Политика натурализации в Европейском союзе и США

Хотим ли мы, чтобы безопасность населения страны обеспечивалась нормами шариата? Хотим ли мы сохранения в обществе женского равноправия и толерантного отношения к сексуальным меньшинствам? Можем ли мы говорить о принципиальном равноправии культур в государстве?

Миграционная политика становится одной из популярных тем в современной западной литературе, что объясняется выдвижением входящих в сферу ее компетенции вопросов на первый план электоральной борьбы в различных европейских странах. У всех на памяти неожиданные успехи крайне правых во Франции, Австрии и Голландии, вызванные в немалой степени остротой проблем, связанных с иммиграцией.

Специфика миграционной политики заключается в том, что она затрагивает проблемы, относящиеся как к области экономической политики, так и к таким сложным и трудноопределимым феноменам, как «культура» общества, его традиции и идентичность. «Иммиграция, — пишет итальянский исследователь Кристиано Коданьоне, — находится на перекрестке двух весьма различных политических семантик: основанной на экономических или функциональных проблемах и основанной на культуре, самобытности и традиции»[1]. Из этого вытекает необходимость комплексного изучения вопросов, относящихся к ведению миграционной политики, при планировании которой нужно принимать во внимание и демографические аспекты жизни общества, и обеспеченность кадрами, и то, что можно назвать «культурной ситуацией» в стране.

Принятый в России термин «миграционная политика» представляется нам слишком общим, охватывающим разные, хотя и взаимосвязанные сферы жизни. Поэтому во избежание смешения разных аспектов управления антропотоком мы примем в качестве исходного постулата, что политика, касающаяся вопросов миграции, состоит из трех составных частей:

А) иммиграционной политики или политики иммиграции (the immigration policy), касающейся вопросов предоставления тем или иным лицам права на постоянное место жительства, контроля за нелегальной иммиграцией, социального обеспечения легальных (и нелегальных) иммигрантов;

Б) натурализационной политики (the naturalization policy) или политики натурализации , связанной с условиями и процедурой предоставления гражданства легальным иммигрантам;

В) политики социокультурной интеграции (the integration policy), касающейся проблем включения иммигрантов (в первую очередь – с иными этническими, расовыми, религиозными «корнями») в жизнь страны своего пребывания.

Политика интеграции и политика натурализации: концептуальное различение

Современный политический дискурс различает интеграцию и ассимиляцию — сторонники использования первого понятия полагают, что иммигранты, интегрирующиеся в страну, куда они прибыли на постоянное место жительства, не должны терять своей культурной самобытности. Интеграция включает в себя знание государственного строя и законов страны, признание верховенства этих законов над нормами национально-культурной среды, откуда прибыл иммигрант, а также способность жить в обществе согласно принятым в нем установлениям. Интеграция включает в себя в том числе и отказ от деятельности, направленной на подрыв государства.

В литературе по вопросам натурализации и иммиграции предпринимаются также попытки объединить политику натурализации и политику интеграции под каким-нибудь одним термином, отличив их совокупно от иммиграционной политики, касающейся исключительно вопросов регулирования миграционных потоков в государстве. Иногда для обозначения этой единой стратегии используется термин политика в отношении иммигрантов (the immigrant policy в отличие от the immigration policy)[2]. Политика в отношении иммигрантов касается проблем включения новых жителей страны в ее социокультурный и политический контексты. Процесс натурализации рассматривается в таком случае как один из компонентов политики в отношении иммигрантов.

Однако мне представляется, что натурализационная политика все же имеет свою существенную специфику — более того, она является рамочной по отношению к интеграционной политике. Она задает контекст, из которого вынуждены исходить творцы политики интеграции. Так, интеграционная политика в Великобритании, начиная с конца 1960-х годов, ведется уже в контексте совершившегося в те годы переосмысления феномена британского гражданства, когда по инициативе лейбористского правительства в 1968 г. вышел в свет закон, отделивший британских граждан (тех, кто имел родителей или предков во втором поколении, родившихся на территории Великобритании) от остальных жителей британского Содружества Наций. Очевидно, что политика социокультурной интеграции в Великобритании происходит уже на основе и в рамках решений, принятых в ходе осуществления той политики, которую мы, экстраполируя существующий на сегодняшний день термин, решились назвать натурализационной. Нормативно-юридическим компонентом натурализационной политики может, по-видимому, считаться политика в отношении гражданства (the citizenship policy).

