Kravtsov Copyright © 2020 Русский архипелаг. Все права защищены.