Сказанному не противоречит и тот факт, что в некоторых европейских странах, в первую очередь Германии, натурализация, т.е. собственно факт предоставления гражданства, рассматривается как финальный и окончательный результат успешного процесса интеграции иммигранта в языковую и социокультурную среду страны (один из германских министров внутренних дел определил интеграцию как процесс адаптации к германской ситуации). Причем гражданство предоставляется иммигранту лишь после достижения им определенного материального и жизненного уровня, восьми лет проживания в Германии, а также при проявлении лояльности к ее конституционному строю. Однако на том же примере Германии мы видим, что натурализационная политика не сводится только к регулированию процесса предоставления гражданства, но включает в себя и концептуальное оформление самого феномена гражданства применительно к историческим, социокультурным и иным аспектам развития государства. Гражданами Германии потенциально считаются все люди, имеющие немецкое происхождение (предки которых родились на территории Германии). Процесс натурализации для этих людей осуществляется незамедлительно после предоставления доказательства их немецкого происхождения (даже в том случае, если эти люди не знают немецкого языка и до этого момента не считались в своих странах этническими немцами). Несомненно, что сохранение в конституционном законодательстве Германии принципа jus sanguinis в столь радикальной формулировке — следствие определенного политического решения. Мы полагаем, что это решение принимается в рамках осуществления политики натурализации — той, которая работает не только с гражданством как правовым феноменом (хотя и с ним тоже), но и в скрытой форме — с национальной идентичностью (вовсе не обязательно в сугубо этническом смысле этого слова), определяя и переопределяя таковую.

Итак, политика натурализации, на наш взгляд, — это не узкая сфера деятельности, касающаяся малозначимых для общего положения дел в области иммиграции процедурных вопросов, а своеобразное ядро политики социокультурной переработки антропотока. Иммиграционная политика имеет дело с человеческим материалом, который пока еще не отлился в нацию и, более того, может быть, никогда в нее не разовьется. Политика интеграции предполагает соотнесение прибывших в страну людей с социокультурным ядром страны. Но что представляет собой само это «ядро», каким ему следует быть, а каким быть не стоит — эта проблема относится к компетенции разработчиков той политики, которую мы называем политикой натурализации. Натурализационная политика определяет сущность современной нации, задает параметры и признаки гражданства того или иного государства. К той же самой сфере следует отнести и проблему двойного гражданства, к рассмотрению которой мы вернемся в конце данной статьи.

Недооценка феномена натурализационной политики создает многочисленные концептуальные трудности при обсуждении проблем, касающихся социокультурной интеграции. Многие теоретики, в первую очередь те, которые придерживаются левой политической ориентации, склонны недооценивать значение натурализационной политики. Например, идея «Открытой республики», проповедуемая президентом германского общества международного права Дж. Дельбрюком[3], предполагает фактическое устранение натурализационного аспекта государственной политики в отношении иммигрантов, ограничив ее интеграцией жителей страны в рамках конституционной законности и демократии. При этом не принимается во внимание проблема, а откуда берутся эти самые рамки. И нужна ли особая политика, обеспечивающая сохранение этих рамок? И, наконец, должна ли быть эта политика согласована с проблемами иммиграции (регулированием этно-культурного состава населения) и социокультурной интеграции? Проще говоря, хотим ли мы, чтобы безопасность населения страны обеспечивалась нормами шариата? Хотим ли мы сохранения в обществе женского равноправия и толерантного отношения к сексуальным меньшинствам? Если у нас имеются по этим вопросам определенные предпочтения, и мы настаиваем на их приоритетности, то можем ли мы одновременно говорить о принципиальном равноправии культур в государстве? Поскольку эти аспекты политики не слишком активно освещаются (по преимуществу левой) академической средой, они публично озвучиваются в Европе в первую очередь правыми радикалами, такими как покойный Пим Фортейн, например. Хотя при этом нужно иметь в виду, что каждая из европейских стран, более того почти каждое из правительств этих стран — руководимое как левыми, так и правыми партиями — в той или иной форме осуществляет натурализационную политику на основе некоего, зачастую негласного, национального консенсуса.

Иммиграция является одним из важнейших (если не важнейшим) пунктом политической борьбы в странах первого мира, т.е. в Европе и Северной Америке. Если по вопросам социально-экономической политики в этих государствах достигнуто более менее ясное распределение ролей (отражением которого является так наз. двухпартийная (лево-правая) политическая модель), то проблема иммиграции не получила пока соответствующего политического оформления.

С одной стороны, по вопросам политики натурализации нет единства в обоих лагерях — правом и левом. Это особенно заметно в Соединенных Штатах – одной из причин отпадения от Республиканской партии партии Реформ во главе с Пэтом Бьюкененом было несогласие последнего с либеральной политикой Джорджа Буша-младшего в области иммиграции (в первую очередь – мексиканской). На либеральном фланге в США защитникам прав человека и гражданских свобод в Америке противостоят сторонники сохранения высокой нормы заработной платы для трудящихся (чему, естественно, противоречит найм низкооплачиваемых иммигрантов из бедных стран). В лагере консервативном так называемым нативистам (nativists), адептам самобытности Америки и противникам усиления этно-культурного разнообразия, противостоят защитники прав предпринимателей в плане свободного найма на работу иностранцев. Как уже отмечалось, трения внутри консервативного и либерального лагерей по вопросам иммиграционной политики уже приводят к эрозии двухпартийной системы в США.

С другой стороны, в европейских странах в ситуации политического консенсуса по вопросам иммиграционного законодательства на сцену выходят националистические партии и движения, сочетающие, условно говоря, «нативистские» и «социальные» установки («Национальный Фронт» Жан-Мари Ле Пена во Франции), либо усложняющие этот комплекс еще и «либертаристской» антипатией к иммигрантам-мусульманам («Список Пима Фортейна» в Нидерландах). Надо сказать, что политические дискуссии в Европе отягощены разного рода ассоциациями с фашизмом и национал-социализмом, в силу чего обсуждение реальных проблем часто подменяется навешиванеим ярлыков с той и с другой стороны. В Америке даже откровенному противнику консерватизма не приходит в голову назвать правого радикала Бьюкенена «фашистом», да и сам лидер Партии Реформ далек от того, чтобы обращаться за символической поддержкой к наследию национал-социализма.

В Европе дело обстоит совершенно другим образом — что в целом объяснимо. Европейские государства шаг за шагом утрачивают свой национальный суверенитет в пользу суверенитета Европейского cоюза. Это касается и некоторых аспектов иммиграционной и натурализационной политики — хотя в настоящее время в этой сфере сохраняется значительная свобода для наций-государств, очевидно, что дальнейшее движение в сторону общеевропейского гражданства неизбежно приведет к выработке единой политики ЕС в соответствующей сфере. Решение о выработке такой политики было принято на совещании руководителей европейских стран в г. Тампере в 1999 г., за два года до событий 11 сентября. После этих событий процесс унификации законодательства затормозился и в ряде европейских стран (Дания, Великобритания) были введены новые ограничения на предоставление гражданства. Пересмотр общеевропейской политики натурализации справа (со стороны сторонников национальной самобытности) или слева (со стороны радикальных антиглобалистов, выступающих за упразднение всяческих ограничений на перемещение лиц по земному шару[4]) чреват разрушением европейского единства — отсюда всевозможные издержки политического процесса в странах ЕС.

Специфика натурализационной политики в Соединенных Штатах Америки

В ЕС и Америке выходят на первый план разные составные части политики натурализации. Американцы в настоящее время смотрят довольно спокойно на сохранение новыми гражданами США гражданства своей страны, хотя двойное гражданство здесь формально не разрешено и факт его сохранения состоит в вопиющем противоречии с текстом Клятвы верности (которую должен произнести каждый новый гражданин Америки — за исключением людей, обладающих психическими отклонениями и не способными понять ее смысл), требующей отказа от верности всем иным странам кроме США. Основные требования к натурализующимся гражданам — умение читать и писать по английски, знание истории и основ государственного строя США, хорошая репутация (с увеличением испаноязычных граждан Америки возникает, впрочем, вопрос о предоставлении испанскому языку статуса государственного). В США и Канаде главная проблема на сегодня — это проблема иммиграции и, в частности, незаконной иммиграции.

Нативизм в США испытал несколько взлетов и падений в течение 1970–90-х годов. Нужно учесть, что в США расовые квоты на иммиграцию, обеспечивающие сохранение приемлемого этно-культурного баланса в стране (проще говоря, численного превосходства европейцев по происхождению над выходцами из Азии и Африки), введенные в 1924 г., были устранены только в 1965 г.. Конечно, ни одна влиятельная политическая сила в Америке сейчас не призывает к возвращению к системе расовых квот. Тем не менее, сопротивление процессу эрозии социо- и этнокультурных устоев государства весьма велико. В 1970-е годы началось движение против «билингвизма» (The English Movement Only), равноправия английского и испанского языков в общественной жизни страны. В дальнейшем консервативные тенденции сказались в борьбе за ограничение иммиграции в США, за усиление пограничного контроля, за лишение неграждан США различных общественных благ (медицинских, образовательных), за ужесточение мер против нелегальной иммиграции, наконец, за усложнение процедуры предоставления убежища иммигрантам. Усилия консерваторов увенчались успехом в 1996 г., когда республиканским Конгрессом был исправлен закон о нелегальной иммиграции и принят закон об ответственности иммигранта (The Illegal Immigration Reform and Immigrant Responsibility Act ). Эта реформа серьезно ограничила и гражданские права иммигрантов, в частности, затруднила для них обращение в суд, а также предоставила государству большие возможности в плане высылки иммигрантов-неграждан из страны. В дальнейшем, однако, ограничительные меры были значительно ослаблены, что до сих пор негативно оценивается консерваторами.

11 сентября 2001 г. естественно усилило позиции консерваторов, потребовавших немедленной высылки всех нелегальных иммигрантов и недопущения проникновения в страну иммигрантов из Ближнего Востока[5]. Тем не менее, радикального пересмотра либерального (в целом) курса администрации Буша не произошло — за исключением введения некоторых мер по ужесточению пограничного контроля[6]. Незадолго до событий 11 сентября Буш встречался с президентом Мексики В. Фоксом, выступающим за легализацию мексиканских иммигрантов, незаконно проникших в США, причем президентами обеих стран была установлена договоренность о разработке в будущем «инновационной иммиграционной политики». Эти договоренности после 11 сентября свернуты не были, хотя сопротивление политике Буша значительно усилилось.

Круг сторонников либеральной иммиграционной политики также весьма неоднороден. Можно выделить, во-первых, левых либералов. Наиболее радикальные из них являются приверженцами постмодернизма, выступая против идеологической монополии белого большинства страны на американскую идентичность. Соответственно, левые либералы высказываются против всех возможных способов ограничения миграции — политика ограничений ассоциируется у них с пережитками расизма и изоляционизма. С другой стороны, против чрезмерного усиления государства в вопросах иммиграции выступают так называемые либертаристы. Это течение американской политической мысли более всего соответствует наиболее распространенному в России образу либерализма. Это — правые либералы, сторонники неограниченной свободы личности и противники вмешательства государства в сферу частной жизни. Патриархом этой идеологии в Америке является столь популярный в российских право-либеральных кругах Милтон Фридман. Интересно, что существующее партийное деление в Америке игнорирует значительное сходство левых и правых либералов в вопросах иммиграционной политики и, напротив, резкое различие по тем же аспектам входящих вроде бы в единый республиканский лагерь нативистов и либертаристов. Представители и левых, и правых либералов выступают, например, против введения паспортов с обозначением гражданства или национальности для иммигрантов (national residential card) – обычным удостоверением личности для жителя США в настоящее время служат водительские права или так называемые АЙ-ДИ (ID), которые может получить любой резидент страны.

С другой стороны, левые либералы высказываются за более активное предоставление права убежища людям, вынужденным покидать свои страны, тем более что с падением второго мира статус беженца стал весьма неопределенным. Некоторые из сторонников про-иммигрантской политики, например, Дж. Гатавэй, считают, что нынешнее понимание статуса беженца соответствует эпохе Холодной войны. Сейчас, по его мнению, следует положить в основание понятие «беженца» не преследование на основании тех или иных признаков, включая расу, этническое происхождение и т.д., а несоблюдение по отношению к жителям определенной страны важнейших прав человека.

Проблема космполитического по своему духу лево-либерального подхода заключается в отсутствии у его сторонников ясного представления об оптимальном будущем социально-политическом устройстве государства[7]. Тогда как правые радикалы типа Бьюкенена усматривают в миграционных потоках исток будущей неминуемой «смерти Запада»[8], видя единственное его спасение в сохранении института национального государства, левые либералы, возвещая конец нации-государства и переход к глобальному обществу, не очень четко представляют себе, каким оно может быть и как сможет действовать.

Складывается впечатление, что в то время как «нативисты» преувеличивают опасность неконтролируемой миграции в настоящее время (не обращая внимание на то, что сама эта миграция является обратной стороной процесса экономической глобализации, т.е. глобального движения капитала по всему миру), «космополиты» не замечают, что в долгосрочной перспективе размывание национально-культурного ядра тех или стран и, соответственно, национальной солидарности, неизбежно вызовет обвал мировой политической системы с катастрофическими для жизни и безопасности людей последствиями. То есть левые либералы правы по отношению к дню сегодняшнему, а правые консерваторы, увы, более чутки к дню завтрашнему. Поэтому, следя за американскими дебатами, очень сложно встать на одну или другую точку зрения. Вместе с американскими консерваторами нужно сказать, что глобальный консервативный поворот и отказ от каких-то чрезмерных космополитических вольностей действительно необходим, но, с другой стороны, вместе с американскими либералами надо подчеркнуть, что этот поворот должен носить глобальный – а не изоляционистский характер, должен быть продиктован глобальным геокультурным видением ситуации, а не исключительно эгоистическими национальными интересами США или других развитых стран. И политика «крепости», и политика «проходного двора» в конечном счете ведут Запад (и, в частности, США) в тупик.

Основные тенденции политики натурализации и интеграции в странах Европейского Сообщества

Термин «интеграция» вошел в политический лексикон европейских стран сравнительно недавно, в 80-е годы, вытеснив близкие по смыслу понятия — «ассимиляция» (assimilation) и «включение» («insertion»). В отличие от «ассимиляции» «интеграция» допускает сохранение иммигрантами своих этно-культурных особенностей и даже определенных связей с той страной, откуда они прибыли. В отличие от «включения» «интеграция» рассчитана на длительный процесс адаптации иммигранта к условиям страны своего пребывания. Интеграция также противопоставлена сегрегации и дискриминации лиц по месту рождения или этническому происхождению; в число важнейших задач иммиграционной политики входят, соответственно, обеспечение для новоприбывших лиц равного с гражданами доступа к образованию, здравоохранению, предоставление им прав на работу и т.д.

Один из важнейших факторов иммиграционной политики в ЕС в последние годы XX столетия — прекращение так называемой трудовой иммиграции в начале 1970-х годов. Трудовая иммиграция, посредством которой европейские страны смогли возместить потери в населении после двух мировых войн, была прекращена в большинстве стран Европы после экономического кризиса 1970-х годов, вызвавшего сокращение рабочих мест и, соответственно, обострившего социальную ситуацию в западных странах. В настоящее время в области трудовой миграции происходят некоторые изменения: так в августе 2000 г. в Германии введены так называемые Грин-карты для высококвалифицированных специалистов в области информатики и программирования. Однако речь идет только о временном предоставлении работы, а не о разрешении на постоянное проживание на территории Германии. Германия по-прежнему рассматривает себя как не-иммиграционную страну, не нуждающуюся в пополнении населения за счет внешней иммиграции.

Рассмотрим три модели политики натурализации и интеграции в странах ЕС — немецкую, французскую и британскую.

Гражданами Германии потенциально считаются все лица, имеющие в числе своих предков бывших граждан Германии. С другой стороны, даже для постоянных жителей Германии (в том числе и тех, кто уже долгое время проживает на территории страны) процесс натурализации остается крайне сложным. Стать гражданином Германии может только человек, проживший восемь (по вступившему в силу в 2000 г. закону) лет на территории страны, в совершенстве знающий немецкий язык, имеющий хорошую общественную репутацию, определенный уровень дохода и не вовлеченный ни в какую антиконституционную политическую (или религиозную) деятельность. В восьмидесятые годы была предпринята попытка поощрения репатриации иммигрантов (A Remigration Stimulation Act of 1983). Такого рода задача отвлекла внимание руководства страны от разработки эффективной политики интеграции. В 1991 г. требования натурализации были несколько ослаблены. В Германии последнее время широко обсуждается вариант предоставления гражданства на основе принципа jus soli (права почвы) второму поколению иммигрантов. Еще одним фактором политики в отношении иммигрантов в Германии является значительная самостоятельность регионов в процессе осуществления этой политики. В Баварии, руководимой Христианским социальным союзом, требования натурализации жестче, чем в целом по стране; в Берлине и землях, где у власти социал-демократы, они существенно мягче (кстати, столь же значительной свободой при проведении политики в отношении иммигрантов пользуются земли и общины Бельгии).

Франция традиционно придерживается ассимиляционистской политики, противостоящей любым формам дифференциации внутри общества по культурному и языковому принципу. Этим объясняется специфика политики натурализации во Франции: натурализация здесь рассматривается не как цель, а как средство интеграции. Лица, относящиеся к французской национальности (т.е. выходцы из территорий, находящихся за пределами французской метрополии), имеют возможность свободно участвовать в общественной жизни страны и пользоваться равными с гражданами Франции социальными правами. Жителям бывших французских колоний облегчен доступ к получению гражданства. Франция выступает против распространенной в США, Британии и Нидерландах практики предоставления особых прав или гарантий национальным меньшинствам — в первую очередь при найме на работу, рассматривая меры такого рода (the affirmative action) в качестве угрозы национальному единству. С другой стороны, Франция проводит довольно мягкую иммиграционную политику. В 1981 г. после прихода к власти Ф. Миттерана правительство окончательно отвергло идею временного пребывания иммигрантов, окончательно сделав ставку на их интеграцию во французское общество. В этих целях правовое положение иммигрантов было серьезно укреплено в первой половине 1980-х годов введением автоматически обновляемого разрешения на десятилетнее пребывание на территории страны (так называемой десятилетней карточки), гарантирующего свободный доступ на рынок труда.

Особенности британской политики натурализации объясняются имперским прошлым этой страны. Кстати, именно в этом плане опыт Британии может оказаться очень полезным для России. Согласно Закону о гражданстве Великобритании 1948 г. все жители Содружества наций, поселяющиеся в Британии, обретали британское подданство. Огромный наплыв иммигрантов из Азии в 50-60-е годы и вызванный им подъем антиммиграционного движения (возглавляемого консервативным политиком Е. Пауэллом) привели к упомянутому выше распространению прав на британское гражданство в 1968 г. лишь на людей, чьи предки родились в Британии. Законом о британской национальности 1980 г. была установлена многоступенчатая структура британской национальности — от полноправных граждан Великобритании до тех, кто, не являясь ни гражданами страны, ни британскими подданными, находятся под защитой британской короны. Одновременно с попытками ограничения иммиграции Великобритания предприняла ряд мер по устранению всех видов этнической и расовой дискриминации внутри страны. Уволенный с работы на основании своего этнического происхождения человек может обращаться с жалобой в специально созданную в 1976 г. Комиссию по расовому равенству. Жесткость иммиграционной политики, таким образом, компенсируется толерантным отношением к этническим и культурным меньшинствам, составляющем основное отличие британской модели от французской.

Следует подчеркнуть, что мы коснулись лишь тех аспектов натурализационной и интеграционной политики европейских стран, которые касались неграждан Европейского союза. Граждане ЕС пользуются особыми правами в рамках всего союза, определенными особыми договоренностями. Определенные обязательства в отношении законодательства в области гражданства и, в частности, двойного гражданства возлагают на себя также страны, участники Совета Европы. Эти аспекты мы рассмотрим отдельно.

Двойное гражданство в контексте натурализационной политики в США

Двойное гражданство представляет собой феномен, которому, оказывается, очень сложно дать ясное оправдание, по крайней мере, с точки зрения государства. Предполагается, что каждый человек должен быть гражданином только одного государства. В противном случае он автоматически оказывается сомнительным гражданином, чем-то подобным двоеженцу. Именно по этой причине практически все государства издавна отрицательно относились к феномену двойного гражданства, выискивая пути лишения людей возможностей принимать гражданство одной страны, не расставаясь с гражданством другой.

Весьма характерен такой подход был и для Америки. Соединенные Штаты являлись государством, выступавшим за право человека на свободный выбор гражданства той или иной страны. Несогласие с политикой Великобритании в данном вопросе явилось поводом к англо-американской войне 1812 г. — британцев не устраивало то, что бывшие подданные английского короля, приняв американское гражданство, считали себя свободными от несения военной службы в армии Его Величества.

Однако признание права человека на свободный выбор гражданства (и, соответственно, свободный отказ от гражданства) вовсе не было равнозначным терпимому отношению к множественному гражданству: вплоть до конца 80-х – начала 90-х годов в США формально сохранялось правило, согласно которому принимающий участие в выборах в другой стране американский гражданин утрачивал гражданство США. Только в 1990 г. Государственный департамент признал невозможность лишения того или иного человека американского гражданства без его собственного согласия. Как мы уже говорили в начале данной работы, такое фактическое признание двойного гражданства вступает в непримиримое противоречие с текстом Клятвы верности, которую должен произносить любой новоиспеченный гражданин США. Эта Клятва содержит отречение от лояльности и верности всем тем иностранным властителям и суверенам, подданным коих произносящий Клятву ранее являлся. Очевидно, что с формальной, по крайней мере, точки зрения, сохраняющий прежнее гражданство (и соответствующую привязанность к своему Отечеству) человек, натурализовавшийся в Соединенных Штатах, оказывается клятвопреступником. Но при этом никакой ответственности за свое клятвопреступление он не несет.

Противоречие между текстом Клятвы верности и толерантным отношением к двойному гражданству в США является предметом серьезных теоретических споров среди американских исследователей. Мне представляются весьма любопытными аргументы одного из наиболее известных защитников института двойного гражданства, профессора школы права университета Хофстра Питера Спиро . В своей работе «Двойное гражданство и смысл гражданства»[9] Спиро после весьма содержательного рассказа об истории отношения в Соединенных Штатах к данному социальному институту выдвигает тезис, что в ситуации надвигающегося постнационального мира институт гражданства утрачивает свое значение. Лояльность американских граждан другим странам угрожает Америке не более чем лояльность религиозной или этнической общине, городу или семье.

Нужно согласиться со Спиро, что основная юридическая проблема, связанная с сохранением двойного гражданства, связана с несением человеком военной службы в той или иной стране (вторая проблема — предоставление человеку дипломатической защиты со стороны государства, гражданином которого он является; эта проблема может эффективно решаться международными правозащитными организациями). Поэтому за исключением важных психологических аспектов, касающихся способности бипатрида интегрироваться в социокультурную среду своей второй родины, в ситуации благоприятного климата на международной арене наличие двойного гражданства действительно не должно вызывать каких-то особо серьезных осложнений. Развивая эту мысль, Спиро утверждает, что в эпоху, наступившую после окончания Холодной войны, опасность военных конфликтов сведена к минимуму — во всяком случае, между странами промышленно развитого Севера. Это утверждение исследователя представляет собой, разумеется, не слишком обоснованную экстраполяцию существующего положения вещей на будущее, но даже если принять и его, то остается без ответа вопрос о менее благожелательных взаимоотношениях США с государствами третьего мира. И вот здесь Спиро выдвигает фантастический аргумент, в определенной мере выявляющий подоплеку его апологии института двойного гражданства. Он говорит, что «недемократические режимы» (типа нынешнего иракского), с кем американская администрация может вступить в конфликт, не отражают интересы своих граждан. Соответственно, как следует из слов Спиро, их интересы выражает правительство Соединенных Штатов. Иллюстрируется этот удивительный аргумент службой сына военного диктатора Сомали Мохаммеда Айдида в военно-морских силах США в течение миротворческой операции, направленной в том числе и против его отца[10].

Демагогическая логика рассуждения Спиро на самом деле далеко не так абсурдна, как представляется на первый взгляд (хотя наивная уверенность американского профессора в том, что выходцы из арабских стран в США должны, исходя из правильного понимания своих собственных интересов, поддерживать внешнюю политику Соединенных Штатов, конечно, удивляет). Если называть вещи своими именами, то позиция Спиро заключается в том, что США на самом деле заинтересованы в институте двойного гражданств, но не в качестве нации-государства, руководствующегося своими «национальными интересами», но в качестве потенциальной мировой империи, заинтересованной в максимальном расширении сферы своего влияния. Американские граждане, обладающие правом участия в политической жизни других стран, могут, таким образом, выступать эффективным инструментом такого рода влияния. Да, впрочем, Спиро и не особенно скрывает подобных намерений, когда заявляет, что поощрение двойного гражданства «могло бы стать частью стратегии США по распространению глобальной демократии».

Вполне естественно, что консервативные эксперты, придерживающиеся иного, альтернативного, видения своей страны как «национального государства», относятся к институту двойного гражданства иначе. По мнению психолога, профессора Нью-Йоркского университета Стэнли Реншона, автора работы «Двойное гражданство и американская национальная идентичность»[11], опубликованной Центром исследований в области иммиграции [http://www.cis.org], либерализация политики в области гражданства и формальное признание двойного гражданства не облегчит, а усложнит интеграцию иммигрантов в американскую жизнь. Размытая идентичность государства, с точки зрения Реншона, теряет свою привлекательность для тех, кто приезжает в него в поисках лучшей жизни.

Из этого спора видно, что вопрос о двойном гражданстве в политических спорах в Соединенных Штатах оказывается чем-то подобным проблемам протекционистских таможенных пошлин или устойчивого курсе валюты. Ибо, как мы знаем, высокий курс валюты, способствующий ее привлекательности для всего мира, противоречит развитию ориентированных на экспорт отраслей производства. Точно также и в отношении двойного гражданства — то, что усиливает Америку как мировую империю, ослабляет ее как национальное государство. Если Америка хочет сохранить свою роль государства-лидера на мировой арене, то ее политической элите едва ли удастся найти единое, для всех приемлемое решение по данному вопросу, как и по вопросу об устойчивости национальной валюты. Поэтому можно предположить, что еще некоторое время противоречие между фактическим признанием двойного гражданства и его формальным отрицанием в Клятве верности ликвидировано не будет, а соответствующие аспекты натурализационной политики станут предметом острого политического торга. Как ни странно, несмотря на все различие в положении между США и Россией, совершенно аналогичная ситуация может сложиться и в нашей стране, поскольку она одновременно поставляет эмигрантов в государства Запада и принимает иммигрантов из стран Ближнего зарубежья. Вряд ли будет ошибочным допущение, что как принимающая страна Россия не заинтересована в сохранении двойного гражданства, но как государство, имеющее огромную диаспору за пределами территории своей страны, от введения и юридического оформления такого института она может получить немалую выгоду.